Рекламные горки

Вася-грузчик, Василий Александрович Безруков, не мог считать себя богатым человеком. За работу в большом магазине-гастрономе Метелица он получал в месяц немногим более прожиточного минимума. Где-то раза в полтора. И все из-за того, что отрабатывал он из положенных ста шестидесяти восьми часов в тот же месяц от силы восемьдесят, ну девяносто, ну девяносто восемь. И всё. Остальные трудовые часы посвящались мероприятиям по восстановлению либо здоровья, либо морального духа, сопутствующему тому же здоровью. Ведь не к кондитерскому отделу был приписан Василий Александрович. Ежедневно его руками без устали на передовую подносились снаряды, коими с упрямым остервенением ежедневно палил по атакующим его прилавки россиянам проклятущий подонок — Зеленый Змий. Не переставая, впрочем при этом, и сам постоянно терпеть поражения.

Это ж надо полагать, какое искушение терпел в свою очередь Василий! Все двенадцать часов ему хотелось бросить всё и бежать туда, к своим, на иную сторону баррикад. А вот этому здорово мешала такая выдумка извращенного ума работодателей, как трудовая дисциплина. Система оплаты труда, напрямую зависящая от соблюдения этой нормы, ставила всё с ног на голову, заставляя немолодого уже мужчину батрачить обозником в стане заклятого своего врага.

Зато вечером-то он мог позволить себе сделать пару выстрелов по позициям "хозяина", получив в кассе некоторое количество необходимых "патронов" — зеленых, голубых, а то и желтых бумажек-банкнот. Хитрая администрация торгового комплекса, чтобы не переплачивать прогульщикам, которые все равно стали бы друг друга покрывать, рассчитывалась с рабочими ежевечерне. Каждый должен был явиться за авансом лично, причем в рабочей своей одежде, и быть при этом совершенно трезвым — прозрачным, как оконное стёклышко.

Толстая кассирша Алексеевна обладала на редкость тонким обонянием, что на корню губило возможность вести в тылу врага тайную, подрывную партизанскую деятельность. Подобное можно было себе позволить лишь с утра, не позднее четверти одиннадцатого, когда у обслуживающего Маркет персонала был законный технический перерыв с чаем и разговорами.

В один из дней, в положенный час, Василий с коллегой Николой уединились в дальнем углу бытовки, где у них был оборудован обеденный уголок. Следовало залечить раны, полученные друзьями во вчерашнем непродолжительном боевом столкновении с уже указанным выше противником. Небольшая бутылочка (дух большей вряд ли бы выветрился до вечера) продержалась недолго. Два товарища прикончили ее в один заход и принялись за пресервы, целая коробка которых стояла под столом. У продукта должен был вот-вот выйти срок годности, и администрация разрешила персоналу сделать себе некоторую прибавку к заработку, так сказать, пищевым пайком.

Дверь в зал была открыта, и через нее, помимо обычного рабочего шума доносился и звук телевизора. Большие, свыше метра в диагонали, экраны висели в конце каждого торгового ряда.

— Горько, блин! — мелодично пропел вдруг в зале высокий фальцет с похоронными интонациями. Причем "блин!" это было воспроизведено, скорее всего, на каком-либо музыкальном инструменте, скажем, камертоне.

— Молкусно! Молкусно! — деловито пропыхтел вслед за этим хриплый баритончик, способный принадлежать лишь существу схожему по моральным и деловым качествам с домовитым и запасливым сурком.

— Тьфу, черт! — выругался Вася и отшвырнул пластиковую одноразовую вилку.

За это время невидимые персонажи еще раз успели обменяться своими странными репликами, после чего первый, выдержав некоторую паузу, зашелся в тоскливом стенании:

— Ах, как заунывно! Ах, как заунывно!

— Тлять! — выхаркнув ругательство, подскочил с табурета Вася, намереваясь выскочить в зал.

Никола поднял на него удивленные глаза:

— Чего такое?

Василий, крайне возбужденно развернулся на месте и снова сел, хлопнув ладонью по столу:

— Опять не успел! Все глянуть хочу: какая падла там так все время воет, и, что они гады, таким образом могут рекламировать?

Никола молчал, степень удивления в его глазах держалась на прежнем уровне.

— Да какая тебе разница? — сказал наконец он, вновь возвращаясь к делу потребления даренных пресервов.

Но разница была. Дергали эти рулады в душе у Васи некие живые нити. Отчего те начинали вибрировать на частоте, с которой о себе дают знать организму, скажем, больные зубы. Это продолжалось уже около месяца, но Васе ещё ни разу не довелось увидеть саму рекламу.

Слоган, на удивление дурацкий, постоянно заставал мужчину врасплох. Дома, из-за отсутствия телевизора, слышать его можно было лишь из-за стены, от соседей. На работе, в момент демонстрации ролика, Вася, как назло, оказывался занят. Не мог же он бросить все, чтобы стремглав кинуться в проход и удовлетворить свое любопытство.

Но вот однажды ему таки повезло. Нагруженную товаром тележку тянул он по торговому ряду, когда вдруг зазвенели аккорды, предвещающие начало вожделенного ролика. Как вкопанный остановился Вася, развернулся и жадными глазами впился в экран плазмотрона. Несколько покупательниц с ходу налетели на замершую средь прохода тележку. В адрес Васи посыпалась брань. Но этого он, очень даже охочий в иное время до "поругаться" с несносными покупателями, даже и не услышал.

Высокий худощавый человек в черном фраке вышагивал по зелёному гребню холма, время от времени нагибаясь, что-то подбирая в траве и тут же прижимая к груди находки. Мгновенье спустя Вася увидел, что имннно подбирал этот человек-циркуль. В изобилии под ногами у него сновали маленькие бегемотики. Зверьки были славными, они забавно стреляли по сторонам лукавыми глазками, поводили ноздрями и крутили маленькими попками. Нравились они печальному человеку — нет слов. Но были они вафельными, — Вася знал это, потому, как не раз подменял часто болеющего Николу, обслуживающего кондитерские ряды, — а потому молодой человек на экране вскоре уступал искушению и с печальным видом откусывал голову каждому, из выловленных им в траве, бегемотику. И хотя он тут же начинал каяться, восклицая: "Горько!" — и возводя глаза к небу; звук маленького колокола: "Блин!" — тут же возвещал окрестности о гибели еще одного скромного и безвинного существа.

В колокол ударял папа, родоначальник всей этой многочисленной популяции. В большой деревянной кадушке широким веслом он месил густую аппетитную массу, из которой и появлялись на свет эти непоседливые существа, едва только звук колокола замолкал. Мама в отдалении доила корову, а всевозможные лесные зверушки споро таскали наполненные молоком ведра в репродукционный цех трудолюбивого папы-бегемота.

Увидев такое, Василий тут же догадался, почему еще один герой в человеческом обличии, суетливый, низкорослый толстяк, проворно собирающий бегемотиков в корзинку, смешивал два очень аппетитных понятия — молоко и вкусно. Членораздельно говорить у него просто не оставалось времени. Бегемотики так и сновали, так и сновали промеж травинок.

Но вот ролик подошел к концу. Взобрался на вершину холма и печальный персонаж в черном фраке. Тоскливо оглядевшись окрест, он опустил взгляд и, увидев в ладонях ворох пустых оберток, запоздало ужаснулся: "Ах, как заунывно! Ах, как заунывно!"

Ролик произвел на Василия неизгладимое впечатление. К такому смятению чувств, вызванных предметом искусства масс-медиа он оказался не готов, отчего долго стоял посреди прохода не в силах быстро приступить к своим обязанностям и освободить проход для покупателей.

— Это ж надо так, а? До такого додуматься! "Заунывно!" — покачал головой он и стронул тележку с места несколько раньше, чем Наталья Олеговна, администратор кондитерских рядов, успела выразить ему свое негодование.

Странная реклама никак не отпускала Василия. Даже работая, он продолжал думать о ней. Необычность подачи материала не лезла ни в какие ворота. Неформат, сказали бы люди, чьи судьбы не пересекались, не пересекаются и никогда не пересекутся с судьбой Василия. Но она работала! Начав разгружать коробки, Вася-грузчик только диву дался, сколько среди них было тех, с этими самыми "бегемотиками" по отношению к прочему, остальному товару. Он украдкой поглядел на ценник и поразился ещё сильнее. Одна конфета стоила больше тридцати рублей, хоть размером своим едва превышала объём большого пальца его, Васи-грузчика, руки. И люди брали!

— Ах, как заунывно! — пропел он себе под нос. С его бюджетом нечего было и мечтать за свои кровные проверять сластолюбивого толстячка на правдивость — шутка сказать! — полтора литра крепкого Арсенального пива. А потому, прежде, чем катить на склад пустую тележку, Василий дождался момента, когда продавец отвернется и стащил одного такого бегемотика из открытой коробки.

Достал он его из кармана только во время обеда. Николы не было. Это за него трудился сегодня Василий на кондитерском ряде. Разорвав целлофановую обертку, он положил конфету на стол, лег перед ней подбородком и стал смотреть.

— Что ж в тебе такого "молкусного"?

Или конфета на самом деле горькая? А может, горько откусывать голову такому прелестному существу? Глупости какие. Увидел бы Никола его в этот момент, точно бы решил, что у Васьки белая горячка — с конфетой разговаривает.

— Ну, что ж, проверим.

С этими словами он взял бегемотика со стола и осторожно откусил ему голову. Жевал медленно, аккуратно. Конфета определенно была вкусна, но наверняка не настолько, чтобы воровать ее с прилавка. Но что-то она несла в себе, в чем разобраться Василию было не под силу. Он опустил взгляд, посмотрел на обезглавленную тушку. Особой горечи не почувствовал, пускай и выглядел бегемотик в таком виде довольно печально. Василий отхлебнул чаю, пытаясь разобраться в необычных своих ощущениях, задумчиво откусил среднюю часть туловища. В руке осталась одна попка.

И ведь не был-то он никогда сладкоежкой. Мог пить чай хоть с карамелью, хоть с батончиками, хоть с шоколадными конфетами. Без разницы. Хоть просто так, лишь бы крепкий. Теперь вот разницу, наконец, ощутил.

Отправилась в рот и попка. Василий поднял чашку, чтобы запить, но чайная ложка перевалилась через ее низкий край и кувыркнулась на пол. Блин-н! — где-то там, в далекой Германии из кадки папеньки-бегемота выскочил еще один отпрыск и с проворством затерялся в траве.

Василий поставил чашку на стол и взял в руки разорванную обертку. Да, пожалуй, так оно и есть. Держать в руках целый ворох таких вот, пустых, наверное, весьма и весьма "заунывно".

Сплэтни Прачек

23.11.08