АДЕЛАИДА

Чемпионский характер

Дорогие радиослушатели, мы начинаем наш репортаж со стадиона города Брюхово. Сегодня здесь проводится отборочный тур по фигурному катанию на Сочинскую олимпиаду. Неожиданное решение в этом олимпийском цикле приняла спортивная Федерация: дать одинаковые шансы всем желающим спортсменам — и пусть победит сильнейший!

А вот и первая участница. Она не профессиональная фигуристка. Аделаида работает арматурщицей на бетонном заводе, а её менеджер и тренер — муж, слесарь-сантехник седьмого ЖЕКа Семёныч.

Итак, судьи готовы. Семёныч включает магнитофон. Спонсор проката Аделаиды — ЖЭК номер семь.

Семёныч выкатывает фигуристку на лед и начинает разгон. Несмотря на противооткатные валенки на Семёныче, разгон Аделаиды идет достаточно медленно. Ещё бы: в Аделаиде на вид килограммов сто двадцать, это почти два Семёныча.

Аделаида двигается прямо на судей. Видимо, так задумано, чтобы не было вопросов по прыжкам. Всё-таки заявлен каскад четыре прыжка по четыре оборота. Пока это не удавалось никому. Возможно, права была Федерация, подключив к выбору в олимпийскую сборную широкие народные массы.

Ага, Семёныч, наконец-то, набирает скорость. Аделаида энергично машет руками, готовясь к прыжкам, и, …проламывает бортик, сметая арбитров!!! Очень неожиданное завершение выступления!

Пока судьям меняют мебель, пока над ними и фигуристкой суетится бригада врачей, у нас есть возможность провести интервью с тренером Аделины.

— Итак, Семёныч, что Вы можете сказать по выступлению?

— Да, не всё у нас сегодня получилось. Есть пока такая беда — не хватает льда. Едрёнтыдь, ты почувствовал, я стихами заговорил? А вот сейчас почувствовал? Ну ладно, не парься, я отвечаю — стихами! Мы с Адочкой сначала в саночники решили. Подумали: с такой-то массой, да если разогнаться…! Только не придумали еще таких санок, чтобы моя Ада в них поместилась! И тогда меня — как ключом на двадцать семь: Адка, говорю, ёршик тебе в сливное, с такой фигурой — только в фигуристки! Достали с антресолей мои старые коньки — как по ней смастрячены, если с двумя шерстяными носками. Халат у неё почти новый — года нет. Начали подготовку. Она — от мучного отказалась, кроме батонов, я — неделю ничего крепче пива. Трудно, но было бы желание и инвентарь! А характер у неё чемпионский: везде впереди, всегда сверху. Вот так, собственно. Только бы квалификацию пройти, а к Сочи мы программу ещё усложним, время есть!

Жизнь в искусстве

— Отелло. Дубль один. Мотор! — скомандовал Семёныч.

Сосед Генка застрекотал старенькой кинокамерой. Аделаида взревела раненой медведицей и навалилась на Семёныча, норовя вцепиться ему в ухо зубами.

— Едрёнтыдь! — просипел придавленный Семёныч, — Ну вот как такую задушишь? Генка, ты снимаешь? Профессионализм! Настоящая африканская страсть! И где только научилась?

В это время ножки у старенькой тахты подломились, и Отелло с Дездемоной скатились на пол, сметая заодно обеденный стол и оператора.

— Ну что же, — сказал Семёныч с закрытыми глазами, перемазывая гуталин с лица на Аделаидин халат, игравший роль богатого венецианского костюма, — Дубль первый, он же последний. Айда караоке петь! С чистого листа, так сказать.

Золотая лихорадка

— Одевайся, к Петрухиным пойдем, — заявила мужу Аделаида, крутясь перед зеркалом в новом платье, — Алка от зависти сдохнет! Подай-ка шкатулочку с золотом!

— Где она? — Семёныч вздохнул и отложил кроссворд.

— Да в шифанере под бельём на верхней полке!

Через несколько минут Семёныч крикнул через коридор, — Нету ни хрена! Опять переложила, поди. Чего ты всё перепрятываешь, перепрятываешь, как будто от ЧеКи?! Дверь железная, кто залезет?

— Дверь китайская, — уточнила Аделаида, — А знаешь, какие сейчас воры ушлые?! Под матрацем посмотри. Если там нет — на антресолях в самом заду! Тебе-то как, нравится?

— Чему тут нравиться? Засунешь, как тампакс, сама забудешь, а мне — ищи! Что я тебе, золотоискатель на прииске?

— Дурак, я про платье. Правда, сиреневый мне идёт?

—… Нету под матрацем!… И на антресолях нету!… Всё! Сама ищи, я курить ушёл! — хлопнул дверью Семёныч.

— Как это нету? — забеспокоилась Аделаида, — Куда ж я его тогда?

Когда через пять минут Семёныч вернулся, у дверей его встретило большое весёлое белое привидение.

— Вспомнила! Я ж его из шкатулки в пакет переложила и в банку с мукой засунула! Одевайся, пошли!

— Адка, ты, что ли? Едрить твою в сифон, так и заикой сделаешь! Ты в зеркало смотрелась, старатель? Ну на пять минут оставить нельзя!

Ледниковый период

— Не путайся под ногами, я холодильник размораживаю, — сказала Аделаида.

Семёныч понятливо хмыкнул и решил пока то да сё принять душ. Вышел он минут через пятнадцать, поигрывая бицепсами и прессом, благоухающий хорошим шампунем, в любимых трусах — плавках с серпом и молотом. Сердце пело и звало на подвиги.

Аделаида в полуприседе убирала оттаявший лед из глубины морозилки, и Семёныч игриво прижался к её полному бедру, синхронно запустив руку в вырез халатика. Аделаида так же игриво взвизгнула и высыпала Семёнычу в плавки целую пригоршню льда. Семёныч от неожиданности отпрянул, но наткнулся на табурет и, падая головой об стол, успел только выпростать руку из-под халата, при этом совершенно не нарочно заехав жене в глаз.

Потом они сидели напротив: он — на диване, она — на злополучной табуретке. Она прижимала резиновую перчатку со льдом ему к уже шишковатой макушке, он — делал такую же холодную примочку ей к начинающему проявляться подглазнику.

— Такой вот ледниковый период у нас получился, едрить твою на четверть оборота! — сказал Семёныч, — Да черт с ними, с синяками! Иди-ка лучше сюда, а то вымрем, как мамонты! — и потянулся губами к её щеке.

Скрипка и виолончель

— Мужики, я, конечно, сугубо за, но сегодня ни-ни! Жене профсоюз два билета в филармонию выделил. Идем в культуру, растак её! Скрипка, понимаете, и виолончель! Не всё же унитазы и фановые трубы, а и интеллектная жизнь, как способ самопознания и самореализации, едрить её в выгребную! — и Семёныч отодвинул налитый стакан.

Мужики уважительно хмыкнули:

— То-то ты сегодня весь в белом, ровно на выданье!

Из подъезда выпорхнула нарядная Аделаида. Зелёная юбка с разрезами и розовая шелковая кофточка с цветком-брошью из искусственного малахита на груди на жениной массивной фигуре делали крупное — грузным, а грузное — вообще невообразимым, Семёныч гордо глянул на мужиков и подал своей половине руку крендельком.

В филармонии была немножко паника. Привычный Семёныч ничего такого особенного не ощущал, а Ада уже у порога скривилась:

— Что у них за филармония? Ты запах чувствуешь?

— Да вроде нормально.

— Это у тебя нос профессионально сантехнически атрофировался, говном разит просто! Вон тётка мечется, начальство, наверное. Узнал бы, что да как, а я на таком фоне отказываюсь к культуре приобщаться!

Семёныч поймал за рукав суетящуюся даму с табличкой «Администратор» на верёвочке и строго спросил:

— Гражданка, что у вас тут за какофония такая? Совершенно невозможно в таком запахе воспринимать скрипку и виолончель, едрёнтыдь!

— Ой, у нас такая беда, такая беда, просим извинения! — залопотала администраторша, — женский туалет засорился, а сантехник выпил и…, прямо не добудиться, а пора начинать, а зрители, конечно, запахом недовольны, а музыканты вообще выходить на сцену отказываются, а у нас ещё и представитель из обкома….

Семёныч глянул на морщащуюся жену, вздохнул, выругался про себя и вздохнул:

— Покажите-ка, чего там у вас?! И откуда профсоюзы знают, кому билеты выделять?

— Вот Вы — человек культуры. Скажите, почему когда сереешь — ни одной мысли в голове, а когда ссышь — какой только лабуды ни передумаешь, вопреки затрачиваемому времени?! — пытался вести культурную беседу Семёныч, встав с засученным правым рукавом на колени перед унитазом и шаря в сливе. — Ага! Вот она!

Семёныч достал из унитаза скомканную программку и сказал администраторше с укоризной:

— За границей, между прочим, в туалетах специальную туалетную бумагу дают, растворимую, а у нас граждане вынуждены использовать всё от газет вплоть до того, что под руку подвернётся. Хотя бы в филармониях может государство на такие траты пойти?! Чем наши граждане хужее ихних? Мыло где у вас? Можете начинать концерт.

Сидели в ложе, администраторша неизвестно отчего расщедрилась. Скрипка и виолончель то по очереди, то вместе играли что-то незапоминающееся. Вентиляция уносила из зала последние остатки «какофонии», и только от Семёныча по ложе распространялся некоторый аромат.

За милых дам

— Не сходится, заррраза! — выругалась Аделаида и нагнулась за отскочившей от кофточки пуговицей, — В чем к Алке в субботу на День рождения пойдём? Всё, срочно садимся на диету!

— А я-то за что?! — возмутился Семёныч.

— Не за что, а для моральной поддержки, — успокоила Аделаида, — мужчины за милых дам должны быть к любым подвигам готовы, вплоть до смерти. Греки из-за Елены сколько воевали? Дон Кихота и Дульсинею вспомни, Ромео и Джульетту, Отелло и Дездемону. Нет, с Дездемоной я погорячилась, неудачный пример, …но по сути-то?! Короче, решено — диета!

Поужинали салатиком из помидор и огурцов, да еще не с майонезом, а с оливковым маслом. Попили чаю без сахара. Семёныч погрустнел и замкнулся в себе. Аделаида тоже не повеселела, но цель есть цель!

Семёныч сел, было, к телевизору, но там что ни канал — кулинарное шоу или едяная реклама, просто тоска какая-то. В холодильник сунулся, но Аделаида так зыркнула, что он засобирался — засобирался, да и испарился к мужикам во дворе в домино постучать.

— Ты чего такой потерянный? С Адкой поцапался? Борща не налила? — заинтересовались мужики.

— Не налила! — буркнул Семёныч, — На диете мы, едрить её в растакую!

— Мы-то не жена, мы нальём! — поддержали мужики, — Примешь для настроения?

— А чего, — оживился Семёныч, — наливайте, если под закусь!

Выпили по-гусарски: стоя, с оттопыренным рабочим локтем, под тост «За милых дам!». Потом уж — какое домино?! Повспоминали, кто в каких диетах поучаствовал, поговорили про разные случаи из жизни, про людоедство с голодухи и про анорексию. Страшное дело!

Домой Семёныч поднялся под лёгким хмельком, подкованный знаниями на все четыре ноги и хвост.

— Адка! — закричал он с порога, — Я тут такую классную диету услыхал! Можно всё, только без мучного! Кроме бутербродов, макарон и пельменей, конечно!

Аделаида на мгновение задумалась и облегченно вздохнула:

— Тогда сейчас пельменей наварю. Поедим по-человечески!