Размороженный голубь

В начале июня после окончания учебного года пошел я со своим классом в поход на озеро Хорошее. Озеро и в самом деле хорошее: и песок, и вода. Дни стояли жаркие, вода успела прогреться и можно уже было купаться. Под огромными тополями разбили две палатки. И началось… Купание, барахтание, костер, рыбалка, уха, веселые и страшные истории, игры, варка.

Сеня Резников — невысокий, коренастый парнишка, такой некрасовский мужичок с ноготок. Несмотря на свой юный возраст, он умеет уже почти всё по хозяйству: и дрова пилит бензопилой, и скот помогает отцу резать, и печь растопит, и скотину накормит, и сено косит, и мотоцикл водит, и комбайн, и трактор, и на сенокоске может работать, и на комбайне.

А неугомонный какой! Нашел в посадке сто рублей. Видимо, потерял кто-то из отдыхавших. Сбегал в деревню за пять километров и приволок лимонаду, чипсов, киреешек, арахису. Поймал чуть ли не ведро рыбы и сварганил уху. Вообщем, ни минуты не сидел без дела. Крутился, как юла.

Уже темнело. Слышу от костра девчоночий визг. Выскочил из палатки и несусь со всех ног. Девчонки напуганы, ладошки прижимают к груди, вроде как защищаются от кого-то.

— Да он… он… Посмотрите!

И на Сеню показывают.

— Что, Сеня? Что ты опять натворил? Признавайся!

— Да ничего не натворил!

И глаза в сторону. И руки за спиной. Что-то держит.

— И что же у тебя за спиной?

— Да ничего! Так! Не берите в голову!

— А может, покажешь?

— Ну, вот!

Совенок. Где же он его взял? Нос крючковатый. В желтых глазах злобный отблеск. Попробуй тронь!

— Ну, и где его мама была? — спрашиваю.

— Он из гнезда выпал. Я его на земле подобрал. Летать-то еще не может.

Сеня подносит палец к совиному крючку. Совенок свирепо шипит и потом клюет палец.

— Больно же!

Сеня трясет рукой и смеется. Ребятишки впервые видят совенка. Это для Сени всё обычно: он с отцом и сети ставит, и на охоту ходит, и из ружья ему дают пальнуть. Другим же жутко интересно. И все теперь собрались возле Сени с совенком. Он герой дня. Сеня играет с птенцом. То на земле его пустит, тычет в него веточками, подталкивает. Совенок же шипит, клекает. Ребятишки покатываются со смеху. Сеня начинает его кормить. Первое время птенец всё отвергает, отворачиваясь от любой еды. Но затем начинает хватать кусочки хлеба, рыбы и мяса.

— Постой-ка! Хлеба не давай! — говорю я. — Хлеб ему, наверно, вредно.

— Давайте назовем его завучем? — говорит Сеня и бросает озорной взгляд в мою сторону. Как я прореагирую на это.

Выжидает моей реакции. Я сижу чуть в сторонке, отвернувшись. Как будто ничего не слышу. И вообще меня это не касается. Как назовете, так и называйте.

— Сенька! А почему завучем?

— А он, как завуч, серьезный. Глаза выпучит и шипит на всех. Еще и клюнуть может.

Опять смех. А ведь точная характеристика! Но вот потихонечку наш веселый бивак расползается. За день все так устали. Ложатся спать. Лишь самые стойкие полуночники всё еще сидят у костра, подбрасывая в него ветки. Среди них, само собой, и Сеня. Я присаживаюсь к костру и палкой тихонько ворошу угольки, которые от этого вспыхивают еще ярче.

— А где Завуч? — спрашиваю.

— Какой завуч?

Сеня с искренним недоумением смотрит на меня.

— Как будто не знаешь? Совенок!

— Да вот же он у меня! Где же ему еще быть?

Сеня распахивает куртку. Совенок по-змеиному шипит.

— Ну, и что ты с ним собираешься делать? С собой заберешь?

— Да вот сейчас сжарю на костре и съем!

Сеня смеется вместе с ребятами. Ему палец в рот не клади.

— Как смешно!

— Да нет! Сейчас поиграюсь еще немного и отпущу. Это же не курица, чтобы его держать дома.

— Слышь-ка, Сеня, — говорит Витя Овчинников. — Отдай его мне!

— Ну, и зачем он тебе?

— Дома буду держать. Я слышал, что совы здорово мышей ловят. И даже крыс.

— Обойдешься!

Потом Сеня ушел во тьму и возвратился уже без совенка. Ни один из его одноклассников сейчас бы не решился углубиться в ночную посадку, где кромешная тьма и гул. Для него же это обычное дело. Он, наверно, еще и удивился бы, если сказали, что страшно одному уходить в посадку.

— Всё! Я его на ветку посадил. Повыше!

Сеня поднялся на цыпочках и протянул руку вверх.

— Сова сейчас должна охотиться и увидит его.

Все расходятся. Мы с Сеней последними отправляемся в палатку.

Я почти час ворочаюсь в душной тесной палатке. Сон никак не идет. Сопенье, подхрапыванье, кто-то что-то выкрикивает во сне. Не могу никак уснуть. Выбираюсь осторожно и калачиком сворачиваюсь возле костра. Звонко гудят комары. Но вот среди разнообразных ночных звуков слышу знакомое шипенье и клекот. Вот-вот еще!

Всё-таки весна — это здорово! Когда уже сошел снег, просохла земля, и небо такое голубое-голубое. И на солнце уже можно нагреться от души. Воздух свеж, и нет еще этих летучих эскадрилий мошек, комаров, оводов и прочих зловредных вампиров, от которых ничто не спасает. Вот таким вечерком в конце апреля мы сидели на берегу Курьи. Так в наших краях называют одну из проток Карасука. В этом месте Курья широко разлилась и образовала приличных размеров озеро.

— Смотрите! Смотрите! Ондатра!

— Где? Где? Покажи!

Все смотрели на темную водную гладь.

— Да вон же она! Смотрите, куда я рукой показываю!

Из воды торчала темная усатая мордочка с черными бусинками глаз.

Ондатра пересекла всю заводь (а это метров триста) и скрылась в камышах. Какое время ее не было видно. Но вскоре она вновь появилась.

— Вон! Вон! Она плывет!

В зубах ондатры был довольно приличный пучок Камышин, почти, что целый веник. Она высоко поднимала его над водой.

— Стройку затеяла. Скоро потомство будет выводить.

Ондатра доплыла до берега и исчезла. Мы немного подождали и заговорили о своем. Но не прошло и минут пять, как она снова показалась на воде. Пересекла заводь и назад, как и в первый раз, возвращалась со строительным материалом, который она старательно удерживала от воды.

— Всё-таки не понимаю, — сказал Валерий Игоревич, который и вывез нас сюда отдохнуть. К чему нужно такую даль плавать за камышом? Глупость какая-то! Ведь камыш у тебя растет под самым носом.

Ондатра делала «ходку» за «ходкой» за далеким камышом. А может быть, всё-таки камыш там был другой? Если бы у ондатры был счетчик, он бы показал уже не один километр. И тут появилась еще одна ондатра. Конечно, это был супруг, будущий счастливый папа. И размером он был покрупнее. Где же он был до этого времени? Отдыхал? Или добывал пропитание? А теперь вон вернулся и сразу включился в работу по возведению жилья?

Начинало смеркаться, а наша парочка всё возила «камыш» с далекого берега. Одним словом, трудяги. Мы засобирались домой. Что нам оставалось? Помахать с берега рукой и пожелать им большого семейного счастья!

Круглолицый крепыш шофер Николай балагурил без конца. Истории из него сыпались, как горох из лопнувшего мешка. Он оживленно жестикулировал и то и дело смеялся. Николай водил хлебовозку, ездил в соседнюю деревню и развозил хлеб по деревенским магазинчикам. Я «подсватался» к нему, чтобы заехать в одну из деревушек по служебному делу. Больше никакой транспорт туда не ходил.

Вдруг Николай резко надавил на тормоза. Я подался вперед и едва не впечатался лбом в лобовое стекло. Но обошлось. Потому облегченно вздохнул.

— Смотри! Гуси! — закричал он.

И тут же приказал:

— Выскакивай! Чего сидишь?

Я выбрался из кабины. Из пшеничного поля к высохшему болоту выходил целый выводок гусенят, возглавляемые двумя взрослыми гусями. Николай, выдернув мешок из-за сидения и крикнув мне: «Ну, чего стоишь-то?», бросился бежать к выводку. Конечно, гусак и гусыня могли бы улететь, но, как чадолюбивые родители, они в первую очередь стали спасать потомство. Само собой, остановить двух мужиков она не могла, поэтому пустилась на хитрость, которая известна многим животным.

Издавая тревожные крики, она вначале указала путь гусятам в густую траву, потом ринулась в другую сторону, надеясь отвлечь нас на ложный путь. Но мы сразу раскусили ее хитрость и бросились не за ней, а за гусятами. Вот Николай схватил одного гусенка и бросил его в мешок, потом другого и третьего. Я бежал вслед за гусиным криком и внезапно остолбенел: прямо у меня под ногами лежал дохлый гусенок. Глаза его были закрыты, а шея далеко вытянута и выброшена вперед. «Неужто умер от страха? — подумал я. — Бывает же такое!» Но раздумывать было некогда, я побежал дальше догонять выводок гусят. Но через несколько шагов увидел такую же картину.

Передо мной лежал еще один сдохший гусенок. Смутное подозрение закралось м не в душу. Что-то здесь не так. Я постоял над ним какое-то время. Гусенок не шевелился. Я поддел его ногой. Нет, гусенок всё-таки был дохлой. Я сделал несколько шагов, остановился и оглянулся назад. Сдохшего гусенка уже не было на месте. Ах, ты хитрец! Такой малыш, а всё-таки перехитрил меня! Я быстро вернулся назад и схватил его. Потом догнал еще одного гусенка, который минуту назад прикидывался дохлым. Затем поймал еще одного «дохляка» и еще одного. Но удержать четверых гусят в руках — а они были уже крупненькие — не смог. Четвертый гусенок выпорхнул и убежал. Я вернулся к машине.

— Трех? — спросил Николай. — Что ж ты так? А у меня шесть. Ну, бросай в мешок, дома разберемся.

Я затолкал трех своих гусят к его шестерым. Когда я вернулся домой, то посадил гусят в клетку. Похвалился жене и сказал ей, чтобы она не выпускала их с домашними гусятами. Первое-то время, может быть, еще и ничего, а потом, как говорится, «встанут на крыло» и только их и видели. Николай дорогой уже предупредил меня. Некоторые обрезают диким гусятам крылья или перетягивают их ниткой. Но мы не сделали ни того ни другого, поскольку держали их в клетке и на волю не выпускали. К тому же и домашние гусята не проявляли к ним никакого интереса. Дикого гуся легко отличить от домашнего. Он гораздо меньше и имеет темно-серый окрас. Некоторые хвалились, что оставляли диких гусей на зиму, а по весне они откладывали яйца и выпаривали гусят, как и домашние. Другие же доказывали, что дикий гусь в неволе никогда этого делать не будет.

Мы продержали гусят почти три месяца. Наступил ноябрь. И хотя дни еще стояли теплые (позднее бабье лето), но приближение зимы уже ощущалось. Ночью в лужах замерзала вода, а с деревьев при каждом легком дуновении ветерка облетали листья и щедро устилали землю. Да и колки уже не радовали зеленью или разноцветьем красок, а темнели вдалеке, как неприятельские бастионы, куда уже не стоит заходить. Как-то возвратясь с работы, я отправился управляться. Клетка с «дикарями» была распахнута настежь. Никого в ней не оказалось. Среди домашних гусей их тоже не оказалось. Что за дела? Может быть, клетку открыл кто-нибудь из ребятишек? А поймать потом гусят не смог. Но стоило мне дома увидеть глаза жены, как всё стало ясно без всяких слов.

— Выходит, что выпустила?

— Ну, стало жалко, — виновато проговорила она, отводя взгляд. — Подумала, пускай попасутся. А они, как вышли, как загоготали, как заносились по двору. И давай подпрыгивать. Ну, и улетели!

— Два месяца не было жалко, а тут пожалела. Да ладно! Чего уж тут!

Я махнул рукой. Зато мои подопечные увидят далекие южные страны, которых ни я, ни один односельчанин никогда не видали. А весной, может, вернутся в наши края. Мало ли что? И начнут тут домашней птице гоготать-рассказывать про далекие сказочные страны..