Моника

«Пошла вон!» — звенело в ушах Моники, когда она сверкающей молнией, оставляя за собой ароматный шлейф, неслась по залу казино. «Мерзавец! Мерзавец! Мерзззавец!» — словно комья грязи мысленно швыряла в лицо своему обидчику Моника. Она быстро перебирала ножками, путаясь в крыльях своего роскошного длинного платья.

«Кричать на меня, как на служанку, еще и при всех! Нет, это ему так не сойдет!» Она проносилась мимо респектабельной публики. Чопорные дамочки удивленно приподнимали бровь, глядя ей вслед. Мужчины оборачивались, когда она, в порыве своего стремительного бегства, невольно соприкасалась с ними какой-либо частью изящного тела. Даже в этом состоянии она ощущала их оценивающие взгляды, поэтому держала свою соблазнительно обнаженную спинку прямо, пытаясь излучать максимум грации и сексуальности. В очаровательных бирюзовых глазах проскакивали гневные искорки, и не было даже намека на слезы. Клокочущее возмущение вынесло ее из гудящего чрева казино прямо на темную улицу.

Недружелюбная темнота мгновенно охватила ее со всех сторон, забралась неприятным холодом под платье и легким дуновением угрожающе лизнула ее повыше колен. Только здесь Моника осознала, что она не в столице, где центральные улицы всю ночь залиты теплым светом электрических фонарей, а из-за дверей увеселительных заведений зазывно струятся джазовые мелодии и мелькают тени слившихся в фокстроте парочек. Будь она там, вопрос о том, где в столь позднее время красивая девушка может отвлечься от мыслей о разозлившем ее поклоннике, просто не возникал. Но она в сотне километрах от столицы и вокруг нее хоть и курортный, но все же провинциальный городок. От мысли вернуться в гостиничный номер Моника отшатнулась как от омерзительного таракана. Туда мог примчаться ее кавалер. Меньше всего на свете она желала видеть его. Самолюбие держало ее в уверенности, что страх потерять Монику навсегда, все же вырвет из-за карточного стола друга и не позволяло допустить мысль, что он так и не отреагирует на побег.

Только чтобы не оставаться на месте, она побежала вдоль дороги, спотыкаясь о крупную брусчатку. Вдруг позади нее раздались диковатые завывания автомобильного клаксона, и тусклый свет приближающихся фар отнял у враждебного сумрака кусок мостовой, звонко отражающей легкий стук ее каблучков. Моника порывисто обернулась полная решимости использовать появление четырехколесного железного монстра как средство немедленной и наиболее комфортной эвакуации с места, где все ее оскорбляло.

Адская колесница — модное приобретение 20-го века — заскрежетала тормозами перед застывшей женской фигуркой, как перед внезапно возникшим привидением. Железный конь и его возница, вероятно, пришли в легкое недоумение от неожиданного появления одинокой путницы, выхваченной светом фар из окружающего мрака безлунной летней ночи. Моника воспользовалась возникшей оторопью, быстро процокала в сторону пассажирской двери и без лишних расспросов открыла дверь. Не обращая внимания на шофера, уверенным движением вскочила на подножку и уселась на переднее сидение. Автомобиль оказался из той модификации, которые ей нравились более остальных. «Могла ли светская дама начала 20-х годов разбираться в характеристиках автомобиля?» — скептически хмыкнет современный читатель. Неужели объем двигателя, максимальная скорость или количество посадочных мест интересовали изнеженное создание, чье детство прошло в то время, когда трамвай на конной тяге считался верхом прогресса. Все верно: Монику не увлекали эти скучные подробности. Самое существенное в новомодной повозке было то, что высота крыши позволяла впорхнуть в ее чрево, не снимая роскошной шляпы.

Какой-то конструктор, внимательный к женским капризам, сотворил кабину и двери машины таких размеров, чтобы охотницы до экстравагантных головных уборов могли чувствовать себя комфортно. Справедливости ради необходимо заметить, что дамские шляпы больших размеров к этому времени уже вышли из моды. Модерн уверенно подминал под себя слабый пол, заставляя девушек выглядеть спортивно, подтянуто, не обременяя свой туалет излишними деталями. Но для Моники, щепетильной в вопросах моды, широкополая шляпа с изящной длинной булавкой была частью ее собственного образа. Как-то в газете ей попалась новость о том, что некая дерзкая петербуржская преступница заколола булавкой от своего головного убора почти десяток персон мужского пола. Эта история поразила ее настолько, что она бросилась выбирать булавку для своей шляпы. Если уж придется кого-то закалывать, то у нее в руке должна оказаться изящная вещица, гармонирующая с цветом ее глаз. Монике ясно рисовалась картина, как толпа корреспондентов с громоздкими фотокамерами фотографируют ее на месте преступления. Как в магниевых вспышках она держит орудие преступления, и как она в этот момент будет восхитительна. Суд и тюрьма в этой картине, разумеется, отсутствовали. Ювелирный магазин гудел от напряженной суматохи, когда Моника подбирала этот опасный аксессуар. Хозяин лавки вздохнул с облегчением, после того как миниатюрный кинжал стального цвета, увенчанный крупным ярко-голубым топазом, наконец победно вонзился в тесьму, стягивающую тулью.

Моника удовлетворенно вздохнула, когда устроилась в кресле. Она мысленно похвалила себя за врожденную везучесть и, даже не глядя на водителя, повелительно кинула: «На вокзал!» Это было машинальное поведение богатенькой дамочки, привыкшей к беззаботной столичной жизни, уверенной в том, что все вокруг готовы оказать услугу. Обычно после этой фразы Моника откидывалась на спинку кресла и переставала замечать существование человека за рулем. Столичные таксисты были достаточно воспитанны, чтобы позволить относится к себе, как к автомату. Суматошное состояние не позволило Монике сразу понять, что в этом городишке таких больших такси она никогда не видела. Между тем размеры этого автомобиля заметно отличались от большинства иных машин дребезжащих по улицам румынских городов. Едва она перевела дух, как все эти несоответствия начали укладываться в голове в замысловатую, пока не понятную ей картину, словно цветные стеклышки в детском калейдоскопе выстраивались в пеструю композицию после долгого вращения вокруг продольной оси.

Постепенно она стала осознавать, что автомобиль несколько странный. Для того чтобы взобраться на подножку, ей пришлось как-то необычно высоко поднять свою коленку. Спасибо разрезу на платье, позволившему сделать это без соответствующей неловкости. Вспомнила, что ей пришлось с особенным усилием потянуть дверь на себя, чтобы затворить ее. Выручило то, что Моника была не так слаба, как это могло показаться на первый взгляд. Ее изящное тело вызывало восторги мужчин во время романтических свиданий. Худенькая и с виду беззащитная фигурка Моники обладала соблазнительной гибкостью и энергией. Мгновения, когда ей удавалось применить свою ловкость, дарили ей непередаваемое ощущение собственной привлекательности и неотразимости.

Но в данный момент самолюбование уступило место неприятному холодку в животе, как при встрече с чем-то неожиданным. Непонятность ситуации усугублялась тем, что с водительской стороны в ответ на ее указание не раздалось ни единого слова. Автомобиль не сдвинулся с места ни на миллиметр, поскольку никаких манипуляций с рычагами и педалями механического экипажа произведено не было.

Моника перевела, наконец, свой взгляд на водителя. Все еще находясь в роли госпожи, она посмотрела на него так, как и подобает смотреть на обслугу, дабы указать на неверное поведение и побудить к немедленному и неукоснительному исполнению полученного распоряжения. Делала она это безупречно: недоуменно приподняв бровь над полуопущенными веками, едва прикрывающими холодные немигающие глаза. Однако даже беглого взгляда на водителя было достаточно для понимания, что он ничего исполнять не будет.

Лицо человека, сидевшего напротив, имело некрасивые и даже чем-то пугающие черты. Это был мужчина на излете молодости с крупными деталями лица, тяжелым подбородком и глубоко посаженными глазами. Если бы она увидела его на фотографии, то приняла за преступника из бедных кварталов Бухареста, промышляющего вооруженным грабежом. Однако она обратила внимание на то, что костюм на нем был явно дорогого покроя. Достаточно было скользнуть взглядом по лацканам и бортам пиджака, чтобы понять высокий уровень мастерства портного и оценить качество материала, из которого был пошит этот предмет одежды. Он словно сигнализировал окружающему миру о высоком достатке и благополучии его владельца. Костюм вступал в резкое противоречие с чертами лица. Но еще больший диссонанс вызывал взгляд незнакомца. Он словно приковал Монику к себе. Его взор был полон энергии, уверенности и какой-то одержимости, которая, впрочем, не свидетельствовала о нездоровой психике. Скорее это были искры целеустремленности и решимости.

В эти несколько мгновений Моника женским чутьем ощутила, что обстановка явно нестандартная, и первое ее намерение было немедленно выскочить из машины. Но она не сделала этого. Позже Моника пыталась как-то себе объяснить, почему она не тронулась с места, но внятной версии мотивов своего бездействия, придумать так и не удалось.

Не подавая никаких внешних признаков своего смущения, Моника продолжила исполнение роли высокомерной столичной штучки.

— В чем дело? Вам что-то не понятно с первого раза?

— У вас есть только 5 секунд для того, чтобы выйти из машины и не попасть в неприятную историю, — ответил ей низкий грудной голос маслянистыми звуками контрабаса.

В ту же секунду горделивая поза Моники осела как хрупкий весенний снег под яркими лучами солнца. Всю ее напускную величавость и неприступность сдуло словно ветерком. Мгновенно пришло осознание опасности, которое всколыхнуло из глубины подсознания древний инстинкт самосохранения, и самым логичным в этой ситуации было немедленно оказаться по другую сторону двери. Но она и в этот раз осталась неподвижной, продолжая смотреть в глаза водителю. Взгляд незнакомца, спокойная энергетика и удивительно необычный тембр голоса просто приковали ее к сидению.

В это мгновенье до них донесся дребезжащий звук стремительно приближающегося автомобиля. Обладатель низкого голоса быстро, но несуетливо обернулся и поглядел в небольшое заднее окошко. Сквозь эту амбразуру в салон автомобиля скользнул дрожащий свет фар.

— Еще секунда и я нажму на педаль!

Моника оторопело бросила взгляд назад, вновь повернулась к своему странному визави и осталась неподвижна. Мотор взревел, и огромный автомобиль стал довольно быстро набирать скорость. Темные дома с редкими светящимися окнами мелькали все быстрее, и Моника ощутила как незнакомая реальность, постепенно увлекала ее в свой водоворот. Ситуация, где тебе может угрожать опасность, где ты не понимаешь, что с тобой произойдет в следующую секунду, где от твоей мгновенной реакции зависит жизнь, была для Моники лишь выдумками писателей. Подобные фантазии если и порхали вокруг ее прелестной головки, то разве что в виде девичьих мечтаний. И вот она сама внутри такой фантазии, наполненной запахами, звуками и яркими картинами. Только в отличие от воображаемой, эта фантазия не щекотала дух любознательности захватывающим сюжетом. Она парализовала, сковывала, заставляла боязливо скукожиться женское тельце. И единственным источником ее самообладания оказался этот незнакомец с завораживающим голосом. Он с невероятной ловкостью виртуозно управлял четырехколесным монстром, лихо оставляя позади преследователей. Движения его были плавными и уверенными. Он так хорошо чувствовал машину, что на первый взгляд неповоротливая помесь танка и автомобиля проявляла чудеса маневренности.

Монику по-прежнему пугало его лицо. Ее надежда, что в профиль лицо будет выглядеть благороднее, не оправдались. Оно было столь же отталкивающим, как и в фас. Это, безусловно, резало ее эстетическое восприятие, но природный магнетизм незнакомца завораживал Монику.

По всей видимости, ехали они в сторону противоположную от центра города, а значит — удалялись от железнодорожного вокзала. Окружающий их ландшафт уже явно походил на тусклую безлюдную окраину. Тем временем, они довольно далеко оторвались от преследовавшего их автомобиля, и незнакомец решил, что будет лучше остановить машину. Он загнал ее между двумя заброшенными одноэтажными зданиями и погасил огни фар. Теперь, если преследователи проедут по этой улице, беглецы смогут остаться незамеченными.

— Кто вы такой и кто эти люди, которые за вами гонятся? — стараясь максимально угомонить волнение в груди, спросила Моника. Она неожиданно для себя оказалась достаточно сообразительной и рассудительной, чтобы не задавать этих вопросов в процессе бешеной гонки. Окажись она в любой иной непонятной ситуации, ее клокочущее желание немедленно выяснить «Что же здесь происходит?», вероятно, наполнило бы кабину автомобиля истеричными криками и беспорядочными вопросами, барабанящими по ушам водителя как сухой горох. Но неописуемое оцепенение, охватившее ее с того мгновения, как она услышала голос незнакомца, превратило ее в самого подходящего попутчика в столь нетривиальной ситуации.

— Они хотят вернуть этот автомобиль в гараж к своему хозяину.

— А вы что же, угнали ее?

— Пф… Угонять машину!? Меньше всего на свете мне хотелось оказаться угонщиком автомобилей. Просто мне надо было на чем-то сбежать из замка.

«Замок, замок, — задумчиво повторила про себя Моника, — неужели он бежал из того красивого дворца, где бывал сам король?» Она лишь издалека видела это изящное, сверкающее островерхими крышами сооружение, построенное высоко на склоне живописной зеленой горы. Как ей однажды снисходительно прогнусавил ее поклонник, это и есть тот самый дворец, возведенный еще старым королем Каролем[1], где родился сын нынешнего короля Фердинанда[2]. Он (поклонник) хотел блеснуть перед ней своей осведомленностью и укрепить имидж человека, приближенного к самым высшим слоям общества. Моника трепетала от мысли оказаться рядом с августейшими особами, прикоснуться к шлейфу многовековой власти над людьми. Она наделяла людей королевской фамилии какими-то сверхъестественными качествами, недоступными для всей остальной людской породы. А еще ей казалось, что от этих сверхсуществ должна исходить какая-то невидимая энергетика, проливающая свет на все, к чему они прикасались: и на предметы, и на людей, их окружающих. Воздыхатель, понимая это, повышал свою привлекательность в ее глазах, с помощью небрежно оброненных историй о жизни высшего света.

И вот, прямо сейчас, она сидит в машине вместе с каким-то странным типом, известившим ее глубоким грудным голосом, что он только что побывал в королевском дворце. Но не просто побывал, а сбежал оттуда, угнав эту машину. Машину!?

— А чья это машина!? — порывисто спросила Моника.

— Короля, конечно! Все, что есть в этом дворце — его. Машины, картины, люди. Людей и картин там много. Вот только самого короля не оказалось.

Последнюю фразу он произнес отрывисто и злобно, упершись затуманенным взором в одну точку, словно задумавшись о чем-то важном.

У Моники закружилась голова. Но не от того, что она сейчас находится рядом с незнакомым мужчиной, что-то натворившим в монаршей обители. Ее пронзила мысль, что она сидит на том самом кресле, чья кожаная обшивка хранила на себе следы от прикосновения королевских особ. Она непроизвольно опустила руку и провела по сидению, словно желая впитать в себя его священную прохладу. Грудь ее приподнялась от волнения, и она вдохнула аромат деревянных и металлических, тщательно обработанных деталей внутренней отделки салона. Все вокруг источало неброскую, но бесконечно дорогую роскошь. Мгновенно перед ней явился образ короля Фердинанда и его красавицы жены. Король в неизменном мундире, усыпанном драгоценностями, с военной выправкой горделиво вздымает свою остриженную клинышком бороду. И, конечно же, ей представилась августейшая супруга Мария, внучка английской королевы и русского императора. Она была для Моники образцом красоты, грации и безупречного вкуса. Даже многочисленные слухи о ее романах не уменьшали, а увеличивали притягательность образа.

И вот эти недосягаемые в своем величии люди сидели в том же автомобиле, что и Моника. «Но, позвольте, — стала приходить в себя Моника, — а почему этот человек убегал на королевской машине из дворца?»

— Вы кто? — спросила Моника, словно очнувшись.

— Я тот, кто хочет спасти эту несчастную, убогую страну от позора и низости. Я — возможно единственный человек в Румынии, который пытается разбудить заплывшие мозги наших жирных землевладельцев, которые утонули в нечистотах собственной алчности и топят вместе с собой забитую бедноту. И, клянусь своей жизнью, я-таки подорву мерзостное болото этой якобы «Великой Румынии»

Эта яростная тирада разорвала радужную плену мечтаний об августейших особах.

— Боже, вы революционер что ли? Анархист? Или кто еще? — трепеща, выпалила Моника почти весь свой запас знаний о творящихся в мире социальных потрясениях.

— Что за чушь — выругался незнакомец. — Стоит выступить против существующего порядка, как на тебя тут же навесят какой-нибудь ярлык.

Он говорил страстно, с воодушевлением, невольно заражая своей эмоциональностью Монику. Но речь его не казалась словами ненормального или фанатичного человека и не вызывала чувство опасности. Поэтому Моника потихоньку перестала испытывать лихорадку ноющего безотчетного страха и наполнилась любопытством к сидящему рядом странному субъекту.

— Может, вы представитесь, наконец? — спросила она, возвращая свой требовательный тон.

— Мое имя Драгош.

— А фамилия?

— А фамилия вам ни к чему. Достаточно имени.

— И все же — кто вы такой. Вы не революционер, не анархист. Кто же вы?

— Кем вы меня назовете — для меня совершенно не имеет значения. Я, безусловно, сочувствую румынским рабочим, особенно после того, как наш «лояльный»[3] король подавил их чахоточное неумелое восстание. Но это вовсе не означает, что я поддерживаю идею пролетарского бунта, занесенную к нам из России. Русские хотят вовлечь нас в свою игру с мировой революцией и швырнуть Румынию, как полено, в костер своих амбиций. И будем мы последними простаками, если позволим классовой идее поссорить румын между собой.

— Но ведь русские были нашими союзниками. Они же помогли нам, когда было совсем плохо! — Моника совершенно не разбиралась в политических хитросплетениях, но неожиданно для себя слушала Драгоша с все возрастающей заинтересованностью. Однако даже она знала, что прокатившаяся по ее стране война, сначала забрала сотни тысяч жизней молоденьких солдат, а потом неожиданно выплеснула Румынию в ряды стран-победительниц. А русских она видела лично и имела возможность общаться с ними. После какой-то неведомой ей революции, свершившейся в Петербурге, многие русские, воевавшие на территории Румынии, остались здесь после завершения войны.

— Союзники? Какие мы, к черту, союзники. Они же ввели к нам войска под давлением. Их генералы с большим удовольствием отдали бы нас германцам, только бы фронт не растягивать.

— Но наша королева с русскими царями в родстве, — это был, по мнению Моники, убийственный аргумент, который, впрочем, не произвел на ее собеседника должного воздействия.

— И где теперь русские цари? — саркастично спросил он. Моника не знала, где сейчас русские цари, но по его тону она поняла, что этот аргумент был совершенно неуместен.

Далее Драгош стал рассуждать о том, что Румыния всю свою историю только и делала, что приноравливалась к требованиям чуждых ей империй. Что страна переходила в зону влияния то одной, то другой державы. Османская, австро-венгерская, российская империи подминали под себя ее самобытность и национальную гордость. Что все румынские элиты привыкли жить под давлением со стороны иностранцев. К примеру, сейчас, когда, казалось бы, страна освободилась от внешнего влияния, все богатеи и образованные люди трепещут от культурных достижений и технических игрушек из Франции, Англии и Америки. Он возмущался, что даже румынские короли — это всего лишь ветка Гогенцоллернов[4], которым была отдана эта страна на кормление. Негодовал, что ни одно сословие не породило ничего самостоятельного, не взрастило в своей среде ошеломительной одухотворяющей идеи, новаторского прорыва. Его потрясало, что даже сейчас, когда по результатам войны страна заполучила много чужой территории[5], румынская элита предпочла просто сдавать земли, доставшиеся неправедным путем, в аренду. И ни один из них даже не предпринял попытки построить завод для производства машин или станков…

Он говорил и говорил. Речь его лилась из груди огненной тягучей лавой. Он все больше и больше распалялся в своем исступлении, словно увлекая за собой какую-то невидимую аудиторию, и Моника как зачарованная отчаянно утонула в этом потоке эмоций и слов. Она плохо различала смысл услышанного, но его энергетика и увлеченность какой-то неведомой, непостижимой идеей, оказывала на нее парализующее действие. Затаив дыхание, она следила за его губами. Наблюдала за тем, как его могучая грудь расширяется, втягивая в легкие воздух, чтобы с силой исторгнуть его вместе с поразительными звуками.

Вдруг Драгош оборвал словесную лавину, взглянул на Монику сосредоточенным взглядом и после некоторой паузы выпалил

— Я сегодня хотел убить короля!

Увидев ошеломленный взгляд Моники, и, истолковав его как осуждение, добавил, словно отрезая себе пути к отступлению:

— Со всем его семейством!

— Убить? — с запоздалой реакцией произнесла Моника

— Да! Убить этого алкоголика и развратника с блестящими игрушками на груди. И его шлюшку жену, в чей постели побывали почти все европейские богатые бездельники[6].

«Боже, убить короля!» — воскликнула про себя Моника. Как ни была она сбита с толку, но даже в таком состоянии ей удалось сложить факты воедино. Стало понятно, зачем он забрался в замок, почему оттуда бежал и с какой целью их преследуют люди на автомобиле. Но у нее даже не было времени каким-то образом отреагировать на обрушившуюся информацию, потому что несостоявшийся убийца сосредоточил свою нереализованную ненависть на ней.

— А вам, конечно же, жаль этих ничтожных людишек? Вы, естественно, осуждаете меня. И вы бы, наверное, предпочли, чтобы убили меня, а не парочку венценосных особей? Но это же неудивительно. Судя по вашему дорогущему платью, по изящной шляпе, по надменному тону, каким вы привыкли общаться с окружающими, вы одна из тех, кто плавает в этой жиже нуворишей, землевладельцев и банкиров. Вы купаетесь в ароматах роскоши и наслаждения. Вам плевать, что будет со страной, с нашим народом. В любой другой ситуации вы не соизволили бы уделить мне ни капли своего драгоценного внимания.

Произнося эти слова, он не сводил с нее взгляда и приближался к ней, перемещаясь вдоль длинного переднего сидения королевского автомобиля. Моника, ощущая всем нутром приближение опасности, тем не менее, не двигалась с места, по-прежнему находясь под необъяснимой парализующей силой его грудного низкого голоса, заряженного неведомой первобытной силой. Его могучая фигура уже нависла над ней, когда она, наконец, поддавшись панике, отпрянула с намерением открыть дверь машины и выскочить из накаленной атмосферы салона автомобиля. Но в этот момент, будто повинуясь хищному инстинкту, призывающему поймать ускользающую добычу, он рванулся в ее направлении и, схватив за шею, втянул обратно в глубину салона. Как было уже сказано, Моника обладала достаточной силой и ловкостью, чтобы оказать сопротивление и выскользнуть из враждебных объятий. Однако, к своему удивлению, она не стала противиться и поддалась его напору. Драгош, прекратив ненужную в этой ситуации словесную атаку, перешел к активным действиям. Орудуя своими большими руками, он легко повернул Монику, словно куклу, в нужную для себя позу и откинул подол ее легкого красивого платья. Услышав недвусмысленные звуки, она полностью осознала, что сейчас произойдет. Моника не боялась, не зажималась от страха, не зажмуривала глаза. Все происходящее она воспринимала на удивление спокойно, как сцену, где она выполняет некую отведенную ей роль.

Она почувствовала, как сильные руки грубо схватили за шею и талию. Затем последовало жесткое проникновение в нее сзади и резкий глубокий толчок, пронзающий все ее существо. Вдруг, словно порыв урагана, ее накрыла волна воспоминания.

Однажды в детстве соседский английский мастиф набросился на нее из-за спины, повалил на землю, впившись зубами в шею. Моника чувствовала хватку собачьих клыков, ощущала тяжелое быстрое дыхание и запах собачей шерсти. В тот момент ее пронзил цепенящий страх за свою жизнь, но в то же мгновение она испытала пронзительное, неведомое до того момента ощущение, которое она даже не могла полностью понять и объяснить себе. Это была смесь ноющей боли и доселе непознанного удовольствия, которое заставляет сжаться в затяжном спазме грудную клетку и отключает сознание.

Тогда она так и не поняла, что это за ощущение, пугающее и в то же время безумно притягивающее, поглотило ее девичий разум. На протяжении многих последующих лет, будучи уже повзрослевшей девушкой, она пыталась достичь подобной экзальтации. Но даже в самые страстные моменты своей интимной жизни ей удавалось лишь прикоснуться к той пронзительной смеси боли и удовольствия, испытанной ею в детстве. Сколько бы она ни стремилась к тому, чтобы добыть из глубин своего естества потерянные эмоции, ей не удавалось этого сделать даже наполовину.

Когда Драгош схватил ее сзади и властно подтянул к себе, то самое столь страстно искомое ощущение стало постепенно, но неотвратимо накрывать ее. Только теперь она встречала его без ужаса и непонимания. Дыхание застыло в предвкушении накатывающей волны острой эмоции. Он остервенело ворвался в нее, тяжело и яростно дыша, и, словно подслушав ее мысли, впился в нее зубами чуть пониже шеи. Взрыв сознания словно оглушил Монику. Она даже не вскрикнула, а исторгла из себя стон, постепенно переходящий в глухой хрип.

Девушка, чьи ухажеры считали за счастье угодить ее изнеженному телу, обласканная всеми современными достижениями роскоши и комфорта, принимающая лавандовую ванну, доведенную до температуры 36,6 градусов, это небесное создание замерло в необъяснимом экстазе от соития с жестоким преступником. Какие-то дикие картины из неведомых глубин мозга мгновенно окружили ее в эти несколько минут, которые ей показались часами.

Перед ней вспыхнули языки пламени, опаляющие жаром ее передние конечности. Она — полуживотное-получеловек — с интересом и страхом смотрит на огонь. В это мгновение иное, незнакомое существо хватает ее за ногу и тянет куда-то прочь от огня в темную пещеру, где принимается грызть ее живьем.

Вспышка — картинка поменялась. Неистово разыгравшаяся фантазия водружает Монику на столб, вокруг которого танцуют какие-то древние люди, ненавидя и преклоняясь перед ней. Огонь трещит, вылизывая острым шершавым языком ее пятки. Пламя поднимается выше, охватывая все ее тело нестерпимым жаром. Моника кричит от боли, а ее соплеменники визжат от восторга, пребывая в остервенелом экстазе.

Резко опускается тьма — и в ее воображении вспыхивает новый мир. Теперь она — какое-то неведомое существо размером с планету. Моника чувствует, как внутри нее зреет огненное ядро. Оно становится все горячее и горячее. С каждым мгновением ее размеры становятся больше и, наконец, происходит взрыв. Огненный шар рвет Монику-планету изнутри, увеличивается до невероятных размеров и начинает ослепительно ярко освещать вселенную…

Сквозь слепящую пелену она вдруг услышала свой безумный крик, прорвавшийся сквозь толщу фантастических видений, поглотивших ее сознание. Он кричала от накрывшего ее наслаждения. Безумного, пугающего, но одновременно бесконечно упоительного. Клокочущие волны бушевали в ее теле, перекатываясь от кончиков пальцев на ногах, через трепещущее лоно, до самой макушки. Волны то поднимались ревущими валами, то рассыпались по всему телу мелкой рябью.

Ей было сложно оценить, сколько прошло времени до того момента, когда сознание возвратилось в ее истомленное тело. Наконец она услышала позади себя сиплый глухой рык, недвусмысленно возвестивший о том, что действо завершено. Драгош как-то неловко обмяк и отпустил ее. Он откинулся назад и прислонился спиной к водительской двери, продолжая порывисто хрипеть. Пришедшая в себя Моника обернулась к нему вполоборота. Драгош закрыл глаза, склонив голову набок, а свои большие руки безвольно разбросал в разные стороны. Причем правую ладонь он сжал в здоровенный кулак, а левую повернул ладонью вверх, конвульсивно шевеля пальцами. Он выглядел как человек, погрузившийся в нервный неспокойный сон.

Моника оглядела с ног до головы существо, которое всего лишь некоторое время назад вызывало в ней неподдельный интерес, захватывало внутренней энергетикой, целеустремленностью, обладанием какого-то фантастического неведомого ей знания, а теперь бесформенно размякшее, содрогавшееся от нервных конвульсий. Особенно ее смущали и отталкивали мелкие подергивания пальцев и век. Что-то было в этом низменное, диссонирующее с таинственным образом человека из другого, непонятного мира. Вдруг на нее навалилось осознание, что вот эта особь мужского пола несколько мгновений назад силой принудила ее к соитию и надругалась над ней. Недоумение вперемешку с отвращением охватило всю ее сущность. Монике стало невыносимо противно находиться рядом с этим подрагивающим телом. Она резко рванула ручку двери и оказалась в темном пространстве между домами, где Драгош укрыл автомобиль от взоров преследователей. Моника вдохнула прохладный воздух, освеживший ее сознание после душной атмосферы салона автомобиля, нагретой испарениями, исторгнутыми их страстным дыханием. Не закрыв за собой дверь, она огляделась в поисках путей отступления. Увидев узкий проулок по соседству, юркнула в него, стараясь не производить много шума, чтобы Драгош не очнулся и не погнался за ней. Она почему-то опять была уверена, что и этот мужчина непременно должен был броситься ей вслед. И только свернув за угол, она услышала, как оставленная ею открытая дверь машины под воздействием собственной тяжести с грохотом захлопнулась. Моника остолбенела, решив, что это роковое обстоятельство разрушит план исчезновения. Замерев на мгновение, она ожидала услышать звук, свидетельствующий, что большой странный человек выскочил из машины и огромными шагами направляется в ее сторону. Но ничего не произошло. В ушах по-прежнему звенел отголосок звонкого дверного хлопка в безмолвии городской окраины. Повинуясь непреодолимому женскому любопытству, Моника вместо того, чтобы продолжить свое бегство, вернулась на несколько шагов назад и осторожно выглянула из-за угла.

То, что она увидела, заставило ее остолбенеть еще раз. Драгош, вопреки ее опасениям, не двинулся с места, вероятно так и не услышав звук хлопнувшей двери. Он находился в том же положении полулежа, но, по всей видимости, уже стал приходить в себя, потому что его большая рука схватилась окрепшими пальцами за руль. Однако не это заставило Монику в страхе затаить дыхание. Три страшных темных силуэта крадучись приближались к автомобилю, из чрева которого она только что эвакуировалась. Их движения были уверенными, ловкими и не сулили ничего хорошего тому, от кого они пытались утаить свои действия. Моника мгновенно догадалась, что это и есть те самые преследователи, гнавшиеся за ними по ночным улицам. Она так же поняла, что, вероятно, они уже давно пытались найти преследуемый автомобиль, затерявшийся в темных переулках. И еще она догадалась, что звук хлопнувшей двери привлек их внимание из темноты и позволил обнаружить пропажу.

Темные фигуры уже были в двух шагах от машины, когда Драгош потянулся вверх, и его голова показалась над краем высокого переднего кресла. Крадущиеся личности обменялись какими-то сигналами. Тот, кто был ближе к машине, поднял свои руки выше, и Моника увидела пистолет. Еще два медленных шага и вооруженный человек скрылся за автомобилем, приближаясь к окну со стороны водителя. В этот момент, видимо еще не совсем координируя свои движения, Драгош открыл дверь и буквально вывалился наружу. Они оба — и преследователь и Драгош — оказались по другую, невидимую сторону автомобиля, поэтому Моника не могла следить за происходящим далее. Но вдруг резкий хлопок оглушил Монику, а на стекле водительской двери появились мелкие красные пятна.

Ей не понадобилось много времени, чтобы сообразить — случилось нечто ужасное. Однако, не смотря на застывшую в венах кровь, она бесшумно попятилась в глубь переулка, увлекаемая животным инстинктом выживания, даже и не помышляя о том, чтобы выяснить, что же произошло с ее недавним «похитителем». Она медленно продвигалась по довольно длинному мрачному проулку, застывая при каждом шорохе, который производили ее изящные туфельки. Моника еще довольно долго продолжала идти вдоль стенки, стараясь ступать осторожно, пока не оказалась на таком расстоянии, откуда, по ее мнению, уже никакие звуки не должны были донестись до слуха тех страшных людей.

Здесь она смогла оглядеться и осознать, что находится посреди заброшенного квартала, где, должно быть, когда-то жили путейские рабочие. О том, что поблизости есть какой-то железнодорожный узел, Моника догадалась по характерным паровозным свисткам. К тому же она увидела сквозь просвет между домами несколько рядов рельс, освещенных тусклым фонарем. У Моники оказалось достаточно сообразительности и самообладания, чтобы додуматься, что если идти вдоль полотна, неминуемо попадешь на станцию, откуда можно будет умчаться из этого города, пока все не закончилось для нее трагично.

На ее счастье, даже в этой части города дорога была мощеной, и ей не пришлось прыгать на своих каблучках по ухабам.

И вот она вновь цокает туфельками по мостовой, только теперь ее конечности леденеют не от негодования, а от дикого, цепенящего страха. Она весьма явственно себе представляла, как эти черные фигуры, заподозрив что-то неладное, вскакивают в свою металлическую повозку и мчатся по улице в поисках свидетеля их преступления. Ей мерещился звук приближающегося механического экипажа, и она начинала затравленно оглядывать подворотни в поисках убежища. Но, оглянувшись и не обнаружив погони, она продолжала быстро шагать вдоль железной дороги и усиленно молить провидение, чтобы за ближайшим поворотом наконец показался вокзал или скопление людей, предвещающее приближение привокзальной площади.

Моника двигалась уже вдоль обжитых домов, не встречая ни одного прохожего, что неудивительно для столь позднего времени суток в небольшом городке. Дорога несколько раз незначительно меняла свое направление, в целом сохраняя свою приверженность следованию вдоль железнодорожного полотна. Позади осталось уже много темных пустынных улиц, уходящих в сторону от пути ее следования. Безотчетная тревога стала постепенно отступать, поскольку уменьшалась вероятность того, что преследователи устремятся за ней именно по этой дороге. Приходя в себя, она осознала, что быстро бегущая по ночному городу дамочка вызовет больше подозрений, чем грациозно плывущая. Моника зашагала привычной для нее походкой, полной изящности и достоинства, и вместе с уверенными движениями к ней стало возвращаться душевное равновесие. Все-таки наша психика весьма тесно связана с плотью. Если отрегулировать моторику тела, можно и мысли привести в порядок.

Моника продолжала искать вокзал и одновременно стала размышлять обо всем, что с ней произошло за последние два часа. К ее изумлению, несчастная судьба Драгоша не парализовала сознание Моники. Сейчас она почти не сомневалась, что он нашел свой трагический конец сразу же после того как пришел в себя и опрометчиво вышел из автомобиля. Раньше ей казалось, что если она станет свидетелем подобного происшествия, то будет охвачена ужасом. Душа ее переполнится жалостью и сочувствием в отношении жертвы, а мозг не будет способен думать о чем-либо другом, кроме как о роковой судьбе и неизбежности смерти. Однако в реальности это оказалось вовсе не так. Она, безусловно, трепетала при мысли о том, что у нее на глазах прервалась чья-то жизнь, но своя собственная судьба, ее личные переживания занимали Монику гораздо больше.

Тот водоворот событий, в который она была совершенно неожиданно вовлечена, безмерно волновал ее. Странный человек, чья судьба безумным калейдоскопом промелькнула у нее перед глазами, захватывал ее воображение, вновь всплывая в памяти энергичными одержимыми речами. Ее обуревали противоречивые мысли, сплетающиеся в пестрый замысловатый клубок.

Как она могла позволить себе быть столь безрассудной? Она уже с трудом верила в то, что некий непонятный человек с маслянистым голосом мог привлечь ее внимание на столь длительное время. Причем этот тип был одержим безумными идеями. Неужели она могла находиться рядом с тем, кто изъявил твердое намерение убить короля со всем его семейством. Забрался в королевский замок, угнал роскошный автомобиль. Этот преступник самим своим присутствием осквернял шикарный, обворожительно пахнущий королевский экипаж. В ее повседневной жизни встреча с подобным человеком была просто немыслима. Но даже если бы Моника повстречала какого-нибудь глупца, сказавшего или натворившего лишь сотую часть того, что сказал и сотворил Драгош, то он подвергся бы категорическому остракизму с ее стороны и был бы исключен из списка лиц, с кем Моника когда-либо могла встретиться.

Но другое обстоятельство ее смущало еще больше. Она почему-то не испытывала никаких отрицательных эмоций при мысли о том, что этот человек овладел ею. Овладел грубо, злобно, унизительно. Сколько бы Моника ни силилась вызвать в себе объяснимое в такой ситуации чувство обиды или стыда, но все было напрасно. Она не ощущала никакого унижения. Мало того, к своему удивлению и даже страху, воспоминания об этом соитии вызывали у нее приятную истому. Она пряталась от этих ощущений, словно невинная школьница после первого поцелуя, которую с детства учили, что целоваться нехорошо, неправильно, но оказывается так приятно. Моника осторожно заглядывала в себя, будто приподнимая портьеру, за которой таилось что-то неведомое, и осознавала, что сегодня она пережила самое шокирующее, самое страшное и в тоже время самое потрясающее приключение. Она стала героиней увлекательного и пугающего сюжета с трагическим финалом. К счастью для нее, эта история, скорее всего, уже не будет иметь печальный конец, потому что за очередным поворотом показался знакомый силуэт здания вокзала, послышались голоса и звуки, сопровождающие суету вокруг железнодорожной станции.

Моника стремительно пересекла площадь перед вокзалом, прошла сквозь полупустой зал и вышла на перрон. На ее удачу, на первом пути стоял состав готовый к отправлению. Она это поняла по вагонным служащим, которые стояли на своих ступеньках и держали в руках поднятые вертикально красные флажки. Дверь ближайшего вагона была открыта, и на входе (снова удача) никого не было. Не размышляя, Моника вошла внутрь и направилась в последнее купе. Она знала, что чаще всего именно оно бывает свободным. Так оно и вышло: самый дальний пассажирский отсек гостеприимно встретил ее сумрачной пустотой. Удовлетворенно вздохнув, Моника закрыла за собой дверь и опустилась в мягкое кресло.

Мгновением позже она услышала торопливые шаги по коридору вагона. Видимо, уходивший по каким-то делам проводник, спешил на свое рабочее место.

«Кажется, все позади», — сказала себе Моника.

Оказавшись в привычной для нее обстановке, она уже представляла все произошедшее с ней как сюжет забавного рассказа, прочитанного ею во время скучной поездки. Но в отличие от многих других героинь подобных сюжетов, Моника совершенно не хотела испытать нечто подобное еще раз. Никакие приключения и пикантные нюансы не могли затмить того обстоятельства, что менее часа назад жизнь ее подвергалась смертельной опасности. Она обвиняла в этом Грига — своего поклонника. Если бы не его наглая выходка в казино, она бы не оказалась посреди ночной улицы и не попала в такой переплет. Моника злилась и на Драгоша, хотя его, скорее всего, уже не было в живых. Одержимость какими-то безумными идеями довела его до страшного конца и чуть не увлекла в неведомую пучину и Монику. Она уже не так восхищалась королем и его супругой. Их вызывающая роскошь, оказывается, была неприемлемо далека от остального мира. Моника уже не ощущала прежнего стремления к элитарной жизни. После случившегося сегодня, такая жизнь теперь для нее всегда будет ассоциироваться со смертельным риском.

«Нет. Больше никакого высшего общества в моей жизни не будет, — категорично заключила Моника, — никаких высокопоставленных особ. И главное — никаких одержимых странными идеями субъектов».

Наконец она услышала свисток, посланный локомотивом на прощание ночному перрону. Следом раздался голос старшего по вокзалу:

— Внимание, дизель-электропоезд «Синая — Бухарест» отправляется с первой платформы.

[1] Кароль I Гогенцоллерн-Зигмаринген — король Румынии 1881-1910 гг.

[2] Фердинанд I — король Румынии с 1914 по 1927 гг.

[3] «Лояльный» — народное прозвище короля Румынии Фердинанда I.

[4] Гогенцо́ллерн-Зи́гмаринген (нем. Hohenzollern-Sigmaringen) — графство на юго-западе Германии, принадлежащее младшей линии швабской ветви династии Гогенцоллернов.

[5] По итогам передела Европы после Первой мировой войны, Румыния присоединила Трансильванию и Бессарабию.

[6] С именем Марии Эдинбургской, королевы Румынии, жены короля Фердинанда I, связано множество подтвержденных романтических историй о ее связях с различными знатными мужчинами того времени.