Отрывок3 из романа О чем молчит Каменный пояс

В штабном блиндаже, находившемся на второй линии полковых укреплений, вновь прибывших офицеров встретил командир 326— го Белгорайский полка полковник Чижевский Николай Константинович — боевой офицер, участник русско— японской войны. Полковник оторвал задумчивый взгляд от оперативной карты, расстеленной на сбитом из досок столе, и вышел навстречу молодым офицерам, прибывшим в его полк. «Ваше высокоблагородие, господин полковник! Подпоручики Каличев и Леонов прибыли в полное ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы!» — браво отрапортовал Мишка, отдав честь Чижевскому и лихо щёлкнув каблуками. Затем он протянул командиру полка штабное предписание. Полковник, молча, взял его в руки, неторопливо прочитал, и с усталой улыбкой внимательно посмотрел на вытянувшихся перед ним в струну, в новеньких мундирах, кожаных портупеях и, начищенных до зеркального блеска сапогах, офицеров.

«Откуда же к нам такая красота?» — спросил командир полка с иронией в голосе. «Его Императорского Величества Киевское пехотное училище!» — рявкнул в ответ Мишка, снова щёлкнув каблуками. «Что вы так кричите, подпоручик? Здесь от австрийской артиллерии не оглохнуть бы, так ещё вас прислали. А товарищ ваш, он что, немой что ли?» — спросил Чижевский, переведя взгляд на Павла. «Никак нет, господин полковник! Подпоручик Леонов прибыл в ваше распоряжение для прохождения воинской службы!» — отрапортовал Павел, лихо приложив правую руку к козырьку фуражки.

«Господа офицеры, мне хотелось бы вас поздравить с прибытием, но только, к сожалению, поздравлять особо не с чем. Положение наше крайне сложное. Атакуем австрийцев по 3— 4 раза в день, от нашего полка не осталось и половины личного состава, много раненых, патронов не хватает, артиллерийских снарядов осталось на 2— 3 атаки, кадровых офицеров не хватает. У меня ротами командуют фельдфебели. Поэтому я направлю вас в 1— й батальон. Леонов примет 1— ю роту, а вы, Каличев — 3— ю. Осмотритесь пока, ознакомьтесь с личным составом. Без совета с младшими офицерами самостоятельных решений в боевых условиях покуда не принимать и солдат в ротах беречь. Это приказ! Есть и хорошие новости — на днях нам обещают пополнение. Более подробно в курс дела вас введет командир батальона. Да, вот ещё что, перед тем, как появиться в ротах, переоденьтесь на складе в полевую форму. Ваша— то, конечно, гораздо эффектнее, но только в ней вам здесь не протянуть и половины дня. Австрийские снайперы стрелять умеют. Вот, пожалуй, пока и всё. Если нет вопросов, можете убыть в свои подразделения!» — закончил своё напутствие командир полка. «Есть» — козырнули офицеры и, чётко повернувшись кругом, вышли из блиндажа.

Познакомиться с личным составом молодым офицерам пришлось в боевых условиях. Первый бой, в котором Павел с Михаилом принимали участие, произошёл уже на следующий день после их прибытия на фронт. Белгорайский полк, пополнивший пехотную дивизию генерала Щербачёва, подняли в атаку около 10 часов утра в окрестностях польской деревни Седлиска, в направлении фортов Седлиской группы крепости Перемышль.

Роты 1— го батальона развернулись цепью и двинулись на штурм передовых позиций австрийцев. По ним был открыт противником винтовочный и пулемётный огонь с восточной окраины села Быкув, поддержанный артиллерией Седлиских укреплений. Батальон залег на поле под перекрёстным огнём на ближних подступах к передовым австрийским позициям. Солдаты распластались на открытой равнине, и уже казалось, что никакая в мире сила не сможет их оторвать от земли.

Павел лежал, прижавшись к сырой земле. Он ощущал её затхлый запах, не в силах поднять головы, над которой со свистом и пронзительным визгом пролетали пули и осколки от разрывавшихся со всех сторон снарядов. Рядом с ним залёг командир 3— го взвода прапорщик Архипов. Сквозь грохот выстрелов и разрывов артиллерийских снарядов пробивался его возмущённый голос: «Да какого же хрена они не гасят их артиллерией? Нас тут скоро всех перебьют на ровном месте, а артиллеристы, сволочи, молчат!».

Как бы услышав его, вдали загрохотала батарея 1— го дивизиона 19— й и две батареи 58— й артиллерийских бригад, расположенных севернее форта Казимерж. Павел краем глаза увидел, как на левом фланге вдруг поднялся с земли Михаил Каличев и, что— то крикнув, ринулся вперёд, увлекая за собой свою роту. Павел, преодолевая страх быть убитым, с усилием оторвался от земли и с криком: «Рота, за мной!», — ринулся на окопы австрийцев. Пуля просвистела прямо над его головой и сбила с неё фуражку. Даже не поняв, что произошло, Павел продолжал бежать вперёд.

«Куда ты прёшь, вашбродь!? Ложись, пока не убили!» — успел крикнуть ему вслед командир отделения 3— го взвода, пожилой унтер— офицер Емельянов. Затем он вдруг поднялся во весь рост и, громко крикнув: «Братцы, за мною! Вперёд! Поддержим командира!», — помчался с винтовкой наперевес догонять Павла. За ним поднялись ещё несколько солдат, но остальные продолжали лежать, прижавшись к земле. «А ну вставай, пехота! Чего разлеглись, мать вашу…?! Перестреляю всех, к ё…ной матери!» — заорал во весь голос прапорщик Архипов. Он вскочил с земли и направил револьвер в сторону своих солдат. Его «убедительная» команда незамедлительно возымела действие, и вся рота с криками «Ура!», поднялась за ним атаку.

Павел с Емельяновым первыми ворвались на позиции австрийцев. В одной руке Павел крепко держал револьвер, а в другой обнажённую шашку. Навстречу из окопа выскочил австриец. В руках у него была винтовка, с примкнутым к ней штыком. Павел направил на него свой револьвер и нажал на курок, но выстрела не последовало. Вероятно, он израсходовал в пылу атаки весь барабан. Австриец на мгновенье застыл, но поняв, что выстрела не произошло, смело ринулся на Павла, целясь штыком ему в грудь. Павел машинально взмахнул шашкой и отразил ей удар австрийца.

Собрав все силы, вторым взмахом он рубанул шашкой австрийца по шее. Шашка прорубила её наполовину, видимо перебив сонную артерию. Из зияющей раны струёй хлынула тёплая липкая кровь, заливая лицо и грудь Павла. Он застыл в растерянности и выронил шашку с револьвером, ловя руками падающего прямо на него, мёртвого австрийца. Перед ним на мгновенье мелькнуло его мёртвенно— бледное лицо с широко открытыми, серо— голубыми потухшими глазами. Павел резко отпрянул в сторону, оттолкнув от себя залитый кровью труп, из страшной раны которого всё продолжала хлестать кровь. К горлу Павла подступил комок, его начало мутить, и вырвало прямо на австрийца, лежащего у его ног.

Тем временем подоспевшая следом рота уже целиком заняла вражеский окоп, полностью выбив из него неприятеля. Павла, опирающегося окровавленными руками на бруствер окопа, продолжало мутить. Он усилием воли старался не показывать солдатам своей слабости, но только всё никак не мог справиться с повторяющимися приливами тошноты. Солдаты, сообразив, в чём дело, молча, с пониманием переглядывались между собой, отворачиваясь в сторону от командира и стараясь всем своим видом показать, что ничего не замечают.

К Павлу осторожно подошёл Емельянов и спокойным, тихим голосом, чтобы не привлекать излишнего внимания их подчинённых, сочувственно произнёс: «Это ничего, это почти у всех бывает по— первости, вашбродь. Человека убить сперва не просто, но потом привыкаешь. Солдат, он ведь ко всему привычен, куды ж деваться? И ты привыкнешь, соколик, такая уж наша судьбина. И уж больно ты горяч, вашбродь. Впереди должон солдат идти, их вон сэсколь, а командир всего один. А потому он собя должон беречь для команды, а без команды солдат — живая мишень, да и только».

В этот день на участке 1-го батальона атак больше не было. Солдаты осваивали, занятые ими, австрийские окопы. Октябрьский день был уже прохладным, но сухим. Солнце, то пряталось за густую вату величаво плывущих, ослепительно белых кучевых облаков, то выглядывало между ними, заливая ярким золотистым светом перепаханные снарядами окрестные поля, и высокие каменные бастионы непокорённой крепости. На старых позициях был виден поднимающийся белой пеленой дым от полковой полевой кухни. Он стелился, подгоняемый холодным октябрьским ветром над лесом, желтеющим вдали печальной осенней листвой. Это повара готовили обед для солдат, отдыхающих после боя.

Часть из них устраивалась в блиндажах, оставленных австрийцами, а часть просто сидела небольшими группами на ящиках из— под патронов и соломе, постеленной на дне окопа. Солдаты, грязные и уставшие после тяжёлого боя, о чём— то негромко переговаривались друг с другом, приставив свои винтовки к высоким стенкам окопа, аккуратно укреплённым австрийцами длинными прутьями орешника и ивы, сплетёнными между собою. Некоторые из бойцов курили махорку, завёрнутую в цигарки, с наслаждением выпуская изо рта и ноздрей едкий белый дым, растворяющийся в прозрачной прохладе осеннего воздуха.

Павел, закрыв глаза, неподвижно лежал на деревянных нарах в офицерском блиндаже. Перед ним всё ещё стояло бледное лицо с широко открытыми, остекленевшими глазами, убитого австрийца. Павел ощущал на своём теле его парную липкую кровь и чувствовал её тошнотворный сладковатый запах. Он пытался думать о чём— то другом: о доме, о родителях и брате Косте, о своей невесте Варваре, но какая— то непреодолимая, неведомая ему сила, вновь и вновь возвращала его сознание к мёртвому австрийцу. Павел никак не мог вырваться из этого навязчивого плена своих тяжких ощущений.

В блиндаж шумно вошёл Михаил и весёлым голосом обратился к Павлу: «Пашка, хватит тебе спать, всю войну проспишь, пойдём обедать. Я так проголодался, что слона готов съесть. Давай, вставай, а то харчи остынут!». Павел открыл глаза, равнодушно посмотрел на Михаила и тихим голосом ответил: «Ты иди, я что— то есть не хочу». В блиндаж зашёл за котелком прапорщик Архипов. «Ты чего, заболел что ли? Так я сюда принесу» — предложил озадаченный Михаил. «Нет, ничего не надо. Говорю же — иди, я есть не стану» — ответил Павел, раздражённый заботливой настойчивостью Михаила.

«Да оставь ты его в покое. Просто подпоручик сегодня австрийца зарубил, ну, скажем так, не совсем удачно. Из него кровища хлестала, как из фонтана в Летнем саду, вот нашему командиру и поплохело с непривычки» — вмешался в разговор Архипов, выходя из блиндажа. Михаил подошёл к Павлу и тихонько подсел рядом с ним на нары. «Да Мишка, хреновый, видимо, из меня вояка! Я, как кровь увидел, так и поплыл, как гимназистка. Сам от себя такого не ожидал, до сих пор комок в горле стоит. Перед солдатами стыдоба, хоть из блиндажа не выходи» — с раздражением в голосе пояснил Павел, злясь на самого себя.

«Да ты что, Пашка?! Нашёл тоже из— за чего расстраиваться. Наплюй и забудь. Мне твой Емельянов рассказывал, как ты залёгшую роту в атаку на пулемёты поднимал, и как первым в австрийские окопы с шашкой наголо запрыгнул. Да если бы у нас все были такими «хреновыми вояками», то мы бы уже к Берлину подходили. Хреновые вояки на поле отлёживались, боясь под пулями голову поднять. А про австрийца забудь, враг он нам» — уверенно сказал Михаил. «Да я пытался. Только вот, что— то не очень получается. Стоит он передо мной и всё, ты хоть тресни. Я так думаю, что он мне ещё и по ночам будет сниться. Глаза у него такие стеклянные, пустые, и всё смотрят на меня так, что до самого нутра достают» — мрачно ответил Павел.

«Это пройдёт. Я вот тоже, к примеру, в детстве больше всего покойников боялся, а потом прошло. Помнишь, как нам начальник курса полковник Краснокутский в училище любил повторять: «Нормальное состояние вашего противника — это мёртвое состояние. И основная ваша задача любым способом привести его к этому необратимому статусу». Я и сам сегодня в атаку бегу, а их пулемётчик, зараза, так и чешет по нам без перерыва, хоть бы передохнул на минуту. И такая, Пашка, во мне злость появилась, что даже самому от неё страшно стало, страшней, чем от пуль или снарядов. Ну, думаю, стерва, если до тебя живым добегу, я тебя голыми руками задушу за своих погибших солдат. И добежал, целёхонек, сам не помню, как. И застрелил я его с полным удовольствием, хотя и понимаю, что человека убил. И заметь, я ничуть об этом не жалею. Так что, обедать пойдём?» — спросил Михаил. «Пожалуй, пойдём, попробую поесть» — ответил Павел, вставая с нар.

Штурм крепости продолжался ещё два тяжёлых дня и закончился для нас полным провалом. Австрийцы подтянули к крепости свои войска, и осаждавшие, потеряв в боях около 10 тысяч солдат и офицеров, вынуждены были отступить на исходные позиции. Павел начал привыкать к окружавшим его повсюду человеческим смертям и страданиям, как уже к чему— то вполне естественному и неизбежному. Поднимаясь в очередную атаку, он начал испытывать необъяснимый лихорадочный кураж, который в нём напрочь убивал чувство страха и смертельной опасности. Он часто даже ловил себя на мысли, что с нетерпением и азартом заядлого карточного игрока ждёт окончания очередной передышки между боями, чтобы снова броситься в атаку, под разрывы снарядов и свист пуль. Павел отчаянно стремился в бой, стараясь быть впереди своих солдат, увлекая их своим примером за собой, и уже не считал в запале жестокой кровавой схватки количество убитых им врагов.