Игры для людей брачного возраста

Перед поворотом на Старгород позвонил шеф.

— Домой едешь? — начал он.

Я чуть не поперхнулся от такой проницательности — до конца рабочего дня три часа. Хотя вопрос о нормированном графике при моей профессии — вещь сложная. Если работаешь сутками, без выходных, то всегда пожалуйста, а если смылся пораньше — сразу «почему», да «зачем».

— Кто настучал? — спросил я, съезжая с автотрассы.

Гнев шефа не про меня. Я особенный, я лучший.

— Олег, ну ты даешь! Сегодня у тебя годовщина, юбилей. Святое дело — с работы пораньше смыться.

Та-а-а-к… День рождения у меня в декабре, сейчас осень. Какую дату я пропустил?

— Хотя юбилей, это про людей, — шеф хмыкнул. — В общем, десять лет со дня бракосочетания. С праздником тебя!

— Да-а? — удивился я, поправляя трубку. — А! Да-да. Я хотел сказать: да.

— Мог не скрывать. Отпустил бы тебя, хотя с приездом Цукеркрюгера мы тут зашиваемся. Хочет видеть нашего главного генератора идей, форм и чего-то там еще. Я по-немецки плохо понимаю, французский в школе учил. Но это можно завтра, с Цукершнайдером-то. Звоню, чтобы сказать, не особенно там сегодня! Чтоб завтра в лучшей форме, значит. Подарок купил жене? Про цветочек не забудь. Она у тебя белые розы любит, помнишь хоть?

— Да, да, — промямлил я.

— Помнится, когда вы с Анечкой были у меня на юбилее, понравилось ей, как фирма организует для сотрудников игры-праздники.

— Павел Васильевич, не надо фирму. Я сам.

— Молодец, генератор форм, идей и чего-то там еще. Анечка у тебя — женщина с идеей. Это мы услугами фирм пользуемся, ням-ням.

Мне показалось, или он причмокнул?

— Главное, чтоб у вас в семье все в порядке было. Мне-то насрать. Это Цукермунгер беспокоится. У них так принято. Новый проект, чтобы все хоккей, и в личной жизни сотрудников тоже. Пожалуйте, значит, завтра с Анечкой на деловой обед. Постарайся уж сегодня. Не ударь в грязь лицом. Чую, не все у вас ладится.

— Павел Васильевич, все хоккей, — сказал я, стараясь подавить тошноту.

— Да-да… Да? — шеф отвлекся. — Будем надеяться, Олег. Слухи про вас нехорошие. То есть, поздравляю! Всего вам!

Слухи? Знал бы ты, Пал Василич, какие про тебя слухи ходят. Говорят, бьете вы свою молодую жену. Ревнуете и бьете нещадно.

Проехав мимо пункта охраны, я свернул к поселковому магазину за цветами и конфетами. Припарковал машину на стоянке. Похлопал по карманам: бумажник на месте.

Может, и тебе, шеф, букетик прикупить. На всякий случай. Как бы тебя удар во время приезда Цукергроттера не хватил. Помнится, любит он в теннис играть. Придется вам, Павел Васильевич, в белых тапочках по корту скакать. Выглядите вы бодрячком. На Шона Коннери похожи, говорит Анька. Даже ревную иногда. Но чую, не нравится вам в коротких шортах кульбиты выписывать.

От этой мысли полегчало.

***

Перед нашим домом стояла Анькина машина. Вот это номер! Она же на работе должна быть. Дедуля за забором соседнего коттеджа помахал мне.

— Барышни час назад приехали, — наябедничал он.

Барышни?

В холле пахло, воняло, разило, духами — не Анькиными. На дубовой стойке новенькая кожаная куртка. Красные туфли на шпильке с бухгалтерской точностью выставлены у двери. Ага, Оксана. Шпильку в двенадцать сантиметров среди наших знакомых носит только она, блондинка из «СТВ-банка». Терпеть ее не могу.

Поймал в зеркале свое отражение с букетом. Розы, но не белые, как любит Анька — их в супермаркете не было, — а пошло-красные. Какие были, блин, тем более что жене все равно. Подружку позвала. Отлично!

Воткнул розы в китайскую вазу на тумбе. Соблазнительная мысль наклюнулась в голове: поздороваться и укрыться в мансарде.

— Олег, это ты? Иди к нам! Нужен твой совет, — раздался Анькин голос.

— Есть хочу, — буркнул я, но меня держали цепко.

— Бери на кухне и спускайся.

На плите и, правда, нашел котлеты и макароны. Котлеты магазинные, а макароны я терпеть не могу. Положил в тарелку. По пути заглянул к детям. В комнате сына недоклеенная модель линкора «Евстафий». Обычно он убирает детали в коробку, но сейчас бизань-мачта и веревочные снасти брошены. У дочери юбки и платья разбросаны по стульям, пахнет духами — приторно сладкий клубничный запах.

Мне не нравится, не люблю кутерьмы.

— Где Владик и Ксюшка? — спросил я, сев в кресло.

Прямо на столешнице — обычно Анька так не разрешает — бутылка коньяка и конфеты. В вазе качается белая роза. Не нравится мне это, особенно цветок. Роза. Белая! Откуда? Бутылка, правда, неоткрытая.

— Оксана принесла три пригласительных в «Миллениум», — объяснила жена. — Твоя мама любезно вызвалась отвезти детей. Давно с внуками не водилась, а тут даже обещала забрать к себе на ночь. Владик и Ксюшка в восторге.

Отломил котлету и стал есть, а что еще делать. Перепираться, что ли? К тому же я умею быть милым. Особенно под раздевающим взглядом. И Анька, и Оксана смотрели, прицениваясь. Такое выражение лица я видел у теток, когда на пятом курсе универа работал в гипермаркете.

Они приходят за новой посудомоечной машиной или холодильником, при этом ведут себя так, словно выбирают автомобиль. Молодой человек, а как он встанет в углу, а есть ли система «нофрост», а как защититься от накипи? Почему здесь такая неудобная панель, а цвет — гаже не бывает.

Молодой человек, что вы делаете?! Хам! Рад стараться, мадам.

— Ну? — мне надоел медицинский осмотр. — Зачем я вам сдался?

— Совет нужен, — начала Анька. — Оксана хочет завести ребенка. Тридцать семь лет — критично. Биологические часы бьют.

Я поперхнулся — ничего себе поворот — и осторожно произнес:

— И?

Оксана набрала воздуха и бросилась в атаку:

— Я готова воспитывать ребенка одна, родители сказали: поможем. Главное, роди внука.

— Зачем одна, что твой… этот… как его… стоматолог? — я поморщился. Много перца в котлете. Значит мясо гуано, если оно вообще там есть.

— Он сказал, что не для того развелся, чтобы жениться. И вообще, у него на шее двое спиногрызов и бывшая жена.

— Спиногрызы на шее, это серьезно. Бедный мужик, — на зубах что-то хрустнуло, то ли хрящик, то ли кость.

Я потрогал языком зуб и сказал:

— Плохо, что стоматолог отвалился. А остальные? Не скромничай. Пока шла сюда, пару сердец шпильками пригвоздила.

— Не язви, — вздохнув, она продолжила. — Я ходила на свидания, как на работу, больше месяца. Никто слушать не хочет.

— Почему?

— Это я сейчас говорю, что никаких претензий, а потом подам заявление на генетическую экспертизу и взыщу алименты по суду.

— Правда, так сделаешь?

— Да нет же! Вот дурак! И ты туда же. Зачем мне чьи-то копейки, я сама хорошо зарабатываю. Мне нужно только одно, сам знаешь что.

— Тогда поменьше болтай, быстрее получишь.

— Я и не болтаю. Только все помешаны на безопасном сексе. СПИД, гепатит, внебрачные дети. Дураков нет.

— Не смеши, — я поставил тарелку на стол, мне стало действительно интересно. — По-старинке пробовала? В баре нализаться вдрызг, а на утро очнуться в чужой постели. К тому же даже не в чужой, у тебя своя имеется. Хоть какой-нибудь мужик: зеленый студент, охранник из того же бара. Ты еще вполне ничего. Даже не скажешь, что тебе сороковник.

Взглянув на Аньку, я опасливо добавил:

— Хотя не в моем вкусе.

— Спасибо, но мне, вообще-то, тридцать семь, — уточнила Оксана.

Я молчал, и, вздохнув, она продолжила.

— В общем, лодочки не помогают. А время идет. Забеременею сейчас, рожу в тридцать восемь. Посчитай: ребенок окончит институт, мне будет шестьдесят!

— О, ужас! — завопил я.

— И потом, что значит нализаться вдрызг, — вступила жена. — Нормальная женщина на пьяную голову ребенка заводить не будет. От кого попало, кстати, тоже. Нужен кандидат в отцы.

— Да, — подтвердила Оксана.

Вот зачем меня позвали — найти им кандидата. Мысленно перебрал знакомых. Антон недавно развелся, и, кстати, спиногрызами обзавестись не успел. Гоша всегда готов и о таких вещах, как СПИД, гепатит и внебрачные дети, не задумывается.

— Не знаю, дамы, чем вам помочь. Ни одной подходящей кандидатуры, — сказал я; оно мне надо, подставлять ребят.

— Ты нас не понял, Олег. Мы нашли кандидатуру, — продолжала моя жена.

— Кто же это?

— Отцом Оксаниного ребенка станешь ты.

Вот тут я сел обратно на новый кожаный диван.

***

— Девки, вы в своем уме? А-а-а, вы прикалываетесь. После рабочего дня уже принять успели, а это вторая бутылка, — я кивнул на коньяк.

— Сам подумай, ты лучший кандидат, — убеждала жена.

— Какой из меня кандидат! — я испугался.

— Как же! — Оксана села рядом, и я погрузился в экзотический запах ее духов.

Магнолия так пахнет в середине лета. Агрессивная женственность, кажется, так позиционируют аромат креативщики.

— У тебя отменное здоровье. Ни разу не помню, чтобы ты болел, — она гипнотизировала меня.

— На теле ни грамма жира. Спортом занимаешься. Умный. Твои дети отлично учатся, общительные, со способностями. Тебя даже в однообразии не упрекнешь: мальчик и девочка.

Взор ее затуманился, стал русалочьим, и я поспешил отодвинуться. Вовремя!

— Между прочим, я тоже в этом участвовала, — встряла Анька.

— Да, Анечка, конечно, — Оксана опомнилась. — Ничего личного. Пытаюсь доказать верность нашей мысли. Все будет, как договорились. Но он красивый, Анька. Правда, твой муж красивый. Похож на киноактера из «Быстрой реки». Такое же невозможное сочетание взаимоисключающих качеств: хамства и надежности.

Жена окинула меня критическим взглядом.

— Пожалуй, что-то есть.

Я красивый? Это уж слишком. Встал и, прихватив тарелку, направился к выходу.

— Стой! — Аня обогнала меня и встала в дверях.

Оксана заняла позицию рядом. Обе выглядели внушительно, я мог пройти только, если бы применил физическую силу.

Вернулся и сел на диван, что еще делать-то.

— Олег, будь человеком. Я не говорю, будь мужиком. Вот именно, будь человеком. Не жадничай. У тебя миллион этих маленьких клеток. К тебе никаких претензий. Ребенок мой, и ничей больше. Что мне на колени перед тобой упасть? Прошу потому, что никак по-другому. Ведь умру, и после меня ничего не останется. Ты же никогда не был ханжой, как эти козлы, которые спят направо и налево, а сами полны предрассудков. Хочу ребенка, — Оксанины глаза засияли.

— Вы серьезно, что ли?

Я пытался на их лицах найти подтверждение того, что это шутка. С ужасом вдруг понял, живым меня не выпустят.

— Анечка, ты же умница, — взмолился я. — Ею инстинкт управляет. Но ты! Как ты до такого могла додуматься? Конечно, я жук еще тот. Но это слишком даже для меня.

Анькины глаза выражали спокойствие.

— Неужели, ты не ревнуешь? — прибегнул я к последнему козырю.

Молчание. Вот так, Терентьев, десять лет семейной жизни, а тут такие повороты.

— Согласен, — вырвалось у меня; сам не понял, как язык ляпнул.

— Согласен? — переглянулись они.

— Согласен, согласен. Чего уставились? Только давайте быстрее, пока не передумал.

***

— Мдааа… — протянула Анька.

Она села на диван. В ее глазах я уловил превосходство, и что-то еще. Это «что-то» сулило большие проблемы.

— Терентьев, рано ты согласился, — сказала она. — Полагалось предложить искусственное оплодотворение. Оксана сказала, что ты не согласишься. Моя ставка была, что до него разговор не дойдет. Я реально смотрю на вещи.

Она постучала по часам.

— Ты продержался ровно пять минут. Все вы, мужики, одинаковые, — в глазах искрилась насмешка.

Я вдруг очнулся. Роза в вазе — кстати, белых в Старгородском магазине не было, — неоткрытая бутылка коньяка, коробка конфет. Что-то намечалось, а я помешал?

«Анечка у тебя женщина с идеей».

Хорошо, «женщина с идеей», я тебе сейчас устрою. Посмотрим, кто из нас добыча.

— Стыдно тебе, Аня, должно быть, — начал я. — Десять лет живешь со мной, а твоя подруга знает меня лучше, чем ты. Оксана права. На глупости с искусственным не соглашусь. Для Терентьевых это — не вариант.

Оксана все еще стояла у двери.

— Чего застряла там? — похлопал по дивану. — Прошу. Дело в первую очередь тебя касается.

Деревянной походкой, забывая покачивать бедрами, она подошла и села. А я еще гадал, намеренно они крутят филеей, или это от того, что центр тяжести у них смещен.

— Солнце мое, — сказал я. — Если я и представляю себя донором, то только донором крови. Все будет происходить естественным образом.

Она перевела взгляд с Аньки на меня, не зная, как себя вести. Молодец, не знаешь обстановки — молчи.

— Ты же сама говорила, что я лучшая кандидатура. Надежный хам, красавец, талант, почти что гений.

Анька скептически посмотрела на меня и хмыкнула.

— Так вот, солнце мое, — продолжал я. — В отличие от малохольного стоматолога возьму на себя обязательства о ребенке. Буду помогать материально и морально. Мальчик, девочка — мне без разницы. Дашь мою фамилию. Ребенок будет иметь право на наследство. Имущества, правда, немного — дом, машина. Но я в расцвете сил, у меня новый проект. Сам Джим Цекернеггер хочет завтра со мной отобедать. Так что я еще дел наворочу, — я надул трицепс.

— Кстати, ты тоже приглашена, — бросил Аньке. — Зарубежный гость хочет пооблизываться на русских женщин с идеей.

— Терентьев, пошутили, и хватит! — не выдержала Анька.

— Ты всегда была скупа, Аня. Это общий женский недостаток. Не волнуйся, наследства хватит на всех. Ну что, Оксана, разве я не подхожу?

— Допустим, подходишь, — она опасливо посмотрела на Аньку. — Но ты занят.

— Ерунда. Видишь ли, я не против еще одного ребенка, а жена не соглашается. Конфликт интересов. Может быть, у нас с тобой получится?

Сжал Оксанино запястье, чтобы нащупать пульс. Увидел, как глаза меняют фокус. Как у нас кардиограмма, Оксана? Предательский сбой.

Анька, раздувая ноздри, вскочила.

— Мне это не нравится!

— Постой-ка, — усадил ее обратно. — Сама затеяла это.

— Терентьев, это уже не шутка, — Аня попыталась выдернуть ладонь из моей руки.

— Вот именно. Дошло, наконец-то? — сказал я.

Теперь дернулась Оксана. Вовремя предотвратил побег.

— Хочешь, чтобы я присутствовала? — съязвила Анна.

— Не требуется, я не сторонник всяких новшеств. Люблю традииционность. Только видишь ли, Оксана немного не в моем вкусе. Не люблю блондинок. И потом, я привык к ней за столько лет. Впрочем, как и к тебе.

Оксана покраснела. Анька задохнулась от злости.

— Можно ее как-нибудь преобразить? — продолжал я. — Помоги подруге! Друг ты, или не друг?

Мы мерились с Анькой взглядами. Она вдруг успокоилась. Закинула ногу на ногу и критически осмотрела Оксану.

— Даже не знаю, чем помочь. Блондинка и есть блондинка.

— Туфли, — подсказал я. — Мне хватит туфлей. Экстремальные, красного цвета. У меня от них мороз по коже. Почему ты такие не носишь?

— Мне и на игровой площадке приходится вместе с детьми прыгать, и в догонялки играть. А в перерывах между школой искусств и хоккейной секцией носиться по магазинам, чтобы закупить паршивые котлеты и макароны, которые ты не любишь. Шпильки мне не подходят.

— Ничего, — она обратилась к Оксане. — Тебе скоро шпильки тоже не понадобятся. Познаешь все прелести воспитания спиногрызов.

Аня встала.

— С туфлями сами как-нибудь разберетесь. У меня вопрос, где вы собираетесь детей заводить?

— Здесь, конечно, — отозвался я. — Не наверху же. Зачем осквернять священное брачное ложе. А на этом диване мы с тобой ни разу не пробовали.

Она все-таки не выдержала. Задыхаясь от гнева, выкрикнула:

— Ах, осквернять?! Ну, ты и гад! Интересно, за сколько минут ты сдался ей в прошлый раз? Тоже за пять? Муж и подруга — чудный расклад.

Она выскочила, хлопнув дверью. Поднялась по лестнице. Возле столовой шаги затихли. Инспектирует бар? Ищет сигареты? звонит маме? Не об этом, Терентьев, думаешь. Как выкручиваться будешь, вот в чем вопрос.

***

Пальцы Оксаны, унизанные кольцами, дрожали от напряжения.

— Что это было? — спросил я.

Она молчала.

— Говори. Она знает? Ты ей рассказала?

— Успокойся. Ничего никому не говорила. Я же не дура.

Оксане можно верить, не смотря на экстремальные шпильки характер у нее прямолинейный.

— Значит, только подозревает, — я почувствовал облегчение. — Это не доказательство. Плохо, если давно подозревает.

— Давно, наверное. Видишь, как прижало.

Напряжение покидало ее. Она вздохнула и откинулась на спинку дивана, положив руки на колени. Колени, кстати, ничего, ням-ням.

— На кой черт такую интригу заворачивать? — сказала Оксана. — Вы, Терентьевы, больные на голову. Один на одну половину, другой — на вторую. Спросила бы напрямую. Расцарапала бы лицо. Выяснили бы все и помирились. Делов-то. Так нет же! Чувствую себя идиоткой, вывернутой наизнанку.

— Тебя, значит, тоже надули? — усмехнулся я.

— Куда мне с моими бухгалтерскими мозгами? Плохо мне сегодня до ужаса. Стоматолог нашел себе соплюху какую-то. Хотела, поплакаться. Коньяк купила. Думала, подруга здесь. Нет у меня подруги. Очень жестоко так делать.

Пока Оксана стенала, я думал, теперь понятно, откуда коньяк. Осталось выяснить, откуда роза.

— А знаешь, почему он меня бросил, Олег. Предложила завести ребенка.

Я первый раз за вечер глянул на нее с сочувствием.

— Ничего. Образуется.

— Угу, своих проблем хватает, а я должна издевательства терпеть. Из-за одного раза когда-то в прошлом. И ведь, знаешь, что сказала? Типа все мужики одинаковые, не один стоматолог такой. Давай, говорит, на Тереньтеве проверим. Розыгрыш устроим. Согласилась, дура, а разыграли меня.

— Спасибо, что не сдала, — сказал я.

— Вызови, такси. Я сегодня без машины, — зло произнесла Оксана.

Уже в коридоре, помогая ей надеть куртку, на секунду задержался в поле ее аромата.

— Ты, правда, хочешь ребенка? — спросил ее.

Мы встретились в отраженной реальности взглядом. Оксана преодолела отпущенную ей природой меру ехидства.

— Тебе еще ночь пережить надо, папаша.

— Что это? — спросила она, опустив взгляд на букет кровавых роз в китайской вазе.

— Юбилей. Десять лет совместной жизни, — сказал я.

— Это она тебе подарок приготовила, — приступ смеха скрутил ее.

— Все, иди! — толкнул ее вперед.

— Не заиграйтесь! — кинула она на прощание, и красные лодочки устремились за дверь.

Часть моей души, пусть микроскопическая, осталась под дверью, вслушиваясь в октябрьскую темноту, где по кирпичной дорожке стучали каблуки. Ворота. Я нажал на кнопку, выпуская даму на улицы осени. Пусть хоть в этом я буду учтивым.

Вторая часть души устремилась наверх. У входа в столовую я задержался. Анна, Аня, Анечка… Зачем ты это затеяла? Проигрывать для меня — не вариант.

***

Аня лежала на диване, накрывшись пледом. Рядом на подставке мигал зеленым глазом телефакс. Да, у нас до сих пор есть домашний телефон, и мы используем автоответчик. Интересно, интересно. Кому это она звонила? Мамочке, наверное. Жаловалась на мужа, скотину. Что ж, это лучше, чем коньяк или сигареты. А я выпью, чаю. Пора заканчивать праздничный ужин.

Пощелкал газовой плитой, поставил полный чайник — ноль внимания. Ладно, не гордый, подкачу первым.

— Итак, подруга жены ушла, остались два действующих лица, — сказал я. — Муж и жена. По законам драмы конфликт достигает наивысшей степени напряжения, история приближается к развязке.

Молчит.

— Как закончим третье действие? Может, комедия? — предложил я.

— Обхохочешься, вот какая комедия, — голос хриплый, как после долгого плача.

Уже хорошо, что ответила. Открыл дверцу шкафа и стал заглядывать в разноцветные коробки.

— Не трагедия же. Аня, ты никогда не знала, что такое трагедия. У тебя свой дом и сад, две машины, дети здоровы, работа не пыльная. Чего тебе надо-то?

— Ну-ну, — отозвалась она. — Терентьев, занимайся словоблудием. В этом ты мастер.

— А в чем твоя трагедия? Шпильки не можешь носить, как Оксана, — продолжал я. — Так и футболки дешевле ста долларов не выбираешь. Твоя джинсы стоят как зарплата Старгородского дворника.

— Не о том речь.

— Трагедия у нее. Я тебе скажу, что такое трагедия. Жизнь русского мужика — трагедия. Вместо того чтобы строить самолеты, корабли и луноходы, он вынужден в магазине прогибаться. Да, мадам, как скажете мадам. А если не в магазине, так к преподобному Цукермуну на поклон ходить. Хоккей изображать, пока он на твою жену облизывается. Или в сорок девять в белых тапках по корту скакать.

— Давай, ритор, сбивай меня с толку. Луноходы? Про гравитацию загни, не забудь.

— Где у нас конфеты? — рявкнул я.

Она вздрогнула, но тут же отбросила плед и села:

— Тебе еще и сладенькое подавай?

На лице черные разводы от туши. Сердце вдруг сжалось от жалости. Только нельзя идти на поводу у совести. Ничего особенного не произошло. Веришь сам, поверят и другие.

— Вообще-то, я тебе хотел приготовить, — сказал я.

— Заботливый. Это хорошо. Как раз настало время позаботиться о себе, например.

— Почему?

— Потому что не комедия, не трагедия и даже не мелодрама. Начинается настоящая жизнь.

— Пафосно, — я сел на табурет; а вот, кстати, и конфеты, в вазочке прямо на столе.

Развернул бумажку и подбодрил:

— Слушаю, продолжай. Наверное, хочешь рассказать, как плакалась маме. А мамочка сказала, брось эту сволочь. Возьми детей, приезжай ко мне. Будем жить впятером в двухкомнатной квартире. Шумно и весело.

— Нет, Терентьев. Никуда я отсюда не уеду. Ты уйдешь.

— Дом построил я. Это моя цель, моя основа, фундамент. Меня отсюда только вперед ногами. Так что съешь конфетку, и успокойся, — я протянул ей трюфель.

Она прищурила глаза.

— Вперед ногами? Могу поспособствовать. Хочешь знать, кому я звонила?

Зеленый глаз на телефонном аппарате мигал. Значит, на флэшке запись разговора.

Посмотрел в ее злые глаза и сказал:

— Ну? Говори, чего тянешь-то?

— Сам не догадываешься? — красивый мягкий рот кривится в усмешке.

— Нет.

— Терентьев, вали отсюда. Забирай вещички, машину и катись. А не то потеряешь любимую работу. Пойдешь в супермаркет кланяться: да, мадам, что вам угодно, мадам… Жить ты здесь по-любому не будешь. Разойдемся по-хорошему.

Она нажала кнопку воспроизведения, из телефонного динамика сквозь гудки прорвался голос шефа:

— Слушаю.

— Я хочу поговорить о моем муже и вашей жене, — ответил ему Анькин голос.

— Аня? — удивился шеф.

Она нажала на паузу, и выразительно посмотрела на меня. Счетчик показывал тридцать две секунды до окончания записи. Думаете, это слишком мало, чтобы испортить человеку жизнь? О, нет! Я знаю цену словам.

— Теперь я, пожалуй, съем конфетку, — она выхватила трюфель из моих рук.

— Твоя подруга ошиблась, — произнес я.

— Неужели? — подбородок высоко вверх.

— Она сказала, что ты больная на полголовы. На самом деле, хуже. Идиотка! Понимаешь, что наделала? Подставила человека, который никакого отношения к нам не имеет. Да он изуродует ее. Возможно, сейчас, пока ты здесь в тепле и уюте.

— Не имеет к нам отношения? Тогда чего ты разволновался? Разберутся. Если что есть, так тебе первому прилетит.

— Не верю. Не верю, что ты так можешь.

Попытался выхватить телефон, но она придвинула его к себе.

— Очень хочется послушать запись? Прямо-таки сгораешь от нетерпения. Попросить — стыдно. А ведь можно вывернуться, если знать, о чем я говорила с твоим шефом. Но придется тебе действовать вслепую, генератор идей, форм и чего-то там еще.

Она потянула руку к телефону, демонстративно выбирая между кнопкой воспроизведения и удаления.

Свист резанул слух. Чайник, закипая, выбросил пар. Анна вздрогнула и обернулась. Я навалился на телефон, откинул крышку и выщелкнул карту памяти с заветной записью.

— Отдай, — прошипела Анька, пытаясь разжать мою руку.

— Хочу узнать, насколько дикая у тебя фантазия, — я толкнул ее и вышел из столовой.

Она бросилась за мной по лестнице.

— Глупости это, Олег. Куда ты?

— Хотела, чтобы я ушел. Сваливаю. Поеду к кому-нибудь. По дороге послушаю запись.

— К Оксане, да?

— Тебе какая разница.

Влез в туфли и схватил пальто со стойки. Флеш-карта выпала на пол. Анькины глаза победно блеснули. Она нашла и спрятала в кулаке.

— Давай сюда! — грубо сдавил ее руку.

Она вскрикнула:

— Мне больно!

— Дай сюда, — прорычал я.

Палец за пальцем разжал кулак и забрал флешку. На полке лежал плейер сына, древний, им давно никто не пользовался. Откинул крышку и вставил карту.

— Олег, я прошу тебя, не надо, — взмолилась Анька.

Еще как надо! Белая роза не дает мне покоя.

— Пожалеешь ведь, — она ударила меня в грудь кулаком и заплакала:

Я нажал на кнопку, из болтающихся наушников послышался звук. Анька звонила матери, просила свозить детей в «Миллениум». Перемотаем.

Ага, вот оно, долгожданное:

— Я хочу поговорить о моем муже и вашей жене.

— Аня? — шеф удивлен.

— О моем муже, и твоей жене, — поправляется она.

Пауза.

— Не пора ли нам с ними развестись, Паша?

— Паша? — мой голос звучит хрипло.

В Анькиных глазах плещется страх.

«Не пора ли нам с ними развестись, не пора ли нам с ними развестись, — тараторит плеер.

Букет багровых роз, воткнутый в китайскую вазу, бормочет вместе с ним.

Паша! Он же так похож на Шона Коннери. Но ведь он старше тебя почти на пятнадцать лет.

Темная волна накрывает разум.

— Сука! — сжав кулаки, делаю шаг вперед.

Ее лицо бледнее мела, но она находит силы произнести:

— С юбилеем тебя, милый.

Ваза падает на пол, брызжут осколки. Вслед за цветами разлетается мелочь, пуговицы, магнитный ключ от офиса, которые лежали на дне.

Я вдруг понимаю, что дверь открыта. На пороге стоят Владик и Ксюшка.

— Мама? Папа? Что вы делаете? — сын растерянно смотрит на нас.

— Мы вам подарок купили, — дочь держит упаковку с мороженым.

Мне хочется, чтобы в их глазах не было страха. Я не знаю, что делать.