Лебедь

Аркадий ненавидел все эти выставки. Третьяковка, Гугенхайм, Эрмитаж, уголок местной живописи в Верхнеказанищенском краеведческом музее — размах разный, суть одна. Постыдные заигрывания с толпой, пошлый стриптиз души, сеанс метания бисера в публичном доме.

Люди покупают билет и думают, что встали на одну ступень с художником, что купили право судить и способность понимать, а их ещё и подбадривают: «А вот мы вам подсветим, чтобы виднее было, и скамеечку поставим, а то ненароком утомитесь, пырясь на искусство своими тусклыми глазёнками». Жалкое зрелище.

А свои выставки Аркадий Гречин ненавидел сильнее всего.

И поэтому присутствовать на этих самых выставках у него нет никакого желания. Именно эту простую мысль он уже битый час пытался донести до своего агента. Жанна, сухая высокая блондинка, разменявшая четвёртый десяток на фигуру двадцатилетней, в ответ буравила его своим фирменным взглядом хорошо контролирующей себя акулы. За шесть лет сотрудничества с ней Аркадий пробовал угрожать, льстить, флиртовать, чтобы настоять на своём, а вот теперь перешёл и к мольбам. Однако Жанна была богиней прибыли, а не сочувствия.

— Аркаша, ты не просто хороший фотограф, ты — известный фотограф. И знаешь, что это значит? Что кто-то эту известность создаёт, — говорила она, выстукивая французским маникюром по столешнице ритм контролируемого раздражения. — И я сейчас говорю не о себе. Я говорю об этом «мерзком быдле», которое ты так презираешь. Которое воспевает твой талант в блогах, платит пятизначные суммы за твои шедевры и ходит заниматься фотографией в твою студию — опять же, за деньги.

И поэтому, Аркаша, ты сегодня сходишь в клуб, потанцуешь, спустишь пару прожиточных минимумов на коктейли, морду кому-нибудь набьёшь, — мне неважно, отдыхай как хочешь, — а завтра ровно в одиннадцать ты приедешь по адресу, — быстрый взгляд в ноутбук, — «Четвёртый Сыромятнический переулок, дом один, строение шесть», в этом своём вырвиглазном свекольном пиджаке и с искренней улыбкой на лице.

И улыбаться ты будешь каждому посетителю, — точёный ноготок метнулся к его лицу, — Каждому, независимо от… комплекции!

Больше, чем собственные выставки, Аркадий ненавидел только жирных.

— Так годится? — он натужно растянул губы, изо всех сил демонстрируя дружелюбие и мастерство личного стоматолога.

— Годится, — Жанна швырнула на стол оплаченный счёт и встала, отодвигая чашку с недопитым американо. — Годится нищему непризнанному гению, обречённому на известность только после смерти. Хоть раз попробуй понравиться людям ещё при жизни, Аркаша. Это легче, чем тебе кажется.

Ни в какой клуб он, конечно, не собирался. Немного поковырял свой чизкейк, но образы завтрашней выставки настырно лезли в голову, напрочь отбивая аппетит. «К чёрту!» — выдавил Аркадий сквозь зубы, схватил пальто и вылетел из кафе. Заводя машину, ткнул в кнопку «один» на телефоне — Ульяна, быстрый набор. «Привет! Освободился раньше, буду через полчаса, наберу от проходной», — сообщил Аркадий и расплылся в улыбке, услышав ответное щебетание, — «Целую».

Приехав неожиданно быстро, он припарковался на пустынной улице посреди промзоны и от нечего делать стал рассматривать мощный цементный забор заводской территории. Где-то там, за этой громадиной, за колючей проволокой, за скучным усатым охранником, хрупкая Ульяна надевает свой трогательный девически-розовый пуховик и заправляет под шапку выбившиеся чёрные локоны. Как-то раз он спросил, кем же она работает. Она засмеялась: «Моя работа — скучнее, чем твоя. По-моему, информации достаточно». Больше они эту тему не поднимали.

Пока тошнились по вечерней пробке на Кутузовском, успели обсудить новую Аркашину идею: один поклонник, по совместительству — владелец частного зоопарка, обещал с большой скидкой сдать в аренду для съёмок настоящего тигра. «С удовольствием скормил бы зверюге Жанну,» — мечтательно произнёс Аркадий. Ульяна фыркнула и несильно толкнула его в плечо, поэтому он смиренно добавил: «Ладно, скормил бы с некоторым сожалением».

Кошмар завтрашней выставки отодвинулся, ушёл в тень. Заехали во «Вкус и аромат», взяли чилийского белого полусладкого, потому что вкусно, и красного сухого французского, потому что — красиво. В лифте, нажав на кнопку двадцать четвёртого этажа, Аркадий повернулся к спутнице и с улыбкой провёл рукой по её бедру, задирая юбку. Уля отстранилась и укоризненно покачала головой. В ответ Аркадий сложил руки в умоляющем жесте, и она засмеялась, закусив нижнюю губу. Юбку она так и не поправила.

У Ули были красивые синие глаза, стройные сильные бёдра, грудь, даже без белья выглядящая как будто в дорогом белье, и небольшой изъян, только добавлявший ей очарования, — муж. Со слов самой Ульяны, муж был средних лет с уклоном в поздние, очкастый, ненавистно полноватый, неумный, с дурацким именем Василий, и хорошего в нём было только одно — его существование делало их отношения запретными и почти преступными, а оттого пряными и нестерпимо горячими.

Аркадию никогда не нравилось делиться чем-то личным, да что уж там — он в детстве даже игрушками не хотел делиться с другими детьми, и не потому, что жалко. Да они же совершенно не поймут его игру, его задумку! Только испортят всё волшебство своим неуместным вяканьем...

И вот он вырос, и у него теперь есть их с Улей волшебство, все эти милые глупые мелочи — интимные, приватные: «Посторонним вход воспрещён». Он самозабвенно корчил рожи, пока она говорила по телефону с подругами. Пару месяцев назад, когда Уля проснулась первой, в поисках завтрака наткнулась на полкило мёда в сотах и благополучно съела его весь, он в шутку нарёк её «Уля, Повелительница Улья»; со временем всё свелось к прозвищу «Пчёлка», которым он её дразнил до сих пор. И уже наизусть знал, что будет дальше: в хорошем настроении она ответит «Бз-з-з-з-з!», а в плохом — нахмурится и переспросит: «Чего тебе, Каша?».

И об этом никогда, даже случайно, не узнают никакие идиотские друзья-приятели, от приторных комментариев которых будет неприятно першить в горле: Василий, их невольная каменная стена, вынуждал хранить тайну. Что Аркадий и делал — с радостью и благодарностью.

Каждый раз, даже в надёжно запертой изнутри квартире, они занимались любовью, как подростки в родительской спальне: страстно, спешно, не в силах оторваться друг от друга, но постоянно оглядываясь на дверь в страхе быть пойманными.

Ощущение тайны добела раскаляло кровь, и Аркадий чувствовал себя Мидасом: чего ни коснёшься — золото, чего ни коснёшься — горит. И горело: бокал с вином — отражением заката, простыни — яркими текстильными маками, страстью горела нежная Ульяна. И, царь и властелин этого вселенского пламени, он с непривычной для себя щедростью делился им с Улей — только с ней одной.

Тяжело дыша, он откинулся на подушки и в который раз загляделся. Кто бы ни набивал грациозного, но агрессивного лебедя на Улиной спине, своё дело он знал хорошо: казалось, что птица и правда сейчас зашипит, забьёт крыльями. Именно этот лебедь превратил очередную безымянную, безголосую куклу-модель в его дорогую Пчёлку.

Те пробы проходили на редкость неудачно: Аркадий никак не мог найти нужный типаж, психовал и одну за другой выставлял девушек за дверь, не стесняясь в выражениях. Помнится, двое из них разревелись прямо в студии, разозлив его неимоверно. На худенькой невысокой брюнетке кончились остатки его терпения. «Мне нужен характер, мне нужна фактура!» — бушевал он, размахивая руками. А она спокойно отвернулась, стянула майку, обнажая спину. Выпустила лебедя.

Вдохновение приказало: «Заткнись и снимай». К чести Аркадия, вдохновению он подчинялся беспрекословно.

Девушка отлично владела телом, кадры выходили сочными, откровенными, и Аркадию даже не хотелось обижать эту горе-соблазнительницу, однако секс с моделями никогда его не интересовал. Окончив съёмку, фотограф уже подбирал слова, чтобы сделать ситуацию менее неловкой, но его невольная муза спокойно оделась, даже не взглянув в его сторону, и только на выходе протянула руку: «Ульяна. Было очень… интересно поработать с вами».

Было-то это всего полгода назад — и вот уже те несколько случайных снимков легли в основу самого известного его фотопроекта «Ортоморфозы», а Ульяна стала вторым по важности человеком в его жизни — после него самого. Лежит вот теперь в его кровати, родная до невозможности. Аркадий осторожно провёл пальцем по острой лопатке:

— Слушай, я его снимал чуть ли не чаще, чем тебя, и так и не спросил, откуда он взялся.

— Ну, как бывает у маленьких и глупых? Назло маме с папой не то что татуировку — нос себе отрезать была готова.

— И почему же, — Аркадий перекатился на спину и попытался изобразить руками в воздухе что-то изящное, — лебедь?

— Пф-ф-ф, мне было, страшно сказать, целых шестнадцать лет. Придумай самую банальную причину и будь уверен — всё так и было, — она обернулась и для пущей убедительности покивала, приподняв брови.

— Неужели..., — он шутовским жестом схватился за голову, — неужели вокруг не было ни одной родственной души, а прекрасные юноши в упор не замечали гадкого утёнка Улю?

— Бинго! Но я была уверена, что обязательно стану прекрасным лебедем и покажу им всем, — она прижалась к нему и прошептала на ухо, — Это был мой секрет, только он и помог мне выжить в этом жестоком, недружелюбном мире. Эй, ты что, смеёшься?! — продолжила она уже громко и возмущённо, — Я с тобой, между прочим, сокровенным делюсь, а ты...!

— Ладно-ладно, — он примирително обнял её за плечи и чмокнул в макушку, — Интересно, какой секрет поможет мне выжить в этом жестоком мире завтра? — спросил он и тут же пожалел, что вспомнил про выставку.

С минуту они лежали беззвучно и неподвижно; в голове Аркадия залихватский грех прелюбодеяния медленно сменялся тоскливым грехом уныния. Вдруг Ульяна встрепенулась, вскочила на колени. Глаза её горели заговорщическим блеском:

— Слушай, в детстве, когда приходилось делать что-то скучное, я придумывала, что я — персонаж компьютерной игры, и мне нужно выполнить задание, чтобы пройти на следующий уровень. А что, если нам придумать для тебя на завтра такой квест?

— Какой же именно? — слова сочились сарказмом даже сильнее, чем Аркадию хотелось бы. — Найти и вернуть забытые кем-то перчатки? Обокрасть десять посетителей? А может, победить босса — Жанну там, или, например, твоего мужа? — он и сам испугался последнего вопроса. Робко взглянул на Ульяну, готовый признать вину и понести заслуженную кару, но та была поглощена собственной выдумкой и даже не заметила его язвительности.

— Точно! Я этим же вечером скажу Васе, что завтра открывается выставка одного из фотографов, с которым я работала, и попрошу сходить. А ты должен будешь его узнать. И рассказать мне потом… ну… например, как он был одет! Ну весело же будет! Да? Да?! — радостно выпытывала она и несильно, но настойчиво пихала Аркадия в живот, требуя ответа.

Своё согласие он потом оправдывал тем, что безумие, похоже, заразно.

А дальше пили вино, обсуждали горячо любимых Ульяной «Tired Pony», у которых вроде скоро концерт в Москве, слушали их последний альбом, спорили, плагиатили ли они у «Coldplay», слушали «Coldplay», снова спорили, пили, целовались и смеялись, забыв про время. Только в полдвенадцатого Аркадий спохватился, вызвал Уле такси, проводил её до машины и, вернувшись, мужественно поставил будильник на восемь.

Субботнее утро выдалась снежным и пасмурным. Проснувшись строго по звонку будильника, Аркадий позволил себе полчасика понежиться в кровати, после чего встал, помылся, побрился, приоделся и плотно позавтракал. Выехал с запасом, так что на месте оказался вовремя. Да ещё и и в бодром расположении духа, — Аркадий всю дорогу тренировал самую дружелюбную из своих улыбок, и организм, кажется, поверил, что день-то и вправду предстоит отличный.

Правда, реальность сразу же начала массированную атаку на его хорошее настроение: сначала приторный обмен любезностями с организаторами и спонсором, потом — короткое, но болезненно предсказуемое интервью репортёру какой-то районной газетки (в заголовке как пить дать будет что-то вроде «В Гречинском зале, в Гречинском зале!»), а там уж и до шумной толпы плебса недалеко. Однако Аркадий хорошо подготовился и был почти уверен, что сможет достойно продержаться до самого вечера.

Тем более ходить и улыбаться оказалось довольно просто. И, как он понял примерно час спустя, смертельно скучно. Все прошлые разы его участие заканчивалось на этапе интервью — бодрая круговерть диалогов, ненависть к роду человеческому, а в полдень уже можно со спокойной совестью ехать домой восстанавливать нервные клетки. Но не сегодня.

Не зная, куда себя приткнуть, он раз за разом возвращался к своему любимому снимку, сделанному через месяц после их с Ульяной знакомства. Обнажённая, она сидит вполоборота, ссутулившись, позади — льдистая поверхность озера и пожелтевший камыш.

И чем дольше фотограф рассматривал свою работу, тем больше ему становилось не по себе. Казалось, всё — её выражение лица, выбранный им ракурс, — просто кричит об их глубинной, нутряной, животной связи. «Хватит. Дыши глубоко. Ты же хорошо знаешь людей, — успокаивал себя Аркадий, — Эмоционально близорукие, они вряд ли заглянут дальше голой женской спины». Так что бояться нечего. Тем более, Василий близорук ещё и физически.

Где же он, кстати? Ульяна, небось, не побоялась, взаправду погнала мужа на выставку. Немного взволнованный, Аркадий отвлёкся от снимков и сосредоточился на публике. Интересный факт: «ценители искусства» на фоне этого самого искусства выглядят ещё нелепее, чем обычно.

Всматриваться в представительниц прекрасного пола нет нужды — да это и к лучшему. Нервные юноши, непрерывно теребящие своими ручками-спичками смартфоны и планшеты, тоже отпадают. Как и слегка перекачанные мачо, похотливо выискивающие на фотографиях анорексичной модели пирсингованные соски. Круг подозреваемых сужается.

Верный заветам Жанны, Аркадий улыбался направо и налево. Кто же из оставшихся медленных боровов ему нужен? Может, этот? Хотя вряд ли, ему же сто лет в обед, да и во взгляде можно заметить что-то, похожее на интеллект. Товарищ, разглядывающий фотографию пекинеса, тоже не годится — уж больно хорошо подогнан его модный серый костюм, явно на заказ шили. А в представлении фотографа на таком, как Василий, могли быть только самого мерзотного вида тряпки.

Не переставая излучать натужное дружелюбие, Аркадий медленно обводил взглядом остальных посетителей. А может, ему нужен вон тот забавный хоббит в слишком тесной рубашке, чуть ли не лопающейся по швам при каждом движении? Нет, этот пришёл с дамой сердца: узор на блузке — чисто Поллака стошнило после палёной водки, автозагар, полуоблезший красный лак и, конечно, кружевной веер. Встретились, блин, два одиночества. Им он тоже улыбнулся и кивнул.

Вскоре появилось ещё несколько подходящих кандидатур, но каждый раз расследование заходило в тупик. Аркадий наловчился вычленять из общего шума обрывки разговоров, замечать мельчайшие детали одежды, а на одном из субъектов даже разглядел контактные линзы. Василия среди них определённо не было.

Проголодавшись, фотограф взглянул на часы и не поверил своим глазам — уже полпятого! Права, тысячу раз права была милая Ульяна — ничто так не помогает скоротать время, как вызов, брошенный твоему интеллекту. Выставка перевалила за середину, а Аркадий всё ещё бодр и весел. Вот только поест и с новыми силами ринется в бой. Василий не пройдёт! Василий будет найден!

В спешном порядке проглотив предложенные организаторами сэндвич и кофе, новоиспечённый гений частного сыска поспешил снова окунуться в толпу. Немного походив туда-сюда, он остановился у фотографии пекинеса, чтобы осмотреться. Рядом полная рыжая девушка с коровьими глазами высказывала своё ценнейшее мнение о его работах:

— Собачка хорошенькая, но та тётка тощая — страшная. А чё за название — ортомόрфозы? Что это значит вообще? — повернулась она ко второй, постройнее, в очках и с неровными зубами.

Та пожала плечами:

— Не знаю, похоже на что-то из химии. Помнишь, на лекции была ортофосфорная кислота или что-то типа того?

— А причём тут тётка и этот мопс?

— Рит, я не знаю. Звучит-то прикольнее, чем «Тётка и мопс», да? Кто бы на это пошёл? — и обе сдавленно захихикали, смущённо оглядываясь по сторонам.

На этом месте гранитная воля Аркадия дала трещину; он на секунду закатил глаза и презрительно поджал губы. Фотографировать легко, если руки не из задницы, и выставка — она, чёрт возьми, не про то, как кто-то несколько раз на кнопочку нажал.

Она вся — про один-единственный образ, заключённый в названии. Образ, который Аркадий разглядел первым, выстрадал, подкрепил снимками и подарил другим. Метаморфоз — изменение привычного, отклонение от нормы; ортоморфоз — изменение, ставшее нормой. Противно признавать, но расчётливая Жанна была дважды права: и в том, что никто ничего не поймёт, и в том, что авторское название всё равно надо оставить, потому что на него купятся.

А выставка шла своим чередом. Человек десять, узнавая Аркадия, считали своим долгом подойти, задать пару не блещущих оригинальностью вопросов, сфоткаться и взять автограф. Ещё столько же незаметно, по их мнению, показывали на него пальцем, дёргая за рукав спутника или спутницу. Остальные просто приходили, бессмысленно шатались по залу и уходили, чтобы дать место следующей порции бессмысленных шатунов. Расследование не давало никаких результатов. Близился вечер.

За час до закрытия Аркадий решил, что план Ульяны провалился, и этот тюфяк не придёт вовсе. И даже испытал облегчение — играть в детектива, конечно, довольно весело, но пусть уж это дело остаётся нерешённым. Однако, если Шерлок не ищет улики, улики сами идут к Шерлоку: в это же мгновение на пороге возник идеальный подозреваемый.

Не в меру шумное дыхание и красное потное лицо свидетельствовали о крайней спешке, а кто будет так спешить на какую-то там выставку, если только он не обещал появиться там своей горячо любимой жене? Рыхлая веретенообразная фигурка, подушечного вида пузо, стыдливо прикрытое унылым свитером, сощуренные глаза слабовидящего — совпадение стопроцентное. Вот и очки достал — точно он.

Подойти поближе Аркадию не хватило смелости, но он добросовестно следил за субъектом издалека. Сначала тот нерешительно топтался около входа, затем заметил фотографию с лебедем и рванул к ней через ползала. Минут пятнадцать простоял там и только потом пошёл бродить по помещению, отрешённо скользя взглядом по остальным снимкам. Отбросьте сомнения, Ватсон, мы нашли виновного.

Оставалось только хорошенько запомнить, во что он там одет, но это оказалось не так-то просто. Можно было, конечно, просто сказать «серые брюки, серая водолазка, коричневый свитер», но Аркадий был художником, и его не устраивал скудный лексикон дальтоника. Описание должно быть красочным и живым. Как хорошая фотография.

Так, что это за узор на свитере? Косы? Чешуйки? Резинка? В вязании он был не силён. Ладно, по крайней мере, это точно ручная вязка. Или нет? Сейчас каждая вторая марка косит под хэндмейд, так что уверенным быть нельзя. И цвет надо поточнее определить. Горчичный? Песочный? Нет, всё не то. И тут его осенило: это же сепия!...

Водолазка тоже не просто серая, а вполне себе цвета постаревшей крысы. Вот и катышки на воротнике — как проседь. Брюки же — скорее мокрый асфальт. Эх, ботинок почти не видно! Ну что же вся эта толпа никак не разойдётся...

Аркадий буквально взмок от усердия, стараясь одновременно и тщательно всё разглядеть, и подозрений не вызвать, но с задачей вроде справился. «Нужно пойти освежиться,» — решил он и плавно завернул в уборную. Прямо перед ним в дверь протиснулась парочка прилизанных турникмэнов и оккупировала писсуары. Судя по непрерывающейся дружеской беседе, они планировали застрять там надолго. Восторга такое соседство у Аркадия не вызывало, так что он благоразумно уединился в кабинке.

А парни всё говорили, и не думая понижать голос, — потрясающая культура поведения. Аркадий и хотел бы отвлечься, но акустика помещения направляла каждое их слово прямо ему в мозг, словно такая задача и стояла перед проектировщиками. Ладно, делать нечего, — послушаем, чем нынче живёт молодёжь.

—… так и сказал ей: «Я вообще не буду это делать!» — понимающий смех собеседника — Нет, ну а какой мне смысл, да? — несколько обоюдных смешков — Сам-то как? Как тебе фоточки?

— Да ну, лажа какая-то. Кошки, блин, собаки, тёлки какие-то стрёмные, мне этого в жизни хватает вообще-то, — дружный смех взаимопонимания — Не, ну он бы еду ещё свою фоткал! С лебедем девочка ничего такая, симпотная, а в остальном… — невнятный звук, долженствующий изобразить, очевидно, рвотный позыв. Конструктивная критика как она есть.

— Да-а-а, девочка с лебедем… — Аркадия аж передёрнуло, когда он представил масляную ухмылку этого типа, — Реально хороша. Я с ней, кстати… время от времени… ну, ты понимаешь… — громкое влажное причмокивание — Предаюсь утехам!

Аркадий согнулся пополам и зажал рот двумя руками, чтобы не расхохотаться в голос: «О-хо-хо! Какой слог! Утехам он с ней предаётся, а! Только в твоих мечтах, интеллектуал недоделанный!». Тем временем амбал продолжал пыжиться под недоверчивое похохатывание товарища:

— Да я тебе серьёзно говорю! Стабильно пару раз в неделю видимся, но она вроде как с этим Гречиным, ну, чьи фотки тут, поэтому шифруется. А он вообще на ней помешан, цветы, брюлики, «давай поженимся», «жить без тебя не могу», вот эта вся байда. Она даже телефон отключает, пока у меня, а то он реально достанет звонить.

Страсти накалялись, монолог становился всё громче, всё эмоциональнее. «Этот Гречин» вынужден был признать, что у воображение у мальчика работает отменно. А того всё несло и несло:

— И вообще он придурок какой-то: она втирает ему, что у подруг ночует, ездит к родственникам в другой город, а он всё хавает. Я ей уже говорю: «Это он пока тихий, но когда-нибудь он сорвётся, и ты, Ульяна, по роже огребёшь!» Потому что я таких знаю, они если до точки дошли — всё, капец, они вообще невменяемые.

Услышав имя, Аркадий выпрямился так резко, что стукнулся спиной о бачок. Улыбка застыла на его губах, взгляд замер в одной точке. Он всё ещё слышал отдельные слова, но они больше не складывались в связные предложения, — так, белый шум, мешанина звуков.

— Слышь, Васёк, а чё она его не бросит тогда?

— Ты вообще слушаешь, блин? — разъярился Васёк — Я тебе говорю: он жить без неё не может. То есть реально. Угрожает покончить с собой, если она уйдёт. Типа, она — его муза. Ну ты же знаешь этих баб — ей этого лузера «жа-а-алко», тем более — кто ей шмотки покупать будет? Потому что мне она вообще не упёрлась. Не, потрахивать её вместо этого импотента я не против, но ПМС, СМС, — вот это всё пусть ему достаётся, да? Лично меня всё устраивает. — звук застёгивающейся молнии.

— Я гляжу, ты удобно устроился, братюнь, — ещё одна молния, — Респект! А где ты её нашёл-то?

— Ща расскажу, пошли куртки заберём и го к Славику, я тут задолбался уже...

Хлопнула дверь. Аркадия окружила тишина. Он сидел неподвижно, мысли шли ровным потоком, складываясь в нумерованный список. Раз: Васёк — это тот, что повыше, кудрявый, именно он встал слева, и именно слева был слышен его голос. Два: его друг всю дорогу мусолил жвачку — даже когда он говорил, это было слышно. Три: не было ни плеска воды, ни гудения сушилки — значит, оба не помыли руки.

Мозг Аркадия одну за другой выхватывал из памяти эти мелочи, рассматривал их со всех сторон, перекладывал с места на место, — только чтобы чем-то заняться, чтобы не видеть в этой комнате огромного слона… А он уже поворачивается, задевая стены, подходит всё ближе. Нет, сосредоточиться, вспомнить, как же звали этого, второго, с жвачкой, точно же называли его имя, может, Славик?.. Нет, только не смотреть, только не видеть чёртову громадину!...

Чувствуя, что вот-вот взорвётся, Аркадий вскочил, бросился к раковине, на ходу неуклюже застёгивая ремень, и опустил ледяные, негнущиеся пальцы под еле тёплую воду. Немного постоял так. Сложил трясущиеся ладони лодочкой, плеснул воды на лицо. Размял виски. Огляделся. А сушилок-то тут и нет! Только бумажные полотенца.

Он потерянно шагал обратно в зал, не представляя, что теперь нужно делать. Вот его окликнули. Нужно ли повернуться на голос? А теперь его мягко тронули за плечо. Как с этим прикажете быть?

Дальше события развивались быстрее, чем Аркадий был в состоянии осмыслить. В поле зрения неожиданно появился что-то убеждённо говорящий мужчина. Как оказалось, за плечо хватался тоже он. Постепенно до Аркадия дошло, что перед ним — тот самый коричневый свитер, для которого так трудно было подобрать слова. И серая водолазка. И очки.

—… а потом сказал себе: «Если ты сейчас не подойдёшь к самому Аркадию Гречину, ты будешь жалеть об этом всю жизнь!» — мужчина замялся, помотал головой, — Но это неважно. Ваша выставка — это поторясающе, просто потрясающе! Не могу подобрать слов! Я проездом в Москве, боялся, что не попаду. Бежал, чтобы успеть, и соврешенно не жалею.

Смысл сказанного медленно, с задержками, но всё-таки просачивался в сознание Аркадия.

— Жене в Интернете показывал ваши работы, она говорит — красиво. Симпатичные, говорит, зверушки. А я ей — да что ты понимаешь! Это про мир, про его постоянные изменения. Про то, что изменения эти неизбежны, и про то, как с ними примириться. И тут она, знаете, согласилась. Тридцать два года женаты, и первый раз она со мной согласилась!

— Спасибо вам, — Аркадий внезапно ожил, рассмеялся искренне и счастливо, — Спасибо огромное! Откуда вы, говорите? Из Владимира? Это так здорово, что вы приехали! Ну надо же, поклонники во Владимире, с ума сойти! Торопитесь на поезд? Ну, смотрите, не опоздайте. Жене привет передавайте обязательно!

Он от души обнял свитер, дружески похлопал его по спине. Пушистая, мягкая пряжа ласкала ладонь. «Ангора» — всплыло в сознании верное слово. Свитер цвета сепии из ангоры — так он ей и скажет. Ульяне нравятся мелкие детали.

Он опишет всё в красках, и она просто не сможет не узнать мужнин свитер. Скажет: «Ну я же говорила, что будет весело!» Нежно обнимет его, и он обнимет её в ответ. И станет так спокойно и тепло, и ещё теплее оттого, что изнутри будет греть тайна — наконец-то, его личная тайна, которую ни с кем, ни с одной живой душой, не придётся делить.