По следам "Кавказского трио"

Как же давно я не ездила в поезде… Стук колес в ночи, как звук вудуистического барабана, погрузил меня в дрему, иллюстрированную картинками из прошлого.

Вот мы с родителями проезжаем Махачкалу, и я таращусь в окно. Мальчишки с перрона, разглядев за пыльным двойным стеклом любопытную девчонку, галантно запускают в него здоровенный помидор. Он растекается по стеклу переспевшей жижей и украшает нам заоконные пейзажи до самой Москвы.

Вот мы прибываем на станцию, где русские бабушки в хлопчатобумажных косынках со странным акцентом выкликают рекламу своему товару — румяным яблокам в ведрах и глянцевым пирожкам. Моему уху, с рождения воспринимавшему певучий бакинский говор с неизменным междометием «да», любой другой кажется вопиющим нарушением языковых норм.

Вот я, став постарше, встречаю в поезде горячего ухажера. Он возвращается из армии и влюбляется в меня с первого взгляда. Бабушка-азербайджанка — соседка по купе, отгоняет его от меня пинками — она понимает, что это не любовь, а взрыв перебродивших за двухлетний срок гормонов. Я демонстрирую скромность и неприступность, но любопытство распирает, и я из-под ресниц исследую экстерьер вагонного Ромео. В полутьме глаза у него синие-синие, но тут ему на лицо падает луч света, и я вижу на нём щедрую угревую россыпь. Забракован — романтическое знакомство не состоится.

Следующее видение… Я подскакиваю от стука в дверь — посреди сонного Краснодарского края в купе наведались нежданные пассажиры.

— Войдите! — пригласила я недовольным тоном.

Дверь открылась и бивший из коридора свет обрисовал в проеме два силуэта — высокого мужчины и девочки-подростка.

— Здрассти, вы бакинка? — с ходу спросил меня мужчина.

— Бывшшшая, — прошипела я сквозь зубы. Меня опять вычислили с полуслова.

— Наш акцент неистребим, — пропел попутчик, — Можно, мы здесь разместимся?

— Да, пожалуйста, только вам придется ночевать на верхней полке.

— Ничего страшного. Стелла! — обратился он к девочке, — Ты тут, я там. Да, забыл представиться — меня Юрием зовут.

Стелла… Судя по явному сходству, его дочь. У обоих миндалевидные черные глаза, выпирающие скулы и горбоносый профиль. При этом лица тонкие, породистые.

Я помогла им разложить вещи и застелить постель. Девочка уснула мгновенно, но Юрий спать не собирался. Ссутулившись, он сидел на нижней полке рядом с дочерью и отрешенно вглядывался в темень за окном, то и дело ломая изящные пальцы или перебирая густые черные волосы на коротко стриженной голове. Его нервозность передалась и мне. Я села, включила ночник и взяла книгу.

— Раз уж вы не спите, поинтересуюсь. Откуда едете? — он явно был настроен пообщаться.

— Из Сочи. Я там работаю. А вы?

— А мы из станицы неподалёку. У Стеллы бабушка умерла, мы её поминали.

— Царствие небесное, — отозвалась я стандартной формулировкой, — Это была ваша мама?

— Нет, это мать жены. Моя тёща… Правда, с женой мы давно в разводе, — Юра вздохнул и продолжил, — Уговорил дочь приехать попрощаться. Все-таки, кровь родная…

Удивившись этому «все-таки», я спросила:

— А что, бабушка к внучке плохо относилась?

— Как могла, так и относилась. Заставляла кур кормить и воду носить. Но этим любой ребенок в деревне занимается, какой с неё за это спрос? Только моя дочь для грубой работы не предназначена. Педагоги говорят, она многообещающая пианистка.

Я посмотрела на руки девочки, лежащие поверх одеяла. Совершенной формы, с длинными пальцами. Уменьшенная копия отцовских.

— Что, не похожа на сельскую жительницу? — спросил Юра.

— Типичная горожанка.

— Да. Поэтому я её из деревни выкрал.

Я опять застыла в замешательстве.

— Где ты жила в Баку? — усмехнувшись моему недоумению, Юра перешел на «ты».

— Напротив «Вэтэна». А ты?

— А я рядом, на Карганова.

— Тоже козырное место, — одобрила я.

— Да, место хорошее. Дорого оно мне обошлось…

Мой собеседник определенно хотел поделиться со мной тем, что его мучило, но он пытался удержаться от пространной исповеди. Видимо, не изжил в себе понятийный кодекс бакинца, включающий положение, что многословие роняет мужскую честь. Особенно, когда речь идет о семье. Но кому же ещё излить душу, как не случайной попутчице, оказавшейся, к тому же, соотечественницей?

Не в моих привычках провоцировать на откровенность, но на сей раз я позволила себе нарушить это правило.

— Кому дорого обошлось? Разве это не твоя квартира? Или, может, жены?

— Жена родом из Краснодарского края. Познакомился с ней, когда работал в стройотряде. Я пацан домашний был, а тут — полная свобода, да еще море алкоголя. Случилась у нас с ней любовь…

— И что было дальше? Ты у неё остался?

— Нет, я в Баку вернулся, а она, оказывается, забеременела. Узнала адрес и приехала к нам. Родители были в ужасе — красотой она не отличалась. Настоящая поселянка, румянец во всю щеку, мощные руки и ноги. Меня на спине таскала, когда была в игривом настроении. Но, раз беременна… Решил я, что это судьба. Женился, свадьбу сыграли. Родители долго в себя приходили, но тут вот это чудо родилось — точная моя копия, и смягчились они к невестке, приняли. Стали относиться, как к родной.

— А почему развелись?

— Семь лет вместе прожили, хоть и тяжело притирались. Она с детства на частное хозяйство работала, образования — десять классов, а тут в крупный город попала. На работу так и не устроилась, сидела дома. Но кое-как сосуществовали, пока события не грянули.

Я несколько месяцев её уехать уговаривал, нашел покупателя на квартиру, а она мне говорит — ты не торопись, поезжай, с твоим армянским профилем тут не жить, а я еще посижу, попробую квартиру продать повыгоднее.

Уехал я в конце 89-го, когда уже совсем опасно стало. Дочь со мной. Снял в Москве квартиру, на работу устроился. Тут жена звонит — хочу, мол, повидаться. Соскучилась, и по тебе, и по дочке. Приехала, я оставил их вдвоем и ушел на работу. Вернулся — дома никого. Два дня названивал по разным адресам, милицию на ноги поднял, чуть не свихнулся. На третий день она трубку взяла. Доехала до Баку, с моим, армянским ребенком. Ты, говорит, не волнуйся, я здесь кое-какие формальности улажу, и вернусь.

А вечером друг звонит, сосед по лестничной клетке. Сказал — денег за квартиру не жди, твоя… так называемая жена уже с другим сошлась. Так и сказал — так называемая… Оказывается, какой-то усатый дядька с базара жил себе преспокойненько у меня дома. Сам родом из района. Стеллу, правда, не обижал, за что я от души ему признателен.

Зато у матери своей она камнем на шее повисла. Возиться с ней надо было — и фамилию менять, и школу, чтобы национальность отца не всплыла. И от соседей таиться требовалось, а может, и переехать… Проще было девочку дома запереть. Так они и сделали — никуда ее не выпускали. Даже в школу не водили. Бывшая еще со мной не развелась, а уже вторым была беременна, и дочь ей только мешала, тем более, что от компрометирующего брака.

Я уже почернел весь — не ел и не пил, только метался, как зверь раненый. Раз десять рвался поехать за ребенком, боялся, что не выдержит она домашнего ареста, выйдет на улицу, а там — кто знает, какие люди попадутся… Мать моя каждый раз поперек порога ложилась, да и не пустили бы меня туда с моей фамилией.

Но тут друг мой опять сигнал подал — про дочь, говорит, твою давно не слышал, забеспокоился. Стал узнавать, что да где, и выяснил, что твоя… её месяц назад к бабке — матери своей, в Краснодарский край переправила. Тайком, чтобы отец, то есть я, не узнал. Но от соседей ведь ничего не утаишь, всё равно правда всплывёт.

Как только я услышал, что ребенка из Азербайджана вывезли, сразу же кинулся в аэропорт. Долетел до Краснодара, добрался в станицу. Подхожу к дому и вижу, что чумазая девчонка в грязном платье сидит на земле, вокруг куры бегают. Вся в цыпках, обгоревшая. Я схватил её в охапку, понёс к первой же попавшейся машине. Бухнулся в ноги водителю, умолил, чтобы быстрее отвез на станцию. А дочь обняла меня, и молчит, и молчание её хуже слёз… Долго еще молчала. Только за руку меня держала, не отпускала ни на минуту.

Бабка уже тогда немощная была, не могла за ней смотреть нормально. Не кормила почти, в школу не определила. Но, как спохватилась, что девочки нет, шум подняла. Только мы уже далеко были.

Я в Москву не поехал, бросил там все, сразу же увёз дочку в Армению. Знал, что жена вернуть её попытается. Но изводить её неизвестностью тоже не хотел — мать моего ребенка, всё же. Сообщил ей, где мы, и что Стелла останется со мной. Она тут же в Ереван приехала, с адвокатом. Обвинила меня в похищении. А я и не отрицал, что дочь похитил. Но лучше уж пусть со мной живет, в бегах, чем будут её швырять из стороны в сторону.

Судились мы с бывшей за ребенка. Я весь извелся — по идее, суд должен был принять сторону матери, и это был мой самый кошмарный сон. Но армяне девочку не отдали. Сказали — ребенок наш! В Азербайджане он жить не может, раз отец её туда не въездной. Вот и вся аргументация.

Пересидели мы там четыре года, боялись нос высунуть, чтобы бывшая не подстерегла и опять к себе не утащила. Потом опасность миновала — Стелла подросла, теперь её против воли не увезёшь, да и все документы у неё уже в полном порядке. Вернулись в Москву, и я открыл свой бизнес. Дела в гору пошли, зарабатывать начал, квартиру купил.

Жена вроде смирилась, что дочь со мной. А Стелла о ней и говорить не хотела. Мне всё казалось, что зря я себя этим успокаиваю. Мало ли, что внешне девочка безразличие проявляет, может, в душе она переживает тяжело. Долго терзался сомнениями, правильно ли, что я её от матери оторвал. Надумал организовать их встречу, а сам дрожу от ужаса — вдруг дочь к ней вернуться захочет…

Тут бабка — та самая, к которой Стеллу тогда отправили, Богу душу отдала. Жена позвонила, говорит — скажи об этом дочери, всё же бабушка её любила. Решил я, что надо привезти девочку на могилу, пусть попрощается. Заодно и с матерью увидится. Чтобы сама, в сознательном возрасте сделала выбор между нами, и я не мучился, что за неё решил.

Предупредил жену, что едем. Когда добрались, она уже в бабкином доме была. На дочь мельком глянула, и сразу про делёж имущества. Сообщила, что раз Стелла со мной, значит, пусть на долю от бабкиного дома не рассчитывает.

Знаешь, я не знал, плакать или смеяться. С одной стороны, ужас разбирал, что такая женщина женой моей была. А с другой — счастье, что она на дочь не претендует.

Ничего Стелла ей не сказала. Только таким взглядом пригвоздила, что та на полуслове будто окаменела.

Вышли мы с ней, пошли до станции пешком. Слышу — позади шаги раздаются. Догнала нас жена, плачет, голосит — не проклинайте, у меня еще ребенок растет. Вот подниму его — потом судите.

Сказал я ей, что зла не держу. Ведь моё счастье — со мной. Пусть радуется жизни со своей новой семьёй, хоть и в не принадлежащем ей доме. Это уже не мой город и не моя страна. Для своей девочки я всё с нуля заработаю. Главное — мы живы-здоровы. И вместе…

Резкое торможение вернуло Юру в реальность. Он виновато посмотрел на меня, явно сожалея, что чуть раньше поведал мне самое сокровенное.

— Я никогда ещё ни с кем на эту тему не делился. Нашло на меня чего-то…

Я понимающе кивнула и успокоила его околонаучным бредом:

— Плавное движение и перестук колёс создают гипнотический эффект. Тебя разговорил поездной фантом. Можешь быть совершенно спокоен — я никому не передам наш разговор. Тем более, что мы вряд ли ещё увидимся.

— Почему? — встрепенулся Юра, — Я оставлю тебе номер телефона. Скоро у Стеллы концерт, — добавил он, с наивной гордостью глядя на дочь, — Приходи, я для тебя попридержу билетик.

По нежному лицу спящей девочки пробежала легкая судорога. Кто знает, что ей снится… Родной город, где нет места её отцу? Мать, расплатившаяся за подлость разлукой с плотью от плоти своей?

Сколько горьких дум передумал этот ребенок, с душой, искалеченной событиями, разделившими живших бок о бок людей на два непримиримых лагеря… Сколько ещё детей стало жертвами преступных игр взрослых, лишивших их детства… Кто-нибудь там, наверху, ведет счёт?

— Так ты придёшь на концерт? — прервал Юра мои невесёлые думы.

— Прости, не смогу. Я скоро вернусь в Сочи.

— Ладно, тогда позвони мне, когда сможешь. Может, пересечёмся где-нибудь, пообщаемся.

— Хорошо. Береги себя и девочку. Я уверена, что когда-нибудь увижу её имя на афишах лучших концертных залов.

Хороший парень Юра. Я не позвонила ему. Не хотелось, чтобы история о самоотверженной отцовской любви упростилась бытовыми подробностями.

Состав дёрнулся и остановился. Воцарилась полная тишина. Поездной фантом прервал трансляцию и ожившие воспоминания растворились в толще минувших лет.