Кузнец своей славы

БЫЛЬ

Фамилия тут не имеет значения. К тому же, и однофамильцы могут обидеться. Поэтому, чтобы никому обидно не было, назовем наших героев Ивановыми. Жили Ивановы, то есть муж и жена, сколько они себя помнят, постоянно вместе. Но не просто жили вместе, но и работали вместе, и в гости ездили вместе, и гуляли вместе, и даже спали, сколько они себя помнят, на одном и том же диване вместе.

И если один выпадал из поля зрения другого, то другой всё бросал и начинал искать половину до тех пор, пока не находил ее. И тогда они сцеплялись, то есть набрасывались друг на друга, вообщем начинали ругаться на чем только белый свет стоит. И ругались за столом, в гостях, по дороге домой или из дома, выпивая водку с пивом или кофе с карамельками. Причем тут была одна особенность. Первую половину дня, когда Иванов прихварывал с похмелья, он ругал Иванову. А со второй половины, когда Иванов подлечивался, она ругала его.

И так весь день: гав-гав, гав-гав, не переставая. Станет, к примеру, Иванов утром, голова подбаливает, подташнивает, подташнивает. Глаза бы на белый свет не смотрели.

— Где мои носки, мочалка? — орет. — Гав-гав! Почему часы стоят? Гав-гав! У! рожу развела! Гав-гав-гав!

Принесет ему Иванова носки. Сунет под нос.

— На! Нюхай, сволочь! Жизнь мою загубил! Гав-гав! Дурак! Гав-гав! Сдохнуть ты не можешь! Гав-гав!

Так детей родили под гавканье, вырастили; внуков, гавкая, завели.

Состарились, а гавкать стали еще больше. Даже ночью, когда спят, и то рычат друг на друга. Он на нее так свирепо «ррр!» Она чуть потоньше «рьрьрь!» И сцепятся. Не без этого. То он ей в ухо заедет, то она его за нос укусит.

Смотрел-смотрел на это Творец, кончилось его терпение.

— Да что же это такое? — взмолился он. — Собаки вы! Собаки!

И превратились Ивановы тут же в собак. Встанут они напротив друг друга и гав-гав, гав-гав, не переставая. Похлебают быстренько помоев, что им хозяева вынесли, и опять за свое.

— Прекратится это когда-нибудь? — стонут люди. — Никакого покоя от них ни днем ни ночью. Наказание просто! Не может их от лая разорвать!

А в это время собачники по той местности ездили. Работа еще та! Погоняйся за каждой дворняжкой! Они ведь хитрые! Собачники еще только надумали ехать, а собаки уже позабивались во все щели. Приезжают живодеры, ни одной шавки. Пустые улицы. Намучились они в тот день! Почти ничего и не поймали.

А к этой парочке в наглую подошли с сетью. А те ничего не замечают, только друг на друга гав и гав, гав и гав. Так и взяли их походя на живодерню. Так когда их туда их везли, они, думаете, переживали? Ничуть! Даже и не заметили, что с ними произошло. Так и гавкали до самой последней минуты друг на друга. И смертного часа своего не заметили. Так что, когда вы будете стирать подштанники или, для примеру, мыть голову, не забывайте про Ивановых, потребленных на мыло.

Ох, как мы ругаемся! С упоением, взахлеб, до инфаркта, до почечных колик, ни щадя ни мать ни отца, в Бога и в душу и во всех святых! Не останавливает нас и то, что перед нами люди старше нас в два раза или дети, или нежные и хрупкие девицы. Да и девицы зачастую не дадут форы самому изощренному ругальщику. Так обложат, что хоть всех святых выноси! Ругаемся по любому поводу и без повода, по делу и без дела, к месту и ни к месту. Начальники костерят подчиненных, подчиненные — начальников, взрослые — детей, дети — взрослых, депутаты — электорат, электорат — депутатов…

Уже и собакам до нас далеко. Они лают по долгу службы, за кусок хлеба, за признательность хозяев. А что же нас заставляет при каждом удобном и неудобном случае облаивать ближнего и неближнего, распаляясь все больше и больше, доводя себя и все окружающее до белого каления?

Иностранцы, приезжая в наши города и веси, увозят неприглядное впечатление о нашей стране. И не столько о нашей грязи, бедности, серости ландшафтов, к тому же изрядно покореженных нашим бытовым вандализмом, сколько о нашей неприветливости, замкнутости, угрюмости, хамстве. Если люди и молчат на улице и в общественном транспорте, то достаточно беглого взгляда на них, чтобы почувствовать, каких усилий им стоит сдерживать буквально распирающую их злость. И достаточно искры, взгляда, толчка, неожиданного слова, чтобы все это хлынуло гнойным потоком.