Сладкая тьма

Быть или не быть?

Я, наконец, созрел, чтобы ответить на этот вопрос. Выбираю второе. Но теперь возникла не менее сложная проблема: если не быть, то каким образом? Петля? Яд? Пуля? Прыгнуть из окна? Утопиться? Сгореть? Броситься под поезд?

Аж глаза разбегаются! Хоть что-то в жизни доступно каждому в изобилии.

Все-таки, мне кажется, наиболее эстетично буду выглядеть, если вскрою вены. Да, именно так и поступлю. Набираю ванну. Раздеваюсь. Погружаюсь в теплую воду. По телу медленно ползет волна релаксации. Настроение улучшается. Снова хочется жить.

Стоп! Никаких жизнелюбивых мыслей! Я должен оставаться мужчиной. Принял решение — выполняй!

Провожу лезвием по запястью. Сморщившись от боли, откидываюсь назад, устраиваюсь поудобней.

Да, я все делаю правильно. Нет смысла продолжать свое бесполезное существование. И родню заодно избавлю от постоянного чувства жалости ко мне. Погорюют, конечно, немного, но потом всем станет легче.

С волнением жду света в конце туннеля. Вместе с головокружением приходит страх. Едва уловив вдали легкую поступь смерти, меня одолевает панический ужас. Выскакиваю из ванны и, скользя по залитому кровью полу, нащупываю дверь. Вываливаюсь в коридор и ору, что есть сил:

— Вызывайте скорую!

Сидим в гостиной: я, отец, мачеха. Рука моя зашита и перебинтована. Угрозы для жизни нет.

— Я понимаю, как тебе тяжело, — говорит отец.

— Ты не можешь этого понять! — раздраженно перебиваю я.

Два года назад пожар в ночном клубе обжег мне глаза. Это привело к потере зрения. С тех пор я перенес шесть операций, но все безрезультатно. Я был согласен и на седьмую, восьмую, двадцатую операцию. Готов был бесчисленное количество раз ложиться под лазер, скальпель, дрель, зубило… Лишь бы меня не лишали надежды. Но недавно врач поведал мне жуткую новость: дальнейшее лечение бессмысленно, глаза не подлежат восстановлению. В двадцать семь лет я оказался ослепшим до конца своих дней.

— Тебе меня никак не понять, — повторяю я. — Ты — знаменитый на весь мир актер. У тебя целое море поклонников. Ты с детства купаешься в лучах славы и роскоши. Только на сцене можешь изображать боль и страдание. Но не в силах представить, что это такое в действительности.

— Анжелочка, оставь нас ненадолго, — обращается отец к моей новой маме, которая младше меня на три года.

Скрипнул диван. Зашелестело платье в сторону кухни.

— Послушай, Игорь, — мягко говорит отец. — Мои деньги и слава позволяют нам жить, ни в чем не нуждаясь. У тебя есть все, что пожелаешь.

— Я не хочу вечно сидеть у тебя на шее!

— Да о чем ты говоришь? У меня достаточно средств для того чтобы позволить родному сыну жить сытно и комфортно в свое удовольствие.

— Нет, папа. Не согласен я на такое. У меня с детства был пример для подражания. Это ты. Человек, добившийся всего сам. Я тоже хотел доказать всему миру и себе, что я чего-то стою. Я пошел по твоим стопам. Но карьера актера не сложилась. Ведь меня постоянно сравнивали с тобой. И сравнение было не в мою пользу. Критики только и говорили: «Шабалин-младший лишь бледная тень Шабалина-старшего», «природа отдыхает на детях гениев», «Игорь Шабалин напрочь лишен той харизмы, что ключом бьет из его отца». И кучу других гадостей. А целое множество актеров, куда менее талантливых, чем я, удостаиваются хвалебных возгласов, только потому, что у них нет родителей — звезд. И теперь, потеряв зрение, мне и подавно не выбраться из твоей тени.

— Вам приготовить коктейли? — доносится из кухни голос Анжелы.

— Да, солнышко, — отвечает отец.

Продолжаю:

— Слепота меня пугает не тем, что я больше не увижу небо, море, цветы, близких. Гораздо ужасней осознавать то, что я так и не смогу проявить себя. Так и останусь полным ничтожеством. Неудачником. Жалкой пародией на Шабалина-старшего.

Отец щелкает зажигалкой. Комнату наполняет ароматный дым дорогих сигар.

— Тебе не следует отчаиваться, сынок. Каждый человек является гением в какой-то области. Просто редко кто находит эту свою область. Главное, не прекращать поиски. Нам свыше даются знаки, направляющие на правильный путь. Вот я, например, мечтал стать военным, как мой отец. Но не прошел медкомиссию. Это было страшным ударом. Погоревав немного, я подался в актеры. И вот результат. Благодаря слабому здоровью я стал тем, кем сейчас являюсь.

— Но ты не был инвалидом!

— И ты не инвалид, — отец пересел на подлокотник моего кресла и похлопал меня по плечу. — Просто энергия из твоих глаз перешла на другие органы. В чем-то ты теперь стал сильней. Поверь мне, сынок, твой недуг, на самом деле, является твоим спасением. Бог отнял у тебя зрение с целью направить твой взор внутрь самого себя и увидеть там огромный потенциал. Пробуй себя во всем: в науке, искусстве, спорте. Ищи и найдешь свое призвание. Только скажи и к твоим услугам любые средства, инвентарь, инструкторы. Можешь рассчитывать на мою всестороннюю поддержку.

Отцовская речь меня бодрит. Возможно, его уста глаголют истину.

Первое, что приходит в голову — стать музыкантом. Чем я хуже Рэя Чарльза? Отец покупает пианино, нанимает учителя.

За полгода занятий я так и не научился попадать пальцами в нужные клавиши. Да еще и, как выяснилось, у меня нет слуха.

Грустно, конечно, но в музыкальном направлении мне делать нечего. Надо искать дальше.

Приезжает однажды к нам в гости Антон — младший брат Анжелы.

Меня осеняет.

Приглашаю его в свою комнату. Даю пару боксерских перчаток.

— Зачем это? — недоумевает он.

Снимаю черные очки. Тоже надеваю перчатки. Спрашиваю:

— Смотрел фильм с Ван Даммом «Кровавый спорт»?

— Ну да.

— Помнишь, как в конце он дрался ослепший?

— Помню. Думаешь, и у тебя получится?

— Почему бы и нет? Я имею огромное преимущество перед зрячими. У меня прекрасно развито внутреннее чутье, интуиция и слух. Меня не проведешь обманными движениями. Не напугаешь грозным видом.

— Ну, давай попробуем.

Я принимаю боевую стойку. Пытаюсь неким третьим глазом увидеть противника.

Сработало! Я четко вижу, стоящего немного левее, Антона. Бью туда кулаком. Попадаю в пустоту. Получаю серию ударов по ребрам. Отступаю. Натыкаюсь на стул. Падаю. Антон хохочет.

Поднимаюсь. Антон замолкает. Надо сконцентрироваться.

Концентрируюсь.

Из глубины подсознания улавливаю шепот внутреннего голоса. Он называет точное местонахождение врага. Со всей дури пинаю в том направлении. Сношу со стола компьютер. Адская боль пронзает голень.

— Хана монитору! — восклицает Антон.

— Продолжим, — говорю после того, как нога утихла.

— Уверен?

— О себе лучше побеспокойся!

Бросаюсь на голос Антона. Перчатки рассекают воздух мимо цели. Получаю удар в нос. Закрываю лицо. Пропускаю в печень. Прикрываю корпус. Кулак Антона сотрясает мою челюсть. Ноги подгибаются, стукаюсь затылком о пол.

Решено. Завязываю с карьерой каратиста.

Писателем тоже как-то не сложилось стать. Вдохновение и фантазия отсутствуют напрочь. Даже под воздействием абсента и марихуаны голову не посетило ни одной умной мысли.

Пробую себя наездником. Я-то думал, лошадь сама поймет, куда бежать, главное кнута не жалеть. После вывихнутой от падения лодыжки и сотрясения мозга, я понял, что ошибался.

И с проповедованием христианства не вышло ничего путного. Отец организовал мне выступление в церкви. Я придумал лозунг: Бог взял у меня зрение, но дал прозрение! Отсутствие твердой веры и косноязычность не позволили вызвать интереса у прихожан.

Энергия духовного порыва иссякла. Неудачи высушили ее до дна. Опускаются руки. Снова впадаю в депрессию.

Если выброшусь из окна, то напугаю своим видом родственников. Расколотый череп и мозги на асфальте — зрелище не для слабонервных.

Пулю в висок — та же история.

Опять вены? Не хочется повторять неудачный опыт.

Повеситься? Говорят, у висельников наблюдается самопроизвольное опорожнение кишечника. Придется перед этим несколько дней голодать. Не годится. Отец заподозрит неладное.

Таблеток наглотаться? Каких таблеток? Я же не могу читать.

Обдумывая данные вопросы, механически чиркаю что-то в блокноте.

Скрипит дверь. В комнату проникает запах элитного одеколона.

— Можно войти? — спрашивает отец.

— Входи.

Швыряю блокнот в направлении стола. Слышу, как он приземляется на пол. Отец садится на стул возле кровати.

— Отдыхаешь? — интересуется он.

— А что еще остается делать? Гнию тут потихоньку.

Отец тяжело вздыхает.

— Я вижу, ты сильно расстроен.

— Все-то ты видишь! А вот я ничего не вижу!

Гневно отворачиваюсь к стене.

— Прости, я не хотел тебя обидеть, — говорит отец мне в спину.

Он снова вздыхает. Не находит нужных слов. Мне его жаль так же, как и себя.

— Не сдавайся, сынок. Потерпи. Талант сам тебя найдет.

— Я устал слушать сказки. Никто и ничто меня не найдет. Я обычный тупой инвалид.

— Неправда. Ты просто немного устал. Давай съездим на природу? Подышим свежим воздухом.

— Я хочу побыть один. Оставьте меня все в покое.

Слышу хруст коленей отца, шорох бумаги.

— Это ты рисовал? — спрашивает он удивленно.

— Ты про что?

— Блокнот. Валялся тут.

— Ну я. И что?

— Чье лицо ты изобразил?

— Ничье. Просто автоматически водил карандашом по листу.

— Но этот портрет прекрасен!

Восторженный тон отца заставляет меня вновь повернуться к нему лицом.

— Ты шутишь, папа.

— Возьми. Нарисуй еще.

Заинтригованный беру блокнот с карандашом. Рисую, как мне кажется, дерево на берегу моря. Протягиваю готовую работу отцу.

— Уму непостижимо! — восклицает он. — Как тебе удается?

— Да что там такого? — меня разрывает любопытство.

— Если бы я не был свидетелем, то ни за что бы не поверил, что это нарисовано вслепую.

К запаху отцовского одеколона присоединяются ноты жасмина, пиона и сандала.

— Интересно, чем вы тут взволнованны? — слышу со стороны двери голос Анжелы.

— Погляди на творчество Игоря, — говорит ей отец.

Улавливаю мягкую поступь босых женских ножек по ковру.

— Согласись — красота? — спрашивает отец.

После недолгого молчания Анжела отвечает:

— Прелесть какая! Это Игорь нарисовал?

— Он самый.

— Чудеса! Прямо как настоящий художник.

Я с радостью понимаю, что поиски себя окончены.

Мне дарят мольберт. Рисую с воодушевлением. Рисую много. Почти без отдыха. Каждую работу отец и Анжела принимают с восторгом.

Устраиваем домашнюю выставку картин для родственников и близких. Всем очень нравится. Создаю их портреты по памяти.

— Один в один! — хвалят гости полученные результаты.

— Меня нарисуй, — просит Анжела.

— Но я же тебя ни разу не видел!

— Ой, я и забыла. Извиняюсь.

— Хотя, можно попробовать.

— Это как?

— Не возражаешь, если я потрогаю твое лицо?

Анжела захихикала.

— Только не царапай.

— Постараюсь, — улыбаюсь я.

Осторожно провожу ладонью по ее лицу. Рецепторы пальцев передают информацию в мозг. Передо мной отчетливо возникает ее образ. Она безусловно красива. Ничем не уступает прежним шести или семи женам отца.

С легкостью переношу увиденное на бумагу.

— Похоже? — спрашиваю гостей.

— Точная копия!

У меня теперь одна проблема — не лопнуть от гордости.

До этого я использовал только простой карандаш. Пора поднимать планку. Заказываю гуашь. Баночки прошу расположить у мольберта в порядке цветов радуги. Так не перепутаю.

Рисую цветные картины. Безошибочно вожу кистью. Всегда точно знаю, где и какой цвет уже нанес, а где еще нет.

— Браво, сынок! — отец гордо мне аплодирует.

Творческая энергия бьет фонтаном. Всеобщая похвала близких поднимает мою самооценку выше и выше. Душа требует большего признания.

— Давай покажем мое искусство людям за пределами нашей семьи, — предлагаю отцу.

— Отличная идея! — отвечает он с воодушевлением. — Я тоже подумывал об этом.

Чрез неделю по приглашению отца к нам приходит Эдуард Пигмалионов — художественный критик. С волнением слушаю, как топчется он у картин. Хмыкает. Прокашливается. Бормочет что-то под нос.

Сердце замирает в ожидании вердикта. Отец закуривает. Видимо, тоже нервничает.

— Смею утверждать, — говорит Пигмалионов, — не каждый зрячий художник сможет такое сотворить. Вы определенно одаренный человек.

Напряжение, сковавшее тело, исчезает. Снова начинаю дышать.

— Правильные линии. Четкие границы между объектами. Грамотный выбор цветов и оттенков. Никаких помарок. Как вам это удается? Вы же не имеете возможности наблюдать за процессом?

— Сложно объяснить. Наверно врожденные способности. Перед началом работы уже ясно вижу готовый результат. Затем моя рука, будто бы движимая кем-то свыше, копирует на бумагу мысленные образы.

— Вы просто обязаны явить общественности свой талант, — продолжает ласкать слух Пигмалионов. — Я готов посодействовать в организации выставки ваших картин.

— Вот здорово! — радуется отец.

От волнения не нахожу, что сказать. Нащупываю руку критика и крепко ее пожимаю.

— Благодарю…благодарю вас! — дрожит мой голос.

Пигмалионов слово сдерживает. Во дворце культуры с блеском проходит показ моих работ, где они вмиг раскупаются.

Поступают заказы. Невероятное количество людей желает иметь собственный портрет, нарисованный слепым художником.

В прессе появляются статьи про меня. Отец с гордостью мне их читает. Особенно порадовал один заголовок: «Игорь Шабалин становится популярней своего отца». У меня появляется хобби: коллекционирование газет и журналов, где я упоминаюсь. На полке в моей комнате уже места нет для них.

Отец, слава Богу, не ревнует. Радуется за меня, как за самого себя. Этим приятно удивляет.

— Знаешь Михаила Гардеева? — спрашивает однажды отец.

— Слышал. Режиссер. Вроде как талантливый.

— Не то слово. Завтра он банкет устраивает по случаю своего юбилея. Мы в числе приглашенных.

— Замечательно! Я не буду тебе обузой?

— Нет, конечно. Пока я буду пить и развлекаться, за тобой присмотрит Анжелочка, — смеется отец. — Правда, Солнышко?

— Я думаю, там и без меня найдется много желающих присмотреть за Игорем, — лукаво отвечает Анжела.

— Нисколько не сомневаюсь.

Держа отца и мачеху за руки, я проследовал в ресторан. Не успели дойти до нашего столика, как перед нами возник молодой мужской голос:

— Приветствую семью Шабалиных!

— Добрый вечер, — отвечает отец и поясняет мне: — Знакомься — Никита Снегирев. Перспективный художник.

Пожимает мне руку.

— Я восхищаюсь вашим талантом! Мне и моим коллегам хочется о многом с вами поговорить. Уделите несколько минут?

— С удовольствием.

Никита отводит меня к группе молодых художников. Отвечаю на их многочисленные творческие вопросы. Даю автографы подоспевшим поклонникам. Много незнакомых людей из высшего общества знакомятся со мной. Приглашают в гости. Предлагают сотрудничество.

Уровень гордыни подходит к критическому порогу.

Восхищайтесь мной, господа! Восхищайтесь! Можете даже на руках носить. Я не против.

Воображение играет в такую игру: представляю, будто все люди в ресторане стоят передо мной на коленях. Ветерок, который меня обдувает — это не кондиционер. Это рабы веерами машут. Песня Пола Маккартни звучит на самом деле не с диска. Он приехал лично спеть для меня.

Прикольно получается.

Когда я сел за стол, над ухом послышался ангельский голосок:

— Место рядом с вами свободно?

— Для такого чудного голоса, место рядом со мной свободно во всех смыслах.

Скрипнули о пол ножки стула. Меня накрывает будоражащая волна ароматов фиалки и розы. Звякнула вилка о тарелку.

— Поухаживать за вами? — предлагаю.

— Только, если вы это делаете так же красиво, как рисуете.

— В таком случае, даже пытаться не буду. На вас наверняка шикарное платье. Не хочется ронять на него салат.

— Шикарное — громко сказано. Но все равно пачкать не стоит.

— Как вас зовут?

— Наташа.

— А меня — Игорь.

— Я знаю.

— Вы здесь одна?

— Нет с родителями.

Наши руки случайно соприкасаются. Кожа ее необычайно гладкая и нежная.

— Хотите, я нарисую ваш портрет?

— Я слышала, у вас заказов на год вперед.

— Вас я приму вне очереди.

— Правда? — радуется Наташа. — Когда к вам заехать?

— Хоть сегодня.

Она пришла на следующий день. Аккуратно трогаю ее лицо. Боже, как она красива! Вот бы нарисовать ее обнаженной!

К великой радости, через месяц мне это удается. А через полгода сыграли свадьбу.

Теперь я понимаю, что все в мире происходит не просто так. Каждое событие нас чему-то учит. Указывает правильный путь. Я благодарен судьбе за то, что однажды потерял зрение. Иначе так бы слепо и шел по жизни. У меня есть все: слава, деньги, авторитет, уважение, супруга божественной красоты. Чего еще желать? А желать остается одного: чтобы это все никогда не кончалось.

Вскоре произошло настоящее чудо.

Просыпаюсь я, однажды, ранним солнечным утром.

Стоп!

Солнечным?

Каким образом я это понял?

Очень просто. Увидел. Ко мне вернулось зрение. Вот так просто, взяло и вернулось. Вопреки всем медицинским заключениям.

Вскакиваю с кровати. Иду к окну. Свет, проникающий сквозь шторы, кажется невыносимо ярким, словно сварочная дуга. Зажмурившись, отворачиваюсь от окна. Медленно поднимаю веки. Из полумрака комнаты выплывают очертания предметов. Вижу стол, стул, шкаф, кровать…

— Наташа! — голос дрожит от эйфории. — Просыпайся скорей!

Супруга продолжает крепко спать. Может, и я сплю? Ато как-то нереально благосклонна ко мне судьба. Не верится, что ко всем благам, каких у меня в изобилии, добавилось новое счастье.

Щипаю себя. Нет, не сон.

— Подъем, любовь моя! — стягиваю с жены одеяло.

В ужасе отшатываюсь от постели.

Наташа выглядит совсем не так, как я представлял. Конечно, не уродина, но той неземной красоты, которая сносила мне крышу, нет и в помине. Сажусь перед ней на корточки. Всматриваюсь. Обычная, ничем не примечательная девушка. Местами отталкивающая.

Мерзость. Сегодня же подаю на развод.

Подхожу к своим законченным картинам, стоящим в рамке на полу. От увиденного, едва не теряю рассудок. Что за кошмарная мазня?! Чья хромая нога это рисовала? Кто превратил белоснежные холсты в грязь?

Падаю на колени пред своим творчеством. Дрожащими руками перебираю картины в надежде найти хоть намек на искусство. Безрезультатно. Двухлетний ребенок рисует лучше. Разве этот портреты? Глаз слился с носом. Ухо растет изо рта. Шея вообще где-то в стороне от головы. А как же дело обстоит с пейзажами, рожденными воображением? Не лучше. Облака зеленого цвета, река — красного. Крыши домов зависли в воздухе. Кроны деревьев расположились под их стволами. Результат, который я видел в мыслях и результат, который вижу в реальности, не имели ничего общего между собой.

Хватаю с полки стопку газет, из которых отец читал статьи про то, какой я талантливый художник. Ни слова обо мне в них не было, кроме того, что отец собственноручно написал карандашом на полях.

Падаю на стул. Роняю голову в ладони.

Никакого дара во мне нет и не было. Весь этот спектакль — идея отца. Теперь я это понимаю. Он боялся за меня, видя в какой я нахожусь депрессии, граничащей с самоубийством. И решил спасти меня. Помочь вновь обрести смысл жизни.

Критики, поклонники, заказчики — все это актеры, которых в окружении отца великое множество. Передо мной играли роль, разыгрывали меня. Ложью держали в позитивном настроении. Все лгали. Даже жена.

Но они и предположить не могли, что я вновь стану зрячим.

И что теперь? Как жить дальше? Я снова оказываюсь бездарным неудачником, прозябающим как крыса в тени отца. Никто больше не спросит моего профессионального совета, не закажет семейный портрет, не пригласит на званый ужин, не попросит автографа.

Блудный сын возвращается обратно в забытье.

Ну уж нет! Я так просто не дамся.

Наташа, что-то бубнит во сне. Снова натягивает одеяло.

Выхожу из комнаты. Прислушиваюсь. В доме тишина. Все еще спят. Иду на кухню.

Нет уж, извините. Другой жизни мне не надо.

Из шкафа достаю восьмидесяти процентную уксусную эссенцию. Открываю пробку.

Я слишком привык быть гениальным мегапопулярным художником. И я им останусь.

Запрокидываю голову. Заливаю эссенцию сначала в один глаз, затем во второй. Сильно жжет, но терпеть можно. Видимо глазные яблоки еще полностью не восстановили чувствительность. Смотрю в сторону окна. Еле видное светлое пятно. Повторяю процедуру, пока не кончается вся бутылка. Снова поворачиваюсь к окну. Предательский свет исчез. А с ним и беспокойство. Я по-прежнему в ласковых объятьях темноты.

Умываю лицо вокруг глаз. Возвращаюсь в свою комнату. На ощупь добираюсь до постели. Обнимаю самую красивую девушку на планете и пытаюсь заснуть. Надо хорошенько отдохнуть. Мне ведь сегодня вести семинары в школе искусств.