Кукушка

КУКУШКА

— Где ты, Клаус? — орал капитан Шнитке. — Куда подевался этот бездельник?!

Выйдя на крыльцо, Отто Шнитке прищурился от яркого, хотя и осеннего уже солнца. Щелкнул подтяжками и, разом, подобрел и заулыбался, увидев во дворе Алену.

— О, фрау Алена, с утра вы уже на ногах. Наверное, кормили поросят. — засмеялся Шнитке.

Алена промолчала и, опустив голову, пошла к сараю. Как надоел этот потный пузатый капитан, так и ждет удобного момента, чтобы ущипнуть ее. Правда, последнее время после заработанной оплеухи от нее капитан стал побаиваться. Но подтрунивать меньше не стал. Смеется, а сам так и зыркает своими масляными глазами. Жаль нет Сергея, получил бы этот Отто в рыло.

Постоял капитан на крыльце и, так и не дождавшись денщика Клауса, потянулся и пошел в избу снова кормить клопов. Через несколько минут изба затряслась от мощного храпа толстого капитана.

Деревня Акимовка Калужской области была под немцами уже несколько месяцев. Расквартировался в ней один из пехотных полков 31-й дивизии.

Клаус Райнер — высокий малый лет тридцати с рыжеватыми волосами и серыми умными глазами — сидел на заднем дворе, вырезая ножичком свистульку для Ваньки — сынка фрау Алены, как называл ее со смехом капитан. Он прекрасно слышал вопли капитана, но зная этого толстого отходчивого болвана, не спешил.

Ванька — мальчишка лет семи — сидел рядом с Клаусом, наблюдая как тот ловко управляется ножом…

— Смотри, Ваня, это будет дудка, — на очень ломаном русском говорил Клаус.

— А ты сможешь вырезать мне лошадку? — спросил Ванька, поправляя непослушные вихры. — Я очень хочу лошадку! Мне и папаня обещал, да не успел, ушел на войну.

Заулыбался Клаус и, приобняв Ваньку, успокоил: — Конечно, будет у тебя и лошадка!

Ванька смотрел на Клауса своими большими голубыми глазами, и где-то в глубине его маленькой головы рождался вопрос, который он тут же и выдал:

— А Вовка говорит, что все немцы плохие, почему?

— Ну, наверное, потому, что сейчас идет война и его отец тоже воюет с немцами. Но не все немцы плохие, Ваня…

— Клаус, немедленно ко мне! — послышались вопли капитана.

Капитан Шнитке был уже не молод, небольшого роста, круглолицый, лысеватый, в то же время весь покрытый растительностью, которая росла почему-то пучками. Он походил на неуклюжую обезьяну.

Пришлось Клаусу идти к капитану.

— Где тебя носит, свинья! — орал Шнитке. — Меня уже замучили эти ненасытные русские клопы! Быстро беги за керосином!

Густав Мейер — ротный каптенариус — и еще трое младших офицеров были расквартированы на соседней улочке в сравнительно большом доме наверное когда-то зажиточного крестьянина. Под самой крышей на фасаде избы была прибита широкая длинная доска с рукописной надписью «Вилла Мейера».

У ворот дома стояло несколько мотоциклеток, в одной из которых в люльке спал незнакомый Клаусу ефрейтор.

Клаус нашел Мейера в сарае, тот возился там с какими-то железками.

— А, Клаус! — приветствовал его Мейер. — Как дела у вашей хозяйки? Кажется ее зовут Алена…

Густав был длинный и худой, ефрейторская форма сидела на нем как на вешалке. «Если бы не круглые дужки очков, то был бы Густав похож на муравьеда» — подумал Клаус. — По-моему, ее не очень радует наше присутствие, — ответил Клаус. — А капитана она просто терпеть не может. Кстати, капитана замучили клопы, и он послал меня к тебе за керосином.

— Они все думают, что у меня нескончаемые запасы керосина, — ворчал Густав, наливая маслянистую жидкость в четвертную стеклянную бутыль. — Забирай, Клаус, и тащи своему толстяку. Эх, жаль клопов, мало полакомились, — засмеялся он.

У ворот дома Клауса встретила Алена. Она видела, что он несет керосин и решилась попросить отлить самую малость для керосинки. Они прошли с ней на задний двор, и Клаус перелил Алене почти полбутыли.

— Вас не будет ругать капитан, Клаус? — спросила она.

— Нет, нет, фрау Алена, не волнуйтесь, капитан не узнает.

— Спасибо, Клаус. — сказала Алена и смущенно улыбнулась…

Алена подружилась с Клаусом, и он дорожил этой дружбой, пытаясь всячески помочь Алене по-хозяйству: то дров нарубит, то залезет на крышу и что— то там прибивает…

Капитан Шнитке любил ложиться спать пораньше, и тогда у Клауса появлялось свободное время, чтобы посидеть с Аленой на крыльце и просто поговорить.

— У меня небольшой домик под Мюнхеном, — говорил он Алене. — А моя маленькая Эмма очень любит меня. Когда меня забрали на войну, ей было два годика. Я так давно не видел ее.

— Я тоже скучаю по мужу, — говорила ему Алена…

Где-то вдалеке закуковала кукушка. Клаус прислушался, а потом спросил:

— Как по— вашему называется эта птица?

— Это просто кукушка. Обычно мы спрашиваем: «Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить?» И она прокукует в ответ.

— Вы — русские — странные: доверчивые и простые… Вы горько плачете на похоронах, но потом на поминках можете спеть веселую песню под гармошку. Можете люто ненавидеть своих соседей, но не раздумывая бросаетесь при пожаре в их горящую избу, чтобы спасти их ребенка… Нам никогда не понять вас и никогда не победить…

Снова закуковала кукушка.

— Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить? — с трудом выговаривая новые слова спросил, улыбаясь, Клаус…

… «Дядя Клаус, а мне, а мне?» — слышались детские голоса. Клаус Райнер сидел на завалинке, окруженный местной ребятней. Недавно он нашел за сараем старую сломанную деревянную игрушку — медведь пилил дрова с мужиком. Механизм оказался совсем несложным, и Клаус за несколько часов сделал несколько таких игрушек.

Жители деревни к немцам, живущим сейчас у них, относились терпимо. Немцы особо не злобствовали, козней не чинили и расстрелов не устраивали. К местному населению относились снисходительно, как бы доказывая тем самым, что война уже практически выиграна, а Москва вот-вот будет взята. Но Клауса в деревне уважали и при удобном случае просили его помочь в том или ином деле. А он и не отказывал никогда. Ну а ребятня и вовсе ходила за ним хвостом. Так и жили…

…Капитан Шнитке был пьян, сидел в горнице за столом и сыто отрыгивал. Алена убрала со стола пустые бутылки из-под шнапса и грязную посуду. Шнитке, прислонясь спиной к печке и забросив одну ногу в яловом сапоге на лавку, пытался расстегнуть пуговицы своего кителя.

— Фрау Алена, — заплетающимся языком говорил он, — вы не справедливы ко мне и могли бы быть ласковее со мною.

— Господин капитан, вам лучше лечь…

— О, йа-йа! — Шнитке вскочил и, обняв Алену, стал тащить ее к кровати.

Алена пыталась вырваться, но это никак не получалось. «Клаус, Клаус!» — закричала она. В горницу вбежал Клаус и, оттащив капитана от Алены, влепил ему такую оплеуху в глаз, что Отто Шнитке пролетел через всю горницу и затих где-то под лавкой.

Утром капитан Шнитке извинился перед Аленой и сказал Клаусу: « Клаус, ты хоть и свинья, но ты настоящий солдат». И, строго посмотрев на него, приложил медный пятак к синяку под глазом…

Зима сорок первого года началась рано, и к середине октября намело снегу как в январе.

Клаус вез на санках большую вязанку дров из соседнего леска. Алена шла сзади и придерживала их, не доверяя непрочной веревке.

— Алена, у вас в России всегда так много снега? — спросил Клаус.

— Да, зимы у нас снежные и морозные.

Клаус остановился и стал дышать на руки, которые у него уже покраснели от мороза.

— Мы с Эммой очень любили зиму. Она у нас, конечно, теплее, и снегу меньше, но на лыжах мы катались и на санках тоже… Теперь этого уже не будет, я чувствую…

— Ну что ты, Клаус, еще покатаетесь, вон тебе кукушка сколько накуковала! — ответила Алена. — Ну, побежали скорее, а то замерзнем.

Клаус зябко поежился и поплотнее запахнул зимний офицерский полушубок. Он иногда надевал полушубок капитана, когда тот спал.

Подходя к деревне им встретились двое его знакомых солдат — Курт и Йоган. Они со смехом поприветствовали Клауса: «О, Клаус, тебя повысили из рядовых сразу в капитаны!». Клаус улыбаясь, раскрасневшись на морозе тащил свои сани.

Деревня Акимовка утопала в снежном объятии, став сразу чище и светлее. Белый цвет царил вокруг. И лишь рябины, растущие возле многих изб, роняли свои алые ягоды, и на снегу они казались маленькими капельками крови.

— Дядя Клаус, ты обещал нам построить горку, — ныл Ванька, — уже и снегу намело много, а у Саньки во дворе тоже есть горка, но мы с Вовкой к нему не ходим, он нас все время обижает.

— Ну хорошо, хорошо, Ваня, будет тебе горка…

…… Пробираться по глубокому снегу было нелегко и Николай Ерохин поправил свою снайперскую винтовку, надев ее поудобнее. Их партизанский отряд остановился в этом лесу совсем недавно. А начальство из Центра уже требовало начать работу. «Слишком вольготно чувствуют себя здесь немцы», — говорил ему вчера вечером Тимофеич — командир их отряда. — «Надо дать им понять, что Москва еще наша, а война не закончена. Выйдешь к деревне, займешь позицию, ну и стрельнешь пару офицерчиков — и то добре! Давай, кукушка, работай!»

С трудом забравшись наконец на лохматую ель, стал устраиваться так, чтобы можно было находиться на этом дереве достаточно много времени, при этом не особенно уставая. Белый маскхалат удачно скрывал его, и Николай был похож на большой снежный сугроб. Деревня была как на ладони…

Клаус умело работал лопатой, и вскоре горка из снега была готова. Как обычно набросив на себя теплый полушубок с офицерскими, он пошел за водой, чтобы полить горку. А возле горки уже собралась детвора.

Николаю через оптический прицел было видно все достаточно прилично, но ничего интересного он не находил. «Попряталась офицерня, небось шнапс пьет» — говорил он вслух. В пределах видимости его оптики было пусто. Попались, было, в прицел два ледащих немчика, пытающихся завести мотоцикл, а боле никого.

Собрался было Николай хлопнуть этих двоих, хоть они и были рядовыми, но поведя прицел правее, увидел вдруг группу ребятишек, а возле — о, удача! — офицерик. «Ага, по-моему, капитан! Руками размахивает, наверное, что-то требует от ребят» — говорил вслух Николай.

Он остановил перекресток своего прицела у сердца «офицерика» и плавно нажал на курок.

…Клаус Райнер почувствовал сильный удар в грудь и удивленно посмотрел на капли крови, капавшие с его полушубка на снег. «Совсем как рябина…» — успел подумать он.

… Мальчишки плакали навзрыд, окружив мертвого Клауса Райнера, и горче всех плакал Ванька, припав к еще теплому телу своего доброго друга…

18.05.2012 г.

Дмитрий Савельев (Беляков)