Антонио

1

Ночью ей приснился огромный футбольный мяч, размером с нее или даже больше. Она так хотела забрать его, унести, но размаха рук не хватало, чтобы обхватить жесткую кожаную поверхность. Она обнимала, прижимала его к себе, а он норовил выскользнуть, откатиться. И никак этот сон не заканчивался… Проснулась утром с гулким сердцебиением, осмотрела ладони — казалось натерла их за ночь, сжимая мяч.

Под столом тихо сопел маленький холодильник. Артём вчера ругался, что в нём закончилась минеральная вода. Самого Артёма не было — он говорил, что уедет встречаться с друзьями, вот и уехал. Даже не разбудил…

Несмотря на позднее утро, гостиничный номер выглядел сумеречно. Она протянула руку и включила светильник над боковой тумбочкой. Дотянулась до графина, сняла с его горлышка перевернутый цилиндрический бокал и наполнила чуть больше половины.

Распахнула тяжёлые шторы, открыла балконную дверь и в комнату тут же проник свежий воздух и негромкие уличные звуки. Небольшой квадратный балкон располагался слева от парадного входа в гостиницу и был полностью затенён ветками нависшей над ним огромной липы, растущей на улице. Листья были настолько большие, что не умещались в ладони. «Особенность средиземноморья», — помнится, авторитетно отметил Артём.

Гостиница нравилась ей. Старинное трехэтажное здание, компактное, уютное. Судя по фасаду, который давненько не подкрашивали, это была этакая начинающаяся ветхость, отдающая необъяснимым изыском, каким обладает, к примеру, ваза в антикварном салоне: да старая, да видавшая виды — этим и прекрасная. И все в гостинице было небольшое: номера; узкие лестничные пролеты, покрытые мягкими ковровыми дорожками, в которых тонули шаги и тихо шуршали колеса чемоданов; крохотный лифт, на одного человека с багажом, дождаться которого было просто невероятным событием, ибо был он нетороплив, как сама жизнь провинциальной Италии.

Ей нравилась такая жизнь. Ей вообще всё тут нравилось!

Небольшой тихий и уютный городок обнимал побережье моря, косой уходившее за невысокие скалы, под которыми живописной колонией росли какие-то необыкновенно редкие, как говорил Артём, кораллы. Ими городок и славился, равно как и тем, что он был, как оказалось, любимым городом итальянских королей.

А ещё ей безумно нравились здешние магазинчики! Она всматривалась в витрины, а в голове постоянно крутилась фоном, непонятно откуда появившаяся, фраза — «ручная работа». Все здесь казалось сделанным на заказ, в единственном экземпляре.

Она первый раз путешествовала за границей. Жадно отмечала любые отличия с Россией, находила тысячи приятных мелочей в пользу здешней жизни и даже немного злорадствовала по отношению к тем, кто остался на родине.

Первое, что поразило ее по прилёту в местный аэропорт, — благоухание в воздухе каких-то чудесных цветов. Она до сих пор не могла надышаться этим ароматом.

А еще запах свежесваренного кофе! Этим напитком в Италии пахнет каждое утро. С него начинается день, им же он и заканчивается. Он потягивается из маленьких чашечек, очень крепкий, такой, что, кажется, можно есть ложкой. Это не та растворимая бурда, что пьется дома литрами. Это стиль жизни. И это тоже — ручная работа.

Поэтому с выбором напитка в кафе не было никаких проблем. А вот что взять к кофе… Здесь вставал серьезный вопрос. Хотелось всего и сразу. Все эти маленькие сладкие произведения искусства в корзиночках из всевозможных сортов теста, наполненные свежими ягодами, залитыми глазурью, джемом, топлёным шоколадом, присыпанные толчёными фисташками, грецкими и еще, бог знает, какими видами орехов, выглядели невыносимо соблазнительно и требовали, чтобы их немедленно съели.

Окна кафе завораживали: такого разнообразия сластей, какие выставлялись здесь напоказ, завлекая посетителей, она не видела даже в Москве.

В первые дни они с Артёмом обошли кучу кафешек, театров, музеев. Видели уличные представления, катались на лодочке, гуляли по ночному городу. Первые дни для неё вообще слились в один сплошной фантастически яркий праздник: Италия, Артём, любовь.

Всё было замечательно до этого дурацкого вчерашнего футбола.

Конечно, она была готова пойти с Артёмом, куда он скажет. И этот матч представлялся ей очередным маленьким приключением. Тем более она знала, насколько Артём болеет за одну из команд, название которой она, хоть убей, и сейчас не способна назвать. Но она не ожидала, что игра окажется такой скучной и утомительной. Их места на трибуне были чуть ли не самые дальние, и она не то, что мяча, игроков на поле толком не видела! Ей совершенно был непонятен восторг болельщиков, которые выглядели тупыми и наглыми. И Артём стал каким-то отчужденным — не обращал на неё никакого внимания, кричал на судью, ругался на игроков, Она честно пыталась следить за ходом игры, за хаотично бегающими фигурками-букашками на крошечном отсюда поле. Из-за напряжения и шума у неё вскоре сильно разболелась голова и появилась жгучая злость на этот стадион, на болельщиков и даже на Артёма. После первого тайма она робко предложила ему уйти, на что он неожиданно грубо накричал на неё, и весь второй период она просидела в полуобморочном состоянии, ничего не видя вокруг и глотая слёзы. Такой брошенной она не чувствовала себя никогда в жизни. В довершении всего оказалось, что команды почему-то должны играть дополнительное время. И пытка продлилась еще почти час…

Она плохо помнила, как они добрались до гостиницы. Артём был раздражён — видимо его команда проиграла. В номере поспешно выпил бутылку дорогого вина, припасенную ею в подарок маме, лёг на кровать в одежде и сразу захрапел. Тоже не раздеваясь, она прилегла с краю и разрыдалась. Засыпая, она понадеялась, что утром всё плохое забудется, и они как прежде влюблённые пойдут гулять, взявшись за руки. А теперь оказалось, что он на весь день уехал на встречу с какими-то друзьями…

На самом деле он предупреждал её заранее. Объяснил, что это чисто мужская компания, его друзья своих девушек не приглашают, поэтому и он поедет один. Тогда она с лёгким сердцем пообещала ему, что погуляет по городу, сходит в местный музей, наконец-то с удовольствием почитает в номере. А сейчас…

А сейчас она остро ощущала свою отверженность. В чужой, вдобавок, для неё стране.

2

Это было маленькое кафе под открытым небом, располагавшееся на небольшой веранде чуть выше уровня моря, волновавшегося в каких-то паре десятков метров. Они сидели здесь как-то с Артёмом.

Столики были накрыты белыми скатертями, по которым беспокойно метались яркие солнечные пятна, прорывающиеся через трепещущие на довольно сильном морском ветру крылья больших зонтов.

Удивительно прохладно в маленьком городке у моря в июльскую жару! Не только потому, что всё здесь сделано из камня. Секрет в том, что дома расположены настолько близко, что в любое время суток находятся в тени друг друга. Этот блаженный полумрак навевает умиротворение, а тишину сиесты нарушают лишь шаги редких прохожих, в основном туристов, которым невдомек, куда же подевались все местные жители.

Ожидая заказанный кофе, она подставила лицо дувшему с моря ветерку, глубоко вдыхая терпкий йодистый воздух и представляя, как внутри все клеточки организма наполняются Италией. Солнечные блики лизали ее закрытые веки, отражаясь где-то в затылке контрастным и осязаемым хороводом теней…

Неприятный сон про огромный мяч приснился, конечно же, из-за вчерашнего матча.

«Удивительно, как одно событие может всё испортить», — горько подумала она.

Бледный старик за соседним столиком разрезал огромной диск пиццы на четыре части и, свернув одну из них в конус, с кончика которого тут же свис пласт расплавленного сыра, отправил её в рот, не прекращая разговаривать с такой же бледной старухой.

Молодой официант принёс кофе и, блеснув в улыбке зубами, удалился, чуть прихрамывая. Её отчего-то разозлила эта походка. Официант словно осквернял окружающую красоту своим несовершенным видом. Ей отчего-то неприятны стали и редкие посетители кафе, их говор, жестикуляция. Они были лишние в Италии. В её Италии! Она приехала сюда не ради них!

Торопясь, одним глотком проглотила кофе, оставила мелкую купюру и пошла наугад к центру города.

3

В детстве она никогда не спрашивала маму об отце. Чувствовала, что он где-то есть, что живой, но спросить не могла.

Еще учась в школе, однажды проснулась утром от громкой музыки. Сосед снизу выставил колонки наружу и весь день слушал одну и ту же песню:

Ты о нем не подумай плохого,

Подрастешь, сам поймешь все с годами.

Твой отец тебя любит и помнит,

Хоть давно не живет уже с нами.

Соседа звали Владик, он был чуть старше её, отсидел по малолетству приличный срок и вот первый день как вернулся на свободу. Несколько месяцев постоянно сидел вечерами на лавочке с пацанами и бренчал синими от наколок пальцами на гитаре. Мама очень волновалась тогда, ожидая её со школы. Впрочем, вскоре Владик вновь угодил в тюрьму и уже не вернулся, а песня та ей запомнилась.

Потом она прочла в каком-то журнале об австрийском учёном, изучавшем поведение гусей. Только что родившихся птенцов он разлучал с родителями и вместо этого приучал их к обыкновенному футбольному мячу. И бедные гусята начинали воспринимать мяч как родителя, бегали за ним, пытались прижаться…

Так и для неё представление об отце выглядело как вечно укатывающийся мяч. Она пыталась, конечно, вообразить, какой же он — её папа, но любой образ выглядел слишком бледно. И поэтому ей достаточно было знать, что он где-то есть и он самый лучший.

4

Она брела по середине пешеходной улицы, ощущая сквозь резиновую подошву кед отшлифованную неровность вековых булыжников мостовой, неспешно поворачивая голову из стороны в сторону, навсегда фиксируя в памяти эту реальность, для кого-то являющуюся обыденностью, но не для неё.

Улочка привела к небольшому уютному скверу с высокими раскидистыми деревьями.

Сквер обрамляли старинные трехэтажные домишки в, уже ставшей традиционной, итальянской элегантной облезлости, ничуть их не портившей. На первом этаже располагались сувенирные лавочки и кафе. Никаких стандартных пластиковых стеклопакетов — все из дерева: видавшие виды, но все еще удивительно крепкие и ухоженные двери, окна. Балкончики, начинавшиеся со второго этажа, казались маленькими, но с каждого свисали каскады ярких цветущих растений, вплетавшихся стеблями в разнообразной формы диковинные чугунные решетки по их краям.

Некоторые фасады зданий были расписаны фресками. Изображения побледнели за долгие годы, кое-где облупились, но именно они придавали домам сказочный, и в то же время весьма будничный средиземноморский вид. Пожалуй, она смогла бы часами разглядывать картины, некогда так тщательно выводимые руками местных мастеров, и гадать, что же за сюжет мог быть на месте испорченной временем краски.

5

Она очень хорошо запомнила то зимнее утро.

Мама конечно обо всём знала, переживала, но не говорила до последнего. Словно случайно вышла с ней, провожая в институт. И тут появились эти трое: толстая женщина в пуховом платке и валенках, не менее толстая дочка и мужичок в дранной меховой шапке. Все, как на подбор, несуразные.

Толстая женщина, сильно окая, спросила:

— Люди добрые, где тута у вас Меланья — то жила?

— Какая Меланья? — удивилась она.

— Ну Меланья — монашка.

— Не знаю, — призналась она.

— Меланья, — повторила нелепая женщина. — На этой улице жила.

Мужичок стоял позади и переминался с ноги на ногу.

— Без понятия, — ответила она. — Я не знаю никакую Меланью.

Женщина посмотрела на неё недоуменно и, взяв толстую дочку за руку, повела в сторону, что-то бормоча и крестясь. А мужичок замешкался, не пошёл с ними. Стоял и облизывал длинные некрасивые и какие-то вялые усы.

«Вот пристали непонятно с чем, — рассердилась она. — Деревенщина набожная».

Но оказалось, что этот усатый позорище совсем не с деревенскими был. Мама вдруг подошла к нему, ухватила за руку и, сильно волнуясь, призналась:

— Дочка, а это твой папа!

Она тогда чуть не рухнула в снег от шока.

Образ отца катился от неё, катился всю жизнь, чтобы вот так колобком прикатиться с издёвкой…

6

Посредине первого этажа небольшого дома около сквера, куда она забрела, была расположена квадратная стеклянная дверь, по обе стороны которой до земли сверкали окна-витрины. В левой части стоял мужской манекен, одетый в строгий, без морщинки, элегантный деловой костюм-тройку. В одной руке манекена находился кожаный портфель, в другой — большой сложенный чёрный зонт. Вокруг на тумбах располагались всевозможные открытые коробочки, в которых красовались кожаные аксессуары, призванные помогать вести элегантному деловому человеку важные дела: визитницы, портмоне, записные книжки, наборы перьевых ручек и прочие красивые вещи.

Справа от входа витрину украшала фигура мужчины, готового к не менее элегантному отдыху: он был одет в льняные, спортивного кроя, брюки и белую футболку-поло; на плечах, с завязанными на груди рукавами, висел легкий шерстяной свитер, а на голове красовалась кепка. В одной руке манекен сжимал теннисную ракетку, другую руку держал в кармане брюк. Рядом на полу лежала раскрытая спортивная сумка, а на тумбах вокруг — всевозможные мелочи, сопровождающие в поездках: небольшие термосы, фляги из блестящего металла с вензелями на боках, спортивные туфли ручной работы из мягкой светлой кожи и прочая галантерея.

Сама дверь, с золотистой бронзовой ручкой в виде стилизованного крыла ангела, находилась в небольшом углублении. Над входом, подсвеченная изнутри белым ровным светом и обрамленная деревянными наличниками медового цвета, теплилась надпись «Antonio Meneghetti».

«Антонио Менегетти?! Какое знакомое имя… Неужели это тот самый ученый? Да, ведь тот был итальянцем!»

Она вспомнила фотографию седовласого джентльмена на обложке книги по психологии, которой она зачитывалась несколько лет назад. И сразу повеяло таким родным и близким, будто в этом чужом городе она встретила старого доброго знакомого.

Удивительно, это и вправду он?!

Она вспомнила, как ходила в единственный в их городке книжный магазин, отданный в аренду куче торговых отделов: в нём продавали сигареты и водку, косметику и бижутерию, шубы и кроссовки, автомобильные запчасти и мебель. Под книги оставили лишь несколько стеллажей в углу, в самом неудобном месте. И вот на одном из них, за цветастым цыганским платком с соседнего стенда, она как-то наткнулась на удивительную книгу под непонятным названием «Онтопсихология». Открыла, долго листала, ничего толком не поняла, но купила, влюбившись в автора Антонио Менегетти — итальянского психолога, философа, социолога, художника.

Прочла книгу несколько раз, вновь мало что поняла, но разве так важно понимать смысл красивой речи? Ведь мудрый автор мог просто говорить на чудесном итальянском, а она — просто слушать, наслаждаясь созвучием…

И вот сейчас она каким-то непостижимым образом оказалась именно возле вывески «Antonio Meneghetti».

С замиранием сердца, она подошла ко входу и толкнула квадратную дверь. Негромко звякнул колокольчик.

Внутри помещение представляло собой несколько небольших проходных комнат, расположенных друг от друга на небольших возвышениях. В каждой из них пол был сделан контрастными по цвету большими квадратами, скорее всего из натурального дерева.

Первая комната была выполнена в строгих коричневых тонах. Здесь продавались костюмы и рубашки, и всё в этой комнате как бы говорило, что это дело серьёзное и требует ответственного подхода.

Она заглянула во второй зал, оформленный в светло-золотистой гамме. В нём царствовали аксессуары. Казалось, что даже пол был подсвечен, так ярко здесь было.

«Это же магазин одежды, — растерялась она. — Причём здесь психология?»

В третьей, самой дальней, комнате, насколько она разглядела, продавались трости, шляпы и зонтики.

Она развернулась и пошла обратно.

«Да мало ли в Италии людей с таким именем? — осенило её. — Это может как «Иванов» или «Петров» в России».

И уже у выхода она увидела его. Конечно, это был он! Умудрённый опытом, седой мужчина смотрел на неё с большого портрета на стене. Она встала, как вкопанная, и не могла отвести глаз.

К ней подошёл продавец — совсем молоденький смуглый мальчик и спросил что-то по-итальянски.

— Антонио Менегетти, — показал она на портрет. — Где его можно увидеть?

Юноша непонимающе улыбнулся и подозвал продавца постарше. Она несколько раз повторила свой вопрос на английском. Увы, они не понимали.

Наконец подошёл консультант, видимо разобравший её ломанный английский.

— Сеньоро Менегетти, — показал он на небольшую боковую дверь и знаком пригласил за собой.

Она пошла за ним, но около к двери ужаснулась, вдруг осознав, насколько может быть сейчас стар Антонио. Даже на фотографии в её книге он выглядел весьма почтенно. Сколько лет назад она была сделана? Двадцать? Двадцать пять? Кошмар! Насколько же он сейчас отличается от этого образа! Господи, да и что она ему скажет?! Прочла одну его книжку, да и то ничего из неё не помнит…

Мужчина распахнул дверь, и ей ничего не оставалось, как зайти. Только бы не увидеть лысого противного старикашку!

Небольшой кабинет был почти пуст: белое кожаное кресло, белый кожаный диванчик, белый столик.

Они присели.

— Кофе?

Она отрицательно помотала головой.

— Понимаете, — сказал консультант по-английски. — Я работаю здесь совсем недавно и, к сожалению, не знаю господина, про которого вы спрашиваете. Но я позову сейчас управляющего, и сеньоро Романо вам обязательно поможет.

Он поклонился и вышел.

«Они не знают, кто такой Антонио Менегетти?! — поразилась она. — Они, итальянцы, работают в магазине с его именем и не знают этого человека?!»

Похоже, её сложно было теперь чем-то удивить в этом мире.

Вошёл пожилой, очень элегантный мужчина в тёмном костюме, кончиками пальцев пожал ей руку и уселся напротив. Она даже не заметила, как на столе появился кофейник, изящные фарфоровые чашечки и вазочки со сладостями.

— Романо, — представился мужчина на очень даже хорошем русском. — А вы, дайте угадаю, туристка из России?

— Именно, — подтвердила она.

— С годами приобретаешь навык угадывать о покупателе всё с первого взгляда, — пояснил он. — Тем более я несколько лет прожил в вашей стране.

Отпил глоточек кофе.

— Вы спрашивали о докторе Антонио?

— Да. Понимаете, я когда-то читала его книгу, и сейчас, увидев знакомое имя, не удержалась и зашла. Для меня это настолько удивительно… Я хочу сказать, что никогда не могла и подумать, что смогу увидеть его живым. Вот так… по-настоящему.

— К великому огорчению, мы уже не сможем увидеть сеньоро Менегетти живым, — прервал ей Романо. — Увы, Антонио скончался два месяца назад в Бразилии.

Неожиданно она испытала облегчение.

— А этот магазин?

— О, это одно из последних детищ сеньоро Антонио. Предмет мужской одежды должен возвышать, выделять человека, говорил он. Это инструмент, который совершенствует личность. Вы не хотите купить у нас подарок своим близким?

— Что? — рассеянно спросила она.

— У нас представлена продукция с элементами рисунков Антонио: шелковые рубашки, брюки из шерсти, пиджаки, пальто. Ручная аппликация из ценнейшей кожи, вышивка лучших мастеров ремесленного производства Италии.

Она вспомнила про Артёма и поинтересовалась:

— А какой-нибудь оригинальный головной убор?

Сеньоро Романо всплеснул руками:

— Цилиндры, шляпы, панамы, всё что угодно. Эстетическая эксцентричность, так, кажется, говорят у вас в России? Поверьте, вы можете обойти самые престижные бутики Италии, но лучшего убора не найдёте!

«Зачем я спрашиваю? — опомнилась она. — У меня денег, наверняка, даже на один носовой платок не хватит!»

— Конечно мы не работаем для масс, — словно догадавшись, уточнил Романо. — Мы создаём эксклюзив для высшего типа личности, не только желающей, но и умеющей блистать. Мы работаем для лидеров и победителей.

«Артёму здесь бы понравилось», — подумала она, вставая.

Управляющий тоже поднялся.

— Я зайду к вам вместе с молодым человеком, — сказала она, смущаясь.

Романо учтиво поклонился и проводил её до выхода.

Антонио Менегетти мудро взирал на неё с портрета в золотой рамке.

7

Ничего не замечая вокруг, она пошла вдоль одной из радиальных дорожек по направлению к центру города. В голове хаотично вертелись мысли. Одна из них была связана с Артёмом: какой головной убор купить ему, чтобы угодить, и другая — отчего ей стало легче, когда она узнала, что Менегетти уже нет в живых?

«Конечно же, я не желала смерти Антонио! — рассуждала она. — Я просто хотела, чтобы он оставался таким, как на фото в книге — красивым и сильным. Я всего лишь мечтала увидеть его именно таким, а не дряхлым глупым стариком».

Несколько раз она доставала телефон и проверяла, не звонил ли Артём. Первой искать его не хотелось.

«Удивительно, пожалуй, выглядело, — подумала она. — Туристка из России кинулась выспрашивать о неком психологе, решив, что раз он итальянец, то его знает здесь каждый житель».

Послеобеденная жара спадала.

«Господи, да я как та тётка в пуховом платке, что кинулась спрашивать о Меланье!» — вспомнила она зимнее утро, когда встретила своего отца.

Она представила, как он сейчас лежит в вечно несвежих и дырявых носках на кровати, смотрит телевизор, жуёт кончики мятых усов и её передернуло от отвращения. Какая, однако, радость узнать в двадцать лет, что у тебя такой папочка! Жалкий бездельник и неудачник, который лучшие свои годы где-то куролесил, а когда пообтерся и обветшал, вернулся в лоно любимой семьи, чтобы занять целую проходную комнату и тупить! Ведь когда он зачинал её, то уж точно не был размазнёй. Мама не связалась бы с таким уродом, каким он стал сейчас. И Артёма она выбрала просто всем назло, только из-за того, что он не лежит целыми днями на диване, у него нет дурацких усов и еще более дурацкой меховой шапки!

Она даже не заметила, как вышла на большую площадь. Центр пространства имел форму эллипса, вымощенного отполированной практически до зеркального блеска плиткой, и являлся местом, на котором находился кафедральный собор. Центральная и две боковые, поменьше, двери темно-коричневого цвета контрастно выделялись на фоне серого, выложенного мрамором, фасада.

Она огляделась. По периметру, на небольшом отдалении друг от друга, располагались широкие тяжелые мраморные скамьи, на которых то там, то тут сидел или даже лежал разномастный туристический народ, давая отдых натруженным прогулками ногам.

За ожерельем из скамей площадь опоясывала узкая проезжая часть — не то тротуар, не то дорога, впрочем, и машины, и пешеходы на ней совершенно не мешали друг другу. Дорога, гладкая и блестящая, без переходов вливалась в крохотный тротуар, уже непосредственно примыкающий к стенам старинных двух и трехэтажных домов, которые и завершали обрамление городской площади.

Она присела на одну из скамей и принялась разглядывать собор. Проемы дверей заканчивались полукругом, в котором барельефами изображались библейские сцены. Выше, над центральным входом, темнела идеальным кругом традиционная для готических храмов розетка витража, разноцветная мозаика которой, пропуская сквозь себя лучи солнца, осыпала пол и стены храма бликами, поражающими насыщенностью своих цветовых переходов.

Основная центральная фреска собора изображала Христа с нимбом.

«Тысячу лет ты сморишь на нас с икон и картин, такой молодой и красивый, — подумала она. — Почти сотня поколений успела родиться, состариться и умереть. А тебе по-прежнему тридцать лет. Разве я виновата, что мечтала увидеть своего отца тоже в полном расцвете?»

Иисус величаво взирал на неё.

«Кому бы ты понравился старым и больным? Появись ты сейчас дряхлым и немощным, тебя бы в первую очередь вытолкали из храма. Беззубым ртом сложно проповедовать. Да и на кого произведёт впечатление жертвоприношение глубокого старца?»

Запищал телефон. Она взглянула на экран. Артём прислал сообщение: «Где ты?»

Видимо совесть у мальчика проснулась…

Не стала отвечать.

Увы, Артёма она действительно выбрала только лишь из-за того, что у него нет дурацкой меховой шапки…

8

Она толкнула квадратную дверь с золотистым крылом ангела. Негромко звякнул колокольчик.

Романо стоял при входе, словно никуда и не уходил.

— Сеньорина вернулась за подарком?

— Да, — сказала она. — Я хочу купить мужскую шляпу.

— Понимаю. Вашему молодому человеку.

— Нет. Моему отцу. Он сейчас в России.

9

Близился закат и площадь погружалась в тень от зданий. Ясный вечер был тёплым и тихим. Тени вытягивались, краски теряли контрастность, дневной ласкающий ветерок утихал. Все располагало к неспешному ужину под дивное — обязательно итальянское! — вино.

Зазвучала музыка. Отражаясь от стен, мелодия эхом разнеслась по окрестным улочкам.

В центре площади играл небольшой оркестр. Пары танцевали танго, их окружали многочисленные улыбающиеся зрители. Танцевали все: пожилые пары — с достоинством и неспешностью; пары среднего возраста — с интересом; молодые — все как на подбор в кедах и джинсах — со сдерживаемой страстью и весельем. Казалось, что пары возникали просто так, случайным образом. Наверное, так и было. Танцевали, кто как мог. Но вместе это колыхание людских тел под звуки танго создавало завораживающее впечатление лёгких волн от дуновения ветерка в центре небольшого лесного озера.