Механический город

Механический город

— Эй, там внизу! — донеслось строгим басом где-то выше ворот, там, где обитала стража.

Сидя на скрипучем облучке телеги, он ничего не ответил, лишь натянул хитоновый капюшон, вымазанный в красный цвет: стало холодать.

— Уснул что ли? — вновь спросили сверху.

Казалось, меж стражниками завязалось какое-то движение: один протестовал, второй же

наоборот — ничего не имел против человечка в цветном балахоне.

С минуту старик лишь ожидал. Не шевелясь, казалось, даже не дыша, он замер горбатой глыбой, намертво зажав растянувшиеся вожжи. С востока ветер гнал вонь сточных канав за стенами крепости, но даже она не заставила его отвернуться.

Пузатый ослик звонко хлестал свои обвисшие бока, вздрагивая изредка ушами, чавкая то ли морковью, то ли яблоком, которые брал из мешочка на шее. Повозка старика была выкрашена в выцветшие синие, желтые, зеленые оттенки, усеянные прибитыми окислившимися звездочками. Вдоль планширов повозки тянулись бубенчики, подвязанные алой лентой.

— Кимерсдольф, проезжай! — окликнул старика густой бас стражника.

Массивные дубовые ворота хрустнули, звякнули засовами, и нехотя, потихоньку стали расходиться, пока не открылись на половину, чтобы старик без труда смог въехать в город. Старик щелкнул поводьями, и ослик повиновался, потянув за собой повозку, колеса которой ходили восьмеркой, через опущенный деревянный мост, глухо отбивая каждый шаг.

Человек в красном хитоне был угрюм, скучен, хотя прослыл в городе веселым стариком-кукольником, привозившим свой сказочный механический театр каждую ярмарку и по праздникам. Дозорные не стали осматривать знакомый посеребрённый, с золотыми вкраплениями, ящик: они знали Кимерсдольфа, знали и его добродушие и честность, поэтому послушно расступились по бокам, обняв алебарды за потертое древко.

Повозка двинулась дальше, поднимаясь по, вымощенной булыжником, дороге. Навстречу старику шли разные люди: то счастливые, с полными сияния глазами, то совершенно серые, потрепанные, без единой морщинки у глаз. Встречались и вовсе искусственные, такие как купцы или посредники, протягивающие свои костлявые желтые ручонки, уговаривая приторно-слащавым голоском.

А старик продолжал ехать, подскакивая в такт телеге. По краям дороги открывались всевозможные лавочки с яствами и шелками, душистым медом, а также ручными поделками, возле которых толпилась ребятня, стараясь прикоснуться к залакированному, вырезанному из древесины, рыцарю в чудных доспехах на красивейшем вороном коне. Раздувал тугим мехом глиняные печи кузнец, и по улицам разлетался музыкальный перезвон массивного молота и молоточка. Через ржавеющие люки, с печатью зевающего льва, поднимался зловонный пар коллекторов. Он смешивался с пряностями восточных трав и благовониями вкуснейших лакомств, растекаясь плотной волной по городу.

Старик заметил, как за его пестрой повозкой один за другим стали прибиваться люди, в основном дети, дотрагиваясь до заветного ящика. Через пару кварталов его окружала целая толпа горожан, а, снующая меж рядов, стража приветливо подмигивала старику.

— Кимерсдольф приехал!

— Кимерсдольф, покажи человечков! — кричали люди старику, подталкивая его исхудавшую повозку в гору, а он все также сидел, иногда поддергивая вожжами.

Наконец, он завернул на просторную шумную площадь, украшенную флажками, по углам которой возвышались флагштоки с ярко-фиолетовыми гербами, прошитые золотой нитью в виде льва. На остовах их раскачивались мартышки, переодетые в шутовские наряды, разбрасывая угощенья из мешочков.

К тому моменту, как старик прибыл на площадь, его, казалось, облепил весь город, завывая и улюлюкая, требуя представления. Но старик не начинал. Он спрыгнул с козел и встал возле вытянутой ослиной морды, поглаживая ту по холодному носу.

— Ну же, Кимерсдольф, начинай! — просили зрители, жадно рыща глазами.

Он ждал, ждал, пока не услышал долгий гудок горна, а вслед ему ударивший хоровод труб под аккомпанемент барабанов. На площадь въехала суровая конная стража, разгоняя сгустившуюся толпу, попрошаек хлеща бичом по лицу — те отпрыгивали от колонны с рассеченным лицом. Далее шел отряд копейщиков: статных плечистых юношей, заключенных в мерцающую броню. Завершала это шествие роскошная карета, с резными узорами и лепниной на дверцах и крыльях колес. Внутренности экипажа были прикрыты сиреневыми занавесками. На запятках её стояли гордые лакеи-негры, надменно смотрящие на люд, одетые в стройные фраки фиолетового сукна и, нелепо выглядящие на их головах, парики. Карету тащили четыре мускулистых коня молочного цвета, гривы которых были заплетены, а хвосты сложены в аккуратные фигуры. Животных, как и карету, окружал ряд мечников — элитной охраны короля.

Старик ждал именно его. Не теряя времени, он пробился к своей телеге, направляясь к серебряному ящику. Крохотный ключик, изъятый из футляра, он вставил в обильно смазанную скважину и провернул три раза. Послышались множественный стуки шестеренок, завизжал моторчик, и ящик стал распускаться, обнажая великолепный мир волшебной шкатулки. По толпе пробежала зыбь ахов, кто-то захлопал в ладоши.

Старик стоял рядом и лишь наблюдал, ждал…

Возможно, играющая на все лады шарманка, спрятанная в ящике, привлекла короля, либо огромное количество людей, обступивших телегу, тем не менее, карета остановилась против старика. Спешившиеся всадники огородили, пробитую стражей, тропинку конями. Старик смутился, но старался не показывать своего волнения, вместо этого отступил, очистив величественной фигуре путь. Король не торопясь приблизился к играющему ящику, невольно улыбнувшись маленьким человечкам, ладно живущим в своем картонном городке, живя своей однообразной жизнью, заданной механизмами шкатулки.

— Чудно, — произнес он, не оборачиваясь, находясь лишь наедине со шкатулкой.

Внутри старика ёкнуло, он отдалился от правителя, застывшего возле занятной штуковины. Старик стал отходить. Остановившись у осла, он рывком освободил того от капкана запряжки и хорошенько залепил тому по пухлому заду. Ослик, не проявив ни единого чувства, двинулся вперед, расталкивая людей.

Старик же двинулся в другую сторону, чувствуя, как затихает его шкатулка, доигрывая последние куплеты. Он стал уходить, но взгляд его наткнулся на еще совсем юного мальчишку, восхищающегося стариковским изобретением.

— Уходи отсюда, пожалуйста, — взмолился старик, взглянув пустым сожалеющим взором на мальца.

Он свернул за угол и поспешил исчезнуть за воротами, постепенно переходя на бег. В голове его играл мелодия. Последняя строчка обозначилась в его голове.

— Та-ту-ти-ду-ТА! — грохнул позади взрыв — в небо взмыло огненно-черное облако, слышался женский крик, а к месту, оттолкнув старика, пробежало четверо стражников, один из них стрельнул взглядом в старика, но, замявшись, догнал товарищей.

Да, дело было сделано: король мертв.

Кимерсдольф уходил все дальше на восток, в лес: там его будут искать в первую очередь, но знал он эти дебри лучше любого лесничего. Старик направлялся к проливу, лежащему за лесом, там он спрятал лодку и провиант, которого бы хватило, чтобы достичь берегов враждебной фракции — там он будет в безопасности. Он продолжал идти, а перед глазами невольно возникал образ того детского невинного личика, а потом его застилал взрыв.

«Я хотел убить лишь короля. Я не виноват в смерти остальных, не тем более смерти мальчика… надеюсь, он послушал меня», — бунтовал старик, а на глазах набухали слезы, стекавшие по черствому старческому лицу, растворяясь в седой бороденке.

«Я не виноват», — твердил он. «Король забрал моих сыновей, моих единственных сыновей: Карла, Симона, Люта… и все они мертвы… мертвы черт возьми!»

Он споткнулся о торчащий корень развесистого дуба, выругался и побрел дальше, изредка оглядываясь.

«Не справедливо… за что ты так со мной?» — кричал он в небеса. «Ради чего эта война? Ради похотливой шлюхи? Тьфу! Сколько народу полегло ради твоей забавы. Ну теперь ты мертв, мертв… да», — залился он сумасшедшим смехом. «Ты мертв…я отомстил и за сыновей и за тех, кто пал не по своей воле».

А на глаза бросался все тот же образ мальчика, только теперь мертвецки-синего, с окровавленным личиком.

— За что, старик? — спрашивал он.

— Отстань! — заорал старик, отмахиваясь, нарастая шагом, пока не побежал, запинаясь, путаясь в полах балахона, царапая лицо о кусты, оставляя волосы на, вырывающих их, ветках.

«Пять лет я вынашивал этот план», — успокоившись, продолжал тот. «Пять переживал я их утрату, вновь и вновь, а все ради того, чтобы видеть тебя, тварь, закопанным в земле! Думаешь, все забылось? Нет! Люди трусы, они ненавидят тебя, но боятся. Но я не стадо, нет, я убил тебя, я отомстил… ты будешь страдать, да покарает тебя Дева Мария».

Он принялся читать молитву, слегка зажмурившись, сложив ладони лодочкой у носа.

Вскоре чаща кончилась, и старик вышел на небольшой участок густого зеленого поля. Неведомый дух пускал рябь по сочному морю траву, завывая в ушах, покалывая пальцы. Он стоял над обрывом, и соленый ветер колыхал его пепельные волосы. Внизу безустанно бился о круглые глыбы океан, шелестом сползая обратно в ревущую пучину. Чайки, свившие гнезда прямо в скале, горланили свою монотонную песню, порхая над блестящей водной гладью, переливающейся сине-рыжим колоритом, отражающегося от такого же прекрасного вечернего небосклона.

Старик стоял, любуясь вишневым горизонтом, желая уйти вслед за тонущим солнцем. Взглядом он нащупал темный прямоугольник раскачивающейся лодки. Но он не мог плыть, что-то держало его здесь, что-то родное и печальное, то, что все равно заставит его вернуться. Старик застыл на кромке обрыва, вдыхая ноздрями, ставший уже сладким, бриз.

Порыв ветра обрушился на его хлипкое тело, отчего он чуть не сорвался.

«И природа хочет моей смерти. Свое я дело сделал, можно и на покой…»

— Прости меня мальчи-и-и-и

Слова его поглотил океан, разорвав его красный хитон, словно сухой лист.

Через два дня его обнаружили рыбаки. В океане и похоронили, приняв за своего — рыбацкая традиция. Так умер Кимерсдольф.