Об уродстве

В нашем доме собак всегда было много. Чуть больше, чем у других деревенских, потому что отец толк в лайках знал, и много лет их разводил. Но мне всегда хотелось иметь свою, чтобы она выбрала хозяйкой именно меня.

— Держи, дочь! Вот тебе пёс, — объявил отец, вытаскивая из-за пазухи серое и скулящее существо. Несколько минут я молча смотрела на маленького уродца. Первое, что бросалось в глаза — непомерно большие передние лапы, вывернутые так, что получалась буква «о». Огромная круглая голова и тревожные глаза цвета кедровых орехов — назвать это убожище щенком получалось только с большой натяжкой. Даже цвет шерсти и тот — неладный, такой же, как у свинцовых бляшек, из них мальчишки делали грузила на удочки.

Чудовище немедленно сделало жёлтую лужу размером больше себя и противно заскулило.

— Ну вот! Напрудил! — объявил зачем-то отец. — Вытирай, давай, и корми питомца.

Так называемый питомец не ел, а жрал — хватал суп из миски, будто его неделю не кормили. Наелся так, что пузо, превратилось в уродливо раздутый бурдюк, и принялся скулить. И прежде чем я сообразила, в чём дело — нагадил!

Так и началась моя каторга. Мне приходилось кормить его пять раз в день, а убирать даже чаще.

— Он наполовину волк, должен жить на улице, — заявил отец, оставив без ответа мой вопрос: «Зачем мне этот кошмар на ножках?».

Чтобы его не обижали взрослые собаки, и он не замёрз — на улице стоял февраль, а февраль в Сибири лютая зима — щенка поселили на сеновале. Мне приходилось пять раз в день забираться по ледяной лестнице и кормить нежеланного питомца. Каждое утро, спросонья, на холоде и в потёмках карабкаясь наверх, я втайне надеялась, что он замёрз за ночь.

Но щенок не только не умирал, но даже рос, становясь всё уродливее и уродливее, хотя мне казалось, что это невозможно.

Когда я возвращалась из школы, он уже сидел на самом краю сеновала и непрерывно скулил. Замолкал, только когда получал еду. Меня гнали к нему с кормёжкой, едва я успевала забросить портфель в дом. Как только еда в миске заканчивалась, а заканчивалась она в любом случае, потому что он ел до тех пор, пока хоть что-то было, скулёж начинался снова.

Пару раз он падал с сеновала, и с каждым падением я надеялась, что это всё…

Назло всем, кто его недолюбливал, он всё-таки вырос. Неприглядный щенок превратился в довольно безобразную собаку. Холкой ниже моего колена, но зато в груди шире отца. Лапы так и остались кривыми, хотя и не так сильно, а от благородства лаек ему достались торчащие уши и хвост колечком.

Имени у него так и не было. Чуть больше чем за год я смирилась с тем, что мне придётся кормить и ухаживать за псом до конца его жизни, но кличку ему так и не придумала, потому что не хотела. Впрочем, необходимости не было, стоило мне только выглянуть из дома, криволапый оказывался рядом, заглядывал в руки в поисках вкусненького.

Как мне и хотелось когда-то, псина хозяйкой признавала только меня, и даже отца не очень-то слушалась. Подобрав волчьего вымеска — хозяева выбросили его на помойку — отец надеялся, что из него получится хороший охотник. Но после первой же охоты, стало ясно, что это не так. Оказалось, что уродец боится резких звуков. Услышав в первый раз выстрел, он позорно бежал, забыв хозяина, и с тех пор бросался наутёк, как только видел, что кто-то вскидывает ружьё. А во время грозы выманить его из будки не получалось даже сосисками.

Разочарованию отца не было предела. После неудачной охоты пса окончательно закрепили за мной. Безобразный серый монстр сопутствовал мне всюду — бегал за мной даже в школу. Отсыпался под школьным крыльцом, пока я училась.

Благодаря сопровождающему от меня шарахались не только посторонние люди, но даже друзья и одноклассники, потому что стоило ко мне прикоснуться, уродец тут же начинал скалиться.

Однажды на стадионе, когда мы играли в волейбол, одноклассник, шутя замахнулся на меня и немедленно оказался в грязи. Коротколапая псина умудрилась с разбегу обрушить его на землю, ухватила за воротник куртки возле горла и трепала — больше для проформы, но до тех пор, пока я его не оттащила.

С тех пор на меня не только никто не замахивался, но даже приближаться не спешил. Меня это раздражало до жути. Не очень-то приятно, когда твоей единственной компанией оказывается уродский серый пёс.

От намерения запирать его пришлось отказаться после первой же относительно удачной попытки.

Закинув кусок батона в его будку, я заперла своего мучителя при помощи неподъёмной старой тумбочки. Торжествуя, пошла в школу. Через три минуты он меня догнал, заглянул в глаза и, махнув пушистым хвостом, потрусил рядом. После этого его стало невозможно подманить даже колбасой, которую он любил даже больше конфет.

Моей ежедневной обязанностью помимо прочего были и походы за хлебом. Чтобы сократить дорогу, ходила я через длинный переулок, зажатый между огородами. Брала с собой плеер, вставляла наушники и отключалась от окружающего мира. Ноги сами несли меня по натоптанной дорожке, а я наслаждалась.

Как бритый подошёл ко мне, я не заметила. Да и вообще заметила его, только когда он выдернул из моих ушей наушники. Настолько удивилась, что даже не испугалась. Все в деревне знали, что подходить ко мне небезопасно, поэтому поведение незнакомца ввело меня в ступор.

Он что-то сказал мне, но я не расслышала, потому что пыталась понять, куда делся пёс — его нигде не было видно. Припомнила, что он гонялся за полёвкой.

Оглядываясь по сторонам, обратила внимание, что мужик встал так, чтобы помешать мне вернуться назад, а впереди маячил ещё один доходяга в точно таком же спортивном костюме, как и у первого.

Именно их одежда и напугала меня. Не то, что ко мне обращаются незнакомцы, потому что меня довольно часто спрашивали о наших собаках или об отце, и ещё чаще передавали ему приветы. А вот вид одинаковых застиранных блёкло-серых одёжек заставил содрогнуться. Сразу же вспомнилось, что где-то за лесом, километрах в шестидесяти — зона. Всплыли в памяти рассказы о беглецах и слухи, передаваемые шёпотом, о том, что бывает, если оказаться у них на пути.

— Куда спешишь, красавица? — повторил бритый и улыбнулся, обдав меня запахом давно не чищеных зубов. Зубы у него были жёлтые, но ближе к корню становилась почти чёрными, а глаза какие-то стеклянные. Я чётко видела, как в них отражается трава и серые доски забора, но не видела зрачков, и не могла понять выражения.

— «Не паникуй, держись максимально спокойно…» — всплыли в голове наставления родителей. К сожалению, я слушала их не слишком внимательно.

По обе стороны от нас тянулся высоченный забор, отгораживающий картофельные поля, которые ещё даже не начали пахать. Проулок делал несколько изгибов, поэтому увидеть происходящее можно было, лишь войдя в него. А ходили по нему нечасто, жители нашей улицы или те, кому нужно было в наши края, а уж в разгар рабочего дня…

— На субботник иду, будем улицы убирать, — соврала я.

Лицо бритоголового затуманилось на миг, но тут же просветлело.

— Что-то я не видел никого, — снова заулыбался он. Улыбался он так сильно, что губы его натягивались и белели, что бросалось в глаза по сравнению с землистой кожей.

— Рано ещё, наверное, — пожала я плечами, стараясь выглядеть как можно беззаботнее. — У колодца у старого договорились собраться. Вы, что никого не видели, когда проходили?

Шагнула вперёд, в сторону второго, молясь про себя, чтобы мужик мне поверил. Надеялась, что, услышав, что должен собраться народ, они оставят меня в покое.

— Никого не было, — задумчиво протянул он, но останавливать меня не стал и зашагал рядом.

Старый колодец притаился за черёмухами в тупичке между огородами. Пользовались им редко, потому что таскать воду было далеко. Прятался он в небольшом сарайчике, который запирался на засов, чтобы мелюзга не могла к нему подобраться.

Шагали мы неспешно, как будто на прогулке, и молча. Псина моя обогнала нас, и убежала вперёд, что-то вынюхивая в траве. Увидев его, я чуть не вскрикнула, надеясь, что он мне поможет, но этот паразит снова обманул ожидания, проскочил мимо, не обратив на нас никакого внимания. От обиды защипало в горле, а перед глазами заплясала радужные искры.

— Собачек боишься? — спросил мой нежеланный спутник, подметив мою реакцию.

— Не, не боюсь, — отмахнулась я, — просто таких уродливых ещё не видела.

— М-да, страхолюдная шавка! — подтвердил он и махнул товарищу. — К колодцу идём. Малая говорит, субботник будет. Поучаствуем, — ответил он на недоумевающий взгляд товарища, и ухмыльнулся так, что я поняла, что он мне ни на секунду не поверил.

Второй мужик казался точной копией первого: такой же худой, сутулый и непроницаемый, только он не улыбался, и кисти рук, торчащие из коротковатой мастерки, были настолько разукрашены рисунками, что казались синими.

Теперь мы шли втроём. Совершенно спокойно, не спеша — со стороны никто даже не заподозрил бы, что что-то не так.

Я вышагивала в центре, мужики отставали на полшага. Спиной я чувствовала, что они переглядываются, и понимала, что стоит мне дёрнуться, меня тут же схватят.

Единственной моей надеждой был колодец. Ведь не могли же чужаки знать, что несколько досок задней стенки сарайки держится на одном гвозде. Через неё я могла бы проскочить в огород моей одноклассницы и попытаться добежать до их дома. Если не добежать, то хотя бы поднять шум, на который обязательно кто-то должен был выглянуть.

Вот я и шагала неспешно, как будто действительно шла на субботник. А когда мы оказались возле колодца, рядом с которым в тенёчке лежал мой пёс, сделала вид, что удивлена.

— Странно! Никого нет, — пожала я плечами, — скоро подойдут, наверное. Хотите водички попить? — спросила я, пытаясь открыть дверь.

Руки тряслись так, что засов никак не поддавался.

— Давай помогу, — двинулся ко мне первый. Судя по вальяжности его движений, он ничуть не сомневался в том, что деваться мне некуда.

Проклятый засов никак не сдвигался, слёзы бежали по моему лицу сплошным потоком, и я не видела уже ничего. Поэтому момент прыжка пропустила. Только услышав хруст и крик, больше похожий на рёв зверя, чем человека, оглянулась.

Первый мой преследователь лежал на траве, обеими руками держась за пах. Из-под его пальцев на траву лилась алая жидкость.

Тут засов, наконец-то, поддался, и я, завывая не хуже вопящего мужика, ломанулась внутрь.

Как проскочила сквозь дыру и добежала до соседей, я не запомнила. Способность видеть и воспринимать окружающее вернулась ко мне в «санитарке», так у нас называли машины скорой помощи. Меня трясло, как эпилептика, а врачиха пыталась заставить меня выпить какое-то лекарство.

В больнице меня продержали три дня. Там я и узнала, что мужики действительно сбежали с зоны, и что мой уродец одному порвал бедренную артерию, а другому прокусил правую руку и бок, когда тот пытался его зарезать.

После выписки моё семейство встречало меня полным составом, включая пса, которому я хотела дать имя Верный, но передумала и назвала просто — Серко. Как и всегда, он умудрился обогнать всех, чтобы деловито обнюхать мне руки в поисках угощения.