Плыви прочь

Порт молчал.

Не из гордости — из привычки. Здесь давно никто не кричал вслед. Провожали взглядами, да и то — урывками, будто моряк уже наполовину исчез, стоило только ступить на трап.

Николас знал это молчание. Он сам в нём жил.

Корабль встретил его без звука, как старый друг, с которым не нужно обниматься, чтобы поздороваться. В нём было всё, что нужно: глухая вибрация корпуса, тяжесть в трюме, туго натянуты леера, отшлифованные чужими руками.

Он поднимался на палубу, как выходят на сцену: шаг за шагом, с невидимой гитарой на плече. Всё внутри звучало правильно — сухо, ровно, сдержанно.

Ритм был с ним.

Николас всегда был ритмом. Не лидером, не героем. Он держал линию. Как основа, как фон, как гриф, на который кто-то другой накладывал мелодию.

Он знал — корабль его слышит. Не по-человечески. Глубже.

Каждое движение — в такт. Каждое натяжение паруса — отклик.

Бас вступил.

Ветер усиливался с каждым часом. Он не тревожил. Напротив — успокаивал. Когда всё вокруг оживает, человеку проще заткнуться и просто быть частью звучания.

Только Она всё равно звучала.

Николас не знал, на каком расстоянии от берега он находился, когда снова услышал её голос. Это не было воспоминанием — не в обычном смысле. Это была петля, заигранная десятки раз. Фраза, что всплывает в тишине. Соло, что всегда приходит не вовремя, но точно в нужное место.

— Ты ведь и тогда уходил, — сказала Она.

Он не ответил. Тогда — не значит «теперь».

— Только я всё думала: ты уйдёшь, а потом вернёшься.

Она не обвиняла. Она констатировала факт. А в её голосе не было ни сожаления, ни прощения. Только тонкая, как перебор, нота одиночества.

Он мог бы сказать: «Я не мог остаться».

Но зачем?

Ритм не объясняет, почему он повторяется. Он просто звучит.

«Ты думаешь, я бежал? Но от чего? От тебя? От себя? От этой жизни, что с каждым днём звенела всё тише? Я просто не хотел затихнуть навсегда.»

Соло звучало.

Шторм начался ближе к ночи.

Не внезапно — как бы это было в сказке, где буря всегда приходит как наказание.

А правильно — как вступление ударных.

Сначала небо повисло низко, с глухим давлением на затылке. Потом налетел первый порыв — короткий, хлёсткий, как удар по малому барабану. Потом — серия. Волна за волной, вздох за вздохом.

Ударные взяли всё.

Корабль стонал, раскачиваясь в своей тональности. Он не боролся — он держал басовую линию.

А Николас — стоял. Он не молился, не кричал. Он держал ритм, пока море било по палубе, пока шквалы рвали мачты, пока соль разъедала кожу.

«Вот он — страх, которого я боялся. Не смерть — неопределённость. А ведь не так уж страшно. Даже… красиво. Да. Это красиво, чёрт возьми».

Это не было сражением. Это было исполнением. Композиция, в которой каждый должен был сыграть свою часть.

Он не знал, сколько длилось это звучание. Может, минуту. Может, ночь.

Но в какой-то момент понял: он не идет на дно. Он играет. Он внутри бури, внутри ритма, и это — жизнь.

«Я всё это время был тихим аккордом на берегу. А здесь, среди звука, я, наконец — часть чего-то большого. Я снова — звучание».

Когда ветер ослаб, в голове всё ещё стучало. Он сел на палубу, опустив босые ноги на мокрое дерево.

Женщина больше не говорила.

Соло отзвучало.

«Я не знал, была ли Она реальна. Может, я выдумал её. Может, сам себе играл это соло, чтобы не остаться в тишине. Но теперь — я не один. Я — часть этой песни».

Корабль шёл. Уже без напряжения, без усилия. Просто шёл.

Как будто и он понял: сыграно правильно.

«Я не бежал от неё. Я шёл к себе. Просто долго не знал, в каком направлении».

И когда впереди показалась едва заметная линия земли, Николас не улыбнулся. Не заплакал. Он просто встал, положил руку на штурвал и резко крутанул его, заложив крутой вираж. И, не оглядываясь назад, сказал самому себе:

— Плыви прочь.