Герой

[Название документа]

Герой

РАССКАЗ

Месяц самых коротких дней. По утрам взрослые идут на работу, мамы на санках катят малышей в садик, а ребятишки повзрослее торопятся в школу, сутулясь под рюкзаками. А на востоке даже не всходит солнце. И этот непрерывный хруст под ногами, как будто там под тобой кто-то сидит и непрерывно хрустит сухарями, набив ими полный рот. И только далекие блёстки звезд, раскиданные рукою мастера по огромному черному холсту, накинутому над всею землею. И фонари, которые уже второй год горят на их крайней сельской улице. Поэтому ходить стало веселей. И можно не бояться, что в полной темноте столкнешься с идущим тебе навстречу каким-нибудь взрослым, что возвращается после ночного дежурства на ферме. Раньше, как будто идешь по дну морскому, где вокруг тебя густая непроницаемая тьма. Хотя некоторые ходили с фонариками или подсвечивали телефонами. Видно хотя бы, что у тебя под ногами.

Теперь он шел бодро, нисколько не чувствуя тяжести рюкзака на спине. Это первые дни ощущаешь эту тяжесть, а потом привыкаешь и рюкзак как бы становится невесомым.

Вот из крайнего дома с правой стороны вышел Вовка. Как будто специально поджидал его. Согнувшись, как будто на его спине был не рюкзак, а целый мешок, мелко и быстро засеменил к нему.

— Сегодня у нас пять уроков, — вместо приветствия сказал Вовка.

Подумаешь, пять уроков. А если каждый день шесть или семь уроков, да еще на какое-нибудь внеклассное мероприятие загонят. Хотел уже сказать об этом, но не успел. С левой стороны от дома с железной крышей к ним бежала большая собака, овчарка.

Она не лаяла, не рычала, а только широкими прыжками приближалась к ним. Кто мог угадать ее намерения. Но им стало страшно. Прыгнет и вцепится в горло. Вон у нее какие клыки!

Вовка завизжал и спрятался за его спину, ухватившись двумя руками за его рюкзак. Он остановился. Поднял правую руку, левую выдвинул вперед и стал поджидать собаку. Вот она совсем рядом, сейчас сделает прыжок и сомкнет свои стальные челюсти на его шее.

Вова за его спиной уже откровенно ревет.

— Пошла вон! Я тебя не боюсь! — громко выкрикнул он, глядя прямо в желтые злобные глазки.

Собака стояла в метре от них, задрав голову, тихо рычала. Треугольники ее ушей мелко дрожали. В свете фонарей были видны ее желтые клыки.

— Уходи! — крикнул он. — Иди к себе во двор. Отстань от нас. Мы в школу идем. Мы тебе ничего не сделали.

— Мамочки! — вопил Вовка.

— Ну!

Собака опустила голову и медленно побрела к дому. Один раз оглянулась. Зашла во двор. Вовка был счастлив. Он приготовился к самому худшему. А тут такое!

— Ты храбрый! — восхищенно воскликнул он. — Настоящий герой!

—

Все мальчишки мечтают о том, кем они станут в будущем. А будущее им рисуется в самом радужном свете. Кто-то видит себя летчиком, кто-то военным, кто-то пожарным, кто-то водителем большого автомобиля. Толя мечтал стать героем. Но герой — это не профессия. А вот профессия была ему безразлична. Рабочий, инженер, моряк, начальник… Разве это главное? Ведь герой — это слава. Тебя все знают, о тебе говорят, пишут в газетах, рассказывают о тебе в книгах, приглашают в школу, где восхищенные дети слушают, не шелохнувшись, твой рассказ, трогают твои медали и ордена и фотографируются с тобой. Ты для них почти божество, небожитель, больше, чем человек, ты герой. И уже рядом стоять с тобой для них настоящее счастье. Самые маленькие даже хотят непременно потрогать тебя, чтобы убедиться, что ты живой, а не фантом. Протягивают руки к твоим наградам. Вот этот орден сам президент прикрепил к твоей груди и крепко пожал тебе руку и поблагодарил за геройское служение Отечеству. А кругом стояли фотокорреспонденты, телевизионщики.

Да! Чтобы стать героем, нужно совершить подвиг. Подвиги обычно совершают на войне. Война как будто и существует для того, чтобы совершать подвиги. Но сейчас нет войны. И взрослые, высказывая пожелания друг другу, добавляют: «И чтобы не было войны!» В мирной жизни тоже можно совершить подвиг: вытащить кого-нибудь из огня, спасти утопающего, задержать опасного бандита. Но в Толиной жизни пожаров не случалось, никто при нем не тонул, а преступников он видел только по телевизору. Это его огорчало. Но не очень. Если ты готов к подвигу, то когда-нибудь для него настанет время. Поэтому нужно быть готовым к подвигу. Нельзя, чтобы он тебя застал врасплох. Вот оно подошло время для подвига, а ты «А нельзя ли немного подождать? Я еще не готов». Нет! Такого не должно быть.

А что же главного в герое? Это храбрость. А храбрость проявляется в том, что ты не боишься смерти, тебя не пугает боль, ты готов перетерпеть ее.

В то время, как его сверстники читали о приключениях в дебрях Южной Африки, о пришельцах из космоса, о путешествиях во времени, а чаще всего ничего не читали, Толя читал о героях. Он прочитал «Как закалялась сталь» и был восхищен Павкой Корчагиным. Библиотекарша, когда он брал роман Островского, удивленно подняла брови и пробормотала: «А я была уверена, что это никто и никогда уже не будет читать».

Он прочитал «Повесть о настоящем человеке», рассказы Джека Лондона, книжки о детях-героях Великой Отечественной войны.

Да, главное для героя храбрость. Она не появляется сама собой. Вот ты боялся всего: собак, хулиганов, учителей, того, что тебя мама накажет за какую-нибудь шалость. Бац! И стал героем! Нет! Если ты трус, всего боишься, то и напугаешься тогда, когда надо будет совершить подвиг. Трус не может быть героем. Поэтому надо изжить из себя трусость. Как спортсмен тренирует свои мышцы, готовя себя к рекордам, так и ты должен тренировать себя, чтобы стать героем. И не от случая к случаю, а постоянно.

Зимою он был первым, а часто и единственным мальчишкой, который прыгал с сарая в сугроб. И он так к этому привык, что прыжок с сарайки стал для него таким же привычным делом, как плюнуть себе под ноги.

Однажды зимой они залезли на крышу дома культуры. Это было самое высокое здание в селе. Вниз даже смотреть было страшно. Никто и не мог подумать, что отсюда можно спрыгнуть. Толя по периметру обошел крышу. Самые высокие сугробы были с задней стороны.

— Ты чо?

Глаза пацанов округлились.

— Убьешься!

Толя улыбнулся. Помахал руками, как будто у него в руках были лыжные палочки. Оттолкнулся и…Перед этим он подумал, что может сломать ноги или позвоночник, или вообще это могут быть последние мгновения его жизни. Но отступать он уже не мог. Если он не сделает этого, то никогда не станет героем и не взорвет себя, как юный герой партизан, гранатой, забрав с собой на тот свет кучу фрицев.

Об этом его прыжке узнали в школе. Не хотели этому верить. Мол, придумали мальчишки. Но директорша вызвала его и, глядя прямо в глаза, спросила:

— Это правда?

Легче было соврать. Но герой не может быть лжецом. Он, не отводя взгляда, ответил:

— Да.

Директорша побледнела.

— Толя, ты, конечно, уверен, что поступил храбро, как настоящий герой. И завоевал авторитет у мальчишек. На самом деле ты поступил глупо. К чему прыгать с крыши, ради чего? Есть ли в этом какой-то смысл? О чем ты думал, когда ты собрался прыгнуть? Я понимаю, когда рискуют жизнью, чтобы спасти кого-нибудь. Тогда риск оправдан. В твоем поступке никакого смысла нет. Одна глупость и зазнайство.

Она читала нотации с четверть часа. Хорошо еще маму не вызвала. Видно, была уверена, что ее беседы будет достаточно. Мама так и не узнала об его подвиге.

—

Армии он ждал, как праздника. После школы даже не стал поступать в вуз, где давали отсрочку от армии. Хотя с его тройками, пусть и твердыми, какой мог быть вуз? Хотел в ВДВ. Но что-то там не сложилось. Или заказа в то время на ВДВ не было. Или еще что-то.

Попал в обычную мотопехоту. Но и это хорошо! Где, как ни в армии, место для подвига. Хотя и нет войны. Но мало ли что! Он вставал почти всех раньше в казарме без всяких там «ну, еще хоть пять минут», обливался ледяной водой, делал зарядку, бегал, прыгал, подтягивался на турнике, отжимался, отбивал на плацу строевой шаг. И солдатская кухня, довольно спартанская, тоже нравилась ему. Да и дома он особых деликатесов не видал. Мать еле вытягивала двух детей. Отец их бросил.

C товарищами были отношения хорошие. И командирам нравился этот исполнительный бойкий паренек, который проявлял такое рвение к армейской службе и везде стремился быть первым.

Как-то перед отбоем к нему подошел старослужащий Кузя. Он позволял себе по три дня не бриться, ходить с болтающимся на пузе ремнем и расстёгнутым кителем. Таких, как он, называли дедами. И даже офицеры не донимали их, прощали им многие вольности.

— Подь сюда!

Он поманил Толю.

— Вот постираешь!

Говорил Кузя неторопливо, как бы катая слова во рту и нехотя выбрасывая их наружу.

Он выложил перед Толей трусы и носки.

— Перед подъемом принесешь. Положишь на тумбочку. Поял, салага? Чо молчишь?

Толя заглянул в его блеклые глаза и тихо произнес.

— Не буду!

Кузя, пошатываясь, как будто его качал ветер, поглядел на него. На его лице не дрогнул ни один нерв.

— Ты чо-то сказал?

— Сам стирай!

— Слышь, салага! Ты слепой? Ты не видишь, что перед тобой дедушка? Усёк?

Привлеченные этим разговором, подходили солдаты. Подошли и три деда. Главным у них был Петрович, низкорослый, коренастый, с круглым лицом. Кулаки у него были чуть меньше головы.

— Почему я должен стирать твоё?

— Потому что ты салага, а я дед. Станешь дедом, будут твое стирать. Чо тут непонятного?

— Я сказал, что не буду.

Кузя обернулся. Увидав своих, оживился. Выплюнул длинную слюну на пол. Покачал головой.

— Видали, мужики? Борзость какая! Учить надо салабона! Совсем не образованный чмошник.

Он поднял кулак, покачал его перед своим лицом.

— Знаешь, как у нас в Костроме бьют? Вижу по глазам, что не знаешь, потому что никогда в Костроме не бывал.

Глазки его сузились, он резко размахнулся и ударил Толю по лицу.

Толя отшатнулся, но не упал. Провел ладонью по разбитой губе, наклонился, вытер кровь о траву. Выпрямился.

— А знаешь, как у нас бьют в Сибири?

Врезал, вложив в удар всю злость. Толя был закален в уличных драках. Умел держать удар, умел бить и умел терпеть боль, не выдавая ее ни движением, ни голосом.

Кузя по-бабьи взмахнул руками, вскрикнул и повалился на спину. Стоявшие засмеялись. Молодые напугались. Такого деды не прощали. Мало того, что непослушание, еще и на деда руку поднял.

Кузя поднялся и повернулся к своим.

— Видали? Видали? Вот борзота!

И уже Толе:

— Ну, всё! Ты покойник.

Шагнул к Толе. Опять обернулся и посмотрел на своих. Сейчас они вместе измочалят салагу. Те шагнули вперед. Четверо против одного. Толя сжал кулаки, повернулся боком и приготовился. Понимал, что долго не выстоит. Его повалят и будут пинать ногами. Может, искалечат.

— Ша! — прошипел Петрович. — Не трогайте его!

— Ты чо, Петрович? Он же борзота. Меня ударил.

— Никто его не тронет.

— Но это же неправильно.

— Кузя! Этого парня не сломаешь. Ты этого не понял? Ты его убьешь, но не сломаешь.

— Но если мы его простим, то и другие начнут борзеть. Видишь стоят, лыбы давят?

— Не начнут. Такие, как он, редкость. И с такими лучше дружить. Удар у тебя хороший, сибиряк. Не боксер, случайно?

— Нет, — отвечал Толя.

— Ладно!

Петрович похлопал его по плечу.

— Выдохни! Никто тебя больше пальцем не тронет.

—

В тот день ничто не предвещало беды. Но беда всегда приходит неожиданно.

Был июньский вечер. Тихий и теплый. Толя шел домой из РТМ в замасленной робе. Когда-то давно, рассказывали старики, в РТМ был душ с электрическим водонагревателем. После работы мужики мылись и переодевались в чистое. В душевой у каждого была своя кабинка. Толя ради спортивного интереса обследовал, где мог быть душ. Получалось, что в маленькой клетушке, где теперь был свален разный хлам.

Он думал, что пора бы купить мокик, потому что дорога от дома до РТМ занимала много времени. На обед вообще оставалось минут пятнадцать, не больше. Остальное занимала дорога. И он часто не ходил на обед. Больше устанешь с этой ходьбой. Брал с собой сухпаек. И опять вспоминал рассказы стариков, что когда-то в РТМ был буфет и туда привозили из совхозной столовой пирожки, калачи, заваривали горячий чай. Стоил стакан чая три копейки, а горячий калач, с которого капало масло, семь копеек. За десять копеек можно было устроить небольшой перекус. А на тридцать копеек вполне прилично покушать. «Что же получается, — думал Толя, — вроде бы должно, чем дальше, тем жизнь лучше. Прогресс всё же не остановить, в действительности же наоборот. Какое-то нарушение законов жизни. Хотя у нас же в стране был социализм, который объявили самым передовым строем, а теперь вот опять строим капитализм».

Хотелось понять, почему так. Но не получалось. «А всё от моей безграмотности», — сокрушался Толя. Есть же умные книжки, в которых написано про это. Но вряд ли такие книжки имеются в их сельской библиотеке, куда он уже не ходил после того, как закончил школу.

Мечта его не осуществилась. Ему уже тридцать лет, а он лишь всего рабочий-ремонтник РТМ. Учиться ему уже поздно. А в деревне никаких перспектив ему не светило. Героем он не стал. Даже семью не завел. Как-то не попадалась девушка, которая бы захватила его сердце целиком и полностью. Руки-ноги, всё на месте. Правда, одно время начал сильно поддавать. Дня не проходило, чтобы не прилабунился к пойлу. Но однажды морозным вечером, шагая домой по огородам, упал под стог и заснул. Хорошо мать всполошилась и бросилась искать. А так бы замерз и сдох, как паршивая собачонка. И смерть-то была какая-то бомжатская, дурацкая смерть. После этого случая как отрезало. На праздник мог выпить стопку-две. И всё! В РТМ сначала предлагали сброситься, но потом отстали, убедившись, что он завязал с этим делом.

Что это? Далеко, это где-то в конце улицы Октябрьской, поднимался черный дым. Пожар! Он бросился чуть ли не бегом. На пожаре каждый человек дорог. И обычно, если кто-то горел, сбегалась вся деревня. Мимо проезжал на «Урале» Ваня Федоров, подобрал его. Горели Дедушкины. Языки пламени лизали стены дома и взмывали с ревом вверх к шиферной крыше. Люди построились в цепочку и подавали воду с колонки ведрами. Конечно, так затушить пламя, которое всё усиливалось, не могли.

Это как мертвому припарки. Пока наберут ведро воды, пока его передадут по цепочке, пока его плеснут на огонь. Причем подойти близко к горевшему дому не могли из-за сильного жара.

Как только подъехал Толя с Федоровым, одновременно с ними подкатила сельская пожарка, которая всё время стояла в гараже возле конторы ЗАО. А сам пожарник был либо при машине, либо где-нибудь гулял по делам.

Говорили, что он уже подъезжал. Оказалось, что в цистерне нет воды. Как он мог так лохонуться, непонятно. Пока набрал воду, дорога, то сё…

Должна приехать из города пожарка, большая, мощная. Струей с ее кишки можно человека сбить с ног. Правда, пока она доедет из города, тут уже всё сгорит.

Но нет, на этот раз городские сработали оперативно. С воем сирены подкатила большая пожарная машина. Пожарники развернули кишку и ударили струей по огню.

Сама хозяйка дома Дедушкина, женщина лет пятидесяти, рыхлая, красноносая (говорили, что это последствие какой-то болезни, которую она перенесла в детстве) стояла у дороги и выла, как волчища, откидывая то и дело назад голову и складывая молитвенно руки у лица. Возле нее на дороге громоздились домашние вещи: ковры, телевизор, шкаф, тумбочки, стулья, всё, что успели вынести из дома, пока пламя было не очень сильное. Рядом с Дедушкиной стояла ее дочь Лена, она уже была замужем, и подвывала, но гораздо тише и то и дело поглядывая на собравшихся людей. Неожиданно Дедушкина замолчала, повернулась к дочери, потом к людям. Глаза ее как-то неестественно блестели и быстро обшаривали всех людей, горевший дом и соседние дома.

— Юрка где?

— Здесь, мам, Юрка.

— А Сонька где?

— Да вон она с девчонками стоит.

— А Лёшка?

Дочка молчала, крутила головой.

— Где Лёшка? Люди! — крикнула она. — Никто Лёшку нашего не видел?

— Где Лёшка? — уже завопила она.

Выпрямилась. Глаза у нее были круглые и бешеные.

— Где Лёшка? Я знаю, где Лёшка. Он спал. Как я забыла про него? Какая я дура! Ой-ой-ой-ой!

— Мам! Погоди! Может, он где-то…

— Он там! Он там!

Она стала рваться. Но люди схватили ее и не пускали. Женщины закрывали лица руками.

— Люди! Чего же вы? Сгорит же мальчишка.

Он был самый младший в семье, лет шести. Родился он с умственным дефектом, но был шустрый и подвижный.

— Пустите меня!

— Нельзя, Ольга! Видишь, какой огонь!

— Пустите! Лучше я сгорю с ним.

Толя подбежал под пожарный брандспойт.

— Ты что делаешь, Толян?

Но скоро дошло.

— Не смей! Не делай этого! Если мальчишка был там, то уже всё, сгорел. Уже крыша горит. Скоро рухнет.

Толя бросился в дверной проем. Народ ахнул. Кругом бушевало пламя. На что он надеялся? Дедушкина перестала выть, не рвалась, замерла на месте. Может быть, проснулась надежда. Может быть, ее тоже поразил поступок Толи.

— Дурак, блин!

Даже пожарные в толстой пропитанной робе не смели приблизиться к дому, настолько сильный был жар. Толя не возвращался. И вдруг загудело, поднялся столб над домом, качаясь, как пьяный, из стороны в сторону, и крыша, объятая пламенем, рухнула.

Толпа охнула. Вот был человек и нет человека. И какая ужасная смерть! Не приведи, Господи!

— Мам! Вон Лёшка! — закричала Лена. — Он с ребятнёй бегает.

Чумазый мальчишка схватил маму за руку.

— Мам! А где мы теперь будем жить?

— Не знаю. Ничего не знаю.

Толю похоронили в закрытом гробу. Потому что смотреть там было не на что.