Гуси! Гуси! Га-га-га!

ВВЕДЕНИЕ

Санкт-Петербург — город фантастический, явившийся миру будто по мановению волшебной палочки. Город, который своим рождением обязан воле единственного человека. Обычные города рождаются и развиваются естественно. Петербург же — необычный во всем город.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Город — вызов, город — символ,

Город — власти идеал.

Всей Руси, сермяжной, сивой,

Город противостоял.

Не в бору сосновом светлом,

Солнцем ласковым палим,

На болоте хладном, вредном

Рос суровый исполин.

Омывали наводненья

Стены каменных громад.

Рос как рок, как наважденье,

Строгий, стройный стольный град.

Здесь с промышленной Европой

Породнился дерзкий Петр,

Здесь глухой декабрьский ропот

Перерос в октябрьский шторм.

И сжимаемый осадой,

Обреченный умереть,

Нареченный Ленинградом

Победил самую смерть.

ПАЛЕЦ

Известно, что на Невском проспекте можно встретить кого угодно, даже, извините за выражение, нос. Да что там нос! Один товарищ, то есть господин, уверял меня, что видел на Невском важно фланирующий рот. А после этого через несколько дней пошли слухи, что на Невском гуляет ухо. Не успели стихнуть слухи про ухи, как всех санктпетербуржцев наповал сразила весть о гуляющем пальце. Ладно там нос, ухо, глаз! Но чтобы по главной столичной артерии свободно прогуливался палец, это, как говорят тевтонцы «дас ист фантастиш». Вскоре выяснилось, что это не просто палец, а указательный палец, так сказать, перст указующий. На верхах сразу задумались: не случайно всё это, тут уж непременно есть нечто такое этакое. Послали городового выяснить, а куда тот перст указует. Ждать — пождать, нет городового. Послали тогда полицмейстера. И тот как в воду канул. Делать нечего!» перекрестилось городское начальство, хотя с сопливого детства было воспитано в атеистической вере, и с опаской вышло на Невский. Глянули на перст указующий — ах! Вы ежики колючие! Ажно в собственные шляпы сели! Перст-то на Москву указует! «Вот и мы сподобились!» — стали радоваться сановитые и не очень чиновники, друг друга по плечам похлопывать и поздравлять.

А супружницы ихние времени не теряют даром: саквояжи пакуют, картосхемы первопрестольной изучают на предмет, где квартиры посолидней можно снять, чтобы из окон непременно Кремль был видет, где их благоверные будут дела государственной важности решать. Вот такой он фантастический город Санкт-Петербург! Интересно, а что будет с Рассей-матушкой, если по Невскому будет гулять какая-нибудь часть интимная женского — а то и тьфу! тьфу! мужского тела?

С КЕМ ПОВЕДЕШЬСЯ

Это нынче так. Как только вечер наступит, так весь народ и уткнется в телевизоры да компьютеры. Поэтому и гениев не видать, если не считать за таковых Филиппа Киркорова и Ксению Собчак. А вот раньше не то! Выйдешь на Невский — ба! Стоит Крылов Иван Андреевич, рядом Жуковский, Языков, Греч с Полевым — чтоб им пусто было! — композитор Глинка, живописец Брюллов, а над всеми ими солнце русской поэзии светит — Пушкин Александр Сергеевич.

Стоят и умные разговоры ведут: про литературу, про Гегеля, международные дела обсуждают. И всё это умно, толково, неспеша. А куда им спешить-то? Дома ни телевизора с нескончаемой « Кармелитой», ни компьютера, одного удовольствие локтями пыль с рабочего стола вытирать да горничную Малушу за выпуклое место ущипнуть. Стоят, стало быть, гении «золотого века» и умные разговоры ведут, а вокруг них вьюном так и вьется прыщеватый жилистый молодой человек. И всё чего-то трется и трется, как кот возле ног. И фукали на него и тростями замахивались, а он всё одно не отстает. Не выдержали в конце концов гениальные предки и вопрошают:

— Да что же сие значит? Чего ты прилип к нам? Кто ты есть? Ты есть пыль. Ты махонький, ничтожный человечишка. И нам ты ни какая ни компания!

А молодой человек, что заметили его, что обратили на него внимание, что с такой пространной речью обратились к нему, расцвел самодовольно улыбкою. И столько в этой улыбке сиропу, что, наверно бы, на бочку варенья хватило.

— Разрешите представиться! Хлестаков!

Низко поклонился молодой человек и каблуками эдак прищелкнул. Я, естественно, вам не пара-с! далеко-с не пара! Но трясь возле гениев, и сам немало приобретаешь. Достигаешь этакого возвышенного полета мысли. А самое главное — можешь и в знаменитости пробиться. Уж заверяю вас, премилостивые господа, как вас будут помнить до скончания веку на Руси, так и Хлестакова-с не забудут!

— Однако, шельмец ты, братец! — молвили гении. — А хотя… шаркайся рядом. Нам не жалко! Вон Булгаков-то все наши разговоры записывает и в Третье отделение относит, и то не гоним. Хотя руки, конечно, ему не подадим.

И вот же каким прозорливым оказался молодой прощелыга! Недаром говорится: «С кем поведешься, от того и наберешься!»

ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОЕ ВЫРАЖЕНИЕ

Приехал кум и хвалится, какие он бабе и дочкам подарки дорогие из Санкт-Петербурга привез да еще и мошну тугую набил. А всё по той причине, что ныне в новоявленной столице овес дюже дорог. Загорелось и Фоме: такой барыш просто грех было бы выпустить. Загрузил он подводу мешками и уже было собрался ехать, да только кум ему говорит:

— Ты пару-то мешков скидывай!

— Почто? — вопросил Фома.

— А про то, кум ты мой разлюбезный, что надобно тебе еще и камней взять.

— Да на кой они мне, камни-то? — удивился Фома.

— А на той, что повелел анпиратор никого не пускать в город без камней. Город-то строится, а стройматерьялу не хватает.

Оно, конечно, в убыток себе, да делать нечего. Фома забросил несколько камней на подводу, кнут в руки — и ннно! Сивка-бурка! Вещая каурка!

Чем ближе Фома к Санкт-Петербургу подъезжает, тем больше ему попадается карет, экипажей, шарабанов, телег, подвод и просто пехом бредущих пешеходов. И на душе у него всё веселей и веселей становится. Фома уже представляет, какие он подарки бабе и дочкам привезет и какая у него мошна тугая будет. Поет Фома, руками машет, даже шкалик не поскупился пригубил. И вот полосатый шлагбаум ему дорогу преграждает. Подходит к нему солдат с ружьем.

— Что, рыло твое немытое, — спрашивает, — везешь?

— Да вот овес, служивый.

— Овес — это хорошо! Овес ноне у нас дорог.

И такие слова Фоме, что мед в уши.

— А про указ анпираторский ты слыхал, что никого не велено в город без камней пускай, поелику город строится, а стройматерьялу не хватает?

— Наслыханы! Наслыханы! — похохатывает Фома.

— А коль наслыхан — покажь! — приказывает солдат.

— С нашим превеликим удовольствием! — отвечает Фома.

Глянул он назад. Матушки вы мои! Нет камней. Все мешки перебрал. Камни, как в воду канули.

— А ну-ка поворачивай оглобли назад! — кричит солдат и штыком ему чуть не в глаз сует.

— Да как же так! — плачет Фома. — Вот тут же лежали. Я даже с запасом взял, в убыток себе два мешка скинул.

— Эх ты! — говорит ему солдат. — Мужичина ты, простофиля! Кто ж камни просто так возит? Они же ценней всякого овса и бриллиантов будут. Пока ты песни распевал, шкалик раскушивал, у тебя камни и сперли.

— А как же тогда их у вас возят? — интересуется Фома.

— Э!

Солдат поднял палец.

— Чтоб камень энтого самого не умыкнули, держат его за пазухой.

— Эвон оно как! — удивился Фома.

Плюнул он в горестях, продал овес задарма проезжим пройдохам и поворотил назад. Только с тех пор и Фома и весь прочий российский люд знают, что ежели захочешь иметь какое дело со столицей, то завсегда держи камень за пазухой.