Чердак. История, которой не было

Как думаешь, что лучше – жить монстром, или умереть человеком?
“Остров проклятых”

Всё уже когда-то было кем-то придумано, кем-то написано и кем-то рассказано.
Н. О.

Этой истории не было.
Совсем.
Во всяком случае, так подумалось бы любому нормальному человеку. В самом деле – можно ли считать реальными, например, детский страх перед жутким кем-то в шкафу или под кроватью? Зачем всерьёз воспринимать рассказываемые ночью у костра “правдивые истории”, или зачитываться чудесами из расходящимися миллионными тиражами бульварных книжек?
Однако, в каждом живёт эдакий маленький некто, который робко говорит: “А вдруг? Нет, ты только подумай…”
Вот с этого обычно и начинаются все неприятности.

Итак, начнём с того, что их было двое.
Всегда.
Никто из них не помнил, кто появился вначале. Собственно, и этого самого “начала” тоже никто не помнил – наверное, так же, как мы с вами не помним своего раннего детства. Хотя… тут всё немножко по-другому. Никакого “детства” не было вовсе.
Были только они. Двое.
Первым был охотник. 
Хотя нет – Охотник (именно с большой буквы). 
Сейчас вряд ли кто-нибудь сумеет разобраться, почему он носил это имя/призвание. Скорее всего, потому что сам так захотел. Или же потому что, проснувшись однажды, он почувствовал голод, и тут – как будто бы случайно! – у него под рукой оказалась двустволка.
Тогда Охотник и поселился здесь. Он устроил себе жилище, натаскал всяческой мебели, развешал на покрытые плесенью стены ковры, картины и охотничьи же трофеи (справедливости ради отметим, что трофеи сии добыл не он сам, а откопал где-то… потом поймёте, где).
Тогда почему же он Охотник? — спросите вы (Возможно. Просто кто-то из вас уже наверняка бросил этот дурацкий, в общем-то, текст. Остальные… ну, у вас ещё представится такая возможность).
Пардон, мы отвлеклись. Итак, Охотник нарёк себя Охотником после своей первой вылазки в поисках пищи, из которой он вернулся, увешанный тушками упитанных крыс, доселе чувствовавших себя здесь, как дома (соглашусь с вами – сам факт употребления крыс в пищу довольно неприятен, но что поделать…). И вот, когда он уже насытился и присел у костерка, чтобы обдумать свою дальнейшую судьбу, он встретил своего… соседа.

Сосед Охотника был… пауком. 
Прошу прощения – Пауком.
И его-то уж точно следовало называть “с большой буквы”! Огромный – раза в два выше самого Охотника, белый, как снег, с восемью кроваво-алыми глазищами, никогда не знавшими света солнца (хотя свет разведённого Охотником костра не вызывал у него ни малейшего дискомфорта).
— Можно? – вежливо поинтересовался Паук.
— Можно, — чуть подумав, сказал Охотник. Двустволка была рядом, а значит, повода для страха не было, — А ты кто?
— Я-то? – переспросил Паук (не спрашивайте, как или чем он говорил – не знаю, врать не буду), — Я… ну, в общем, Паук. А ты?
— Я-то? – передразнил его Охотник. Паук хмыкнул, — Я, наверное, просто Охотник.
— На меня охотиться не станешь?
— Да незачем. Разве что когда крысы закончатся.
Паук опять усмехнулся. Он почему-то точно знал, что крысы “не закончатся”.
Вот так, собственно, всё и началось.

Теперь немного о месте обитания наших героев.
Вообще-то, сложно описать его в несколько слов. Больше всего оно напоминало шахту – знаете, старинную такую, где стены укреплены мощными брёвнами, где постоянно что-то трясётся, постоянно разит гнилью и постоянно откуда-то капает вода.
Хотя это сравнение будет поближе всех прочих, и его нельзя назвать абсолютно точным. Хотя бы потому, что никаких брёвен-подпорок здесь не было и в помине. 
Зато были доски – старые, со следами плесени, ржавчины и чёрт знает чего ещё, занозистые и изъеденные вездесущими жучками-вредителями. Доски покрывали каждую пядь этого… места. Ими были выложены полы, потолки и стены, через них сочились струйки воды и вылезали, обдирая бока о погрызенные края, единственные, если не считать Двоих, здешние обитатели – крысы.
Однако, если вы полагаете, что кроме дощатого тоннеля, тут больше ничего не было, вы глубоко заблуждаетесь. 
Иначе из чего бы выстроил своё жилище Охотник? 
Место сие представляло – грубо говоря, конечно – множество больших и малых комнат, соединённых между собой запутанными коридорами, в которых было бы очень легко заплутать, если бы не горящие, словно жёлтые звёздочки, фонари, оповещавшие о поворотах.
Поворотов было много.
Но ещё больше было комнат.
Комнаты были разные. Были совсем мелкие, навроде каморок, где хранятся швабры и прочий хозяйственный инвентарь (зачастую, именно им они и были напичканы). Были средние – обычные такие деревянные “коробки”, заставленные дремучей мебелью, с потрескавшимися зеркалами на стенах и персидскими – якобы, конечно – коврами на полу (обычно влажными – потому что сырость никто не отменял).
А были и большие. По-настоящему большие. Наверное, такие комнаты были во дворцах всяких там королей и императоров – с высокими узорными потолками, росписями, и прочей излишне пафосной “атрибутикой” (лень перечислять, если честно). 
Впрочем, здесь подобные комнаты больше напоминали склады. А точнее – свалки (не в смысле “помойки”, а просто потому, что всё в них было свалено в кучу). Горы из кроватей и кресел с полинялой обивкой сверху венчали импровизированные “короны” из позеленевших от старости люстр; по краям, словно броневые пластины, покоились картины в золочёных рамках и старинные книги на непонятных языках.
В общем, что ни день – то новое открытие.

Однако, и открытия могут надоесть.
Тем паче, если они повторяются изо дня в день и, по сути, ничем не отличаются друг от друга.
Охотник, излазивший всё, что только мог излазить, внезапно погрузился в тоску. Нет, он не валялся целыми днями на “императорских” кроватях и не плевал в дощатый потолок – дел хватало. Ему так казалось, во всяком случае.
Например, он решил составить карту Места (его тоже именовали с большой буквы, ибо другого названия не предвиделось). Впрочем, эта идея, хоть и казавшаяся вначале интересной и увлекательной, на поверку оказалась крайне трудной, лишённой всяческого интереса и ужасно неблагодарной работой – настолько все комнаты и коридоры были перепутаны друг с другом на многих десятках ярусов что вниз, что вверх. В конце концов, как того и следовало ожидать, Охотник вскипел похлеще любого чайника и спалил набросок карты в самодельном камине.
Ещё он как-то загорелся идеей сделать прицел для своей двустволки из найденной им на одной из свалок старой подзорной трубы. Однако, дальше разборки самой трубы, вытаскивания линз и последующего разбивания – случайного, конечно же – последних, дело не дошло. 
Помимо всего этого, дела, разумеется, тоже находились. Но – то ли их было настолько много, что они переставали казаться чем-то исключительным, то ли ещё из-за чего – Охотник не находил в них интереса. А может, просто не умел находить.
Или не там искал.
— Вечно ты ищешь трудности там, где их нет, — сказал Паук, когда он однажды поделился с ним этими мыслями, — Вот скажи мне – что изменится от твоих мыслей? Или тебе с ними жить легче? А?
Охотник ничего не отвечал. В глубине души он признавал правоту Паука.

О нём тоже стоит рассказать.
К сожалению, меньше, чем следовало бы.
Паук, в отличие от своего соседа, не рылся на свалках и не хандрил по мелочам. Жизнь, которую он вёл, вообще была далека от мелочей. 
Хотя, такие люди, как мы с вами, едва ли сумеем оценить её… в полной мере.
Пауку не нужна была карта Места. У него было мощное тело, с лёгкостью преодолевающее любое препятствие, были глаза, которые видели даже в самой непроглядной тьме. Со всем этим ему ничего не стоило обследовать всё Место, до последней комнатки. Даже самые нижние ярусы, где…
Впрочем, об этом после. 
Ещё Паук, как и полагается пауку, плёл паутину. Всюду, где он прокладывал свой путь, оставались толстые белые нити – то сплетающиеся в причудливые узоры, то просто свисающие с потолка, будто громадные щупальца. Так Паук “помечал” территорию.
Так он делал её своей.

— Можешь говорить мне, что угодно, — Охотник, сделав паузу, глотнул из стоящей у изголовья кровати запылённой бутылки, — но я всё равно не согласен. Ну какую власть ты хочешь получить?
— Полную, — ответил Паук. Все его восемь глаз подёрнулись чуть заметной мутной плёнкой – так обычно бывало, когда он “парил” где-то в своих мыслях, — Паутина – это символ Меня. А фонари – Его. Чем больше коридоров и комнат я заполоню, тем больше шансов на то, что вся эта скука, которая так донимает тебя, закончится.
Они часто заводили разговоры на эту тему. Сперва – тихо, будто боялись, что их могут подслушать, а в последствии – наказать. Потом уже более спокойно, потому что никто “сверху”, видимо, такими пустяками не интересовался.
И вот сейчас – снова.
— Его-Его… Кого? Сколько уже можно? Ты видел хоть одно… проявление?
— А как же всё это? – Передней лапой Паук обвёл всё небогатое убранство жилища Охотника, — Как же ты сам? А она?
Охотник смутился.
— Хмм… ладно. Но всё равно! Что могут сделать твои паутинки? 
— Главное – принцип. Это только мои владения. Я их чувствую, понимаешь? 
— Ну-у… наверное.
— “Наверное”. Ни черта ты, друг мой, не понимаешь. 
— То есть, по-твоему, в этом и заключается суть жизни? В противостоянии паутины и фонарей? Кто заполонит собою больше пространства?
— А разве нет? Помнишь, мы читали ту книгу… мм… никак не вспомню названия… Там ещё было про королей, рыцарей и так далее, помнишь?
— Ну да.
— Так вот, помнишь того принца? Маленьким он был навроде тебя. Всё искал, искал чего-то, хотел каких-то открытий, а если их не было – тоже сидел, хандрил и глотал слёзы. Прямо как ты, в общем.
— Врежу, — пообещал Охотник.
— Да ла-адно, — Паук издал тихий смешок, — А когда он сделался королём, тоска отодвинулась на второй план. Да и дел столько навалилось… И в конечном итоге все его старания сводились к тому, чтобы нахапать в своё пользование как можно больше земель. И речь идёт даже не об укреплении династии, не о том, чтобы обеспечить своим высокородным ублюдкам хорошее будущее, нет… Всё это делается только для того, чтобы приумножить Себя. Тогда самому себе будешь казаться больше, значимей… не так противно будет смотреть в зеркало. 
— У тебя и зеркала-то нет.
— Ладно… проехали. Либо ты на самом деле так непроходимо туп, либо очень качественно придуриваешься.

Охотник не был туп, и не придуривался.
Пожалуй, он действительно мог понять мысли своего соседа.
Но он не хотел понимать. 
Почему-то тот факт, что жизнь любого существа сводится лишь к приумножению себя, казался ему… неправильным.
Хотя, с другой стороны – что может быть правильней?
Они говорили часто. Иногда на нейтральные темы – например, когда Охотник находил новую комнату и приносил оттуда какую-нибудь занятную книжку или нечто подобное. Иногда они часами сидели молча и копались у себя в сознании, пытаясь вспомнить, что было раньше (и это, конечно же, никогда никому не удавалось).
Однако чаще всего разговор уходил именно в то самое русло. О жизни.
Почему-то это казалось очень важным. 
Для обоих.
А когда эти разговоры заканчивались, Паук всегда обращал внимания на неё.

Её портрет Охотник нашёл почти в самом начале. В одной крохотной комнатке, почти до самого потолка заваленной рулонами грязно-жёлтой ткани, перехваченными грубыми нитками. Ткань была дрянная, вся в зеленоватых потёках и с поеденными крысами краями. К тому же от неё дурно пахло.
И что заставило Охотника задержаться?
Что заставило его взглянуть под гнилую, разваливающуюся антресоль, что заставило отдёрнуть дырявую занавеску и посветить в самый тёмный угол?
Теперь этого уж точно никто не узнает.
Она жила в маленьком, шириной в две ладони, портрете с простой деревянной рамкой. Каждое утро она садилась на резное крыльцо летнего домика и перебирала пальцами осыпавшиеся дубовые листья. Каждое утро она слышала звонкие трели птиц, перешёптывание ветра в лесной чаще; видела, как дрожат солнечные искры на каплях росы, застывших бриллиантами на колючих травяных стеблях. 
У неё были огненно-рыжие волосы, которые она заплетала в длинную косу, бледная, почти не тронутая загаром кожа, и изумрудно-зелёные глаза с озорными искорками внутри.
Правда, было в них что-то ещё…
Всё это Охотник придумал уже потом, когда вернулся в своё жилище. На самом деле всё, конечно же, было проще. Был обычный портрет, сделанный каким-то провинциальным художником, да ещё и не слишком умело. И, конечно же, не было в нём никаких “трелей” и “перешёптываний”.
Да…
В этом не было никаких сомнений.

Паук всегда смотрел на неё, прежде чем уйти. Охотник не знал, почему. Не понимал, что такое существо, как он, видевшее смысл своего существования только в приумножении себя, может испытывать, глядя на… Впрочем, это не так важно.
Есть ли смысл гадать о том, что всё равно не суждено будет узнать?
После этого Паук уходил в своё логово. Охотник знал, что оно находится где-то у нижних ярусов – там, где не светят фонари. Вернее, где-то они, конечно же, светили – пока их не разбил сам Паук, а закопченные “останки” не покрылись липкой паутинной бронёй.
Вообще, в действиях Паука относительно фонарей прослеживалась отнюдь не только идейная борьба за “власть”. Их свет – непонятно почему – причинял ему боль. Боль эта продиралась под толстую шкуру, забиралась в переплетение нервов и сводила его с ума (по крайней мере, он описывал это так). Алые глаза с каждым днём становились всё слабее и слабее.
Тогда он и начал войну.
Конечно, при Охотнике он этого не говорил. Тот ещё не был готов к такому повороту событий… хотя находка её портрета заставила его сделать первый шаг в этот водоворот.
И всё же Паук утрировал. Никакой явной войны не было. Он не чувствовал никакой слежки из тёмных углов, а в свете фонарей по-прежнему не было ни капли чьей-то чужой воли – так, неудобное препятствие, которое лучше обойти стороной. 
А ещё лучше – сломать.
Паук был уверен, что Охотник понятия не имел, сколько коридоров было над – и под – его жилищем. Что он не исследовал даже трети из них.
А вот сам он побывал всюду.
Был и на самом верху, где в потолок были вделаны заколоченные листами фанеры окна. Паук знал, что если хоть чуть-чуть отогнуть фанеру, можно увидеть смолисто-чёрное стекло, которое не поддавалось никаким усилиям. Паук не стал слишком усердствовать, пытаясь выбить его – просто затянул эти окна несколькими слоями паутины. А потом ещё несколькими.
На всякий случай.
Ближе к центру коридоры и комнаты приходили в нормальный вид. Там снова появлялись фонари и бегали крысы. Там можно было чувствовать себя в безопасности… конечно же, если заставить себя не обращать внимания на лёгкий, почти незаметный сквозняк.
Если заставить себя поверить, что он, конечно же, появляется из-за неплотно пригнанных друг к другу досок.
Если, как и снующие всюду крысы, считать всё само собой разумеющимся.

Однако были ещё и нижние ярусы.
Самые нижние.
Там царила такая тьма, которая отпугивала даже Паука. Эту тьму, твёрдую и холодную, как стена в шахте, даже его взгляд не в силах был пробить – что там говорить о фонарях?
Нет, во тьме не жил никакой страшный “бабайка”. Не было там ничего, что могло бы угрожать ему.
Им обоим.
Но почему-то легче от этого не становилось.
Паук заставил себя преодолеть страх. Каждый день он, пядь за пядью, исследовал новое место. И хоть тьма оставалась такой же непроницаемой, ноги его уже начали привыкать к тамошней местности, и по малейшим неровностям прогибающихся досок могли определить, где вход, а где выход. Иногда даже “лево” и “право”.
Но потом Паук набрёл на Яму.
И тут уж не спасло ни одно преодоление страха.

Я мало что могу рассказать про Яму. Не знаю, что бы я – да и не только я, любой из вас – почувствовал, подойдя к ней. А ведь именно чувства и играли бы наибольшую роль.
В остальном – Яма как яма. Огромная дырка в полу, тупо “скалящаяся” гнилыми обломками досок.
Наверное, поэтому Охотник назвал её Пастью.
Паук ошибался, когда думал, будто его сосед рискует лезть куда-то дальше освещённых фонарями зон. В конце концов, фонарь можно было снять и идти с ним куда угодно.
Так Охотник и поступал – хотя и не рассказывал об этом Пауку.
Он видел и заколоченные окна, когда они ещё не были затянуты паутиной.
Видел и Яму.
Хотя слово “видел” здесь не совсем уместно. Когда Охотник зашёл на самый нижний ярус (с той же стороны, что и Паук, кстати), его фонарь лопнул вдребезги.
Он остался один. Во тьме.
Но почему-то пошёл вперёд.
Все сквозняки здесь душились в зародыше, а от тишины лопались барабанные перепонки. С каждым шагом в сердце Охотника всё глубже и глубже входила холодная зазубренная игла, а ноги попросту отказывались шевелиться.
Но он сумел дойти. Сумел ухватиться за деревянные “зубы”, которые – как ни странно – оказались твёрже железа.
Он заглянул внутрь и услышал Голоса.
А потом убежал без оглядки.

Несколько дней кряду он не выходил за пределы своего жилища. Боялся темноты. Боялся даже крыс, которые совершенно обнаглели и сновали перед самым его носом. Ничего не ел и – почти ничего – не пил.
Он слышал Голоса. И один из них очень напоминал его собственный. 
Теперь от них было невозможно спрятаться.
Когда первая стадия этой “болезни” прошла, Голоса притихли. Всё вокруг перестало вертеться спятившим волчком, а темнота больше не казалась колючей холодной стеной. 
Но всё равно что-то изменилось.
И Паук это заметил.
— Что с тобой, сосед? – как-то спросил он его неожиданно серьёзным голосом, — Ты какой-то… не такой.
— Какой? – буркнул в ответ Охотник. У него было прескверное настроение; одна из последних найденных им бутылок показала дно, и заволокшая разум приятная дымка начала понемногу рассасываться.
— Не знаю, — пожал плечами Паук (вернее, пожал бы, если бы они были), — Но с тобою что-то не так. Ты… что-то увидел?
Охотник не ответил. Он уселся в своё любимое кресло и вытянул ноги к огню. В руках у него была новая книга, которую пару дней назад принёс ему Паук.
Не так важно, как эта книга называлась и о чём она была. Важно лишь то, что было нарисовано на обложке. 
Дом.
Огромный трёхэтажный особняк с высокой треугольной крышей, крытой черепицей, большущими тёмными окнами и резным фасадом, ограждённый высоким, густо заросшим плющом, решётчатым забором. 
Дом этот был не то, чтобы очень старинным… но уж очень старым.
Стоило только взглянуть на доски, которыми он был облицован! Старые, заплесневелые, кое где набухшие и подгнившие от влаги – сразу видно, что хозяина у дома либо не было вовсе, либо ему было глубоко наплевать на собственные владения.
Почему-то Охотник отвёл взгляд от обложки и посмотрел на потолок. Потом – на стены. На пол.
Доски выглядели почти так же, как и те, на иллюстрации…
— Помнишь, ты говорил как-то, — произнёс он, не отрывая глаз от пола, — что это Место похоже на чердак? Нечто старое, замызганное, всюду крысы, куча ненужных вещей, которые девать некуда, а выбросить жалко. Вот они и валяются тут… А ещё окна сверху. Помнишь?
— Ты видел окна? – удивился Паук.
— Видел. Ну и что?
— Да нет, ничего… Ну да, помню тот разговор, — Паук задумался, — Может, и вправду чердак. Только вот… особых надежд это не внушает. Сколько стоит власть на чердаке?
Охотник бросил на него презрительный взгляд.
— Ты всё о своём… Когда тебе уже надоест?
— Никогда, думаю, — Если бы Паук мог улыбнуться, он бы это сделал, — Что, есть другой выход?
— А если бы получилось… выбраться отсюда?
Повисла пауза.
— Выбраться? – В голосе Паука прозвучала неуверенность, – Куда? 
— Нуу… если это чердак… должен же быть и ход вниз. В дом.
— Вниз?
Они переглянулись.
— Ты был у Ямы?

— Мне нужна твоя помощь.
Сегодня Охотник впервые за всё время пришёл в жилище Паука. Здесь царила темнота – но не та, что внизу. Знакомая. Безопасная. 
Он даже фонаря не брал – чтобы не раздражать соседа.
— Будь другом, сплети мне одну нить. Чтоб длинной была в три-четыре моих роста и толщиной с руку. Сможешь?
— Смогу, — буркнул Паук. Он не соизволил не то что вылезти из кокона – даже повернуться лицом к гостю, — Ты всё-таки полезешь?
— Полезу, – твёрдо ответил Охотник, — Я хочу… что-то изменить. Эта дыра там неспроста. И мы с тобою тоже, пойми! Если это действительно только чердак… я спущусь в дом. Наведаюсь к хозяину. И он ответит на все вопросы, до единого!
— Ты умрёшь там, — тихо сказал Паук, — Нет там ничего! Нет никакого хозяина! Мы одни, пойми! Ты начитался своих книжек, и теперь думаешь, что способен изменить мир? Не-ет, соседушка. Героям – одни миры, нам – другие. Ты не герой, Охотник. Ты просто кукла… игрушка, забытая кем-то на чердаке.
Тот не ответил. Просто развернулся и зашагал назад.
— Нить будет готова через полчаса, — сказал ему вслед Паук.
И снова исчез в коконе.

Финал близился. Он это чувствовал.
Теперь было поздно отступать.
Охотник собирался в дорогу. Складывал в заплечный мешок всё, что могло пригодиться – утеплённую куртку и штаны, просторный плед, который можно было использовать в качестве подстилки, средних размеров коробку с патронами для двустволки, маленький фонарь, моток верёвки, спички, два ножа – перочинный и кухонный (его Охотник взял только из-за внушительного размера и, в целом, устрашающего вида). Завернул в чистую ткань вяленое крысиное мясо и кусок почти нетронутого плесенью сыра. С особой бережливостью пристроил среди “тряпок” флягу с креплёным вином. 
И ещё – её портрет. 
Он достал его снова, когда все приготовления были завершены. Положил себе на колени и наблюдал за пляской огненных отсветов на старинном холсте.
Думал о чём-то своём.
Вскоре послышались шаги Паука – ярусом выше. Охотник сунул портрет обратно и закинул мешок за спину. Застегнул пояс, перевесил поудобнее патронташ. Взял в руки двустволку.
Он вышел из темноты. Почему-то нарочито медленно, точно с трудом переставлял ноги. Или – задумался о чём-то.
— Твоя нить, — сказал он, бросив к ногам Охотника блестящий белый моток, — Ты не передумал?
— Нет, сосед, — ответил Охотник, подняв нить, — У тебя есть цель… хоть и непонятная. А у меня тут нет ничего. Мне надо идти, понимаешь?
— Не-а.
— Не понимаешь? Ну и ладно, — Охотник повесил моток на плечо, — Что ж… давай прощаться.
— Нет, — тяжело выдохнул Паук, — Я тебя понимаю. Но… ты никуда не пойдёшь.

Нападение было быстрым. Он не успел ни защититься, ни увернуться.
Паук сбил его с ног, отбросил в сторону двустволку. Ухватил Охотника передними лапами и встряхнул, как куклу. Щёлкнул перед лицом чудовищными жвалами.
— Ты спятил? – выдохнул Охотник.
— Отнюдь. Спятил ты, — В голосе Паука не было и капли злости, — Ты ведь был у Ямы… ты слышал Голоса. А значит, должен понимать – нам там делать нечего. Живи тем, что у тебя есть, и не лезь куда не просят. Ты меня понял?
— Ах вот как! – В голову ему бросилась кровь, — Ты… сидишь в своей норе, раздутый от собственной важности… сам-то ты кому нужен? 
— Я нужен себе, — ответил Паук так же спокойно, — И отчасти – тебе. Я не знаю, кто и зачем построил этот чердак, но он неспроста поселил меня вместе с тобой. Поэтому…
— Да что ты мне сказки рассказываешь? Зачем я тебе нужен? Ты всё равно рано или поздно перебьёшь все фонари и загадишь всё своей паутиной! Для тебя это будет замеча-ательной реальностью, спору нет, но я в ней не проживу! Так что выпусти меня и дай пройти!
Хватка Паука ослабла, и Охотник повалился на пол.
— Я тебе предупредил, сосед. Если ты пойдёшь вниз, я буду действовать более… жёстко. Нельзя нарушать порядок.
— Ты… псих полоумный, — отдышавшись, выговорил тот, — А если нет никакого порядка? Если есть просто мы, просто Чердак, и просто Яма? А? Чего ты боишься?
— Я слышал Голоса. И понял, что они хотели сказать. Если хочешь – пойдём к Яме ещё раз. Если кишка не тонка – послушаешь, что они скажут.
Повисла пауза. Охотник, понемногу выравнивая дыхание. Лихорадочно соображал, что ему делать. И тут взгляд его упал на двустволку. 
Она лежала у самой лапы Паука.
В шаге от выхода.
— Ладно, — согласился Охотник, снимая с плеч мешок, — Идём. А там посмотрим.
— Точнее, послушаем, — сказал Паук и подвинулся в сторону, пропуская его.
До оружия оставалось три шага… два… один.
Ноль.
— Я только ружьишко прихвачу, ладно? А то мало ли!
Паук не успел почувствовать опасность…

Они стояли друг напротив друга.
С одной стороны – Паук, весь подобравшийся и готовый к новому броску. 
Кажется, он в кои-то веки начал злиться.
С другой стороны – Охотник. Тоже напряжённый, твёрдый, как стальной стержень. В руках – заряженная двустволка. Палец – на курке.
— Зря ты это… сосед, — Голос Паука упал почти до шипения (наверное, забавно – шипящий паук. Правда, Охотнику было не до забав), — Лучше даже не пробуй.
— Почему же? – спросил тот чуть нахально. Оружие в руках придавало уверенности, — Боишься?
— Нет. — ответил Паук, — А вот тебе стоило бы. Потому что если промажешь, я тебя надвое перекушу. И это не шутка.
Он и впрямь не шутил. Охотник это чувствовал.
Напряжение повисло в воздухе между ними, точно мечущее электрические заряды грозовое облако. Казалось, стоит хоть одному из них пошевелиться – и грянет буря.
Паук шевельнулся первым… и она грянула.
Дуплетом.
Прямо в Паучью голову.

В каком-то странном оцепенении Охотник наблюдал за его корчами.
Тупо глядел на влажную кучу серых ошмётков, из которой на него слепо таращилась одна-единственная пара алых глаз. Медленно вдыхал запах пороха и моргал от поднявшегося вверх облака порохового дыма.
Издав последний всхлип, Паук рухнул на спину и затих. Огромные ноги скрутились, сжались клубком над бездыханным туловом. 
Охотник остался один.
В целом мире.

Финал.

В его голове воцарилась странная тишина. 
Сквозь неё не пробивалась ни одна мысль, ни один Голос… ничего. Всё, что он делал – всё, что он должен был сделать – шло на автомате, механически. Так, должно быть, пляшет марионетка на нитях кукловода, в сотый раз дающего один и тот же спектакль.
Эта тишина была сродни той, на нижнем ярусе – глухая непрошибаемая стена из оледеневшего базальта, которая вытеснила собою всё.
Все страхи и сомнения.
Всю злость и радость.
Весь старый мир, задыхающийся в куче смрадных останков и испражнений.
Мир, по-прежнему косивший на него последним, полуслепым глазом.
Охотник шагал к Яме. Он не взял с собой ни рюкзака, ни сплетённую Пауком “нить”.
Только ружьё.
Которое он, впрочем, не забыл перезарядить.

Сама собой вырвалась из сердца ледяная игла. Куда-то исчезли оковы на руках и ногах.
Пределов больше не было.
Охотник не мог – да и не старался – понять, что произошло. Лишь одно ему было известно абсолютно точно – со смертью Паука что-то изменилось.
В нём.
Кто-нибудь из вас наверняка вспомнит слова Паука о том, что всё это было неспроста. Неспроста их “поселили” друг с другом. Неспроста чердак был именно чердаком и ничем иначе.
Неспроста были окна сверху. 
Неспроста была Яма внизу. 
И – совсем уж неспроста – таинственные Голоса отговаривали обоих лезть внутрь.
Кто-то обязательно назовёт Охотника безумцем и убийцей.
И кто-то обязательно будет прав. 

Пасть дышала в него холодной сыростью. Угрожающе щерились в пустоту обломанные доски. 
Только Голоса молчали, точно пристыженные чем-то.
Или – напуганные?
Охотник опёрся левой рукой о каменный (каменный?) край Ямы. Посмотрел вниз – без страха, спокойно, оценивающе.
Падать предстояло долго.
— Будь что будет, — выдавил Охотник. 
И, прижав к груди ружьё, сделал шаг вперёд.

***

— Э-эй! Так нечестно!
Первый, торжествующе улыбнувшись, поднял вверх левую руку. Сделал несколько странных жестов, покрутил её перед самым носом Второго… и вдруг в тонких чёрных пальцах что-то блеснуло. Он положил это на маленький деревянный столик, и Второй раскрыл рот от изумления.
Это была игральная карта.
Та самая, исчезнувшая из колоды.
— Чёрный Король! – только и сумел выдохнуть Второй, — Как ты… так ловко?
Первый, которому явно льстили похвалы соседа, покровительственно произнёс:
— Во-первых, не “Чёрный Король”, а “Король Пик”. А во-вторых… — Он накрыл рукой карту, пробормотал что-то несуразное, поднял снова… но карты уже не было. Теперь там лежало два чёрных игральных кубика с золотистыми точками.
Второй, не удержав довольного писка, захлопал лапками.
— А во-вторых, — повторил тот, — карты мне уже надоели. Вот кости – это другое дело.
— Точно-точно! Как-то… посус… посущественнее.
Двое сидели за маленьким столиком. Первый то и дело перебрасывал кости из одной руки в другую, а Второй что-то радостно верещал. Медленно крутился рядышком старый патефон, насвистывая ещё более старый мотивчик, булькал своим содержимым мятый котелок над весело трещавшим огнём в импровизированном очаге.
Его заметили не сразу.

Полёт в чёрном нигде казался бесконечным. Иногда Охотнику казалось, что он видит рядом с собой какие-то лица, фигуры… но они почти сразу исчезали.
Больно билась о бок двустволка.
Свистел в ушах ледяной ветер.
И не было ничего.

Когда Охотник упал, он долго лежал на мягком влажном песке и не мог понять: закончилось ли падение? Или он просто задремал, и теперь не может проснуться?
Однако песок был настоящим.
По-настоящему холодил кожу приклад.
Настоящей была боль в изрезанных ветром руках.
Он с трудом поднялся. Отряхнул лицо и грудь от песка, проверил ружьё. И… замер.
Где-то впереди него маячила искорка света.

— Что у нас на ужин? – спросил Первый. Он сидел, подобрав под себя ноги, сжимая в правой руке портняжную иглу, а в левой – чёрный бархатный колпак с серебряными колокольчиками. 
На колпаке темнела большущая прореха.
— Картошка, — ответил Второй нехотя. Его можно было понять – третий день кряду они ели одно и тоже, — Надо будет завтра подняться повыше. Может, что повкуснее найдём, а?
— Может, — согласился Первый, продевая нить в ушко, — Смотри там за водой.
— Ой-ой-ой, — забеспокоился тот и подбежал к котелку, — Тут уже всё, сготовилось! Поможешь?
— Помогу, — Первый отложил в сторону колпак и иголку с ниткой, поднялся и подошёл ко Второму. Тот уже успел сбегать к стоявшему у стены старинному буфету и вернулся с двумя фарфоровыми тарелками и гнутой узорчатой поварёшкой. И вдруг… замер.
— Ты чего? – обеспокоенно спросил Первый.
— Там… кто-то есть, — пролепетал тот.

***

Он выходит сразу же, как только понимает, что его заметили. Выходит – и Двое сразу же шарахаются от него, как от прокажённого.
Их можно понять.
В разорванной одежде, весь в ссадинах и кровоподтёках, с бороздками песка на рукавах и у шеи, Охотник производит, сами понимаете, не лучшее впечатление.
В руках он сжимает двустволку. Приклад плотно пригнан к плечу, дуло – судорожно метается где-то на уровне пояса.
В глазах Охотника – пустыня.
— Где я? – хрипло произносит он, обращаясь к Двоим (странная парочка, надо признать). 
Первый, выйдя из оцепенения, что-то лопочет. Из этого лепета Охотник может вычленить только две фразы.
“Какое-то Место. Мы сами точно не знаем.”
— То есть так, да? – яростно кричит в темноту у них над головою Охотник, — Значит, Паук был прав, ты и вправду есть! Что, эти игры тебя развлекают? Тебе мало было одной смерти? Думаешь, я не смогу пойти дальше? Думаешь, очередной чердак меня остановит?
Внезапно его взгляд стал осмысленнее. И обратился он… к Двоим. 
“Такие живые. Такие… настоящие. 
Ты очень старался, да?”
— Есть ли отсюда выход? – спрашивает Охотник у них.
Первый пожимает плечами:
— Мы не знаем. Мы тут…
— …недавно, — договаривает за него Второй.
Охотник подходит ближе к ним. Плавно и неслышно для Двоих взводит оба курка.
— Это ничего. Главное, что я знаю.

Но знает ли?