Медведи на велосипеде

Медведи на велосипеде

Объявление

— Таких много весит по городу, на столбах, у подъездов, их раздают на улице. Ничего особенного, но это должно привлечь твоё внимание.

ПРИГЛАШАЕМ В НАШ...

Цирк? Театр? Мы сами не определились. Постановки на сцене, животные, мировая классика комедии и трагедии, клоуны! Тебе мало?! Только у нас! АБСОЛЮТНО ВСЕ УЧАСТНИКИ (зрители, актёры) в масках. Так что? Это ещё и маскарад? Именно! Такого микса ты ещё не видел!

— Папа, пойдём, — горят голубые глаза маленькой девочки.

— Алиса, звучит как глупость! — говорю я ей в ответ.

— Я уверена, тебе понравится, — она крепко-крепко держит мою руку.

— Мама меня и так недолюбливает за то что я тебя балую.

— Мы ей не скажем!

Я треплю маленькую лисицу по макушке.

— Как будет угодно, но маме ни слова, — я вожу указательным пальцем у её носа, она кивает в ответ.

1.

Я привожу последние приготовления, пока из зала доносится радостный гул. Расчесываю свои давно не стриженные волосы, собираю их в хвостик. На лице вскочил ещё один прыщ, ну и чёрт бы с ним. Из сумки достаю маску, мы их сами себе делаем, когда только сюда приходим. Маска на половину чёрная, на половину белая. На одной стороне улыбка, на другой грусть. Я надеваю её на себя, как родная сидит. За решёткой уже ревут медведи, им не терпится выйти и показать свой номер, как и мне. Но пока на арене нашего… эээ … цирка, нет, сейчас у нас театральная сценка. За одним из наших актёров гонится собака, актриса, уже в возрасте, это можно определить по её горбатости, стоит и охает, пытается показать, что она действительно переживает за почти незнакомого человека. Можно ли считать человека знакомым, если ты ни разу не видел его лица? Актёр медленно отходит от собаки, лицом к ней, спиной к бассейну. Она лает, нет не от злости, так, будто переживает, забавно, минуту назад она хотела загрызть его, как зайца, ещё забавнее, что ей удаётся показать переживание лучше, чем той старухе. Секунда и актёр плюхается в бассейн, промок до нитки, так говорят. В такие моменты начинаешь думать, что животные куда умнее нас, даже лучше нас, просто лучше. Зал разрывает смех, а собака подбегает к актёру, ухватив пастью его ногу, она хочет помочь ему вылезти, а все вокруг смеются, вот истинный смысл этой сценки! Актёры раскланялись и свет затухает. И пока объявляют:

— А сейчас, гвоздь программы...

Я иду открывать клетку и готовить велосипед.

— Наш Двуликий, Фирон, зовите как хотите...

Мы с медведями стоим на готове, они вот-вот сорвутся и ринуться на арену.

— Он вам точно покажет, не сомневайтесь, опустить клетку!

Из под купола, из под канатной дорожки, что проходит через весь цирк, опускается клетка, что закрывает арену, что бы мои малыши точно никого не покусали, но куда там, Алиса и Джеймс куда умнее чем половина зала, что собралась на них посмотреть.

— Итак, Медведи, — он тянет. — На велосипеде!

— Вперед! — кричу я малышам и пускаю их вперед.

Начинает играть веселая музыка и я иду к центру арены, когда Джеймс и Алиса уже навернули два круга. Я встаю посреди арены и, подняв голову кверху, развожу руки в стороны. Зал охает, ахает, блаженство. Вокруг улыбки, они тут всегда, так заведено, так сказал Директор. Искося я приглядываю за малышами. Животные действительно умнее нас. Я учился кататься на велосипеде пять лет, а эти медвежата за месяц научились вообще не падать все 30 кругов. Аплодисменты, я останавливаю велосипед и даю корм Алисе и Джеймсу.

— Фирон и его медведи! — указывает рукой Директор на меня.

Я кланяюсь, малыши за мной. Мы удаляемся со сцены.

2.

Я не помню, как так получилось, что я устроился работать сюда, помню только, что это было спонтанное решение, помню что работаю тут 16 лет, 16 лет здесь порядки, которые установил Директор, и этот порядок приносит прибыль. Когда я сюда пришёл, я сам сделал себе маску, двуликую маску, так сказал Директор. Я спросил:

— Почему все зрители носят маски с улыбками?

Директор поперхнулся через маску и ответил:

— Так актёры видят, что зритель доволен, и не теряют уверенности в себе, а зритель чувствует, что сам участвует в представление.

В этом есть смысл, я этому был рад, мне это нравилось, ещё тогда, когда пришёл сюда в первый раз.

Мы живём прямо здесь, почти не покидаем свою работу, если только за продуктами, презервативами. У нас тут свои комнаты, есть общая кухня и доктор. Есть общий душ и так же у каждого в комнате. Одежду, что мы носим на выступлениях, то есть всегда, нам поставляет какой-то знакомый нашего Директора. Самое главное — наши маски, мы их никогда не снимаем, даже повариха и доктор. Директор сказал, что так мы сэкономим на средстве по уходу за кожей, на зубной пасте и средстве от прыщей. Можно их снять только, когда никто не видит, что бы поспать или помыться. За едой мы их просто приподнимаем, но никто не решается подглядеть под неё, здесь так не делают, это грязно. Этим мне здесь нравится, но труднова то с кем-либо заговорить, маски бывают очень похожи и ты путаешь людей, поэтому мы не часто заговариваем. Маска Директора всегда отличалась, его найти легко, на щеке у маски нарисованы три семёрки, я не суеверный, поэтому я просто считаю, что у нашего Директора хороший вкус. Он сказал:

— Забудь свою жизнь до этого момента, она не нужна, здесь всё лучше, а что было там, пусть остаётся в гробу.

Я его слушаю, он умный человек, я всё забыл, как он и говорил.

С кем мне действительно в радость поговорить так это с моими малышами, я чувствую, что у нас с ними какая-то странная связь, будто в них я вижу отражение себя. Звучит это очень странно, а ощущается ещё страннее.

3.

Это Рамира, у неё на маске подмигивает правый глаз. Кажется у меня с ней что-то было. Здесь такое происходит часто, как бы не говорил Директор, а от банальных человеческих потребностей не уйти.

Вот как это было:

После своего выступления Рамира пришла на кухню. Мне трудно давались первые месяцы здесь, поэтому я много пил. Она сказала:

— Я вся в огне, кажется мне нужно выпить.

Я даже не взглянул на неё и просто пододвинул бутылку ближе к ней. Она фыркнула из под маски и отвернулась от меня, я продолжал смотреть на одинокую луну. Кажется она опустошила пол бутылки и после заговорила со мной:

— Послушай, такому жеребцу не следует беречь свои причиндалы для той самой.

Жаль маска не спасает меня от запаха из её рта. Она пихает под маску бутылку, и я допиваю всё, что в ней осталось. После мы были вдвоём, голые и в масках. Стоны звучали приглушенно, что мешает возбуждению, но судя по их частоте Рамире было всё равно в каком состоянии находится мой дружок.

После этого с Рамирой я не разговаривал, но спросил у Джеймса:

— Есть ли тут любовь? Из-за этих масок я даже не знаю кого я точно люблю, может это к лучшему? Может я вообще никого не люблю? Тогда это очень сильно роднит нас с тобой, а?

Джеймс как всегда ничего не сказал, лишь облизал лапу, на ней оставались крошки от корма.

Другом, боже, какое странное слово, но да, по вашему — другом, здесь мне был Джон, его маска мало чем отличалась от масок, которые носят зрители, но у него смотрелась более живой.

Джон мне всегда говорит:

— Кончай возится со своими медведями, или ты с ними ещё и трахаешься?

Он прав, иногда нужно подумать и о себе. Обычно Джон стучится ко мне в комнату и под бутылку чего покрепче рассказывает кто из актрис давно не трахался, а после:

— Хорошо бы их освежить, а то совсем загнуться со своими выступлениями.

В этом есть своя причудливая логика, поэтому, разогнавшись, мы принимаем на себя роль санитаров леса.

Джон был ещё тем чудаком, но мне это в нём нравилось. Один раз он рассказал как он сюда попал:

— Директор говорил...

— Послушай, правила созданы, что бы их нарушать.

Так говорят. Джон был таким всегда, до нас он пялил каждую тёлку на районе, но когда узнал про это место, понял, что здесь можно иметь всё что захочешь, и кого захочешь, и когда захочешь.

— Это место, — сказал Джон. — рай для таких как мы, непонятых, здесь нас то и дело окружает любовь, а что ещё надо, иначе бы не писали столько песен и не снимали бы столько фильмов про это.

У него была своя философия, и она мне нравилась, роднила меня с ним только то, что мы оба не поняты этим миром. Это место приняло нас и сделало людьми.

4.

Сегодня собралась большая толпа улыбок, губы под маской непроизвольно складываются в улыбку. Актёры один за другим выходят и уходят со сцены, каждый приговаривает, что в зале есть одна дура, которая снимает маску и орёт что-то на арену. Директор приложил кулак к подбородку маски. Следующий номер мой, я уже весь в нетерпении, малыши сидят на велосипеде и тоже рвутся на арену. Директор подходит ко мне и говорит:

— Ты зажги, а с дурой мы сами разберёмся.

Так сказал Директор. Звучат фанфары, я выпускаю велосипед, а сам выхожу на арену в танце. Бурные овации, толпа воистину громадная. Я стою посередине и танцую. Вдруг, вижу у клетки молодую девушку без маски. Директор сказал — зажги. Я продолжаю танцевать, уже даже не смотрю на неё. Грохот, сегодня вроде обещали облачную погоду, но не грозу. Я оборачиваюсь и вижу, что молодая девушка держит велосипед, а мои медведи пытаются перевернуться со спины на лапы. Во мне самом загремел гром, я подбегаю к клетке и ору:

— Дура, что ты делаешь, отдай и надень маску.

Девушка не слушает, отпускает велосипед и хватает меня за руку:

— Папа! Папа! Это я! — она орёт изо всех сил, так, что я чуть не оглох. — Это всё я, прости! Папа! Это я! А… — охранники в масках затыкают девушке рот и уводят к выходу.

Ко мне подбегает Джон и тянет к выходу с арены.

— Джон, а медведи?! — воплю я.

— С ними разберутся, ветеринар уже тут, — обеспокоенно, но точно не из-за медведей говорит Джон.

Он тянет меня за шиворот к Директору, с меня пару раз чуть не спала маска, благо я смог её натянуть обратно. Директор явно недоволен, я слышу как он пыхтит из под маски.

— Что я тебе сказал?

— Зажечь, — мямлю я.

— А что сделал ты?

— Но сэр, она покалечила Ал… — Директор прерывает меня резким ударом в живот. — и… — пытаюсь продолжить я, но получаю ещё один удар туда же. — су… — заканчиваю я и падаю на колени перед Директором.

— Что она тебе сказал?

— Она, — я вдыхаю как можно больше воздуха. — мне, — пытаюсь встать. — ничего не говорила, она всё время орала — папа.

Директор переглянулся с Джоном.

— Пустите его к медведям.

Толпа недовольно стонала на протяжение всего нашего разговора. Моё выступление сорвала какая-то дура! Ужасный день!

5.

Джеймс и Алиса были в порядке, слава богу, эта девчонка не смогла разрушить мою жизнь. Ветеринар сказал, что завтра они не смогут выступать, им всё же стоит немного отдохнуть. Мне дерьмово, момент, когда все должны были смотреть на меня канул в бездну, как и доверие Директора ко мне, теперь он обходит меня стороной. Почему? Не понимаю. Мне приходится стоять и смотреть, как другие актёры получаю свою долю славы. На арену выходит Джон. Я желаю ему удачи, а в ответ какой-то странный кивок. Джон в миллионный раз показывает свой «коронный номер».

Джон сказал:

— Суть этого номера в том, что бы люди оказались в шоке от неожиданности.

Вот в чём была суть номера:

Джон доставал медленно из шляпы разнообразные предметы, какие только он найдёт у нас. Один раз Директор прервал номер, потому что Джон достал из шляпы дилдо. Концовка всегда одна.

— Нужно дать людям то, что они хотят! — говорил Джон.

Из шляпы вылезала какая-нибудь стриптизёрша или шлюха, только одетая чуть менее вызывающе.

Я вижу этот номер каждый день и меня конкретно тянет зевать. Я неосознано перевожу взгляд на трибуны и вижу, что все грустят, нет, на них всех одеты маски, но я чувствую ложь, это всё ненастоящее. У меня косятся ноги и пересохла глотка.

— Ложь, ложь, ложь… — меня останавливает рука Джона, что появилась на моём плече.

— Дружище, я слышал сегодня Джанет и Мари в огне, пойдём?

Глаза под маской бегают, хорошо что Джон этого не видит.

— Прости, но я чего-то перебрал, пойду отолью, если что я тебя найду, — самая неуклюжая ложь в моей жизни.

— Окей, — Джон устремляется излить своё семя.

Я стараюсь дойти до своей комнаты, поверьте это нелегко. На меня всё прут маски, с каждой новой, мне всё труднее дышать. Наконец моя дверь, я залетаю в комнату и бросаю маску на пол. Трогаю нос, губы, щеки. Подбегаю к зеркалу. Не верю своим глазам. 16 лет, твою мать.

6.

На входе нас встречает человек в маске, что продаёт билеты.

— Здравствуйте, нам один взрослый и один детский, — я кладу на кассу последние деньги, затаившиеся у меня в кармане. — мама нас сегодня точно убьёт, Алиса.

Нам выдают маски, на масках улыбка до ушей. Я засмотрелся на это, непонятно почему, но меня бросило в приятную дрожь.

— Пап, пойдём, а то все места займут, — Алиса тянет меня за рукав пальто.

Представление было воистину потрясающим. Всё время на моём лице была улыбка, дело было не в маске. Мне было так спокойно, так комфортно, но самое главное, что Алиса не отводила глаз от арены, она была так счастлива. В этот момент я почувствовал себя самым счастливым человеком на Земле.

После представления, Алиса всю дорогу приговаривала:

— Помнишь, как он плюхнулся в бассейн, — а потом. — а медведи, боже, они такие милые на этом велосипеде.

Мы заходим домой, у нас на макушке маски. Нас встречает моя жена, при виде наших счастливых лиц, она приходит в бешенство.

— Что это такое?! — орёт она на меня, так что слюна попадает мне прямо в глаз. — только скажи мне, что ты последние деньги потратил на эти дрянные маски.

Алиса жмётся ко мне, я прикрываю её рукой, что бы не дай бог с ней ничего не случилось.

— Нет, не на маски, — я вытираю свой правый глаз. — мы были в цирке, Алисе очень понравилось, да, Алиса?

Алиса дрожит у меня за спиной, но всё равно кивает. Жена упирает руки по бокам:

— А на что мы жить будем остаток недели, а? — она подходит и резко снимает с меня маску. — видел бы ты себя в этой маске — клоун чистой воды, — она выбрасывает её в окно. — кем был всю жизнь, тем и остался в свои 30.

Алиса уже рыдает, а меня выставляют на улицу. Тогда ночи были холодные, а мне было холодно вдвойне. Я просто хотел порадовать дочку, да это были последние деньги, но я так хотел что бы она была счастлива. Чёрт, как же я себя ненавижу!

7.

Стук в дверь, я кое-как надеваю на себя маску. Это Джесс, даже за закрытой дверью я чую на сколько она пьяна. Сейчас мне нужно позаботиться о медведях, проследить что бы завтра они уже стояли на четырёх лапах. Открываю дверь.

— Привет, Двуликий, — её возбужденный голос меня пугает. — пойдём со мной, я покажу тебе свой любимый номер, — она тянет меня за галстук.

Боже как мне дерьмово. Ноги по привычке плетутся за ней. Я падаю на кровать.

Я медведь.

С неё слетает сорочка.

Я медведь на велосипеде.

Мы не целуемся, на нас же маски, просто трахаемся, даже не зная друг друга.

Я медведь на велосипеде.

Стоны отчётливо слышны через маску.

Я катаюсь по этому замкнутому кругу целую бесконечность.

Она вся дрожит, ноги в судорогах.

Пора разорвать этот круг.

Пора вернуться домой.

Я одеваюсь и иду к своим медведям, я сегодня сбегу, они мне помогут, стоит только открыть клетку. Клеток нет, я мчусь по всему цирку, но нигде их нет. В суматохе я бегу к Директору. Он говорит:

— Прости, они умерли.

— Но ветеринар сказал с ними всё хорошо!

— Он не заметил одной маленькой детали, не скажу точно какой, но их уже не вернуть.

Он всё врёт, он меня раскусил, он меня не отпустит, ни за что. Придётся придумать что-то ещё.

8.

В пачке осталось совсем немного сигарет, но этого вполне достаточно что бы дожить этот день. Стоит мне ещё чуть-чуть прогуляться, пока она не успокоится, а после всё будет как всегда. Холодный ветер пробирает до костей, он несёт меня по бульвару, который освещён одинокими фонарями. Я вспоминаю улыбку Алисы, как она радовалась, и перед моими глазами тот самый цирк. Перед входом стоит Директор и курит сигару. Через маску не видно, но его взгляд точно устремлен на меня. Я подхожу к мусорке, хочу затушить бычок. Директор ко мне, говорит:

— Ты явно разбит, — фонарь светит прямо на три семёрки. — у меня есть для тебя предложение.

— Сделка с дьяволом?

— Куда там, я хочу показать тебе рай, — он приобнимает меня. — покажу тебе место, где тебя полюбят любым, где не придётся признавать ошибки, где можно быть кем угодно, — он протягивает мне пустую белую маску. — если решишься, то вот, раскрась её как-нибудь и приноси к нам.

Он уходит, а я стою, как дурак, посреди улицы.

Стараюсь как можно тише открыть дверь, но она всё равно скрипит, кажется я забыл её смазать, уже как пол года. Я сажусь за стол и включаю тусклую лампу, достаю маску и раскрашиваю одну её часть в чёрный цвет, пробую её надеть, она мне точь-в-точь по размеру, буквально второе лицо. Смотрю сначала на своё лицо перед зеркалом, потом на маску, опять на лицо, и снова на маску. В коридоре появляется сонная Алиса, сверкает своими голубыми газами.

— Пап, ты собрался в цирк? — она трёт малюсенькими кулачками сонные глазки.

Я подхожу к ней, сажусь на одно колено, как рыцарь на посвящение, и беру её за руку:

— Папе нужно уйти, ненадолго, не говори маме куда, — целую её в лоб, разворачиваю и отправляю обратно в кровать.

— Возвращайся поскорее, — пытается она сказать сквозь сон. — иначе мне придётся самой за тобой прийти.

Я забираю все документы и направляюсь в цирк. По пути выбрасываю ключи от дома.

Директор внимательно просматривает документы, иногда искося поглядывая на меня.

— Вы можете уже надеть маску, — указывает он ладонью на моё лицо.

— А можно? — широко раскрываю я глаза.

— Нужно, мой друг, теперь вы будете снимать её только тогда, когда будете наедине с собой, — он берёт мои документы и кидает в огонь. — у тебя больше нет имени, только то, что получишь здесь, нет семьи, мы твоя семья. Есть только ты, какой ты есть, — я надеваю маску. — что означает окрас на маске?

— То что во мне есть не только что-то плохое, но и хорошее, — я встаю со стула. — я хочу всем показать это, что бы все поняли.

— Хорошо, — он что-то записывает в своём блокноте. — как нас звать тебя?

— Фирон.

Дальше был сплошной рай.

Меня пристроили работать к медведям. Одного я назвал в честь дочки, что бы она всё равно осталась со мной, а другого в честь моего сына, который уже никогда не родится. Выступления приносили море радости, всё больше и больше такая жизнь мне нравилась. Не любви, не лиц, не ошибок, никакого: «это не так», «дурень», «здесь нужно поступить так». Я такой как есть. Я не меняюсь, ни в лучшую, ни в худшую сторону.

Она сказал:

— Клоун!

Меня это обидело, но сейчас, я понял, она права. Это совет, стать тем, кем я являюсь.

Директор сказал.

— Ты тут навсегда.

Он прав.

9.

— Опять! Как! — Директор ревёт за ареной. — оставьте её в покое, пусть делает что хочет, главное — не прерывайте выступление, в прошлый раз нам пришлось вернуть половину прибыли.

Это тот самый момент.

Мы как один кивнули. Я подбегаю к Директору, говорю:

— У меня есть номер, — Директор медленно поворачивает и смотрит на меня.

— Какой?

— «Падение ангела», мне нужна канатная дорожка, остальное уже готово.

Директор чешет затылок, очень долго думает, но по итогу кивает и выбегает на арену.

Я устремляюсь в кладовую. Белые, как первый снег на Рождество, крылья стоят, спрятанные в углу. Три недели я их делал, три недели, я искал того, кто продаст мне парашют, три недели я скрывал от всех свой грандиозный план побега от этой глупой жизни, жизни, где нет ошибок, жизни, где нет любви, жизни, где собственное я стало на столько переоцененным, что меня периодически тошнит прям в маску, жизни, где нет моей дочери Алисы, где нет её голубых глаз.

— Вы этого долго ждали, — Директор накаляет обстановку. — возрождение Двуликого Фирона, — толпа ревёт, сквозь фальшивые крики, Алиса надрывает своё горло.

Канатная дорога находилась прям под куполом, подомной наипустейшие 30 метров строго вниз. Надо ли мне говорить на сколько мне страшно? Это прыжок не в бездну, это билет в один конец, очень трудно это принять, но будет лучше, я знаю, это я говорю.

— Он хочет удивить вас новым фирменным номером, — Директор показывает пальцем под купол, Алиса устремляет взгляд вверх, прожектора направленны на меня. — «Падение ангела»!

Сквозь бессмысленный гул, я пытаюсь расслышать голос Алисы, пытаюсь своими слепыми глазами, сквозь маску, разглядеть её в этой толпе глупых улыбок. Этот гул оглушает, забивает мусором голову и уши, но вот я вижу, слышу её. Я останавливаюсь, готовлюсь к прыжку, снимаю маску, моё безобразное лицо чувствует каждое дуновение ветра, чувствует вибрацию от охов и ахов людей. Маска падает на арену. Толпа в ужасе, я прыгаю, несколько секунд и раскрываю парашют.

— Свободное падение, — это я сказал.