ЧЕТЫРЕ ОТМЕТИНЫ 1

Апрель 1242 года. Остатки, разбитой Александром Невским на Чудском озере, армии ливонцев¹, серой колонной втягиваются в Дерпт². Избитые чудины³ едва волочат ноги. Лица кнехтов⁴ измождены, глаза опущены. На измятых доспехах намёрзла кровь. Серый весенний снег не скрипит, как зимой, бодря сердце и радуя слух. Подтаявший днём и замёрзший к вечеру, он крошится под ногами солдат и копытами лошадей, издавая непрерывный глухой хруст, смешивающийся с лязгом оружия и доспехов. Звон колокола тяжёлыми ударами разливается в морозном вечернем воздухе. Проплывая над черепичными крышами, он зовёт горожан возрадоваться живым и оплакать мёртвых.

У городских ворот, опираясь как на клюку на длинный меч, стоит старик. Его, будто вырубленное из камня, потемневшее от ветров и иссечённое морщинами лицо, обрамляют, спадающие на плечи, седые волосы. Прямой, чуть изогнутый нос. Острый, выдающийся вперёд подбородок. Тонкие сжатые губы. Неподвижный, закутанный в серый шап⁵, он больше походит на призрак.

Слезящимися глазами старик всматривается в самый конец колонны. Там, ровным прямоугольником, движется отряд конных братьев-рыцарей. Косматые конские головы, поднятые вверх копья, белые с чёрными крестами и гербами сюрко⁶ — всё колышется в едином ритме. Рыцари без шлемов. Они тянут низкими голосами боевую песню.

Старый комтур⁷, Бернхард фон Теттинген, полными слёз глазами искал среди братьев лицо своего единственного сына Отто. Искал и не находил.

Когда отряд приблизился к воротам, от него отделился высокий рыцарь на крепком коне. Остановившись перед стариком и не поднимая глаз, он произнёс:

— Комтур, его нет среди нас.

Этой же ночью два слуги комтура с золотом в сумах тайно покинули Дерпт. Вернувшись через семь дней, они доложили, что среди пленных Отто нет. Не нашли его и среди мёртвых. Но русские лучники говорили, что через их полк, в сторону реки Желочи прорвался небольшой конный отряд рыцарей. Их преследовали, но догнать не смогли.

Комтур слёг.

А в начале мая, когда воды Чудского озера совсем очистились ото льда, рыбаки обнаружили прибитую волнами к берегу лодку. На дне лодки лежал человек. Его истощённое тело было завёрнуто в грязный изодранный шап. Его руки со скрюченными пальцами вытягивались вдоль тела. Хуберг⁸ заржавел. Грязное сюрко — в пятнах крови и ржавчины. Отросшие спутавшиеся волосы были седыми. Ото лба к подбородку, опускались четыре свежих глубоких разреза. Два из них, изорвав брови и веки, оставили вместо глаз только чёрную пустоту. Разрезы были полны запёкшейся крови. Человек едва шевелил растрескавшимися губами и непрерывно, с присвистом шептал только три слова:

— Отто фон Теттинген.

Комтур возрадовался. Его мальчик жив — и это главное. Старик не отходил от постели сына. Днями и ночами находился рядом. Поил и давал пищу ему из рук своих. Он прижимал к распятью иссохшие ладони и, устремляя взгляд слезящихся глаз на светлый лик, неустанно молился. Он просил о Чуде. И Чудо свершилось. В начале лета Отто, будто очнувшись ото сна, поднялся с постели и заговорил. Он попросил отца созвать братьев. Весть об исцелении фон Теттингена младшего птицей разлетелась по городу, и к вечеру того же дня все собрались в доме старого комтура.

Ещё утром с востока потянуло сыростью. Задул ветер. На чистом лазоревом небе начали появляться серые облака. Сначала по одному, затем группами. К концу дня всё небо, до самого горизонта, было покрыто ими. Ветер усилился. Плывущие всё быстрее облака опускались всё ниже. Потемневшие, тяжёлые, клубящиеся, они цеплялись за шпиль костёла, осыпая крыши холодной моросью. Город постепенно погружался во тьму.

Просторный дом комтура вместил всех. В двух больших каминах, больше походивших на чёрные гроты, трещали, объятые оранжевым пламенем, сосновые брёвна. Отблески пламени плясали на зеркальной поверхности оружия и доспехов, развешенных по гранитным стенам. Все сидели за длинным, начисто выскобленным, дубовым столом. Перед каждым стоял кубок. Блюда были завалены кусками зажаренной оленины. Стопами лежали ржаные ковриги. Братья вспоминали имена рыцарей, павших в битве на Чудском озере, говорили об их подвигах, заслугах перед Орденом и склоняли головы в их честь.

Когда были названы все имена и гости утолили свой голод, Отто встал. Кота⁹, чёрным саваном охватывала его исхудавшее тело. Бледное изуродованное лицо казалось мёртвым в свете пламени. Все смолкли. В каминах гудело и металось оранжевое пламя. Усилившийся ветер завывал в слуховых окнах и гремел черепицей. Капли дождя дробно били по оконным стёклам. Устремив "взгляд" пустых глазниц поверх голов собравшихся, Отто глубоко вздохнул и начал свой рассказ:

— Когда "schwein kopf"¹⁰ увязла, не пробив центр русских, и с флангов ударили дружинники князя, мы поняли, что эта битва проиграна. Кнехты заметались, ломая строй. Чудь побежала. Оставалось либо сражаться и пасть, не уронив чести ордена, либо найти брешь и уйти, сохранив для будущих сражений как можно больше братьев. Нас спас удар последней линии. Пропустив бегущие отряды дрогнувшей Чуди, братья атаковали почти сомкнувшиеся за нашими спинами русские полки. Удар оказался слабым, но этого хватило, что бы отвлечь часть сил русских. На стыке центрального и правого полков образовался небольшой разрыв. Мы ринулись в него всеми силами и, разметав лучников, вырвались с божьей помощью.

Нас было тридцать братьев. Мы устремились к западу, надеясь соединиться с остальными, но конный отряд русских латников, ударом слева рассёк нас на две части. Основной группе удалось пробиться на запад. Мы же, числом двенадцать, теснимые латниками, вынуждены были уходить на восток.

Около полумили они гнались за нами, постепенно настигая. Тут, справа нам открылось русло реки. Её ширина составляла около двадцати шагов. Берега возвышались на один — два локтя. Не сговариваясь, мы повернули к руслу. Постепенно сбавляя бег коней, мы проскакали ещё четверть мили. Когда до преследователей осталось не больше пятидесяти шагов, мы, все как один, повернули коней вспять. Наши фланги прикрывали берега реки. Латники не ждали атаки и не держали строя. Мы же, ударив плотной линией, опрокинули их. Большая часть русских погибла в тот же момент. Вновь развернувшись, мы довершили дело мечами. Двадцать восемь русских латников лежали мертвыми. Мы же потеряли двух славных рыцарей: брата Берингара Бальга и брата Ольбериха Цедовица.

Все находившиеся в зале молча, склонили головы, скорбя о погибших. Помолчав с минуту, Отто продолжил:

— Опустив погибших братьев под лёд, чтобы их благородные тела не достались хищникам, мы двинулись вверх по руслу, прихватив с собой их осиротевших коней. По засыпанным глубоким снегом берегам густо росли высокие ели. Река стала для нас хорошей дорогой, по которой мы уходили от места битвы.

Вскоре подул ветер, небо затянулось тучами и начало темнеть. Полетели редкие хлопья снега. Через полмили река разделилась на два русла. Основное, более широкое, вело прямо, другое уходило по дуге влево. Мы остановились для совета, спешились и встали вкруг, лицом к лицу: Вендель Вундерлихт, Додерик Балг, Маркус фон Тоттенлих, Куно Вильденберг, Готтлиб фон Зальц, Эберард Заухенвит, Вильберт фон Шлибен, Валфрит Фалленштейн, Абелард Монте и я.

Говорил Вильберт фон Шлибен. Он был старше и опытнее всех.

— Основное русло ведёт прямо. — Говорил он. — Значит на северо-восток. Озеро сзади слева. Мы вернёмся к озеру и вдоль его берега пройдём до реки Наровы. За ней Датское Королевство и там нам будут рады. Но рано или поздно русские хватятся своих и начнут искать. Поэтому нужно идти по руслу, которое ведёт влево и уйти как можно дальше до снегопада. Если найдём селение — возьмём проводника, если нет — будем идти, пока не выйдем к озеру. И да поможет нам бог.

Все склонили головы в знак согласия с благородным братом Вильбертом и двинулись вверх по руслу реки, уходящему влево.

Ночь, день и ещё одну ночь мы с трудом продвигались вперёд сквозь разыгравшуюся метель. Но под утро снег прекратился, и очередной порыв ветра принёс запах дыма. Ни минуты не сомневаясь в том, что впереди жильё, мы пришпорили коней.

Вскоре река вывела нас к ложбине, лежащей между холмов в форме подковы. Внутри изогнутой её части, укрываясь от ветров, притаились четыре сруба, крытые камышом и окружённые бревенчатым частоколом. За частоколом замелькали испуганные лица людей, вооружённых топорами и рогатинами. Наш благородный брат Вильберт фон Шлибен выехал к частоколу и говорил с этими людьми. Через некоторое время тяжёлые ворота распахнулись, и мы въехали внутрь.

Кроме четырёх срубов за частоколом оказались загоны для скота и птицы, амбар, уложенное стогами сено. Тут же вылёживался строевой лес. Жили здесь язычники — идолопоклонники, не принявшие христианства и вынужденные скрываться от гонения церкви. Они согласились дать нам отдых и проводника в обмен на двух коней наших павших братьев.

Но идти до самой Наровы проводник отказался. Он обещал, что проведёт нас до реки Чермы, покажет дорогу, но дальше не пойдёт. Объяснить причину он не хотел, только мотал косматой головой и в его глазах мы читали испуг.

Тайна его страхов открылась к ночи. Из леса вернулся старый охотник и рассказал историю, которую мы, к несчастью, приняли за сказку, какие часто рассказывают и в наших краях для того, чтобы скоротать долгие зимние вечера. Её я перескажу вам, братья, настолько подробно, насколько запомнил сам.

«Давным-давно жили в этих краях люди. Поклонялись они языческому богу Чёрному Перуну, а себя считали его детьми — волками. И звали их волкодлаки — то есть люди-волки. То были чудо воины. Никто не мог сравниться с ними в ратном деле. Ни пеший, ни конный не могли устоять перед ними в бою. Один такой воин стоил двадцати княжьих дружинников. Селились они в глухих местах, подальше от глаз людских. Жили своими законами. Никто и никогда не видел их. А те, кому случалось на беду встретить волкодлака в лесу, теряли рассудок и блудили в чащах до смертного конца. Потому, что помимо ратной силы и доблести, наделял их Перун силой тёмной, силой навью. Они умели завладеть разумом человечьим и водить, куда им надобно. Они умели призывать силы земли, ветра, воды и огня. Звери и птицы помогали им, ибо сами они были звери в теле человеческом. И стоило им на всём бегу, перекинуться через голову, упираясь в землю ножами, как превращались они тотчас в волков.

Если враг приходил в земли славян — горе ему было тогда. Волкодлаки напускали на них страху, уводили коней, сбивали с пути, заманивали в чащи и топи, жгли обозы. По ночам незамеченными прокрадывались в лагерь и резали спящих. Изматывали, не давая покоя ни днём, ни ночью, пока последний из врагов не покидал славянской земли или не падал замертво. И не было для славян защиты лучше.

Но однажды, не приняв новой веры, они стали против царя. Начались гонения на тех, кто не надел на себя крест бесовский. И, чтобы не проливать крови соплеменников, волкодлаки ушли. Никто больше не слыхал о них. Только старые охотники рассказывают, что в чащах и топях за рекой Чермой стоит среди поляны чёрный столб с ликом Перуна. У столба каменное капище, а вокруг восемь кострищ. То их святилище. И, что в Перунову ночь каждый год кто-то зажигает восемь костров и поит Перуна живой кровью досыта. И воют волки на полную луну, и замолкает всё вокруг от ужаса. Никто и никогда не ходит в те места, а забредши — не возвращается».

Охотник закончил рассказ, и все мы уснули крепким сном.

Утром, мы отправились в путь. Проводник повёл нас от хутора к хутору. Жили там язычники, поклонявшиеся деревянным идолам. Особого гостеприимства хуторяне не выказывали, потому каждый раз приходилось расплачиваться за ночлег или еду какой-нибудь мелочью. Из-за обильно таявших снегов двигались мы очень медленно, и всё больше по ночам, когда тропы подмерзали. Одна за другой вскрывались мелкие речки, разливаясь верховой водой. На озёрах появились большие полыньи. Слава господу, луна начала расти, и ночь от ночи становилось светлее.

К хутору на реке Черме мы вышли только на одиннадцатую ночь пути. На хуторе не спали. За грубо отёсанными брёвнами частокола жгли факелы и ходили вооружённые топорами бородатые люди. Внутрь нас не пустили. Мы стали лагерем неподалёку, а проводник сообщил, что три дня назад молодой хуторянин заплутал и перешёл Черму. На другой день двое охотников ушли на его поиски, но к вечеру вернулись страшно испуганные, и говорили, что видели следы волкодлака. Сначала он бежал на четырёх лапах, а затем, перевернувшись через голову, встал на задние и, прыгая по кочкам, ушёл к болоту. А вчера утром на воротах появился его знак — четыре отметины от когтей. И ни одного следа вокруг. Хуторяне говорят — так волкодлак предупреждает о том, что бы люди, не нарушали границ его территории.

Мы тоже осмотрели следы когтей. Это были четыре длинные глубокие рваные борозды, взрывшие толстые доски ворот на два пальца вглубь. Ни одно животное не смогло бы оставить такой глубокий след в дереве. Даже медведь. В одной из борозд брат Абелард Монте заметил небольшой, величиной в четверть ногтя, чёрный обломок. Это был кусочек очень твёрдой стали, чёрной, как вороново крыло. Когда брат Абелард провёл им по клинку своего меча, то из-под обломка, сверкая, побежала извилистая стружка, толщиной в волос.

Что же это за волк, подумали мы, который имеет стальные когти, не оставляет следов и ходит на двух лапах? Мы показали обломок проводнику. Потом, мы попросили передать хуторянам, что избавим их от волкодлака, если они покажут дорогу к его логову, а потом дадут нам проводника до Наровы. Хуторяне осмеяли нас:

— Волкодлак убьёт вас всех, а потом придёт за нами.

Мы впали в отчаяние. Но, чуть свет, к нашему лагерю прокрался старик. Он оказался отцом пропавшего юноши и пообещал провести к Логову и до Наровы, если мы поможем найти его сына. Было решено, что к вечеру мы тронемся в путь вдоль Чермы, в сторону озера, но, удалившись от глаз хуторян, станем лагерем. Старик же найдёт нас по следам.

За день мы выспались, накормили коней, и вечером тронулись в путь. Ехать пришлось около полумили. К этому времени совсем стемнело. Над чёрными макушками деревьев переливаясь, рассыпались звёзды. Полная луна лениво выкатилась из-за горизонта. Её мертвенный белый свет разливался по взявшемуся ледяной коркой снегу.

Старик пришёл вооружённый топором и деревянным щитом, обитым лосиной шкурой. С собой он привел большого серого пса. Уши и хвост собаки были обрезаны, а морда исполосована шрамами. Он смотрел на нас страшными жёлтыми глазами и глухо ворчал, поднимая дыбом шерсть на загривке.

Мы пересекли реку и углубились в редкий ельник. Вокруг стояла мёртвая тишина, нарушаемая только топотом наших коней. Старик вёл уверенно, поглядывая на звёзды. Деревья по сторонам становились всё выше, лес начал густеть, тропа пошла на подъём. Перевалив через небольшой, заросший соснами холм, мы вышли к болоту. Здесь, у камышей, охотники видели следы волкодлака.

Старик подал нам знак остановиться и начал водить пса из стороны в сторону, медленно приближаясь к болоту. Он что-то шептал собаке, поглаживал против шерсти. Пёс опустил морду к самой земле и непрерывно обнюхивал снег. Мы же озирались по сторонам, да крепче сжимали древки копий.

Вдруг пёс встал на месте и начал шумно и часто втягивать и выпускать воздух носом. Он рывками водил головой из стороны в сторону. Отбегал и снова возвращался. Наконец он замер и вытянул морду в направлении болота. Старик дал знак подойти.

Когда мы приблизились, он указал рукой себе под ноги. На снегу, в свете луны, виднелся большой след левой стопы человека. По краям вырисовывались завитки вдавленной в снег шерсти, а передняя его часть оканчивалась четырьмя чёткими отпечатками когтей. Когти загибались вниз и по длине равнялись половине среднего пальца руки. Старик вытянул руку в сторону вправо, и мы увидели такой же след на высокой кочке.

Повернувшись спиной к болоту, он медленно двинулся вдоль следа, обратно его направлению. Через двадцать шагов старик снова остановился и снова махнул нам рукой. То, что предстало перед нашими глазами, поколебало даже самых мужественных из нас. На подмёрзшем снегу виднелись следы уже четырёх конечностей. Отпечатки задних были такими же, что у болота, а передние напоминали ладони человека, только раза в полтора шире и с прижатыми большими пальцами. По краям так же отпечаталась шерсть. А на том месте, где должны были находиться следы пальцев, в снег вдавливались длинные, загнутые вниз когти.

Вглубь болота решили двигаться пешими, оставив щиты, копья, плащи и шлемы на сёдлах. Братья Готтлиб фон Зальц и Эберард Заухенвит остались присматривать за лошадьми.

Петляя между кочек, следы привели нас к топи. Старик показал жестами, что здесь волкодлак стоял и осматривался. Дальше след пошёл по краю, обходя топь справа. Шагов через триста камыш постепенно исчез. Ему на смену начали появляться редкие деревья и кустарник. Впереди чернела роща. Цепочка следов вела к ней. Мы осторожно двинулись по следу.

У края рощи пёс остановился и, задрав морду, начал шумно втягивать носом воздух. По жестам старика мы поняли, что собаку что-то беспокоит. Все взялись за рукояти мечей. Через некоторое время пёс медленно пошёл между деревьями. Мы пребывали в сильном нервном напряжении и были готовы ко всему, но увиденное, всё-таки поразило нас.

В середине рощи, в белом свете луны, нам открылась круглая поляна. Её ширина составила больше ста шагов. В центре возвышался чёрный, в два обхвата столб, высотой около двадцати локтей. Он стоял, вставленный в середину большой каменной чаши, от которой в стороны расходились восемь, выложенных из камня лучей. Каждый луч тянулся до края поляны и заканчивался кострищем, так же выложенным из камня. С вершины столба на нас взирало, грубо вытесанное, грозное лицо старца. Остальную поверхность идола покрывали неизвестные нам знаки и следы когтей. У подножия столба, в каменной чаше в луже крови лежало тело пропавшего юноши. Под его подбородком чернел страшный разрез. Старик со стоном бросился к телу сына и опустился перед ним на колени.

Увиденное произвело на нас сильное впечатление, и на некоторое время все забыли о собаке, и не увидели, как пёс вдруг припал на передние лапы и вытянул морду к противоположному краю поляны. Как шерсть на его загривке поднялась. Мы очнулись только, когда до нас донеслось его глухое рычание.

В тот же миг в воздухе что-то коротко свистнуло. Голова старика рывком откинулась назад, и он медленно осел, накрыв собой тело убитого сына. Мы бросились к нему. Из левой глазницы старика торчало оперение короткой стрелы. Её толстое древко было чёрным. Пёс сорвался с места. Сильными прыжками он пересёк поляну и скрылся среди деревьев. Через мгновение до нас донёсся его рёв. Затем пёс коротко взвизгнул и всё стихло.

Сдвинув развёрнутые плашмя мечи пред собой, и прикрываясь ими, мы приблизились к краю поляны, и нашли только бездыханное тело собаки. Брюхо пса было рассечено до самого хвоста. В ночной морозной тиши до нас отчётливо донёсся хруст ломающегося, под чьими-то быстрыми тяжёлыми шагами, наста. Шаги удалялись в сторону болота. В ту же секунду громом в тишине прозвучал голос брата Вильберта:

— К лошадям!

Мы бросились обратно по своим же следам. Когда мы вышли к топи, тишину прорезали звуки боевого рога.

— Это рог благородного брата Готтлиба! — вскричали мы в один голос.

Мы ускорили шаг, насколько позволяли нам вес оружия и доспехов. Камыш хлестал по нашим лицам. Под хубергами, пот насквозь промочил наши коты и заливал глаза. И вот, когда до места, где мы оставили лошадей, оставалось не больше пятидесяти шагов, до наших ушей, донёсся протяжный человеческий крик. Это был крик отчаяния и боли. Мы бросились вперёд из последних сил и вскоре вырвались из болота к подножью холма.

Ужасная картина открылась нам в свете луны. Оба наших брата были мертвы. Брат Готтлиб лежал на спине, раскинув руки. На сюрко в районе груди расплывалось огромное пятно крови, стекавшей из разорванного горла. Остекленевшие глаза смотрели в небо. Брат Эберард был обезглавлен.

Находящиеся в зале, вновь склонили головы. Отто, между тем, продолжал:

— Лошади, привязанные уздами к деревьям, были целы, только жались друг к другу и в страхе озирались по сторонам. Выставив мечи перед собой, мы бросились к лошадям. Так же оказались на месте копья, щиты и шлемы. Мы в спешке надевали шлемы, хватали щиты, поднимали копья и впрыгивали в сёдла, совершая роковую и последнюю в своей жизни ошибку. Как только последний из нас оказался в седле, то началось самое страшное.

Как будто тысячи волчьих глоток одновременно взвыли в ночи. Наши лошади как будто взбесились. Они не слушались узды, и, закусив удила, топтались и кружили на одном месте, косясь по сторонам, налитыми кровью глазами. Мы оказались беспомощны и беззащитны, как младенцы.

Первым погиб наш доблестный и мудрый брат Вильберт фон Шлибен. Он понял, что происходит, и едва успел выкрикнуть команду «Спешиться!», как большая лохматая тень, метнувшись с дерева, накрыла его. Зазвенела сталь. От сильного удара шлем брата Вильберта отлетел далеко в сторону, а сам он упал в снег со сломанной шеей.

Следующим пал Додерик Балг. Он, как и брат Вильберт, только успел заметить метнувшуюся под его лошадь тень. Лошадь вздыбилась и рухнула на бок с распоротым брюхом, придавив седока. Брат Додерик умер мгновенно, пронзённый в самое сердце.

Абелард Монте ударил копьём. Кованый наконечник пробил воздух. Тень исчезла, и через мгновение оказалась у него за спиной. Фонтан чёрной крови ударил из-под его шлема. Нога брата Абеларда застряла в стремени. Лошадь волочила его тело, оставляя кровавый след на снегу.

Всё происходило с неимоверной быстротой. Звенела сталь. Во мраке ночи визжали и метались кони. В свете луны, молниями сверкали мечи. Вой и дикий рёв не прекращались ни на миг, заглушая крики и стоны умирающих братьев. И между всем этим — страшная тень. Косматая и чёрная, она молнией металась среди лошадей, деревьев и людей, то исчезая, то появляясь вновь. Казалось, она была везде и убивала, убивала без устали и жалости.

Вот упал с обломком собственного копья в спине Вендель Вундерлихт. Вот Маркус фон Тоттенлих раскинул руки и рухнул с коня, с разбитой головой. Куно Вильденберг сполз на снег, заливая гриву коня кровью из рассечённой груди. Вот, выбитый из седла брат Валфрей Фалленштейн, упал в снег. Тень вспрыгнула ему на грудь, и он, в единый миг испустил дух, истерзанный ударами страшных когтей.

Девять рыцарей — цвет и опора братства. Могучие воины, искусные, закалённые в битвах бойцы, одержавшие сотни побед в поединках, отнявшие многие жизни и оставшиеся в живых сами, гибли, не успевая понять, что происходит.

Справившись с оцепенением и с взбесившейся лошадью, я в отчаянии бросился вперёд, не разбирая ничего перед собой. Но зацепившись копытом за копьё, лошадь опрокинулась, и я вылетел из седла. Быстро оправившись от падения, я вскочил на ноги. Краем глаза я уловил лёгкое движение слева и развернулся, что бы встретить врага лицом к лицу.

Последнее, что я увидел — это страшный, проникающий как раскалённый железный прут в самую середину моей головы, взгляд больших синих глаз. Два больших синих глаза. Больше я не видел ничего. Остальное виделось как в тумане. Потом молнией сверкнули когти и всё померкло. Лицо обожгло. Я выронил меч. Следом на снег свалился щит. Я прижал к лицу ладони, и почувствовал, как тёплая кровь потоками струится между пальцев. Силы и мужество покинули меня, и я провалился в темноту.

Очнувшись, я не почувствовал боли. Моё тело раскачивалось на крепких руках. Он нёс меня. Я попытался открыть глаза и не смог. У меня больше не было глаз. Я закричал и вновь потерял сознание.

Следующее, что я помню — это плеск волн. Он вновь поднял меня на руки и опустил на холодное дно лодки. И тогда я взмолился:

— Чего тебе нужно!? — Вскричал я. — Зачем ты оставил мне жизнь? Я не хочу жить. Я не смогу жить так. Убей меня, как убил моих братьев. Или я сделаю это сам.

Мои мольбы не тронули его. Вздохнув, он, впервые за всё время, заговорил со мной. Его низкий голос звучал ровно и в нём чувствовались необыкновенная сила и уверенность:

— Ты моложе всех, и жить тебе долго. Я дам тебе силу и буду рядом, пока ты не окрепнешь. Глядя на тебя, все будут знать, что мы ещё есть, а ты будешь для них живым напоминанием.

После этих слов, он обхватил мою голову своими ужасными руками, и я впал в забытье. Когда я очнулся, лодка тихо покачивалась на волнах. Вокруг слышался плеск воды. Моё лицо согревало весеннее солнце. Ветер ласково перебирал мои волосы, и слёзы вдруг горячими ручейками полились из-под моих опустевших изорванных век.

Я снова потерял сознание и больше уже ничего не помнил, пока не пришёл в себя здесь, в своей постели. И пока я находился в беспамятстве, я всё время видел его. Он стоял посреди пустынного берега озера в наброшенной на плечи волчьей шкуре, и смотрел на меня большими синими глазами.

Отто смолк. Молчали и братья, поражённые услышанным. Дрова в каминах давно прогорели. По тлеющим углям пробегали редкие сполохи пламени, отбрасывая красные с синевой блики на суровые лица рыцарей.

А за окнами, уже бушевала настоящая буря. Порывами и тугими шквалами, налетая с востока, ветер бил в стены города, обдавая их тучами водяной пыли. Он рвал флюгера и свистел над крышами и в каминных трубах, сотрясая оконные рамы. Он гасил факелы, срывал огонь с горящих смоляных бочек, освещавших зубчатые стены и мощёные, скользкие от дождя, узкие улочки Дерпта. И чудилось всем, что это уже не ветер гудит и свищет во мраке, а с далёкого русского берега проклятого Чудского озера доносится протяжный, похожий на стон, волчий вой.

Примечания:

1. Ливонцы — представители ливонского ордена, созданного из остатков тевтонского ордена и ордена меченосцев.

2. Дерпт — ныне город Тарту.

3. Чудь (чудины) — народность.

4. Кнехт — пеший, реже конный легковооружённый воин.

5. Шап — длинный шерстяной плащ.

6. Сюрко — безрукавная куртка, надеваемая поверх доспехов для защиты от нагревания и сырости. На сюрко, как правило, размещался герб и (или) знак принадлежности к ордену.

7. Комтур (командор) — высокий орденский чин.

8. Хуберг — длиннополая кольчуга, прикрывающая ноги всадника, с капюшоном, длинными рукавами и рукавицами.

9. Кота — длиннополая безрукавная куртка, носимая как под кольчугой, так и в виде верхней одежды.

10. "Schwein kopf" (нем.) — свиная голова — традиционное боевое построение немецких рыцарей.