Анжела

Носители южного темперамента не умеют стоически переживать болезни родных и близких. Там, где буддист мужественно выдавит улыбку, а индуист — танец, мы обязательно впадем в истерику и выплеснем массу лишних слов и эмоций. Например, доконаем больного ежеминутными вопросами: где болит? сильно болит? когда заболело? еще не прошло? а когда пройдет?

Именно по этой причине наш папа после очередного приступа слезно просился в больницу. Он надеялся, что больничные стены станут преградой для полчищ родни.

Полчища посовещались и решили удовлетворить прошение. Уж очень отцу было плохо, и мы хотели, чтобы первое время он находился под наблюдением врачей.

Разумеется, в покое мы его не оставили. Больницу ежедневно посещали делегации для проведения первоочередных мер по спасению больного — украшения тумбочки вазой, художественной драпировке кровати полотенцами и затаривания холодильника продуктами в объеме стратегического запаса страны.

Папа на первых порах отчаянно сопротивлялся, но безграничная родственная любовь не оставила ему шанса. В итоге он смирился и молча терпел назойливую опеку. Думаю, он успокаивал себя мыслью, что когда-нибудь отомстит надоевшим нянькам симметричными мерами.

Персонал отделения обреченно наблюдал за массовым наплывом посетителей — остановить поток визитеров, мониторивших папино самочувствие, не было никакой возможности. Они, как ниндзя, просачивались даже сквозь запертые окна и двери.

Численность группы поддержки была настолько впечатляющей, что врачи и медсестры ходили мимо папы на цыпочках и обращались с ним предупредительно-вежливо.

Поэтому я была шокирована, когда в облагороженную обитель нашего поднадзорного ворвалась толстая тетка в полурасстегнутом белом халате, оттопыренном на здоровенном заду, и грубо скомандовала: «Поворачивайся на живот!»

И это нашему папе? Нашему милому, взлелеянному, обаятельному папе! Я возмущенно вытаращилась на нахалку, но она, игнорируя мое оскорбленное достоинство, практически с разбега сделала укол и, покачивая выдающейся кормой, гордо удалилась.

От такой бесцеремонности я зашлась в возмущенном кудахтанье и пообещала пожаловаться врачу, но папа попросил не нервировать его по мелочам. Я угомонилась, и, возможно, быстро забыла бы про неприятный эпизод, но что-то в той медсестре было цепляющее, будоражащее… Акцент, что ли?

Второй раз я столкнулась с ней через неделю. Она в том же темпе внесла свой внушительный торс в палату и тем же тоном выдала приказ. Но папа ей улыбнулся. А она, выбегая из палаты, величественно ему кивнула.

На этот раз я разглядела ее повнимательнее.

В этой женщине все было щедро, от души — и ярко-голубые тени на веках, и начес, конкурирующий с Вавилонской башней, и выпирающий стульчиком зад, уравновешенный могучим бюстом. Прямая телепортация из 70-х прошлого века, без изнурения себя диетами и ограничений в использовании косметики.

— Это Анжела, — заметив мой взгляд, сказал папа, — Она из наших краев. Мы с ней подружились.

От сочетания нежного имени с брутальной внешностью медицинской дивы я несколько оторопела. Скажем прямо, Анжела — не самое подходящее имя для тучной женщины с крупными чертами, щедро раскрашенной в лучших традициях трансвеститов. Я мысленно изгалялась над играми разума родителей, наделяющих детей именами не в масть, когда папа вернул меня в реальность:

— Знаешь, я хочу дать ей немного денег. Она без мужа, одна с ребенком, живет на зарплату медсестры. Тяжело ей приходится.

Скоро папа выздоровел, его выписали, и нас накрыло другими заботами.

В частности, я взялась за оформление ипотечного кредита. Тот, кто занимался этим вопросом, знает, что ему можно посвятить всю жизнь.

Где-то в середине процесса меня несказанно обрадовало требование банка предоставить справку из психоневрологического диспансера. Очень кстати — я как раз балансировала на грани сумасшествия из-за непрерывной беготни по инстанциям для сбора документов.

В условленный день супруг повез меня в наш районный ПНД, расположенный в почти необитаемом пригороде, бывшей промзоне. По дороге я смотрела на выжженные поля чахлой травы, украшенные нагромождениями проржавевших металлоконструкций, и этот апокалиптический пейзаж навевал на меня смертную тоску. Здание диспансера с осыпающейся штукатуркой и решетками на окнах лишь усилило гнетущее впечатление. Мы прошли в обшарпанный коридор и в ожидании приема присели перед кабинетом. Я почти задремала, когда тишину прорезал знакомый голос:

— Доктор, а можно, она пока побудет дома?

Я обернулась и увидела Анжелу, разговаривавшую с врачом в темном закутке. Встала, чтобы подойти и поздороваться, но муж схватил меня за руку и усадил на место. И только тогда я заметила неподалеку от Анжелы забившуюся в угол юную девушку необычайной красоты.

По несомненному сходству стало ясно, что чудо-ребенок — дочь Анжелы.

Оплывшее раскрашенное лицо матери рядом с ангельски чистым личиком девушки выглядело пугающей маской, но меня вдруг осенило, что и Анжела обладает правильными и выразительными чертами. Отсутствие ухода сделало свое дело, и теперь ее лицо обезображивали слои дешевой косметики. Но когда-то она явно была красива.

Забыв, где нахожусь, я залюбовалась на нежный овал, мраморную кожу и черные кудри девочки, и вздрогнула, когда она вдруг испустила громкий вопль.

— Сатана! Сатана, Сатанааааа! — заходилось в крике совершенное создание, показывая рукой в пустоту. Мать и врач тут же кинулись к ней с заверениями, что она в безопасности, но девочка продолжала кричать и биться. С трудом усадив дочь на стул, Анжела успокаивающе гладила ее по волосам.

Подняв голову, она на мгновение встретилась со мной взглядом. Контакт длился секунду, но я успела отметить ее покорность отвратительной насмешке судьбы, ударившей безумием по единственному дорогому существу. Горе, протест или злость не смогли бы поразить меня больше, чем эта безропотная отдача своему пожизненному кресту.

Прижав к себе голову девочки. Анжела обсуждала с врачом вопрос о сезонном обострении шизофрении. Содержание диалога свидетельствовало, что на выздоровление нет ни проблеска надежды.

Я холодела от ужаса, пропуская через себя участь матери, чье дитя никогда не станет здоровым. Дикий контраст между одухотворенной красотой девочки и ее душевным состоянием усиливал мой шок.

Анжела говорила спокойным, будничным тоном, но каждое её слово заставляло меня корчиться в муках. В какой-то момент я поняла, что сейчас сорвусь в истерику и нахально, вне очереди, влетела в кабинет врача. Там мне выдали необходимую справку, и я выбежала вон из скорбной обители.

По дороге домой нахлынули воспоминания о моём подтрунивании над внешностью и именем Анжелы, и я казалась себе невероятно жалкой на фоне ее подлинного стоицизма.

Горестный образ несчастной матери ещё долго преследовал меня, и я в слезах выпрашивала у Господа прощение за душевную слепоту и высокомерие.

А еще я отменила свой глупый вердикт — имя подходит Анжеле идеально. Ведь человек, смиренно принявший нескончаемую пытку безнадежностью, становится ангелом уже на этой земле.