Судьба лошади

Я сидела на траве и пила газировку. В макушку светило позднее солнце, отбрасывая мою тень на сухую, вытоптанную за день траву с редкими зелеными стебельками.

Далеко впереди виднелись торговые палатки, которые окружали тонкие столбики с натянутыми между ними веревочками. На этих веревочках трепетали от ветра разноцветные флажки. В проемах торговых лотков сновали последние покупатели, в основном, взрослые с детьми и старушки в красных сарафанах и лентами в седых волосах. Торговцы сворачивали свой товар: магнитики, узорчатые сундучки, плетеные корзинки и глиняную посуду. Какие-то подростки безнаказанно ворошили тюки сена, с разбегу кидаясь на них и мягко приземляясь. Казаки уносили в фургоны сбрую. Куры возмущенно кудахтали. Две борзые, лая, носились друг за дружкой, радуясь свободе.

Ко мне приближалась семья: мужчина, женщина и малышка лет пяти.

— Можно покататься? — громко спросила женщина, щурясь.

— На лошадке-е-е-е! — весело завизжала девочка.

— Всех уже распрягли, — улыбнулась я им.

У девочки сразу сделалось обиженное лицо.

— А вон тот пони? — спросила женщина, кивнув в сторону привязанного к дереву Ягеля, который топтался на одном месте. Я едва скрыла разочарование.

— На пони круг — двести рублей.

Мужчина сразу же начал рыться в карманах.

Я отвязала Ягеля, помогла девочке залезть на него. И, держа его под уздцы, повела вокруг поля. Сколько раз за день я это проделывала: водила лошадей кругами, дабы доставить удовольствие ненасытным детям. Даже какую-то пухлую тетку катала. Та постоянно норовила вцепиться в подстриженную гриву лошади, просила меня вести помедленнее и визжала от страха. Знаете, это сильно утомляет человека, не говоря уже о несчастной лошади.

— Девочка, а как тебя зовут? — прервал мои раздумья тоненький голосок.

— Рут, — неохотно ответила я.

— Рут? Какое странное имя. Твои папа и мама его сами придумали? А я Ульяна. А тебе сколько лет?

— Шестнадцать.

— А ты умеешь сама на лошади ездить?

— Да, — как же эта малявка меня раздражает!

— Есть такая школа? Со скольки лет? Я тоже хочу записаться!

— Я пошла в двенадцать, раньше никого не берут, — соврала я.

Ульяна не скрывала своего сожаления. На некоторое время она замолчала. Наш круг близился к концу.

— Рут, а ты волосы красила и завивала в салоне красоты?

Да что же это такое! Я кинула быстрый взгляд на свои черные кудри.

— Нет.

— У тебя всегда такие были? Я тоже хочу себе кудряшки, только светлые. Моя мама красит волосы в салоне. У нее там работает подружка, тетя Вика, и она маме все делает бесплатно.

Я решила промолчать. Ульянин папа уже стоял наготове с фотоаппаратом и метров за десять начал фотографировать нас с разных ракурсов, а его ненаглядная дочурка начала обворожительно улыбаться, и я посмотрела в ее глаза, обрамленные длинными ресницами. Глаза были большие, серо-зеленые, они сверкали от счастья.

Дядя Макс расседлал Ягеля и увел в маленькое стойло, сооруженное специально для ярмарки. Августовский ветер нес в сторону нашего лагеря дым, от которого вкусно пахло шашлыком.

Солнце село. Облака растворялись в темнеющем небе, как молоко в кофе. Стрекотали кузнечики. От деревьев остались одни силуэты. В Свенском монастыре на горе зажелтели отблесками тысяч свечей большие окна с витражами. Где-то далеко зашумела река, свои первые налеты начали комары.

Наши положила в палатки надувной матрас, разожгли костер. Кто-то достал гитару. «Надо же, — подумала я, — как в летнем лагере…»

Заметно похолодало. Я порылась в рюкзаке и нашла толстовку с надписью на английском. Не знаю, что она значит, да и думать особо не хочется — скоро все равно идти в школу, а учиться я никогда не любила. Большую часть учебного года я стараюсь либо прогулять, либо переписываюсь «Вконтакте» с друзьями прямо на уроках. Рискованное дело, знаю. Но зато снова начнутся занятия в конной школе, это уж поинтересней любой биологии или физики.

Тетя Тамара спорит со своим сыном — четырнадцатилетним Женькой, он опять ходил с дружбанами до речки, который раз за день! Главное,

никого не предупредили, и все вместе смылись.

— А если ты поскользнешься и свалишься в Десну?! Только-только дожди прошли! Все! Мне стыдно при всех тебя отчитывать, ты, казалось бы, взрослый человек и должен понимать такие простые вещи, что мать мечется одна, волнуется, а он бродит, где ему вздумается!

Женя что-то невнятное бурчал в ответ.

— Молчи! Мне стыдно, а у тебя, видимо, совести совсем нет. Иди и займись делом, корма лошадям задай, а то они голодные стоят, работали весь день, в отличие от некоторых!

И Женька поплелся к фургону, куда сгрудили свежескошенное сено. Когда он проходил мимо, я шепнула:

— Догулялся, да?

Женька зло зыркнул на меня. Я довольно ухмыльнулась:

— Беги, пока твоя мамка не видит. — И протянула ему сникерс. — А лошадей я сама покормлю, умею.

Он посмотрел как-то странно, будто говорил: «Иногда я тебя, Рут, совсем не понимаю». Осторожно, чтобы не шелестеть оберткой, взял сникерс. Незаметно юркнул за большую палатку, где на бревнах остальные безнаказанные мальчишки рубились в карты — их родителей в нашем «цыганском таборе» не было. Я смотрела ему вслед.

— Был бы ты чуть старше… — как-то про себя сказала я.

Все лошади и пони были привязаны в стойле. Для надежности я еще раз проверила узлы. Затем каждому четвероногому питомцу надо было принести по большой порции травы, которую приходилось тащить в руках, прижимая к себе, и она оставалась в складках моей клетчатой рубашки.

Я не знала всех их по именам. Только некоторые— две-три кобылы были из нашей школы. Остальные были либо из цирка, либо поселочные. Все они, как только я подносила им еду, сразу же начинали щипать ее своими мягкими серыми губами.

Если бы я не родилась человеком, то я хотела бы быть лошадью. Неслась бы галопом по холмам и равнинам со своими сородичами. Свободная, вольная делать все, что вздумается… Или таскала бы на себе людей, или — за собой — повозки, надрываясь от их тяжести. Но я не хочу такой жизни. Эта мысль заставила меня вздрогнуть. А что будет со мной потом?

Меня так передернуло, что я не удержалась и пролила мимо специального железного корыта воду из ведра.

— Блин! Ну почему все так сложно?..

Не разгибаясь, я подняла голову. Прямо надо мной висел нос Пылинки, а сама она смотрела в упор на меня. Это была серая неказистая лошадка из цирка.

— Прости, Пылинка. Прости, что все так получилось…

Не знаю, за что я просила прощения. Ведь я, в принципе, ничего плохого ей не сделала. Но и хорошего тоже. Ничего. Она все так же с укором смотрела мне в глаза. А я — в ее. У нее, как и у всех лошадей, были большие, умные глаза.

Но в глазах Пылинки я уловила что-то еще — индивидуальное, уникальное. На миг мне даже показалось, что я вижу в них свое отражение. Было уже темно, на небе сияли звезды, но глаза лошади сияли ярче любой из них, только по-другому.

Говорят, глаза — зеркало души, но они же еще и отражение, отражение всей жизни. Я читала в них прошлое, настоящее и будущее этого несчастного животного. Я читала имя, которым нарекла ее мать при рождении, и имя это во многом отличалось от пустой клички, придуманной людьми.

«В чем смысл прожитых дней и для чего ты живешь сейчас?» — этот вопрос я задала ей, а она задала его мне. «Впереди у меня ничего нет», — ответили мы друг другу.

Думаю, и я, и Пылинка в то мгновение были где-то далеко. Слишком далеко, чтобы понимать, что творят наши тела здесь, на земле. Я не замечала, что пальцы ловко распутывали веревки, она не замечала, как встала на дыбы и пустилась прочь. Мы не слышали ни криков людей, ни ржания лошадей.

— Не беспокойся за меня, — сказала я ей на прощание. — Я найду дорогу к своему счастью. Обещаю.