Наша реальность

Толстая сытая змея с движущейся разноцветной чешуёй. И шипит, как живая. Длинная: от перспективы до перспективы. Ползёт она, продавливая брюхом мокрую землю. Тяжко мокрой земле, и пока так. Вокруг много перспектив: города, космоса. А перспективы освобождения нет.

Боками змея задевает и сминает высокие безбалконные дома и детские площадки, по-детски неосторожно выбежавшие из укрытий посмотреть на змею. Лопаются под бесконечной тушей мячики и летающие самолётики.

Под мокрой землёй сидит начальник Ядро и проводит с замом Лавой совещание. Когда они проголодаются и подумают о бизнес-ланче, они изжарят и съедят змею, а мокрую землю оближут, как пустую тарелку.

Мы роботы. Мы пасём эту змею. Мы создавали что-то для чего-то, а получилась эта змея. Вот мы вообще никогда не знаем, кто в результате наших дум и действий получится! Мы и знать не знаем результат той чехарды, что без устали играет внутри нас: скАчки граней, реакций, всего прочего и любви. Кем? Кто я? Дурик, излишни такие вопросы! Смотри на свои поступки, и тебе всё сразу станет ясно. Не надо этого: кто мы, откуда, куда? Дела, наши жилища, наша еда, наши мечты и прочее, а также наша любовь — всё объяснят.

У меня проблема: я лунатик наяву. Не могу контролировать и давать отчёт своим действиям. Стоит расслабиться, пустить существование на самотёк, и потом пожинай вопросы, разглядывай результаты действий, о которых не помнишь. Хорошо, что сейчас отменили телефоны и социальные сети! А то раньше я, чтобы успокоиться, до нервного срыва рассматривала свои и чужие странички в ВКонтакте и других виртуальных «загончиках», пытаясь убедиться, что всё правильно, и я, будучи в лунатизме, ничего не изменила. Сильнее всего в то время я опасалась, что в неосознанности напишу сообщение или позвоню кому-нибудь, отпишусь или припишусь к кому-либо, напишу комментарий… Каждое мгновение я пыталась вспомнить, что делала в мгновение предыдущее. Помогало перечисление дел вслух. И даже мысли я пыталась запоминать и вслух перечислять, чтобы исключить бреши неосознанности, во время которой могла натворить непоняток. Тревожность росла, стала я психом.

Бороться, обращаться за помощью, принимать лЕкарство я, естественно, не намеревалась. Решила: будь, что было. И в течение трёх лет распутывала накрученную вокруг запястья леску с воздушным змеем в перспективе. Разве это весело: видеть, как мучается пленник? Змей бьётся на леске, а человек восхищается пленением, бегает. Сам чувствует свободу и радуется ей, а змея не отпускает. Нечестно.

Я, положим, также как и мой змей, свободы не чувствовала: вместо наполнения миром, любования им, я непрерывно составляла списки мыслей и мгновений, чтобы не поучавствовать в чём-либо без своего ведома. А составление списков само по себе являлось брешью неосознанности, кстати говоря. Так что, мне надо было следить ещё и за процессом наполнения перечней.

И вот. ОСВОБОЖДЕНИЕ…

После освобождения на запястье моём остался фиолетовый «браслет» с красными «вьюнками», покалываниями реагирующий на прикосновение воздуха, а змея — и след простыл. Вместо него я видела спокойное небо, за которым нерешительно мялся гость — космос: постучать-не постучать, гадал он, очень добрый и вежливый пришелец.

2

Сижу на корточках и, как детская площадка, наблюдаю за толстым чешуйчатым движением змеи. Она сминает и меня, вот и хорошо: это сцепляет мой ковёр-самолёт мыслей с ясным восприятием: бреши неосознанности уходят чуть дальше по ткани, когда вижу эту поганую змею и чую вонь от её туши. За моей спиной высокое здание-аквариум. От земли и до первых облаков здание — долька океана. Полностью стеклянное, даже крыша. Стеклянный высоченный прямоугольник, набитый океаном. Внутри него есть прозрачные тоннели для прохода зрителей. С улицы зрителей видно лишь тогда, когда тоннель выходит к стене аквариума, граничащей с внешним миром, и зрители к ней близко подходят. «Сумка» с океаном настолько вместительная, что там живёт семья китов. На самом верху аквариума, на поверхности, создана зона реки, впадающей в океан. В реке обитают крокодилы. Мне нравится бывать на поверхности аквариума, там легко представить, что находишься у берега океана, волны мчатся…, а подняв голову ввысь, видишь летящее небо с параллельной реальностью — это мы отражаемся в стеклянном куполе аквариума.

В этом аквариуме я чувствую строение миров. Акваздание помогает мне ясно мыслить. Оно — такой макет, макетик Взаимок миров. Почти каждый мир — аквариум, отражающийся от своих же стен и думающий, что отражение — это соседние миры. А соседние миры не отражаются… Дело обстоит так. Стены миров прозрачные, но когда наполнены жизнью, они зеркалят, они в те моменты являются зеркалами. Одной стороной, зеркальной, стена мира обращена к своему миру, а другая сторона выходит в коридор между мирами, и эта другая сторона просто прозрачная, не зеркальная. Житель мира подойдёт к границе родной реальности, то есть, подойдёт к зеркальной стене, почувствует отражение, наполненное перспективами, и решит, что он встретился с соседним миром, похожим на его собственный. И вот если в тот момент житель не испугается, сделает шаг вперёд, то вывалится он в коридор междумирия, отражения мгновенно исчезнут, а смельчак увидит настоящий соседний мир за прозрачной стеной.

Благодаря городскому аквазданию, я выяснила, чем, на самом деле, являются мои бреши неосознанности — коридором междумирия. Естественно: когда успокоишься, начинаешь щёлкать непонятки, как орехи. Я успокоилась, стоило лишь отпустить воздушного змея и услышать стук космоса. Мне теперь спокойнее, но не легче. Но как же мне радостно оттого, что теперь осознаю внезапные переброски меня в коридор междумирия! И вот даже сию минуту… Я ведь понимаю, что прямо сейчас нахожусь в этом коридоре и наблюдаю за соседней реальностью. Внешне она идентична нашей, но первым отличием является отсутствие телефонов и интернета, о чём мне известно по праву наблюдателя. В нашей реальности эти «дары» цивилизации не отменены и отменены не будут никогда. Скорее телефоны и интернет отменят людей, чем люди отменят их…

— Привет.

— Привет, Ли.

Сейчас ко мне подошла и тоже села на корточки Ли, ей тринадцать («Пусть мне будет тринадцать». Так она сказала при знакомстве, чтобы успокоить меня привычными мне категориями). Она вообще профи в междумириевых делах: Лиля умеет ВЫБИРАТЬ реальности и искать своих знакомых в них, вот как сейчас, например, она нашла меня; сама она родом из зеленопёрого ответвления Мирочувства МАМКИ. Ой, забыла рассказать, да? МАМКА — это основа миров (да, у всего есть основа. А, может, не у всего… Точно не знаю. Но вот у миров, которые составляют коридор, основа есть).

— Ты бывала в некоридорных мирах? — спрашиваю я Ли. Надо быстрее задать свои вопросы, а то сейчас она начнёт интервью: Ли готовит сборник «Наши реальности», в котором её знакомые рассказывают о своих родных мирах.

— Ли, бывала ли ты в реальностях, не имеющих стен и общего коридора? Бывала ли ты вне Мамки?

— фух.

— Эге-е… О чём ты раздумалась… Нет. Потому что их нет, таких адресов. А ты?.. Бывала в небыли?

— Кажется, да.

— Ну! Расскажи!

— Есть такая реальность, которая живёт на душе. Душа — её место обитания, но не дом… Эта реальность иногда облепляет и меня, как липкая лента, а под лентой она размножается слоёными соцветиями, которые кисло жгут душу, но скинуть соцветия не получается: липкая лента клеит сильно. Чтобы прекратить пытку, я сдираю с себя ту радужную реальность, но всё убрать не удаётся. Так и хожу в лентах, будто пугало огородное.

— Вот бы мне испытать на себе эту радужную реальность!

— Лиля, ты настоящий экспериментатор: своей жизни тебе не жаль ради новых знаний.

— Естественно. Нет?

— Не знаю. Так куда ты меня сейчас стронешь?

— Я что, похожа на планетарий, от слова «план»? Я что тебе, план на ножках? Не знаю. Давай осмотримся, поищем удобное место.

— Давай прям здесь.

— Слишком шумно, Ун.

— О! Смотри! Ли, смотри! Наши люди! — перебила я девочку, показывая на пожилую пару в уютном фетре. Он настраивал фотоаппарат, а она испуганно озиралась. Я поняла, что это путешественники по их движению: они удалялись и приближались резко: с каждым шагом они резко уменьшались или увеличивались в размерах. Прохожие не замечали путешественников, не видели.

— Они, похоже, новички… А давай им откроемся! И заодно скажем, что фотки не получатся! — предложила Ли.

— Давай!

Радостно гыгыкая, как добрая шпана, мы рванули к фетровой паре.

Когда старые новенькие заметили наше внимание, леди даже прослезилась и тут же объяснилась: «Нас здесь почему-то никто не видит!»

— Здравствуйте! — боднула бодростью Ли.

— Извините, пожалуйста… — замямлила я, но меня перебил господин:

— Девочки, сфотографируйте, пожалуйста, нас, а то нам никто не поверит, не поверят, что мы здесь, — и вложил мне в руки фотоаппарат, — Вот кнопочка смыва.

— А? — я не успела с осознанием его слов «кнопочка смыва», но интуиция уже прогремела о внештатной ситуации; лишь мгновение на удивление, и мы с Лилей оказались в светлой комнате. Стол. Чай. И выпечки гора. Рядом потрескивает печка. За столом мы все сидим, как одна семья: улыбающаяся фетровая пара, Ли и я.

Я быстрее-быстрее смотреть на подругу: что-то она об этом думает; может, знает, что происходит, а Ли такая, встала с плетёного креслица и пошла деловито по кухоньке, достала из красивого серванта креманку с чем-то золотым, похожим на мёд, и пиалу с белыми кубиками (сахар? ). Следя за ней, мой взгляд попутно отмечал и интерьер комнаты. Она была прозрачной: стены были либо из прозрачного материала, либо их вообще не было. А за стенами мягкими прыжками холмов и перелесков разбегался привычный мне земной пейзаж. Но! Стоило подуть ветру, как траву, деревья и луг словно сдувало, а обнажившееся пространство оказывалось … космосом. Если ветер крепчал, то космический пейзаж оставался на целых четыре мгновения. Слабые же всплески ветерка показывали волшебные звёзды и разноцветные туманности лишь на миг и нечётко.

— Внученька, достань ещё и любимых Униных конфеток, — попросила! Лилю! пожилая дама! Да что тут такое творится!??

— Угощайся, Уночка, — пробасил господин.

— Да, м-м-м… — прибавила Ли, — подкрепись, ведь силы тебе понадобятся. Но ты не бойся. Всё хорошо. Всё так, как уже было.

— Всё так, как хочешь ты, Уна, — подытожила Лилина бабушка.

Стараясь не смотреть на странную компанию, я насытилась.

— А теперь, Уночка, пора на перепечку.

Бабушка Лили, Лиля и, судя по всему, Лилин дедушка стояли сейчас рядом со мной во дворе дома. Ветерок то и дело обнажал космос вокруг нас. А потом ветерок решил постоять вместе с нами, поэтому мы оказались в неисчезаемом звёздном сонме. Из всех звёзд выделялась одна, сияющая нежно-зелёным.

— Открываю печку! — бабушка отодвинула печную заслонку, а оказалось, что она отодвинула космическую темноту, и мой взор заполнился чехардой зелёного сияния, которое всё разрасталось.

«…Грустные капельки дождя

Печально поют и их глухой тревожный стон

Наполняет дом,

Вынести это целый день невозможно.

Я разозлился и Солнцу стал кричать:

”Эй, где ты, слышишь? Разве можно столько спать,

Дождь идёт опять!„

Капли угрюмо барабанят по крыше…

Дождь все сильней…

Но пусть!

Холодный, хмурый ветер не навеет

Печаль и грусть.

Я знаю, Солнце скоро засветит!

Грустные капельки дождя

Стучат во все двери и кричат, что не вечен

Дождь!

Это просто ложь!

Ложь!

Я этой сказке никогда не поверю.

Ведь всё равно

Скоро станет светло!» — про себя напевала я детскую песенку со сложным, джазовым, бунтарским характером. Хлябали дворники на жидком лобовом стекле, сливая его то влево, то вправо.

А вчера мы с Видом остановились в одном городе, малюсенький такой город, весь в соснах, каштанах, чубушниках и клумбах, и я упросила Давида зайти в местный ЦПКиО — центральный парк культуры и отдыха, — который заприметила издали по колесу обозрения, дрейфующему на волнах крон. Пока я мчалась по наклонному кругу карусели, глядя то на весёлое вечернее небо, то на закатное солнышко среди прямых сосновых стволов, Вид уплыл в экран андроида, где, как утопающий, барахтался пальцами, строча ей сообщения.

Решили отдохнуть и переночевать в этом же городке, в их гостинице «Космос». Половина здания заросла ремонтом. Ремонт и в наших номерах пустил свои корни.

Мы ровная пара дальнобоя. Мы живём на соседних сиденьях. И номера в гостиницах мы берём тоже соседние. А когда у гостиницы с этим напряжёнка, мы берём другую гостиницу, где нам не запрещено жить через стену. И всегда я прислушиваюсь к стене в ожидании звуков от Давида: лучше бы голосовых, но можно и храп. Да вот всё тщетно. Вид никому не звонит, ни с кем не разговаривает, он идеально замкнут. И не храпит. Он замкнут, но от мира ждёт экстравертности. То есть, Давид решил, что его устроит быть скрытным наблюдателем, тогда как мир пусть рассказывает ему о себе и показывает документальное кино. Хитрюга Давид! А в ней он находит открытость всего мира. Её Давид считает самым правдивым человеком на земле. Её речей он ждёт и обожает. Всех же остальных он считает масками и фальшивками. В особенности, Вид не терпит добрых людей. Он не верит их мягкому, покладистому нраву, ему это не по нраву. Он не верит тому, что человек просто добрый и совершенно не прячет камней за пазухой. Все люди могут быть, по правде Давида, только порочными. Он и влюблён в несвятую. А я давным-давно влюблена в своего напарника по фуре. Я люблю его прошлое, люблю запах Вида. Близкое присутствие Вида — кислород для моей души.

Чтобы раздуматься о Давиде, мне не требуется сесть, к примеру, у окна и смотреть за пробежкой звёзд на чёрном стадионе. Мысли о нём — это и фон, и первый план, и массовка.

Мы едем в самый ливень — излюбленная езда Вида. Опасно. Но то, что любит он, люблю и я, хотя и боюсь. На придорожных стоянках кучкуются фуры, трусливые и мудрые курочки. Они берегутся. А мы несёмся по освобождённой рекоподобной трассе. Давид держит дорогу, направляет её с помощью движений руля. Ни слова в нашей кабинке.

Давид не сбегает в тишину, он там свой.

«Грустные капельки дождя…»

Грустными капельками сейчас заканчивается дождь. За бортом быстро светлеет. Блики неба спустились и уселись на асфальт, как глупые бабочки. Осторожно! Вас сшибут и размажут такие, как мы — человеки в железяках.

Трасса быстро забивается очухавшимися от ливня фурами. А мы паркуемся на первую же свободную площадку для отдыха.

Не успели мы окрепнуть ногами на замусоренном каменисто-травяном островке, как с дороги, урча, съехала бордовая фура одной фирмы, занимающейся торговлей через интернет. Это друг Давида — Арик (Аристарх Асланбекович), дуралей-шутник, бармалей и молодой кабель. Он женат, как мне известно. Однако это не мешает ему быть козликом, мягко выражаясь.

Всегда, при виде нас, Арика заносит в сторону пошлых шуток и шириночных предположений. Впрочем, других наших коллег — тоже. Но Арика сильнее, просто-таки со всей дури.

Махнув Арику головой, я налила себе из термоса чай и ушла к первым стволам соснового леса. Прислонилась к дереву, пью чай, смотрю на небо в острых тёмно-зелёных штрихах и, вместо птичьих голосов на фоне шипения трассы, с раздражением слушаю частый хохот Арика. Хохотарика. Взглянув в сторону парней, вижу: как Бекович в который раз предлагает Давиду закурить, а мой напарник в очередной раз отказывается; как Бекович яро жестикулирует и громчеет, а Давид лишь улыбается и то и дело зачёсывает волосы назад, хотя они ему совсем не мешают, просто он нервничает и устал. А Арику этого не видно, поэтому он продолжает свой монолог со взрывами истерического смеха.

Наконец, Арика слизывает трасса. Вид потягивается, прислушивается к лесным звукам, улыбается, наливает чай и с андроидом в другой руке пристраивается рядом со мной.

Ну, началось! Марафон переписок продлится теперь весь оставшийся вечер и всю ночь. А ведь на рассвете я передам Виду управление нашим «крейсером», и мой напарник, в который раз невыспавшийся, поведёт нас…

Перед вождением я посплю минут парочку, как разведчик Штирлиц. Освежусь. Пока Давид «тонет», я засыпаю, здесь же, рядом с ним, сосна — спинка моего лежака.

Сон был тяжёлым, нехорошим. Проснулась резко, от свиста рядом с ухом, и что-то промелькнуло мимо меня, рядом.

Сам швырнул, сам и поднял свой андроид, и теперь внимательно его осматривает, сдувает пыль лесную и иголки с корпуса. Давид психанул. В очередной раз. Да что там у них за общение! Всё чаще он стал срываться.

Я пошла к машине, чтобы успеть устроиться поудобнее, пока Давид сглаживает причины и исправляет последствия своей злости.

Сон:

Я перевожу через пешеходный переход их ребёнка. Ребёнка и меня чуть не сшибает грузовик, но я вовремя реагирую. Перейдя дорогу, передаю им ребёнка и оказываюсь на детском празднике, организованном ими для ребёнка. Аниматор управляет танцем, который танцует она и ребёнок. Она в длинной юбке и в шлёпанцах. Ребёнок в комбинезоне с надписью «STO». В ходе танца она присела, а встать не может: спина. Давид подаёт ей руку, но она отказывается, хотя у самой слёзы на глазах. Она встаёт сама. Теперь мы сидим за праздничным столом. Какая-то женщина, лет пятидесяти, буравит меня взглядом. Я встаю из-за стола и ухожу. Иду по городу после дождя, зачерпываю лужи. В одну из луж забурилась до подбородка — вот яма, вот глубина. Грязная вода. Я вся мокрая. Сон завершён.

Тронулись. Давид в андроиде, я заруливаю, всё путём.

Мне нравится вести наш крейсер на закате и под звёздами. Ночью я представляю нас белой кометой, скользящей по узким натяжениям, предназначенным в космосе для орбит. А вокруг посверкивающих натяжений каждый миг образуется космос. Вот потому космос и кажется нам бесконечным, что появляется лишь на миг присутствия в нём.

Раньше мы с Давидом иногда делились своими сказками о космосе.

…Возвращаясь в кабину из дорожного звёздного холода с новозаваренным на заправке термосом чая, я надеялась, что Вид уже спит, ведь три ночи за бортом. Но нет, спальное место продолжал освещать светлячок. Предложила ему чай.

На рассвете Давид уснул. Я нацепила наушники и поехала дальше. Лишь в одиннадцать дня он вернулся из Астрала в кабину. А когда увидел время, так на меня посмотрел, что я незамедлительно остановила фуру.

До цели нашего рейса оставалось светлых полдня. Вечером мы сможем уже разгрузиться и, заселившись куда-нибудь, отдохнуть.

А везём мы театральный реквизит: декорации, занавес, осветительные приборы — всё для спектакля, который кочует по стране и запряг нашу фирму, обязав доставить груз из Москвы в самый близкий к космосу город России, в Тырныауз — центр Эльбрусского района Кабардино-Балкарской Республики. Ура! Мы увидим Эльбрус!!! Тырныауз «подбежал» к космосу так, что оказался за тысячу триста метров от уровня некоего планетного моря.

И ещё чуток цифр. Тысяча шестьсот девяносто девять километров между городом отправления и городом прибытия. Едем мы уже третьи сутки. Да, интернет считает, что на машине такое расстояние преодолевается за одни сутки. Но на деле — дорога, как гирлянда: сверкает разнообразными нюансами. Наша белая комета, наш крейсер, фура наша так могуча, что вынуждена соблюдать на дороге особый этикет безопасности, вежливости и уважения к другим пилигримам. Поэтому, да, «третьи сутки в пути», как поёт группа Любэ.

Я выспалась за четыре часа, и сейчас болтала по телефону с мамой, а Давид топил педали в пол. Мама, как всегда, спрашивала с надрывом в голосе: «Как там Давид Хасанович, аккуратно ведёт?!» А я ей: «Да, да, мамик, аккуратно. Тащимся, как змеи на спячку…» А у самой причёску ветром гиперскорости сдувает из приоткрытого дверного стекла.

У Тырныаузского городского Дворца Культуры нам надлежит появиться в 18.00, поэтому Вид нагоняет временные петли, случившиеся на нашем маршруте.

Ого! Такого точно не проскочишь! За километр увидели мы на обочине пятно цвета «вырвиглаз», ярко-оранжевый сгусток, концентрат всего оранжевого. Давид остановил фуру и посадил автостопщика — подростка лет семнадцати. Парень представился нам и кратко рассказал о своих путешествиях. А через час молчания кабины Дадаш Диданов, тырныаузец, возвращающийся домой, вдруг провозгласил следующее:

— Хорошие хотят дружить и отношенить с плохими. Плохие хотят дружить (на этом слове Дадаш показал «Victory» пальцами обеих рук, что означало «дружба в кавычках») с теми, кто слабее их. И все хотят тех, кто недоступен. Вы оба — хорошие. Вам не быть вместе так, чтоб до крэйзи. Можете меня за эти слова выбросить прям здесь. Пофиг. Я всё сказал.

Давид улыбнулся вбок, как персонаж из мультика про ми-ми-мишек. А мне стало не по себе. Проще говоря, мне стало ещё хреновее, и я углубилась в телефон в поисках пристанища в Тырныаузе. У Дадаша мне спрашивать не хотелось.

Но через минуту я плюнула на телефон и продолжила созерцание видов за бортом. Здесь луга, словно пытались взбунтоваться или потанцевать: они приподнимались, выгибали спины, желая встать также высоко и свободно, как уже виднеющийся белый двувершинник Эльбрус. Жёлтые и розовые цветы крепко держались за покатые зелёные спины холмов. Волнение зелёного, жёлтого, розового, устремляясь в горизонт, переходило в сизо-дымчатый, а к чистому небу устремлялось уже белыми снегами горных вершин…

Когда до въезда в город оставалось минут сорок, я заприметила съезд с трассы, ведущий через холмы в близкие горы. Не одна я заприметила! Давид тоже заинтересовался этой странной дорогой. С этих пор интуиция запретила мне дальнейшие поиски гостиницы: я уже ликовала от предстоящей ночёвки под звёздами, среди гор.

В отличие от других городов, по улицам Тырныауза фурам не запрещено было проезжать. Дадаш доехал с нами до самого Дворца Культуры. Везучий юный пилигрим! Он жил там рядом! Попрощались с ним до следующей случайности.

Давид припарковал нашу комету напротив ДК, позвонил директриссе учреждения. А она, в окружении нескольких мужчин, уже спешила на встречу с грузом.

— Ариуба Амирхановна Илистинова, директор Дворца Культуры «Насыблы!» — «Счастливы!», в переводе на русский. А это Владислав Кропоткин, режиссёр спектакля, и приёмщики. Э-э, Давид Хасанович, проедьте, пожалуйста, за угол здания. Там Вы увидите открытые ворота. Там у нас сцена. Разгрузка, понятное дело, сразу в закулисье. Мы уже всё подготовили, очистили пространство.

Давид и я уже забирались в кабину, когда к нам подбежал режиссёр спектакля,… м-м-м, не помню, как он называется.

— Ребят, ребята! Постойте. Слушайте. После разгрузки зайдите в 101 кабинет ДК. Пожалуйста. Я там вас буду ждать. Дело есть.

— Левый груз не повезём.

— Хм, нет-нет, дело совсем не скунсское. Короче, ребят, жду вас в сто первом кабинете.

….

Многоточие означает вызванный не иначе, как гипнозом, пробел в моей памяти от окончания разгрузки и возникновения таблички «101» перед глазами до нижеследующей реплики режиссёра Владислава:

— Как хорошо, что вы согласились заменить моих! Так. Теперь вопрос с отдыхом и ночёвкой. Моя труппа и я остановились в «Кочевниках». Секунда!

Он позвонил и оговорил бронь для двоих новых гостей:

— Теперь и вы остановились там же. Назовите им мою фамилию, Кропоткин, и вас заселят в два номера, или в один семейный, хм, как пожелаете. Завтра к восьми приходите сюда, на репетицию. Жду!

Лишь мы закрыли дверь кабинета, я посмотрела в глаза Давиду. «Где? Где твоя совесть, мой напарник?!» А он приобнял меня за плечи, слегка потряс ободряюще и потащил за собой к выходу из Дворца Культуры.

Я даже не знала название спектакля! О чём он?! Кто мы в нём!? Блинский, Дав-ви-и-и-ид!

Утром — репетиция. На ней многое выяснилось, но не всё. Сюжет спектакля «Философия года» залез щупальцем в земное средневековье и отравил это и так не слишком здоровое время нравами земного современья.

Нам выдали костюмы аристократов тринадцатого века, но гримировать пока не стали. Джалиля, гримёрша, зашла, посмотрела на наши лица и, загадочно улыбнувшись, пропала в одной из чёрных дыр закулисья.

В общем, по сюжету, нас и кучу других изнеженных персон приглашает на свою юбилейную охоту один сверхтитулованный вристократ, ой, аристократ (но опечаталась я верно), которого играет сам режиссёр. В его замке разворачиваются сонмы событий, подавляющее большинство из которых супружеские измены, а также ругачки и мордобой. Мы с Видом молчуны (совпало с реальной жизнью). Однажды главный вристократ (да что же это такое! Опять «вристократ»! Ну, так и быть, ладно) пристал и к моей героине, тихой, честной женщине, у которой просто нет физических сил, чтобы как следует вмазать бабнику в лицо. Мой супруг, его играет Вид, узрел это, обиделся и уехал, предварительно подсыпав мне яд в чашу для воды, что стоит у изголовья кровати… Ох...

Сюжет суетный, громкий. Я на первом же репетиционном часе устала, как после посадки десяти соток картошки. Но самым гнусным был не сюжет, а Кропоткин. Режиссёр оказался заодно с главным аристократом и начал натурально залапывать меня. Я сначала списывала сию наглость на старания Владислава правдиво играть свою партию. …Дошло до того, что Давид во время репетиции сцены с приставаниями перестал уходить в закулисье, чтобы пообщаться с телефоном. Потом мой напарник подошёл к режиссёру и вежливо сделал ему замечание. Тот лишь рассмеялся и отшутился. Потом Давид сообщил главному о том, что хочет отдохнуть и пообедать, и увёл нас из ДК, прямиком в гостиницу. На все последующие звонки режиссёра Вид отвечал, что «мы скоро будем». И так дошло дело до шести часов вечера. А в восемь — спектакль.

Мы успели на мотивирующую актёров речь Кропоткина и на одевание-гримирование.

А на спектакле… Во время той сцены, у Давида бумкнул схрон с терпением, и его молчаливый герой вдруг заговорил, зайдя не по сюжету в замковую комнату…

Давид: Что ж, текст я не учил

И театральных выкрутасов

Я не знал доселе.

Но…

Короче…

Ты меня достал.

Лови прям в глаз (повторяет слова действием)

За свои лапы разтакие.

Напарник, (это Вид ко мне)

Выйдем вон из этой ж…

Я: Жути!

Давид: Да. Выйдем вон отсюда.

И потанцуем на свободе.

Я: Я «За»!

Выбежав из зрительного зала, мы впали в такой хохот, что напугали матерей, ожидающих своих чад с кружков. Хохотунское дело процветало ещё и тем, что мы видели друг друга в гриме и костюмах. Тощие ноги Давида в средневековых лосинах и шортах-фонариках просто… Ну… А ещё я представляла, как трясётся от смеха блестящая кисточка на верхушке моего треугольного колпака-антенны…

На ресепшен гостиницы «Кочевники» Давид расплатился за оба наших номера и приказал администратору вернуть театральные костюмы и потраченные на наше заселение деньги «господину-козлу» Кропоткину.

В одиннадцатом часу вечера наша фура съехала с трассы на заветную странную дорогу и побрела по пологому подъёму, играя с холмами светом фар, туда, куда получится добраться.

Незамедлительно — звонок. Вывернул тишину на изнанку. Это наш оператор засёк непонятный изгиб маршрута и теперь желает выяснить, куда и зачем мы намылились.

Давид собрался выключить андроид, но передумал, ответил начальству, не соврав: «Мы нашли место для ночёвки». «Не ночуется вам в нормальных местах! Помните: завтра в 16.00 грузиться в Ессентуках», — протараторил оператор и отключил связь.

Отвлеклись мы на дурацкий звонок и чуть не наступили передними колёсами на горный обрыв! Как же вовремя! Как всё вовремя.

Удобно припарковались. Выволокли из багажного отсека толстое одеяло, спальники и заготовки для костерка.

Прошлым днём, когда смотались с бесстыжей репетиции, мы закупились на тырныаузском рынке брынзой, местным белым твёрдым сыром, хлебом, помидорами, сладким перцем, сливочной сметаной и пирожками с мясом, ну и конфетами в магазине затарились (я без них никуда). Перед выездом чай в термосе был мною заварен. Мы молодцы. Мы молодцы.

Пока Давид приглашал к трапезе костёр, я, при свете фар, собирала натюрморт-ужин.

Звёзды, казалось, до дрожи завидуют нам. Некоторые из них не выдерживали и начинали прыгать, наверное, чтобы раскачать и прорвать гамак из чёрного шифона, собравший звёзды в кучу. Молодой месяц закидывал слабую, тонкую паутинку лучей, желая поймать в сеточку снег с горных вершин. Что месяц будет делать со снегом? Может, перед другими планетарными спутниками похвастается сиянием и красотой снежиночного шрифта?

…Давид ел, не переставая смотреть в экран: читал, вёл переписку, улыбался, хмурился.

Насытились мы знатно. После ужина я убрала посуду в сторонку: при свете утра с ней разберусь по-хорошему. Сейчас же надо просто смотреть на огонь, на небо и подглядывать за Давидом. Он опять, как каменный. Замер. Взгляд лунатика. Много времени мы с ним вот так просидели: он неживой, я, сдерживая слёзы. Костёр опустился на землю и стал рыскать по ней в поисках пищи. Терял он силы и с каждым мигом склонялся всё ниже… Как Давид!

Я замёрзла, но прятаться в спальный мешок не собиралась: когда ещё будет такая возможность, вот так побыть с любим…

Внезапно Давид схватил меня, подтащил к себе и усадил между согнутых колен, животом и грудью прижался к моей спине, обнял и уткнулся лицом мне в затылок. Так Давид сделал в первый раз. Я мгновенно согрелась. Надеюсь, он тоже. Как легко, оказывается, быть счастливым!!!

Правда, счастье было исхлёстанным. Беспрестанные звуки сообщений из телефона Давида оставляли на моём счастье следы ударов плетей.

Я и не надеялась, что Вид выключит андроид. А он — выключил! В благодарность я взяла моего напарника за руку и подняла её вверх, ладонью к звёздам. И свою руку — также. Давид рассмеялся, будто всхлипнул, а я объяснилась:

— Причувствуйся! Ладонью можно ощутить бугристое звёздное небо.

Давид снова засмеялся или всхлипнул.

Мы сидели, каждый с поднятой рукой, и чувствовали структуру звёздного замощения. Я всё повторяла: «Причувствуйся. Небо бугрится звёздами. Погладь небо…» А Давид выдохами смеялся, будто всхлипывал…

Когда упаковались в спальники, я не выдержала и гусеничкой подползла к напарнику, выпростала руку и нерешительно дотронулась до его макушки. От моих поглаживаний Вид вскоре уснул ровным, спокойным сном.

…На рассвете умылись, собрались. Давид сел за руль, а я завернулась в плед на спальном месте и уставилась в лобовое стекло.

Дорога, горы, машины, луга — всё слилось и врезалось на скорости в нашу кабину, а Давид, как волнорез, принимал течения, разрезАл, и они обрезками падали на меня. Из-под завалов мыслей и обрезков дороги я любовалась силуэтом Давида.

Через час я заметила, что его взгляд мгновениями стекленеет. Эй-о! Стоп, любимый! Дай теперь я поведу.

Давид перелез на спальное место, накрылся пледом и за секунду уснул. Жаль, спать ему не долго: ехать-то нам всего час осталось. Ессентуки всего в ста сорока шести километрах от Тырныауза.

На обочине мама и маленький мальчик — её сын, скорее всего (кто же ещё? ). Они цыгане. Притормаживаю. Сажаю. Да, действительно — мама и сын. Маму зовут Люба, сынишку — Ангел. Хотят доехать до Ессентуков. Мальчик оживлённый, шебутной, поэтому, указав головой на Давида, строго взглянув на попутчиков, прикладываю указательный палец к губам. Люба с интересом оборачивается и рассматривает спящего. Затем смотрит на меня, одобрительно улыбается и показывает пальчик вверх. Потом даёт весёлого тумака сыну и грозит ему кулаком за что-то.

На въезде в Ессентуки Люба попросилась сойти. Перед тем, как выпрыгнуть из кабины, она пробежалась руками по сыну и много чего извлекла из его карманов — наших с Давидом вещей. Вот так Ангел! Ха-ха!

— Дурной, — зашипела Люба, — У неё не надо воровать! Ту ман шунЭса? (перевод с цыганского: «Ты меня слышишь?» ), — Ангел виновато потупил чёрный взор, — ЯвЭн кхарЭ (перевод с цыганского: «Пойдём домой» ). Спасибо тебе. И прости нас.

Попрощалась с Любой и Ангелом до следующей случайности.

От ветерка, еле успевшего запрыгнуть в кабину перед закрывающейся дверью, проснулся Давид. Любимого надо покормить. Поэтому, как заехали в город, стала искать местечко с едой. Вот! «Блины, кутабы, пироги, мясные блюда». Отлично подойдёт нам. Ням!

Давид ел неохотно, часто тыкал в телефон, проверяя, жив ли пиксельный загончик. Похоже, «загончик» обиделся на ночное выключение Давидом телефона. Я слышала Давида, мучилась за него, … и сама.

До загрузки на складах фирмы «Ессентукские живые воды плюс» оставалось шесть часов.

Ещё в столовой мы нашли через интернет адрес бани. Наши тела хотели генеральной уборки по всей коже!

На мытьё у нас ушло два часа. Там же, в бане, и постирались.

И вот, сверкающие мокрыми волосами и освежёнными лицами, мы вошли в одну из местных достопримечательностей: Ессентукский Парк. По дорожкам, еле вдавленным в клокочущий, словно кипящий, лес, вальяжно шествовали толпы отдыхающих из здешних санаториев. Сытые и прогретые семьи, парочки… Мы попробовали приноровиться к ритму их шагов и настроения, но вышло смешно. Плюнули и поспешили к стоянке, где спала наша белая комета. Быстрее из города! На свободные земли и небеса! Возмутившемуся оператору ответили, что бензин — за наш счёт.

…Просторы… Светло-голубые шрифты гор на горизонте… Эльбрус, как белая туча, зависшая в синем… Вокруг зелёное взгорье — спиновыгибательные танцы почвенных орбит, скрытые под тонким ковром, в котором живут и растут семена…

Давид снова оживил костерок. Днём огонь ещё красивее: прозрачные оранжево-розовые хаотичные толчки в разные стороны, и воздух вокруг пламени обретает сердце. Единственный, кто умеет танцевать также, как огонь — это воздушный змей. И ещё дракон, наверное.

Мы сели рядышком. Давид снова отключил телефон. Как печально, что сейчас жаркий день!

Когда с любимым у костра, не нужно сверху ничего. Простые речи и движенья. Друг в друге счастье. Никаких тяжёлых дум, злобливости, бегов, сомнений…

Созвучие…

…В Москве лето по темечко увязло в пыли. Воздух заканчивался. Жара превращала трассу в многополосный гриль. Предвестник торфяного смога сотрясал сферу вокруг города и делал её темнее.

Выгрузив живую ессентукскую воду, мы приехали на базу, соблюсти традицию нашей фирмы: все, возвращающиеся из дальних рейсов, после разгрузки должны зайти в столовку, что на территории базы. Я терпеть не могла столовку из-за буфетчицы Томы, Тамары Павловны — безбереговой сплетницы и грубиянки, толсто лезущей не в свои дела и обсуждающей за спиной, вымазывая в грязи всех и каждого. Про себя я её называла Буфа-Половник. Даже Вид не знает, что я так её называю. Понятное дело, к нам Буфа имеет особый интерес.

Дождалась зараза-Буфа пока Давид выйдет на минутку, села на его место и разразилась:

— Ну чё? Уже ищешь себе другого напарника? Ты ведь всё знаешь уже… Или не знаешь? Ой, чё, не знаешь, чё ли?! Твой Давид скоро женится! Я доподлинно знаю: я на него подписана в НаСвязи. Они ничего не скрывают, милуются и собачатся в открытую, успевай ток читать, ага… Так что, чудная ты наша, текай отсюда, в смысле, из дальнобоя, спасайся. Все ж знают, что ты Давида любишь. Всем нашим тебя жалко. Я тебе добра х…

Подошёл Давид и подействовал на Тому, как ураган: её унесло за стойку буфета.

Через два дня у нас начался новый рейс, в село Беково Пензенской области. Отправились за печеньями, зефиром, лукумом и прочими сладостями для московской сети магазинов «Местный Вкус».

Всю дорогу туда меня проедала одна мысль: «Неужели то, что ляпнула Буфа-Половник, правда?»

Мы выехали в ночь, чтобы избежать пробок, и опять решили переночевать у костра. Давид, как и в те разы, выключил телефон. Но сейчас вместо меня сидела и смотрела на костёр тяжёлая исковерканная груда ржавого железа, которая даже не понимала, мёрзнет она или нет.

На обратном пути Давид попросил меня остановиться у мебельного магазина «Грани», что на подъезде к Москве: там, поведал мне Давид, его «будут ждать». Понятно, что и разгружаться, и держать отчёт на базе я тоже буду одна… Ну да с этой суетой я разберусь, с нею фиг. А вот…

Кому интересно слушать моё нытьё? Правильно. Поэтому никакого нытья не будет. Тем более, что скоро этот грёбаный магазин «Грани».

…Земля входит в новый рассвет. На светящемся молочном небе медленно растекаются и растворяются синие полосы ночных облаков со звёздами внутри. Розовеющее полосатое небо красиво оттеняется трассой, плачущей разноцветными огоньками фар и реклам. Я смотрю на эти огни, будто они самое крайнее, что есть в жизни. Каждый огонёк — прощание.

«Здесь». От голоса Давида я вздрогнула.

Давид вышел.

Я медленно тронулась.

Смотрю в видовые зеркала, ищу его.

Вот. Легковушка со включенными сигналами. Тёмная. Из водительской двери выбирается девушка.

Давид смотрит вслед нашей фуре. Потом он… Он идёт по обочине за нашей белой кометой!!!

Я паркуюсь. Сердце — боксёр.

Я жду. Да, Давид идёт ко мне!

Девушка хватает его за плечи и пытается остановить. Она ругается и громко жестикулирует.

Давид уже близко.

Я освобождаю для него водительское кресло, сажусь за штурманское.

Давид открывает дверь кабины…

Садится. Стаскивает меня со штурманского и пристраивает к себе на колени.

В этот миг мимо нас с клаксоном проносится легковушка. Это она… Из открытого водительского окна высунулась её рука. Да. Естественно. Средний палец вверх. Что тут ещё скажешь?..

Давид кладёт мои руки на руль и накрывает своими. Мне достаётся педаль сцепления, ему — педаль газа. Вот так мы и стартуем.

Вдруг снова громкий клаксон. Арик! Откуда он здесь?! Он проезжает мимо, по встречной, и, заметив нашу манеру управления фурой, приветствует её знаком «Во!»

Взглянув на обочину, я вижу ещё людей, которые, по примеру Арика, тянут большие пальцы вверх, провожая нас. Это Ли и её бабушка с дедушкой.

— Перепеклась мамка, — со вздохом облегчения произносит Лиля, — Значит, ЗДЕСЬ БУДЕТ ТОЧНО — ВСЁ ХОРОШО.