Отрывки из "Записей кофея"

Предисловие Составителя

Совершенно недавно я наткнулся на эти записи, случайно найдя их в одном городском парке; аккуратно собранные в папку белого цвета, они лежали на асфальте рядом с пустой скамейкой, словно невидимые для людей. Я удивился, ведь людей было действительно много, и папку мог взять до меня кто-нибудь другой; сделав вывод, я понял, что автор записей оставил их недавно, и его ещё можно найти; какое-то таинственное предостережение заставило меня этого не делать. Я забрал записи домой и в течение следующего вечера и ночи все прочитал. На утро моя голова была уже полностью забита мыслями и идеями о том, каким же образом можно опубликовать безымянные записи; они тронули меня до глубины души, до самых её потаённых истоков, и с восходом солнца я решил, что их должен прочитать каждый человек, кого я знаю, кого знает этот человек, и так далее и так далее… Меня поразило кощунство, с каким автор подошёл к своим словам — собрав свою жизнь на бумаге, он, скорее всего, даже не задумываясь, бросил её на произвол судьбы; и благодаря той же судьбе записи нашёл я. Спустя некоторое время я придумал, как назвать рукопись и как её редактировать. Название звучит так: «Записи кофея», и я объясню почему. Всё дело в моём прошлом, когда я ещё хотел стать писателем; когда-то давно мне в голову пришла идея написать рассказ о злоключениях странного существа, кофея; кофей — это квинтэссенция наших мыслей и чувств, это мир вокруг нас; существующий везде и нигде одновременно, кофей может быть любым из нас; проще говоря, кофей — это тот мост, соединяющий нас и мир, делающий эти два полюса взаимодополняющими. Стоит сказать, что с рассказом я покончил раз и навсегда, и он никогда не выйдет за пределы моей головы. К редактуре я подошёл следующим образом: все даты, обозначающие записи, убраны, вместо них я поставил порядковые номера; конечно, моё перо касалось рукописи, дабы придать ей чуть более совершенный вид. На этом всё, своё слово я сказал, но перед тем, как пожелать вам приятного чтения, добавлю: истории, которые вы прочитаете, и вся история в целом, история кофея, — без эпилога. Спасибо.

Приятного чтения!

***

Стоял жаркий августовский день; небо было выжжено; воздух звенел и играл в густом мареве; температура держалась стабильно, и город изнывал. Те люди, кому удалось добраться до Волги и искупаться в её пусть грязной, но прохладной воде, были счастливчиками. Остальные глотали минералку. Пыльные улицы были полны шума, а головы — расплавленных мыслей. До полудня оставалось три часа, а моя рубашка уже насквозь пропиталась потом.

Я ехал в университет. Он был далеко, и, после того, как маршрутка миновала уже десятую остановку, я стал думать, что дальше может быть только Северный полюс. В университете меня ожидало собрание первокурсников, а также встреча с будущими одногруппниками и новым этапом в жизни. Правда, я боялся, что до нового этапа в жизни я не доберусь — была велика вероятность свариться заживо в этой грохочущей банке на колёсах. Но прошло ещё минут сорок, и я, целый и невредимый, вышел на остановке плохо знакомого мне района. В отличие от остальных, этот был странным — пустырь, да и только. Если бы я не знал, что здесь расположен университет, то подумал бы, что занесло меня в какое-нибудь Городище или, упаси господи, какую-нибудь Иловлю.

Большое, широкое и непробиваемо белое здание университета со всей присущей ей и самому университету гордостью стояло на высоком холме. Всё было бы просто отлично, если бы моя остановка не находилась, чёрт подери, у подножия этого треклятого холма. Назад хода не было. Я начал восхождение. Со мной вместе поднималось ещё люди — такие же первокурсники, как я. Солнце уже высоко поднялось, и теперь палило как зверь, впрочем, когда это мне или любому другому волгоградцу мешало? — жара в Волгограде такое же обычное дело, что и мороз в Когалыме.

Я поднялся. На меня с высоты пяти этажей бросали свои проницательные и мудрые взгляды искусно сделанные из металлических профилей лица видных деятелей науки и искусства: Энгельс, Маркс, Пушкин, конечно же, Ломоносов и Ленин. «Хорошо, — сказал я, — висите дальше». И вошёл в здание. Прохлада каменных ступеней и стен, облицованных отполированными до блеска гранитными плитами, окатила меня, и я чуть не взлетел от счастья. Пройдя пункт охраны, я поднялся на четвёртый этаж. Чувства разных мастей и красок бурлили внутри меня, горячо бурлила в жилах кровь. Что меня ждёт? Закончилась школа — что же дальше? Какие люди мне повстречаются; кем стану я сам? До момента истины оставались считанные минуты, но даже три долгих летних месяца не могли сравниться с той вечностью, в которую перевоплотились эти проклятые минуты.

Этаж, длинный как чёрт, и с таким же низким потолком — откуда у строителей руки росли? — был до отказа заполнен голосящими глотками. И голосили они по поводу и, чаще всего, без повода — нервы у всех были на пределе. Я присел на широкий и низкий подоконник, и внезапно мелкая дрожь охватила меня. Я ощутил жуткое волнение — такое испытывают спортсмены перед первыми в своей жизни соревнованиями или артисты перед своим дебютным выступлением. С кем же из всех этих людей мне предстоит учиться? Вокруг меня было множество лиц, и все они сливались в какую-то непонятную мешанину из характеров, эмоций. Воздух был наэлектризован от переполняющего моё и сотни других находящихся здесь сердец ощущения надвигающегося, точно буря, неизведанного будущего. С моими волнениями покончил голос одного преподавателя, прозвучавший для меня как бы издалека. Господам студентам объявили, что можно проходить в аудитории. Я устремился в свою, быстро вклинившись в отделившуюся от основной толпу первокурсников.

Аудитория была светла и просторна. Настоящая арена для жестоких перепалок и дискуссий между разгорячёнными студентами и мудрыми хладнокровными преподавателями. Я уселся на скамью на среднем ряду — не хотелось забираться под потолок, но и особым желанием вонять своей потной рубашкой под носом деканата я не горел. Аудитория неумолимо наполнялась первокурсниками. Меня сдавили по бокам. От природы дико застенчивый и в какой-то мере нелюдимый, я не решался посмотреть, с кем же моим плечам пришлось сомкнуться. Моими соседями, судя по голосам и отличному запаху шампуня, оказались девушки. Мне стало неловко, и я попытался стать невидимым изваянием. Было шумно; до меня долетали обрывки фраз: о предстоящей учёбе, о хитростях, премудростях и прелестях студенческой жизни, обо всём, что находилось вокруг, — я же молчал, так как не с кем мне было перекинуться словечком. Я был один.

Глядя на пёструю от ярких взглядов толпу, я заметил одну девушку, и хотя лиц женского пола в аудитории было вагон и маленькая тележка, именно она, точно по велению всесильной судьбы, приковала к себе мой взгляд. Девушка была красива, чертовски красива, ибо если это было не так, её образ никогда бы не врезался в память так сильно и не вонзился в сердце так глубоко. Странное, загадочное, удивительное чувство пришло ко мне, и по коже пробежали мурашки. Фигура, черты лица, взгляд — чёрт возьми, незнакомка была прекрасна, и не просто прекрасна — я понял, что не желаю отводить от неё взгляда. Я не помню, во что была одета незнакомка — но точно помню, что этот жаркий день запомнился мне именно тем, что я увидел живое воплощение настоящей красоты. Незнакомка о чём-то разговаривала со своей подругой, они поднимались по высоким ступеням, искали место. У меня перехватило дыхание, когда незнакомка села прямо передо мной. Я видел плавные изгибы её спины и плеч, я видел чистую и светлую кожу, которая источала жизнь. Мне казалось, что я прикасаюсь к Вселенной; во мне проснулись лёгкость и вечность, желание заключить незнакомку в самые нежные объятья; я думал, что вижу солнце, чьи лучи внезапно озарили мрачную ночь.

К этому времени аудитория притихла. Вошли преподаватели и декан — деловая женщина лет сорока или чуть больше. Говорили много и интересно. Все, в том числе и я, впитывали срывающуюся с уст преподавателей информацию как губки. На каких-то моментах студенты смеялись, на каких-то — серьёзно молчали. Пришло время собирать группы. Преподаватели представили нам наших кураторов и начали зачитывать списки групп — какой в какую аудиторию проходить для дальнейшей аудиенции с куратором. Группу, в которой мне предстояло учиться, отправили на второй этаж, в аудиторию, размером не больше, чем обычный школьный класс.

На протяжении всего собрания я не отрывал глаз от незнакомки, даже когда нам надо было идти, я старался следовать только за ней. И каковы же были мои удивление и восторг, когда я узнал, что прелестная девушка — моя одногруппница!

На протяжении часа или больше шёл разговор с куратором — в общих чертах, обо всём: что и как устроено в университете. Я молчал, тихо сидя за последней партой, стараясь, как и в той большой аудитории, быть невидимым изваянием. За окнами отыгрывало свою последнюю симфонию лето, а я только настраивал оркестр к главному концерту в моей жизни.

Словно под занавес пришли ребята с профсоюза и начали подбивать нас всех вступить в эту славную организацию. Я вежливо отказался, но в глубине души сказал себе, что профсоюзу стоит идти лесом, и чем глубже — тем лучше. Потом мы перешли к выборам старосты и профорга. Выбирали так, как завещали нам римляне и святая демократия. Стоит сказать, что парни, все до одного, решили не взвешивать на себя тяжкое бремя старосты и профорга. Голосованием, не очень жарким, но всё же в каком-то смысле сфальсифицированным, на пост старосты выбрали незнакомку. Я ничего не почувствовал, просто где-то внутри себя отметил, как поставил галочку в ежедневнике: я влюбился в старосту. Казавшейся хрупкой, незнакомка была личностью с твёрдым характером, крепкой хваткой и хорошим голосом, который пусть и не заставлял никого вскакивать с места и вытягиваться по струнке, но мог сделать любого человека другом и союзником.

Развернулась дискуссия по поводу одного задания: нам надо было подготовить какую-нибудь самодеятельную штуку на студенческое посвящение, которое должно было пройти в начале октября. Мы превратились в большой мозг и стали думать — надумали в конце концов, что надо делать клип. Я, тоже будучи частью большого мозга, как всегда молчал. Мои слова были бы ни к чему.

Хотелось бы опустить это, но всё-таки скажу: почему-то мою имя на группу произвело такое впечатление, которое мало с чем можно сравнить. Даже не представляю, с чего это. В любом случае, мне было приятно познакомиться с группой, ибо люди попались дружные и радостные.

Я узнал имя старосты; страшно боясь забыть, я записал его в прихваченном с собой еженедельнике; ничего я не пытался так старательно запомнить, как имя этой девушки — ни расписание на первое сентября, ни имена преподавателей, ни расположение университетских корпусов… Собрание закончилось; все встали, аудитория наполнилась шумом. Настала пора ехать по домам — по крайней мере, я точно собирался ехать домой, пути же остальных одногруппников были для меня неисповедимы. Неисповедимым для меня остался путь и Анастасии Тихоновой, так звали старосту; с неё я не сводил взгляда до тех пор, пока не переступил порог аудитории. Как только это случилось, я почувствовал, как с меня свалилась некая ужасная тяжесть; осталась только щемящие чувство в груди. Постояв немного в шумном коридоре, я исчез в толпе, отчаянно ругая себя за робость.

Когда я вышел наружу, у меня были причины плакать и радоваться одновременно. Низкие потолки остались позади, зато солнце встретило меня яркими и жаркими лучами; встретил меня и ветер, горячий и сухой. Хорошенько подумав, я решил, что повторять мой утренний путь резона нет, потому решил поймать маршрутку на остановке, которая располагалась на заднем дворе университета. По пути я встретил одногруппника, Артёма Ермилова, высокого и крепкого, как скала, неунывающего парня. Он спросил меня, куда я направляюсь; я ответил, что данный вопрос во многом риторический, ибо должны быть серьёзные причины для дневных прогулок летом в душном городе. Я миновал внутренний двор и вышел к остановке; с неё открывался потрясающий вид на Волгу и на Кировский район; от открывшегося простора захватывало дух; на мгновение я даже забыл, зачем шёл сюда, разве что не затем, чтобы раствориться в этом чудесном пейзаже. Потом я всё же вернулся к действительности. Как я уже говорил, район, где располагался университет, был мне плохо знаком, вместе с тем мне плохо были знакомы и маршруты автобусов, поэтому я, завидев на одной-единственной пустой маршрутке надпись «Тракторозаводской район», сразу сел в неё, не зная, что путь у этой маршрутки более чем извилист, и приехать домой мне суждено скорее всего тогда, когда грянет Второе пришествие.

Я, заплатив за проезд, сел в конце салона и, не найдя никакого другого развлечения, принялся его осматривать. Это занятие быстро надоело; маршрутка всё ещё наполнялась людьми — первокурсниками и первокурсницами; у всех эмоции были на пределе, и никто не мог найти свободной минуты, чтобы помолчать. Я надел наушники, включил плеер; выбрав Massive Attack, я расслабился. Музыка этой группы превращала жару в фантасмагорию; превращалось в фантасмагорию и моё внутреннее состояние. Маршрутка тронулась. Я засыпал; мысли были пусты, в бесконечном водовороте кружились воспоминания: лето, университет, Настя; я всё больше влюблялся в эту девушку. Сон и реальность так крепко переплелись между собой, что мне стало казаться, будто бы время остановилось, разве что за окном ещё продолжался жаркий день, солнце продолжало натужно ползти по белеющему небосводу. На ухо сладко напевал женский голос. Предприняв последнюю попытку побороться с дрёмой, я, обессиленный, провалился в бездну; сон был пустым, тёмным и прохладным.

[…]

Маршрутка остановилась на повороте к дому культуры. Только благодаря судьбе, а именно — разрядившемуся плееру и развеявшемуся сну, я не пропустил свою остановку; в противном случае меня бы ожидало весёлое путешествие по дебрям Тракторозаводского района. Я вышел на Тракторном рынке — рынке, который имел название весьма символичное, ибо к Тракторному заводу отношения он имел слабые и на самом деле, по документам, звался Вещевым; можно сказать, что Тракторный — это народное прозвище. До конца мне ещё не удалось проснуться; голова гудела, мысли путались, взор заволок туман. Я постоял пару минут на месте, дабы придти в себя; из-за высокой скорости и невыносимого шума мчащиеся передом мною машины превратилось в жуткую мешанину красок, грязи и жары; воздух был насквозь пропитан людским гомоном. Воспряв духом, я понял, как ужасно хочу пить; образ ледяной, полной лопающихся шариков углекислого газа воды манил сильнее, чем что-либо, и я задался целью немедля найти нормальный магазинчик с напитками. Покупать воду в ларьке я не собирался — безопаснее искупатсья в радиактивных отходах. Вспомнив, что на моей стороне улицы, под броским названием Ополченская, есть супермаркет, я направился туда.

В супермаркете было тихо и прохладно. По обливающейся потом спине пробежали мурашки. Голова была горяча, как накалённая сковородка. Найдя холодильник с напитками, я попросил у стоящего поблизости продавца открыть его; просил до тех пор — от стучащей в висках крови уши заложило, поэтому мне казалось, что я говорю тихо, и c каждым разом повторял просьбу всё громче, — пока продавец не сказал, что дверца не заперта. «Интересно, — подумал я, — это что же? В этом магазине охраны-то толком нет. Значит любой дебил может просто открыть этот чёртов холодильник, взять пару бутылочек минералки и смотаться? Хотя, зачем воровать? Это глупо. Воистину, если кто и соберётся обкрадывать этот холодильник, то только дебил». Я взял бутылочку минералки, заплатил (сидящий на кассе продавец, кажется, изнывал от жары не меньше меня, пусть даже здесь была прохлада; на мою минералку он смотрел с жадностью) и вышел. От глотка холодной воды мысли прояснились, жара отступила. Я закрыл бутылку и зашагал к своей остановке, думая об ожидающем меня дома холодном душе, чудеснейшем средстве против жары и депрессии. Когда мне оставалось только перейти дорогу — зелёный свет всё не загорался — знакомый голос окликнул меня. Я обернулся; прямо за спиной стояла Настя Беседина, моя бывшая одноклассница. «Привет!» — улыбнулась Настя. Встреча была приятной, но в глубине души я желал, чтобы она побыстрее закончилась, ибо моё состояние требовало ледяного душа; минералка пусть и остудила меня, соображал я всё же ещё туго.

— Привет! — ответил я. Не смотря на то, что уличный шум вовсю старался меня заткнуть, Настя всё же услышала мой голос. Мы немного отошли от дороги; речь зашла о первом сентября, но не о празднике как таковом, а о нашей классной руководительнице, Ирине Евгеньевне. Наш выпуск был для неё последним; отдав 27 лет работе учителя по математике, Ирина Евгеньевна ушла на заслуженный отдых. Мама Насти состояла в родительском комитете, она подала идею устроить Ирине Евгеньевне встречу с бывшими учениками в День знаний. Я был не против и согласился принять участье. Настя сообщила время мероприятия: в четыре часа дня; отлично, заметил я, успею приехать с университета. Попрощавшись, мы разошлись по своим путям.

По дороге домой я думал, каким же удивительным выдался сегодняшний день. После долгого и чертовски жаркого лета он был похож на какую-то развилку или же отправную точку, откуда есть путь вперёд и нет пути назад. Именно сегодня я ощутил, как надвигается будущее; всё лето я пребывал в загадочном чувстве приближения чего-то грандиозного, но только сегодня я увидел, какая громадная буря рождается на горизонте. Эти две встречи, в университете и на остановке, странным образом переплелись в памяти, каждая из них стала символом: одна — будущего, другая — прошлого. Я знал, что мне предстоит тернистый путь, но от того отнюдь не страх рождался в душе, а желание побыстрее броситься в эту грозную пучину неизвестного; встреча с одноклассницей показала яркий контраст между тем, что было и что будет, она показала черту, дальше за которой неизвестная даль, а позади — знакомые лица и хорошие воспоминания. Когда я приехал домой, когда я вошёл в подъезд, заключил: этот день был не столько удивительным, сколько странным, последний августовский день.