Сыночек

— Ванечка, а ты что ж ко второму-то не притронулся? Всё остынет ведь! Опять в свой телефон уткнулся. Вредно во время еды читать, я же говорила.

— Нужно было срочно ответить по работе, мам, это очень важно.

— Неужто никак не подождет? Прям никак там без тебя не справятся пять минут!

— Да, товарищ мой, Саня, приболел сильно, температура под 40, нужно будет сегодня на смену выйти.

— Опять на смену? Господи, я уж думала, хоть денек с матерью побудешь! Я как раз хотела попросить тебя помочь, там у шкафчика в прихожей дверка хуже закрываться стала и скрипит.

— Я посмотрю завтра после смены,

— Посмотри, сынок, а то она мне покоя не дает, скрипом своим. Ты когда ж на смену пойдешь?

— Да вот пообедаю и буду собираться.

— Ох! Ты кушай тогда, кушай, а то говорю же, остынет, тем более, если на смену идти, надо сил набраться. Работа-то ведь серьезная, важная.

— Да, мам, очень важная.

— Боюсь я за тебя. Матери одни переживания достаются.

— А чего бояться-то?

— А ты как будто не знаешь? По телевизору вон каждый день рассказывают, что творится.

— Да это все ерунда, справлюсь.

— Береги себя, дорогой, я за тебя сегодня помолюсь еще Богородице.

— Сказки всё это.

— А ты так при мне не говори! Сказки ему, будешь постарше, поймешь, а пока — нечего мне тут богохульствовать.

— Хорошо, мам.

— То-то же.

Ваня жил в двухкомнатной квартире на окраине города вместе с мамой. Неделю назад ему исполнилось 25 лет. Для молодого человека возраст уже вполне солидный. Однако Ваня не спешил покидать родительскую квартиру. Собственно и родительской-то ее назвать было сложно. Детство Вани прошло в большом частном доме в 100 километрах от города. Там, в небольшом поселке он жили вместе с папой и двумя старшими братьями — Пашей и Федей. Старшие братья довольно быстро выпорхнули из родительского гнезда. Федя, старший сын, решил связать свою жизнь с медициной и стал врачом-реаниматологом, а Паша, который был младше Феди на полтора года, поступил на факультет природопользования и строительства, и немного поработав инженером, организовал свой небольшой строительный бизнес по возведению загородных домов. К моменту, когда Федя с Пашей уже были студентами и нечасто навещали родителей, Ваня только заканчивал девятый класс. Младшим детям часто достается больше любви, а в условиях, когда последние уже покинули родительский дом, Ваня, и без того горячо любимый, стал объектом поистине вселенской по масштабам заботы со стороны матери.

Почему именно матери, а не "матери и отца"? Всё дело в том, что Ванин папа довольно рано покинул семью. Правда, сделал он это не по своей воле, а по решению суда. Причина, по которой они всей семьей жили в большом частном доме, одновременно стала и причиной, по которой отец Вани отправился в не столь отдаленные места. Как и средний сын, отец тоже занимался бизнесом, но во времена значительно более суровые, нежели нынешние. Ваня не помнил, за что именно отец угодил за решетку, помнил только внушительный срок — 10 лет и то, что мать очень не любила вспоминать про всё, что было связано с этим переломным моментом в жизни их семьи. Об отце она даже почти не вспоминала, она не навещала его в тюрьме, не писала ему писем, не собирала передач. Перебирая в голове смутные воспоминания из раннего детства, Ваня припоминал мамины фразы и интонации, по которым можно было догадаться, что та никогда не одобряла папиных занятий. Он не мог воспроизвести ни одну из реплик точно, то помнил, с каким недовольством мама отвечала, когда отец приходил вечером домой и упоминал что-то про свои дела.

Отец редко появлялся дома, уходя рано утром возвращаясь поздно ночью. Такой график часто сохранялся и выходные дни. Для Вани отец как будто бы никогда и не существовал, всё на что он мог опереться — редкие воспоминания матери, польностью состоявшие из желчных обидных эпитетов в адрес папы, в которых мама называла его мошенником, преступником и подонком. Усилиями матери, у Вани от отца остался лишь смутный образ нечестного на руку дельца и твердую убежденность в том, что всё, так или иначе связанное с бизнесом, обязательно связано еще и с криминалом. Когда средний брат Паша открыл свою строительную фирму, Ваня был не в восторге от этого. Ему сразу подумалось, что брат в скором времени повторит отцовскую судьбу. К этому моменту, мать продала огромный дом, а на вырученные деньги купила маленькую однушку в городе. Остальные же деньги она потратила на оплату учебы старших братьев, отправляла понемногу на бытовые нужды обоим и чуть-чуть отложила "на черный день".

Факт того, что Паша учился на деньги, вырученные от продажи родительского дома бесил Ваню. Природу гнева он себе точно объяснить не мог, но почему-то считал всё происходящее до боли несправедливым. Сам Ваня никуда поступать не планировал, да и результаты выпускных школьных экзаменов это вряд ли бы позволили. Учился он из рук вон плохо, а говоря, по-честному, практически никак. Выдачу аттестата от среднем образовании вполне можно было бы приравнять к чуду, сравнимому с теми, что описываются в житиях святых. Мама никогда не настаивала на прилежной учебе Вани, даже напротив, странным образом, будто оваживала его от каких-либо образовательных амбиций, дескать, он полезней тут, рядом с ней, под боком, чтобы было кому позаботиться о ней на старости лет. Справедливости ради, Ваня и так никогда не проявлял рвения в учебе. Его мало что по-настоящему интересовало, настоящих друзей у него толком не было, почти всё свое время он проводил дома, рядом с матерью. Единственное, что вызывало у него восторг — это истории великих полководцев и завоевателей, боевики про полицейских и боксерские поединки, которые он посматривал, когда мама не видела. В своих мечтах ему нравилось представлять себя героем, обладать силой и значимостью, с которой каждый должен считаться. Правда он не очень представлял себе как этой значимости достичь и что для этого нужно делать. Поэтому первые пару лет после окончания школы, он не делал вообще ничего. Затем, Паша решил помочь младшему брату и попытался устроить его в свою строительную фирму.

Хоть к бизнесу брата Ваня относился скептически, идея эта его приободрила, он даже увидел в ней способ достичь той самой значимости, о которой он так мечтал и успел нафантазировать себе собственный кабинет, из которого он с важным видом звонит и раздает задания подчиненным. На первое время, Паша предложил ему побыть простым разнорабочим, чтобы набраться опыта и в ближайшем будущем взяться за более серьезные задачи в его фирме. Ване это не очень понравилось, он хотел чуть ли не сразу руководить Пашиными работниками, однако со скрипом согласился пару месяцев поработать среди простых смертных. Ваня был уверен, что брат обязательно поможет ему продвинуться по карьерной лестнице и главным доводом в эту пользу считал родственные узы. По этой причине, работу свою он всерьез не воспринимал, смотрел на других работников свысока, часто отлынивал от выполнения своих довольно примитивных обязанностей и совершенно не стеснялся бравировать тем фактом, что "мой брат тут рулит". Реакция Ваниных коллег была совершенно закономерна — все быстро начали держаться от него подальше, просто не реагируя на его выходки и до последнего стараясь делать вид, что всё в порядке. Но не прошло и месяца, как к Паше один за другим стали обращаться все члены коллектива с которыми успел пересечься Ваня. Суть их обращений была поразительно схожа: "Пал Анатолич, либо вы этого мелкого говнюка выгоняете, либо я сам ухожу. Я всё понимаю — брат, молодо-зелено, но это уже вообще через край! Он никого из нас за людей не считает. Я может институт и не заканчивал, но и ноги об себя вытирать не позволю!". Некоторые из работников шли еще дальше, прозрачно намекая на то, что лишь родство Вани с их руководителем пока что удерживает их от прямого рукоприкладства по отношению к Пашиному младшему родственнику, а не ровен час, и это обстоятельство перестанет играть хоть какую-то роль. Паша и сам прекрасно видел, как ведет себя его младший брат, но до последнего надеялся, что он образумится и что его поведение связано с банальным отсутствием жизненного опыта, которое и заставляет его излишне бравировать своим исключительным положением. Но с каждым днем Ваня вел себя всё более омерзительно, а КПД его работы было не просто нулевым, а отрицательным, так как своими выходками он напрочь испортил настроение в коллективе, отчего все стали работать хуже и даже срывать сроки по проектам.

Когда Паша вызвал брата на разговор, тот был искренне уверен, что ему наконец-то будет поручена какая-то руководящая работа, о чем он тут же и сказал. Паша даже немного растерялся от того, насколько Ваня оторван от реальности, не замечая, что происходит вокруг него.

— Вань, долго рассусоливать не буду, на тебя жалобы штабелями сыплются. Так не пойдет.

— Жалобы? Да им просто завидно, видел я как они работают, лишь бы побыстрее на отъебись всё закончить и языками чесать.

— А ты сам как работаешь?

— Нормально я работаю, фундамент сегодня заливать помогал, Витька, этого щуплого чмошника спроси, он подтвердит, я на объекте с утра самого.

— Вань, ты мне-то не загоняй, а? Я ж видел, что ты пару часов назад приехал. И все эти пару часов просто рядом с ребятами ошивался и о чем-то базарил.

— Ты кому веришь больше, родному брату или этим доходягам?

— Завязывай моих работников при мне оскорблять. Я с ними вместе много лет работаю и без них бы ничего не получилось. У меня случайных людей нет. Ну, то есть, не было.

— Я что-то не понял, братан, ты это сейчас на меня что ли намекаешь?

— Не намекаю, а прямо говорю — либо работаешь в коллективе и учишься людей уважать, либо мне такие работники нахер не упали, усёк?

— Ну ты красава у нас, конечно, сидишь тут весь в чистеньком, ходишь важный весь из себя, гусь. И бабло гребешь, пока остальные горбатятся, а еще меня тут учишь!

— Послушай, Вань. Мне совершенно некогда тут с тобой пререкаться. Я весь в чистеньком, как ты говоришь, ищу клиентов, которые заплатят деньги, чтобы у моих ребят была работа и чтобы я им мог зарплату платить вовремя. А если будет надо, я и лопату в руки возьму, не волнуйся. У меня на голове короны нет. А вот откуда у тебя она взялась, мне самому интересно. Ты же тут ходишь, всем докладываешь чей ты брат, прям чуть ли не гордишься, а сейчас я у тебя уже бездельник? Ты уж определись.

— Знаешь чего, а не пошел бы ты нахер, брательник. Я всегда знал, что коммерсы — те еще суки, взять хотя бы батька нашего, а теперь...

Ваня не успел договорить, как в глазах его потемнело. Перед этим он успел увидеть большой кулак, откуда-то слева прилетевший ему в челюсть, аккурат под левое ухо. В голове у Вани всё зазвенело, а еще через мгновение, узор линолеума на полу строительного вагончика оказался в подозрительной близости от лица. В отличие от Вани, который бокс любил лишь смотреть по телевизору, Паша в университетские годы был чемпионом факультета и даже разок отправил своего оппонента в тяжелый нокаут, что привело к скандалу и чуть не привело к отчислению. Паша никогда не использовал своё умение просто так. Он прекрасно осознавал ответственность, которую он несет, обладая возможностью вырубить с одного удара почти любого среднестатистического мужика. По иронии, объектом редкого применения Пашиных боксерских способностей стал не кто-то посторонний, а именно его родной брат.

Паша быстро поднял с пола упавшего и обмякшего Ваню, кое-как усадил его на небольшую кушетку и легонько похлопал ладонями по его щекам.

— На вот, воды выпей. И запомни: еще раз про отца в таком ключе что-то скажешь, убью. Можешь пока тут посидеть или полежать. Как в себя придешь, домой иди.

Паша достал из кармана портмоне и достал оттуда несколько крупных банкнот, после чего засунул их Ване в нагрудный карман рубашки. Ваня по-прежнему полулежал совершенно обмякший, не в состоянии проронить ни слова.

— Тут 30 тысяч. Это твой расчет. Здесь ровно на 30 тысяч больше, чем ты заработал. А может даже и на 60. Больше можешь не приходить. Точнее так — только попробуй еще раз прийти, выгоню ссаными тряпками, как пса бродячего. И не вздумай у матери на шее сидеть. Работу найди, я проверю.

С этими словами, Паша вышел из вагончика, который выполнял функции его мобильного офиса и поехал решать рабочие вопросы по закупке стройматериалов.

Щенок! Отец сраный коммерс у него, — негодовал Паша, — ну хотя и неудивительно, мать же ему вряд ли рассказывала. С другой стороны он мог бы и сам поинтересоваться, не таким уж мелким был. Эх, Ваня, Ваня, знал бы ты, на что пошел наш отец, ты бы на моем месте сам себе в челюсть двинул.

***

Паша понимал, почему Ваня так настроен по отношению к отцу — в этом отчетливо прослеживалось влияние матери. Он застал момент, когда отец еще не занимался бизнесом и, хотя лет ему было довольно мало, он запомнил как стремительно стала меняться их семья и в особенности отношения между матерью и отцом. До бизнеса папа был простым инженером на местном заводе, а мать работала воспитателем в детском саду. Жили они скромно, ютились вчетвером в однушке, в одной из малосемеек на окраине областного центра. Поначалу у отца и в мыслях не было заниматься бизнесом, но один старый друг задумал открыть свое предприятие и упросил помочь, взяв к себе отца на правах партнера. Отец хоть и не без колебаний, всё же согласился — не хотел подводить товарища, которому был очень обязан. Именно этот товарищ в свое время помог ему, еще совсем зеленому выпускнику политеха, устроиться на завод и побыстрее получить квартиру. Мать отговаривала отца от этой затеи, боялась, что с ним что-то случится, на дворе было не самое спокойное время второй половины 90-х. Но отец, следуя своим моральным принципам, все же присоединился к своему другу, которому для налаживания производства нужен был толковый технический специалист с опытом. Доли в бизнесе у них были разделены поровну, хотя отец этого даже не просил. Дело пошло, за первый же год их маленькое предприятие заработало столько денег, сколько отец не видел за десятилетие своей прежней работы. Заказы шли отовсюду. Цех они расположили в небольшом городке в пригороде, так было дешевле, но из-за необходимости постоянно мотаться между городами, отец предложил купить частный дом поближе к производству, деньги для этого как раз появились. Необходимость переезда стала еще одной причиной ссоры с матерью. Ни солидное увеличение семейного достатка, ни перспективы жизни в просторном собственном доме ее совершенно не радовали. Ей нравилась её скромная, но очень важная по ее собственному мнению работа, а тут перед ней открывалась перспектива стать обыкновенной домохозяйкой. В каком-то смысле, идея завести третьего ребенка, возникла в момент некоторого примирения между родителями, когда они всё же перебрались в большой дом. Но, несмотря на то, что отец проводил много времени на производстве, он всегда старался уделять время семье и на некоторое время все бытовые разногласия были забыты. Всё изменилось, когда друг и партнер папы по бизнесу неожиданно скончался прямо на рабочем месте в своем кабинете от сердечного приступа. К полной неожиданности, всё свое имущество, а также долю в бизнесе товарищ полностью завещал отцу. Ни детей, ни родных у отцовского товарища не было, и Пашин отец оказался самым близким ему человеком. Отцу ничего не оставалось, кроме как полностью взять бизнес в свои руки, несмотря на то, что он был совсем не силён в финансах и бухгалтерии. Чтобы удержать бизнес на плаву, отец бросил все свои силы и, по сути, на время полностью отказался от всего что связано с семьей. Паша очень хорошо запомнил момент, когда отец просто перестал появляться дома. Он, конечно, возвращался домой, чтобы немного поспать, но Паша в этот момент тоже спал. Он был тогда десятилетним пацаном, и поначалу стал думать, что с папой что-то случилось, но мать объяснила, что папа на работе.

— А он может взять отпуск? — спрашивал Паша.

— Не знаю, сын, хотел бы — взял, — холодно объясняла мать.

— А сегодня папа приедет?

— Не знаю! Что ты пристал как банный лист?! Вон телефон, иди и позвони, уже взрослый, номер в телефонной книжке написан, — разговоры об отце вызывали у матери сильное раздражение. Ваня к тому моменту уже успел родиться, ему недавно исполнился год и с этого момента мать практически полностью переключилась на заботы о нём. В редкие моменты общения, она делала Паше много замечаний и постоянно отчитывала за любую мелочь. Спасало Пашу только общение со своим старшим братом.

— Федь, может, позвоним отцу? — как-то раз спросил Паша старшего брата.

— А ты сам не звонил? — усмехнулся старший брат.

— Я боюсь…, — честно признался Паша.

— Ты не бойся, Пашок, там тебя не укусят, наберись смелости, это нетрудно, пойдем прямо сейчас попробуем, просто спросишь «Здравствуйте, а можно Владимира Ивановича к телефону?» и всё.

— А ты звонил? — неуверенно спросил Паша.

— Конечно, звонил, несколько раз, только отец всё время занят был, не соединили, ответил Федя.

— А может, опять не соединят?

— А ты попробуй, не попробуешь, не узнаешь. И вообще, Пашка, запомни — всегда надо так: берешь и делаешь.

— Угу.

Паша подошел к казавшемуся огромным старенькому дисковому телефону и, продолжая сомневаться, потянулся рукой к трубке. Федя был рядом и наблюдал, всем видом показывая, что он рядом и всё в порядке. Дальше надо было справиться с набором номера. Паша 10 раз перечитал цифры папиного рабочего телефона и начал осторожно набирать их поворотами телефонного диска по часовой стрелке. Когда диск после каждого поворота возвращался обратно, его звук был похож на низкое рычание какого-то хищного зверя. Когда в трубке наконец-то послышались длинные гудки, внутри Паши всё сжалось, он надеялся, что именно в этот раз, к телефону подойдет папа, и ему не нужно будет разговаривать с кем-то незнакомым. После 8 долгих гудков, на том конце провода послышался грубый мужской голос:

— Да!

— …

— Да, говорите!

— А-а-лло, а это завод? — от переживания Паша всё перепутал и забыл, что надо говорить.

— Да, кто говорит, что вам нужно? — мужской голос громыхал так, что внутри у Паши всё сотрясалось.

— Я, я хотел… папу позвать…

— Папу? А кто у тебя папа? — голос явно смягчился, очевидно, что человек, с которым говорил Паша, наконец-то догадался, что говорит с ребенком.

— Вова… Папа… Владимир Иванович! — Паша внезапно очень громко выпалил имя и отчество отца, израсходовав на него всю уверенность, которую готовил для этого звонка.

— Владимир Иванович? А ты его сын? Как зовут?

— Паша…

— А, Пашка, ну здравствуй, это Григорий Палыч, помнишь меня?

— Дядя Гриша, здравствуйте! — у Паши мигом отлегло. Дядю Гришу он знал. До того как папа стал пропадать на работе, он иногда приглашал домой своих коллег на совместные семейные посиделки. Григорий Палыч был большим мужчиной с лицом, испещренным крупными морщинами, но с добрейшей улыбкой. Он всегда приходил в гости не с пустыми руками и дарил Паше всякие небольшие игрушки или сладости.

— Здравствуй, здравствуй, Паш, надо же, сам решил позвонить, не испугался, молодец!

— А папа там?

— Папа твой сейчас вот только уехал по делам в город, он же занятой очень, сам понимаешь, но он должен приехать через час, я ему скажу, что ты звонил, хорошо?

— Да, хорошо, спасибо, дядя Гриша!

— Да не за что, Паш, Федьке привет передавай и маме своей от меня тоже.

— Хорошо.

В трубке послышались короткие гудки, а Паша вдруг ощутил невероятную гордость за то, что решился позвонить. Ему стало так приятно и спокойно на душе от мысли, что можно просто взять и позвонить кому угодно, даже папе на работу, а он так долго этого боялся.

Федя стоял рядом и хихикал.

— Чего тебе смешно? — грозно посмотрел Паша на старшего брата.

— Да нет, Паш, ты молоток, просто вначале так смешно было «А… я… папу можно…»

— Да ну тебя! — Паша неуклюже толкнул брата ладонью за то, что тот подпортил ему момент триумфа над собственными страхами.

Но злиться на брата Паша не хотел, больше всего ему в этот момент хотелось услышать телефонный звонок, он надеялся, что папа вернется на рабочее место пораньше и тут же перезвонит, когда узнает, что Паша о нем спрашивал. Но телефон не зазвонил ни через пятнадцать минут, ни через час, ни до того момента, когда наступило время ложиться спать.

Паша тогда очень расстроился и затаил обиду на отца. «Неужели ему так трудно было перезвонить?» — недоумевал Паша и твердо решил высказать все свои обиды папе в лицо. Но для этого нужно было застать его дома. Шанс представился неожиданно быстро. В это же воскресенье отец решил устроить себе полноценный выходной и побыть с семьей. Воскресенье было единственным днем в неделе, когда отец более или менее присутствовал в жизни близких. В эти моменты он пытался всем уделить время, но получалось это всегда скомкано, потому что почти всегда телефон начинал звонить в самый неподходящий момент. Это был папин мобильник, редкая и очень статусная вещица по тем временам, красноречиво указывающая на то, что перед вами не самый простой человек. Простенький рингтон, который каждый раз громко оповещал о звонке, у Паши стал неизменно ассоциироваться с плохими новостями, потому что после звонка папа в 99 случаев из 100 начинал быстро собираться, садился в машину и уезжал, возвращаясь поздно ночью. Но это воскресенье было не таким. Папа сидел в гостиной, в своем любимом кресле у окна и читал газету. Было 11 утра. Паша, спустился из своей комнаты на втором этаже и прошел на кухню, которую от гостиной отделяла широченная арка, так, будто это была одна большая комната. Всё утро Паша провалялся в своей кровати и, спустившись вниз, он не рассчитывал застать папу дома. Мама была в спальне наверху, по утрам в выходные он любила сидеть там и заниматься вышивкой, эта привычка появилась у нее с момента переезда в дом. Там же располагалась колыбель, в которой лежал еще крошечный младший братик Ваня и Паша уже знал, что в этот момент маму лучше не тревожить. Дойдя до кухни, Паша открыл холодильник и достал оттуда банан. Есть ему особо не хотелось, он хотел подойти к папе, но вспомнив про свою обиду на отца, решил сделать вид, что совсем не собирается с ним разговаривать. Но доев свой банан, он все-таки решился подойти к отцу. Долго изображать обиду ему наскучило. На всякий случай он всё-таки скорчил трагическую гримасу, чтобы дать понять, как сильно он расстроен. Папа это заметил и тут же отвлекся от чтения газеты.

— Сынок, ты что такой грустный? Тебя обидел кто-то?

— Нет, — ответил Паша с такой интонацией. По которой сразу было понятно, что он лукавит.

— Что-то ты не договариваешь мне, товарищ, — улыбнулся папа, — ну-ка давай, колись, что стряслось?

— Я тебе позвонил в среду, на работу. А тебя не было. И дядя Гриша трубку взял, сказал, что ты перезвонишь, когда вернешься. А ты не перезвонил.

— Ты мне звонил? Сам? — удивленно спросил отец, — ничего себе! Странно, мне Григорий Палыч ничего не сказал. Наверное, он забыл, замотался, у нас ведь так много дел всегда. Ты уж прости его, сынок и меня тоже прости. Если бы я знал, я бы обязательно перезвонил.

Паша тут же почувствовал, что сердиться больше не может, впрочем, и до этого не очень хотел. Он был рад видеть папу, был рад, что он тут и никуда не уехал. Он мечтал, чтобы злосчастный мобильник не начал снова издавать противный писк, как было уже не раз и тогда может быть Паша сможет уговорить папу сходить с ним погулять, они дойдут до небольшого парка, где в пруду водятся утки, покормят уток и пойдут на местный рынок, где есть ларёк с игрушками. Там продаются небольшие модельки машин, совсем как настоящие, с открывающимися дверями, капотом и багажником. Можно попробовать уговорить папу купить одну из таких, папа наверняка не откажет. А на обратном пути они купят мороженое, чипсы и газировку. Ну, или хотя бы мороженое. Папа привычно скажет «давай сейчас ешь, а то мама увидит, что я тебя мороженым кормлю, скажет, что я тебе опять перед обедом аппетит сладким порчу». С этими мечтами Паша стоял перед папиным креслом, а тот смотрел на него с улыбкой, немного наклонив голову в бок. Смотрел своими добрыми глазами, в которых читалась безграничная любовь и вселенских масштабов усталость.

— А почему ты решил мне позвонить? — с притворным любопытством спросил папа.

— Потому что… Потому что я соскучился…, — честно признался Паша.

— Иди сюда сынок, дай обниму тебя что ли, — папа отложил газету в сторону и развел руки в стороны, Паша тут же подошел и обнял отца, — я тоже скучаю.

Паша прижался к отцовской груди и вцепился руками в плечи. В этот момент он был уверен, что даже если снова зазвонит мобильный телефон, он никуда не отпустит папу.

— Ой, да ты меня сейчас задушишь! — засмеялся папа.

— А ты сегодня никуда не уедешь? — с опаской в голосе спросил Паша.

— Нет, сынок, сегодня я весь день дома, смотри — папа отодвинул штору и достал с подоконника мобильный телефон, — он выключен, сегодня никаких звонков и срочных дел.

Паша с облегчением выдохнул — его главный враг на сегодня повержен. Поэтому он весело воскликнул:

— Тогда пойдем гулять!

— Пойдём, беги собираться в комнату, жду тебя здесь через 10 минут.

— Мне и 5 минут хватит!

***

— Пап, а почему ты так много работаешь? — спросил Паша, держа в руке стаканчик пломбира, когда они уже возвращались с прогулки. В другой руке у него была упаковка с заветной машинкой, это была серая «Волга» в кузове универсал в цветах скорой помощи.

— Для того, чтобы у вас всё было и чтобы вы жили хорошо.

— А ты?

— Что я?

— Ну, ты живешь хорошо?

— Конечно, у меня есть вы и дом у нас замечательный, разве нет?

— Угу.

— А что бы ты хотел еще?

— Чтобы ты на работу так часто не ездил, мы бы гуляли или все вместе поехали в город. Там зоопарк есть.

— Ты хочешь в зоопарк?

— Да.

— Договорились, давай на следующей неделе поедем.

— Можно, только мама, наверное, не захочет.

— Почему ты так думаешь?

— У нее вечно плохое настроение, она сердится на всех и ругается на меня, хотя я ничего такого не делаю. А Федя на меня не ругается, но он все время в своей комнате что-то читает или учит.

— Сынок, у мамы плохое настроение, потому что она устает. Твой братик еще маленький и он часто ночью просыпается. Вот поэтому мама плохо спи и сердитая.

— Но ведь я не при чем!

— Да, понимаю, обидно, но так уж бывает, не сердись на неё. Когда Ваня немножко подрастет, всё наладится. Лучше с друзьями выходи погулять, у тебя же есть друзья у нас на улице?

— Есть, но они не очень хотят со мной играть.

— Это еще почему?

— Сережа сказал, что ему родители со мной играть запрещают, я не понял почему, но говорят, чтобы он со мной не дружил, но он всё равно дружит, он хороший друг.

— Кажется, я знаю в чем дело, ничего, я поговорю в его родителями, может их в гости позовем. Они, наверное, просто видят мою машину и думают, что я бандит.

— Бандиты? Это как в боевиках, которые плохие?

— Да, очень плохие, только я не из них и вообще в реальной жизни они выглядят совсем не как в кино.

— А ты видел настоящих бандитов? — Паша оживился.

— Да, видел.

— А у них есть пистолеты?

— Есть.

— И автоматы?

— И автоматы бывают.

— А тебе не было страшно?

— Конечно, было, — признался отец.

— А я бы не испугался, — уверенно сказал Паша, — я бы их всех перестрелял как Рэмбо!

— Не сомневаюсь, — отец засмеялся, — только слушай, не рассказывай маме про бандитов, она и так сейчас сердитая, ты ведь сам говорил, а она разговоры такие не любит, хорошо?

— Хорошо. Пап?

— М?

— А тебе обязательно так много работать, ты же можешь отпуск взять?

— Отпуск?

— Ну да, все же берут отпуск. Можно за свой счёт, — с умным видом сказал Паша, который как-то услышал такое словосочетание по телевизору.

— Ого, да ты разбираешься! — снова засмеялся папа, — знаешь, я бы был очень рад, но понимаешь в чём дело — я всем руковожу и за все отвечаю, если я уйду в отпуск, то другим людям без меня придется очень тяжело, а я не могу их подвести. Они ведь со мной работают и на меня рассчитывают.

— Неужели нельзя что-то придумать? Пусть дядя Гриша тебе поможет, он хороший, он точно справится! — на секунду Паше показалось, что он вот-вот сможет уговорить папу пойти в отпуск.

— Если бы было можно, я бы это сделал, а дядя Гриша, он правда хороший, только без меня ему будет совсем трудно, он ведь мой друг, а друга в беде нельзя бросать.

— Выходит, ты всё время будешь на работе?.. — обреченно произнес Паша.

— Конечно, нет! Просто сейчас много дел, но очень скоро всё наладится, и я буду чаще дома, обещаю.

— Точно?

— Точно-преточно.

Отец остановился, увидев скамейку, и присел на неё. Паша оставался стоять рядом с ним.

— Не возражаешь, если я немного посижу, сынок?

— Нам же идти совсем немного. Мама, наверное, уже обед приготовила, будет ругаться, что мы где-то ходим.

— Ну, ничего, с этим мы как-нибудь справимся, — улыбнулся папа, — просто ноги устают, я же всё время на работе куда-то хожу или езжу.

Когда отец сидел на скамейке, Паша казался выше него на полголовы. Отец посмотрел на Пашу с едва уловимой улыбкой и грустью, которую Паша уловил, но совершенно не мог понять, затем протянул руку и положил её сыну на плечо.

— Знаешь, что я думаю? — начал папа.

— Что?

— Я думаю, ты многого сможешь добиться в жизни. Возможностей сейчас много и будет еще больше, я уверен. Только у всего всегда на свете есть своя цена, понимаешь?

— Не знаю, — неуверенно ответил Паша. Он не очень понимал, о чем пытается сказать ему отец.

— Просто иногда нам приходится принимать решения, которые нам, может, и не очень нравятся, но они — результат сделанного выбора, — деловито и серьезно подытожил отец.

— Угу.

— Вот есть у тебя, например, лучший друг?

— Есть, Сережа мой лучший друг, только его родители говорят ему со мной не дружить, а он все равно дружит!

— Да, помню, ты мне сегодня рассказывал. Вот видишь, значит, для него дружба значит больше, чем запреты родителей, раз он, несмотря на них все равно с тобой общается. Во взрослой жизни точно также, когда ты говоришь человеку, что он твой друг, это не просто слова, ты должен на деле это показать. Это называется ответственность — всегда отвечать за свои слова и идти до конца, если что-то задумал. Если люди тебе доверились, нужно оправдать это доверие. Это делает тебя настоящим человеком. Вот представь, если бы тебе твой друг Сережа что-то пообещал, а потом не сделал, как бы ты к нему относился?

— Я бы его поколотил! И не стал бы с ним дружить больше!

— Ого, да с тобой, гляжу, шутки плохи, — улыбнулся отец, — на самом деле, не нужно никого колотить, можно просто не общаться, если человек плохо поступает с тобой. Это даже обиднее. Представляешь, если человек всегда всех обманывает и не делает того, что обещал, рано или поздно с ним все перестанут общаться, и он будет совсем-совсем один. Как по мне, это даже хуже любых тумаков.

— Тумаков?

— Это когда кулаками бьют, называется тумаки.

— Тумаки, — повторил Паша и невольно захихикал, ему это слово показалось забавным и похожим на какое-то блюдо, которое могла бы приготовить мама.

— Да, забавное слово, — улыбнулся папа, — так вот, именно поэтому, сынок, я так много провожу времени на работе. Помнишь ведь дядю Женю, он часто к нам в гости приходил?

— Помню.

— Так вот, к сожалению, дяди Жени больше нет. Это сложно сейчас объяснить тебе, просто...

— Он умер, да? — неожиданно спросил Паша.

— Да, — отец немного помолчал, — просто я не знал, как тебе сказать про это, а ты оказывается всё, и так понимаешь, умный ты у меня всё-таки. Да, так в жизни бывает, ничего не поделаешь. Так вот дядя Женя был моим очень хорошим другом, и когда его не стало, мне нужно было взять на себя всю работу, которую мы с ним раньше вместе делали. Потому что он бы сделал для меня точно также, понимаешь?

— Если бы ты мер? — Паша произнес это почти машинально и тут же почувствовал, как к горлу подбирается ком, а в глазах начинают появляться с слёзы.

— Не переживай, со мной всё хорошо и всё всегда будет хорошо, — отец потянулся и обнял сына, почувствовав, что тот вот-вот готов заплакать, — зря, наверное, тебе про все это рассказываю… Просто я хочу, чтобы ты знал, что я тебя очень люблю и маму тоже люблю, и Федю и Ваню люблю, просто сейчас не могу проводить с вами больше времени. Мне бы очень хотелось почаще быть дома, но пока не получается. Люди мне доверились, мне нельзя их подвести, понимаешь?

— Понимаю, пап, ты говорил, — тихо ответил Паша, слегка шмыгнув носом. Плакать ему расхотелось.

— Ты уж извини меня, сынок, что так получается, не сердись на отца, хорошо?

— Хорошо…

— Ну, вот и славно. Теперь, пойдем скорее домой, а то мама нас потеряла наверное.

***

Тот давний разговор с отцом теперь казался чем-то из прошлой жизни или вернее сказать, чем-то сказочным, вымышленным. Паша как-то подумал, что если бы немного постарался, то смог бы убедить себя в том, что он сам придумал всю эту историю и что никакого отца в его жизни не было вообще. И был бы при этом не слишком далек от истины, потому что через крайне непродолжительное время, отец из его жизни полностью исчез, а мать, очевидно движимая одной лишь ей понятной обидой на отца, постаралась вымарать из памяти остальных членов семьи всё, что могло с ним ассоциироваться. Правда, в этом она преуспела в весьма ограниченных масштабах, потому что и сам Паша и его старший брат Федор все-таки были уже не настолько маленькими, чтобы стереть память об отце и уж тем более возненавидеть его. Все, что произошло с папой в скором времени после того разговора у скамейки, стало для Паши скорее примером мужества и стойкости, в то время как мать пыталась представить это как неизбежную кару за отцовские прегрешения.

Отец имел небольшой собственный цех по сборке мелкой бытовой электрики, вроде розеток и выключателей, а также несколько розничных магазинов. Об отце ходили разные слухи, многие из местных считали его то ли бандитом, то ли кем-то очень близко с ними связанным. Возможно потому, что ездил он на большом черном внедорожнике с тонированными стеклами, который в те времена не мог внушать простым местным жителям ничего кроме страха. На деле же именно ради этого впечатления машина и была куплена. Мелкие местные рэкетиры опасались связываться с человеком, разъезжающем на такой машине, беспокоясь о том, что за ним может стоять какая-то из крупных преступных группировок. В конечном счете, несмотря на дороговизну внедорожника, его содержать было дешевле, чем личную охрану и в отличие от последней, выполнял этот автомобиль и сугубо практические функции — на нем отец частенько развозил свою продукцию по розничным магазинам. Долгое время отца спасало то, что главой местной администрации был его старый армейский товарищ. Но однажды тот был застрелен на выходе из подъезда квартиры и с этого момента, у отца начались проблемы. Пару раз его магазины попытались сжечь, спасло лишь удачное стечение обстоятельств. Потом, как-то ночью неизвестные исписали красной краской весь забор дома, усыпав его грязными ругательствами в адрес Пашиной мамы. И только после этой психологической атаки, на связь с отцом вышел один городской криминальный авторитет, который стал настойчиво предлагать свою дружбу, обещая уладить ситуацию с этими угрозами. Отец не стал даже разговаривать. Не прошло и недели с момента встречи с криминальным боссом, как внезапно арестовали папиного бухгалтера, женщину 45 лет. Ей вменяли финансовые махинации на сумму, с которой она по определению не могла иметь дело — у бизнеса никогда не бывало такой выручки даже за год. Несчастной женщине, матери старшеклассника (кстати, учившегося в одном классе со старшим братом Федором) угрожали десятками лет заключения, если она не даст показания против отца. Женщина не хотела никого оговаривать, но давили на неё очень сильно. Отец нанял для нее хорошего адвоката, через которого она и смогла кое-как передать информацию о предлагаемой ей сделке. Адвокат, хорошо понимавший, с кем именно ему придется иметь дело на суде, сразу объяснил отцу, что шансов выиграть почти нет. Услышав это, отец помолчал несколько минут, а затем взял листок бумаги и ручку. Сложив исписанный лист пополам, он также молча передал его адвокату и попросил вручить письмо своему бухгалтеру при следующем визите в следственный изолятор. В письме он попросил женщину выполнить поставленный перед ней ультиматум и оговорить его. Он написал, что просит об этом сам и отдает себе отчет в последствиях, о том, что она не должна винить себя за этот шаг и что он все обдумал. Адвокат встретился с женщиной через неделю, а еще через несколько дней стало ясно, что письмо она прочитали — бухгалтера отпустили, а к отцу в то же день приехала милиция, и прямо с рабочего места он отправился под стражу. Ему предъявили абсурдные обвинения в заказном убийстве двоих человек — владельцев небольших магазинов с которыми работал отец и с которыми он якобы поссорился из-за неоплаченных отгрузок. С ним пытались договориться, если договором можно было считать полную передачу бизнеса в руки людей, аффилированных с тем самым авторитетом, с которым отец не пожелал иметь дела. Но отец уже всё предусмотрел. Он выплатил своим работникам по три оклада, вывез и распродал всё имущество и оборудование, а все средства перевел на счета нескольких своих помощников, оформил доверенность на дядю Гришу и поручил ему помогать семье. Отжимать было нечего. Но под ударом еще оставалась жена и трое детей, которых могли сделать объектами мести. Для этого был в спешном порядке продан дом и куплена двухкомнатная квартира в городе. Вряд ли это могло бы спасти семью в долгосрочной перспективе, но по стечению обстоятельств, и этих скромных мер хватило — авторитета, засадившего отца в тюрьму, очень скоро убили, причем весьма экстравагантным образом — выстрелив в окно его особняка из "Стингера". Некоторое время отец надеялся, что это может поспособствовать его освобождению, но инертность и неповоротливость механизмов правосудия была слишком велика. Изнутри отец мало что мог сделать, а снаружи его уже никто не ждал. Почему же Пашина мама ничего не сделала для освобождения отца? Уже став взрослым Паша долго задавался этим вопросом, и по обрывочным репликам матери об отце, которые она крайне редко произносила во всем последующие годы, он мог предположить только одно. С самого начала всех этих разбирательств, мама внушила себе идею о том, что между бухгалтером и отцом что-то было. Этим она объясняла его постоянное отсутствие, поздние возвращения домой и тот факт, что отец решил защитить свою сотрудницу от уголовного преследования такой огромной ценой. Она не понимала, как можно было поставить интересы собственной семьи ниже интересов чужого человека, пусть и оказавшегося в тяжелой и несправедливой ситуации. Это добавляло новых доводов в копилку ненависти, окончательно отвернувшей ее от отца и всего, что с ним было связано. Чего она не знала или так и не захотела узнать, так это того, что никакой связи у отца со своей сотрудницей не было, а отец просто не хотел дать пострадать человеку, своему сотруднику, за которого он нес ответственность. Об этом отец признался лично Паше, когда тот, стал навещать его в тюрьме. Паша сразу догадался, что всё было не так как хотела представить мать, но у него не хватало времени и знаний, чтобы во всем как следует разобраться. Позже, когда ему это удалось, он сразу же навестил отца и стал делать это регулярно, не ставя никого в известность. Никого, кроме старшего брата Федора. Лишь они вдвоем были в курсе подлинной истории и вместе готовили план по вызволению отца из тюрьмы, собирали деньги на адвокатов и готовились к процессу по пересмотру дела. На тот момент, отец находился в тюрьме уже более 7 лет.

Вернувшись в тот день обратно на объект, Паша обнаружил, что в вагночике, где он оставил своего младшего брата всё перевернуто вверх дном. Очевидно, Ваня пришел в себя и напоследок решил отомстить за внезапный нокаут. Паша посмотрел на обломки его любимой старой кушетки и лишь грустно улыбнулся.

***

Вопреки строгим словам Паши, касавшихся немедленного трудоустройства, Ваня не спешил искать себе работу. Вдобавок он поведал матери о том, что сделал Паша, снабдив историю подробностями, представлявшими среднего брата в особо некрасивом свете. Согласно версии Вани, Паша вероломно выгнал родного брата, не заплатив половину обещанной зарплаты, в то время как тот усердно трудился целый месяц и хотел дальше работать и развиваться, а оставив без заслуженного денежного вознаграждения, брат вдобавок накричал на него и ударил. Мама была в ужасе от Ваниного рассказа, тут же позвонила и накричала на Пашу, заявила, что больше не желает с ним разговаривать и бросила трубку раньше, чем Паша успел хоть что-то ответить на её крики. Мама утешала Ваню, а тот был настолько тронут маминой реакцией, что уже и сам успел поверить в свою версию истории. Что же касается истории реальной, то Ваня и сам до конца не понял в чем тут дело и почему для Паши упоминание отца было таким болезненным. Ваня было не слишком любознательным по натуре и не стал долго размышлять на этой ситуацией. Он быстро связал это с тем, что Паша похож на отца. Дескать отец был коммерсом, Паша тоже коммерс, вот поэтому он такой же гнилой, каким в Ванином воображении представал и папа. Мама каждый день причитала о том, что "вырастила изверга", вспоминая о Паше, и говорила Ване, что если тот желает, то может не торопиться пока с поиском работы, потому что "от такого надо отойти немножко". Ваня полностью разделял эту точку зрения и поиском работы себя не по-прежнему не обременял. Периодически мама просила его чем-то помочь по дому и тот, хоть и с неохотой, но все-таки помогал, стараясь придать своим действиям как можно больше значимости, хотя просьбы касались небольшой помощи по уборке или банального выноса мусора, который надо было всего лишь донести до мусоропровода, расположенного в паре шагов от входной двери. Как только мама просила о чем-то более сложном, Ваня находил причины улизнуть из дома, чтобы встретиться с немногочисленными приятелями. На самом же деле, большую часть времени он просто бесцельно гулял по улице или проводил время в городском парке, разглядывая проходящих мимо девушек. Он мечтал набраться смелости и познакомиться с одной из них, но каждый раз в самый последний момент передумывал. Еще в школе девочки его постоянно дразнили коротышкой. В школе рост у Вани был и правда, относительно небольшой, лишь ближе к одиннадцатому классу он заметно вытянулся до 180 сантиметров, но противные прозвища, связанные с ростом, неизменно сопровождали его вплоть до самого окончания школы. Нельзя сказать, что Ваня боялся девушек, но старые детские обиды всплывали в его памяти каждый раз, когда он все-таки решался хотя бы подумать о знакомстве. В эти моменты он начинал ненавидеть и себя, и всех девушек мира разом. Так и тянулось время.

В жизни Вани по-прежнему не происходило ничего особенного. Прошел уже год со времени той неудачной попытки устроиться на работу к брату. Разговоры о поиске новой работы как-то сами собой практически стихли. Когда мама впервые за долгое время решила-таки ему об этом напомнить, причем без всякого упрека, Ваня неожиданно огрызнулся и чуть ли не наорал на неё, говоря о том, что он "и так каждый день смотрит объявления" и "не его вина, что там одна ерунда и платить предлагают копейки". Паша при содействии старшего брата Федора, кое-как восстановил отношения с матерью, извинившись и не став ничего объяснять про тот инцидент с Ваней. Хотя Паше и было досадно, что мама искренне верила в версию "избиения", рассказанную младшим братом, он все же решил, что мамино спокойствие и здоровье важнее истины. Он периодически навещал маму, успевал помочь по дому и на скорую руку починить то, что требовало ремонта. Мама категорически отказывалась менять старую мебель и домашнюю утварь, хотя Паша неоднократно предлагал купить всё новое. Сам он мечтал накопить денег и купить маме квартиру побольше, а эту просто оставить Ване и пусть он бы делал здесь всё, что хотел. Говорить об этом с мамой он откровенно побаивался, беспокоясь о том, что она ни за что не согласится переезжать без своего любимого сыночка, а покупать квартиру, чтобы в ней ошивался бездельник, ему тоже было противно, так что решение этой дилеммы Паша был вынужден постоянно откладывать. Когда Паша навещал маму, Ваня старался куда-нибудь заблаговременно уйти, а если случайно и пересекался с ним, то не произносил ни единого слова, стараясь сделать вид, что вообще не знает, что перед ним за человек.

Помимо помощи в быту, Паша регулярно приносил маме деньги. Вместе со старшим братом они условились ежемесячно собирать определенную сумму, чтобы мама могла ни в чем не нуждаться, так как пенсия у нее была очень скромная. Когда они только начали это делать, мама отнекивалась и всячески отказывалась от денежной помощи, но видимо и сама очень быстро поняла, что прокормить Ваню на одну лишь пенсию ей будет сложновато. Так что она перестала роптать на "излишнюю" заботу старших сыновей. Паше было обидно, что на его с братом деньги в квартире живет еще и Ваня, самый молодой и, безусловно, наиболее энергичный и трудоспособный в силу возраста парень, меньше всего нуждавшийся в иждивении. Но вновь всё упиралось в нежелание выяснять отношения с матерью, которая грудью бы встала на защиту младшего и самого любимого сына. Так незаметно пролетело еще два года. Ваня стал где-то подрабатывать, или только говорил, что подрабатывает. Возможно, даже несмотря на привычку жить за счет матери, в его нутре всё же просыпалось некое подобие совести, вызывая неловкость за свое положение. Ваня даже удивительным образом возмужал внешне. Для этого не было очевидных причин, но оба брата, навещая мать, отмечали это ни с чем не сравнимое преображение в облике брата. Ваня стал смотреть немного исподлобья. И прежде довольно немногословный, он теперь казался совершенно нелюдимым. Братья даже было подумали, что он присоединился к какой-то секте, но он всё же проводил большую часть времени в квартире рядом с матерью, что не очень-то походило на приверженность какому-либо культу. С мамой он стал общаться редко и в основном лишь по бытовым вопросам. От общения с ней он не уклонялся, сделать это в небольшой по площади двухкомнатной квартире всё равно бы не получилось, но и инициатором общения не выступал. Мама этих метаморфоз предпочитала не замечать, объясняя себе это тем, что ее сын просто повзрослел. По утрам он стал рано вставать, быстро одеваться и куда-то уходить. Иногда он ни с того ни с сего собирался посреди дня и уходил на всю ночь, возвращаясь под утро. На все вопросы матери в такие моменты он всегда отвечал "на работу" и быстро убегал, не давая времени на подробные расспросы. Наконец однажды вечером мама все-таки предприняла попытку узнать, что же это за работа у него такая — то по утрам рано встает, то посреди дня уходит и возвращается только под утро? Ваня нахмурил брови и сказал матери, что работает в порту, водителем погрузчика.

— А когда же ты успел выучиться погрузчиком управлять? — удивилась мама.

— Научили, — без особого энтузиазма буркнул Ваня.

— А почему раньше не говорил?

— А зачем?

— Я же беспокоюсь, где ты и что ты. Всю ночь не сплю когда на работу уходишь, — страдальческим голосом произнесла мать,

— Не переживай не о чем, все со мной в порядке, я сам разберусь, — Ваня опять всеми интонациями давал понять, что ему неинтересно отвечать на эти расспросы.

— Да как же не переживать, сыночек? Там ведь грузы большие, сложно, наверное, не дай бог что случится, опрокинется груз на тебя, а я даже не знаю где ты.

— Мам, прекрати! Я сам о себе позабочусь, всё будет в порядке! Что я, отчитываться, что ли, перед тобой должен?! — начинал закипать Ваня.

— Ох, сынок, зачем же ты голос поднимаешь? Я же тебе добра желаю..., — грустно и тихо ответила мама.

— Ладно, мам, я не хотел, извини, мне на смену завтра с утра, я спать пойду.

— Я там вчера бельё постирала, носки, трусы, в шкафу на средней полке, надень завтра всё чистое.

— Мам!

— Ладно-ладно, спокойной ночи, сынок.

Ваня спал на большом диване, стоявшим посреди единственной комнаты, а мама — на кухне. Там стояло кресло-кровать. Изначально всё было наоборот, но в какой-то момент мама сама настояла, чтобы сын спал на просторном диване. Обычно Ваня ложился спать довольно рано, в половине одиннадцатого, а мама любила ложиться ближе к полуночи. Время между тем как Ваня уснет и собственным отходом ко сну, мама, как правило, тратила на то, чтобы выпить чашечку чая с двумя-тремя печеньями и молча поглядеть в непроглядную темень окна. Если бы кто-то в этот момент наблюдал за ней, то вряд ли бы смог понять по ее выражению лица, о чем она думала. Может это были мысли о сыне, а может воспоминания из той другой и уже почти забытой жизни, когда они жили большой, хоть и не совсем дружной семьей? В последние годы она не проявляла особого интереса к происходящему вокруг нее. Она даже почти не интересовалась, что происходит в её собственной квартире. У нее не было никаких особых увлечений, связи со старыми подругами она не поддерживала, а ее собственные родители уже давно покинули этот мир. Из квартиры она выходила исключительно ради того, чтобы раз в несколько лет навестить и привести в порядок их могилы, расположенные на городском кладбище, на окраине города. Ваня никогда не помогал ей в этом процессе и вероятно даже не догадывался, куда мать, практически безвылазно сидящая дома, иногда исчезала на полдня. Но несмотря ни на что, именно Ваня оставался для матери главным и единственным объектом переживаний и возможно именно о нём и его дальнейшей судьбе были мысли, которым она посвящала последние полтора часа перед сном, вглядываясь в окно на кухне.

***

В день, когда Ваня заявил, что должен срочно подменить своего товарища, слегшего с температурой, мама ожидала очередного визита Паши, о чем в очередной раз не преминула напомнить Ване. Тот только буркнул что-то невнятное, сославшись на то, что ему уже пора выбегать и Пашу он не застанет.

— Вань, столько лет уж прошло, надо бы вам помириться уже, наконец. Да, Паша, конечно, ужасно поступил, но он все-таки твой брат, нехорошо, когда братья в ссоре.

— Потом об этом как-нибудь поговорим, мам, мне уже пора.

Паша появился ровно через полчаса после Ваниного ухода. Его руки были заняты двумя огромными пакетами с продуктами, а из одного пакета выглядывал пышный букет георгин. Мама очень любила выращивать эти цветы раньше, на собственном дворе. Теперь же, когда заниматься цветоводством не позволяла площадь квартиры, Паша всегда старался приносить ей свежий букет.

— Какой красивый букет! Не надо было, сын, — в отношении Паши, мама почему-то привыкла использовать именно слово "сын", избегая каких-либо уменьшительно-ласкательных форм этого слова. Для Паши это всегда звучало так, будто мать сдерживает эмоции в его отношении, чтобы ненароком не перехвалить, но он уже привык к такому обращению. К примеру, старшего сына, Федю, мама называла исключительно по имени. Видимо это была давно придуманная мамой система распознавания, в которой Паше достался самый скромный и холодный "позывной".

— Как самочувствие, мамуль? Ничего не беспокоит? Я там лекарств еще по мелочи докупил, знаю, ты говорила, что всё есть, Федька, наверное, тоже уже приносил, но я всё-таки решил на всякий пожарный пополнить запасы.

— Да всё хорошо, сын, не переживай, вот только что с Ваней разминулись вы, он на работу устроился, я тебе рассказывала?

— Да, мам, рассказывала, в порту кем-то вроде бы, да? — Пашу уже давно не удивляло, что любой разговор с матерью с первых же секунд превращался в разговор про Ваню.

— Водитель погрузчика! — гордо ответила мама так, будто на самом деле речь шла о должности генерального директора или маршала.

— Ого, ну что ж, молодец он, а то я уж думал он до тридцати лет у тебя на шее будет сидеть, — не удержался от ехидного замечания Паша.

— Вот не можешь ты без этого! — злобно воскликнула мама, — нет бы за родного брата порадоваться, а он всё ищет как бы задеть, как бы побольнее сделать матери. Весь в отца своего! Тот тоже остёр на язык был, лишь бы повод нашелся.

— Мам, вообще-то не "был", а есть, — осторожно заметил Паша.

— Чтобы в моем доме про него больше ни слова! — не на шутку разозлилась мама.

— Но ведь ты сама про него сказала...

— Сама сказала, сама и закончу говорить! Не тебе это решать!

— Хорошо-хорошо, мам, только не нервничай ты так из-за этого...

— А ты вместо ехидства своего, лучше бы с братом общий язык нашел, я ему сегодня тоже про это говорила, но что-то не очень с тобой разговаривать хочет. Его-то понять можно, а ты — здоровый лоб. На ребенка руку поднял, а теперь даже ответить толком за свой поступок не можешь!

— Мам, вообще-то, это он передо мной извиняться должен, и он уже давно не ребенок, — начал было Паша, хотя и сам быстро понял, что продолжать эту дискуссию не стоило.

— Ишь, важный стал больно! — рассердилась мать, — думает, раз бизнесмен, значит все перед ним плясать должны, да извиняться!

— Ничего я не думаю..., — обреченно произнес Паша. Он начал быстро выкладывать продукты из пакетов, чтобы переложить их в холодильник. Оставаться в квартире ему уже не хотелось, несмотря на то, что он очень соскучился по матери. Он думал, что привык к этим гипертрофированным материнским проявлениям любви к Ване, из-за которых она готова была не замечать ничего вокруг, но каждый раз, когда она устраивала подобные сцены, что случалось нередко, сердце Паши сжималось от боли и несправедливости, хотелось просто забиться в угол и плакать. Какой же странной и иррациональной бывает любовь самого близкого на свете человека. Закончив раскладывать продукты, Паша подошел к матери и немного неуклюже ее обнял.

— Прости мам, главное — ни о чем не переживай, всё хорошо. Мне сейчас бежать нужно, работа стоит, мы к тебе с Федькой на выходных приедем, подольше поговорим.

— Опять убегаешь как всегда, — с досадой протянула мама, неопределенно глядя в пустоту стены.

— Извини, очень много дел сегодня успеть нужно...

— Да беги, беги, что же сделаешь, раз дела.

Паша выскочил из квартиры и быстро спустился по лестнице с третьего этажа. Неопределенное гнетущее чувство не давало ему покоя. Он всей душой любил маму, не мог себе представить и мысли о том, чтобы бросить ее на произвол судьбы, но в то же время, каждый раз приходя сюда и выслушивая претензии, причитания и нравоучения, он хотел дать себе слово никогда больше не переступать порога этой квартиры. Позже это чувство его отпускало, и он вновь готов был вернуться, но потом опять жалел и чувствовал себя разбитым. Сегодня его ждало важное дело. Помимо своей предпринимательской деятельности, Паша в последние годы занялся гражданской активностью. Он стал членом местной общественной палаты предпринимателей, выполнявшей роль своеобразного профсоюза. Несколько недавно принятых муниципальных законов, существенно ухудшили положение дел в его бизнесе. Эти законы касались введения целого ряда новых пошлин и дополнительных требований к отчетности, которые грозили существенно повысить издержки и даже заставить его пойти на сокращение персонала. Совместно с другими предпринимателями завтра они должны были выйти к зданию городской администрации на организованный митинг, на который должно было прийти как минимум пятьсот человек. Паша входил в число координаторов мероприятия. Но и текущие рабочие задачи никто не отменял, поэтому звонок старшего брата застал Пашу в машине по пути к очередному клиенту и его строительному объекту.

— Федь, ты?

— Да, Паш, привет!

— Я сейчас за рулем просто по громкой связи, не увидел, кто звонит. Ты как? Выходной сегодня?

— Да какой там, только вот на дежурство еду… Во сколько завтра ваше мероприятие намечается?

— На 10 утра, а что?

— Не пойми мой вопрос неправильно, пожалуйста, но все-таки. У тебя есть возможность завтра не ходить никуда?

— Не понял. В смысле? Зачем?

— У нас тут слухи нехорошие ходят среди коллег. Наша больница, если помнишь, в том же районе, что и городская администрация.

— Ну и?

— Это значит, что завтра, если что-то будет происходить на площади… В общем, если кто-то пострадает, то повезут скорее всего к нам.

— Не понимаю, кто должен пострадать? Там всё согласовано с администрацией. Мне Виктор из нашей координационной группы это еще вчера подтвердил. Разрешение у него на руках, он мне его сам показывал.

— Не знаю, Паш, не знаю, но факт в том, что у меня завтра смена должна закончиться в 9 утра, а мне и многим другим предложили зачем-то задержаться еще как минимум до вечера, обещали доплату за сверхурочные, как за целую смену, якобы больница не справляется, много пациентов в травму стало поступать по статистике, хотя я такой тенденции не вижу. Я тебе ведь рассказывал, что специалистов у нас не хватает, а тут и моему сменщику тоже предложили выйти зачем-то, одновременно со мной. Все это странно очень..

— Да, очень странно. А это как-то объяснили? Это от главврача инфа?

— Пока ничего не знаю, непонятно, но я опасаюсь, как бы завтра не начали вас там всех месить без разбора эти, с дубинками в форме.

— Да с чего бы им, если все согласовано? Мы же громить ничего не собираемся, мы же не вандалы.

— Я всё понимаю, Паш, но и не позвонить тоже не мог, сам понимаешь.

— Ладно, Федь, спасибо, если что узнаешь еще, то позвони, но я в любом случае завтра буду, мне нельзя других подвести, это моя обязанность.

— Понял тебя, братан, тогда давай, телефон далеко не убирай, вдруг еще что-то будет известно, наберу.

— Добро, брат, удачной смены.

Хоть на душе у Паши и было не очень спокойно после визита к матери, туманные предостережения брата его ничуть не взбудоражили. Напротив, здесь он четко понимал, на что может повлиять, а на что нет, и перед ним была конкретная задача — обеспечить вместе с остальными проведение мероприятия в строгом соответствии с планом. Он четко знал свою роль и свою долю ответственности. Это именно та среда и те условия, в которых он привык действовать — думай, на что идешь, но если взялся, иди до конца. В людях он больше всего ценил умение держать слово и отдавать отчет в своих действиях, осознавать их последствия и не бояться этих последствий. Мысль о том, что кто-то может решать за тебя твою судьбу или уж тем более обязан это делать вместо тебя, была для Паши самым большим грехом на который способен человек. Примеры попыток переложить ответственность за собственную жизнь куда-то вовне, окружали его каждый день. Он видел это стремление везде: когда в потоке машин кто-то начинал объезжать пробку по обочине, а потом искренне удивлялся и даже ругался с водителями, не пускающими хитреца обратно в поток, когда, в общем-то здоровый мужик, с целыми конечностями просил на улице денег у прохожих, каждый раз начиная с заезженной фразы "молодые люди, я искренне извиняюсь за беспокойство", когда парень в кафе начинал общаться с официантом так, будто перед ним человек второго сорта, когда его старый школьный приятель на встрече выпускников сначала гордо рассказывал о том, как нагрел начальника на 200 тысяч, а потом с искреннем недоумением и обидой плакался про то, что его уволили, и крыл бывшего начальника трехэтажным матом. К сожалению, такие примеры были и в его собственной семье. Он хотел бы любить всем сердцем и своего младшего брата, и маму, но в них он, к сожалению, также наблюдал этот разлагающий ген безответственности. В случае с Ваней он легко находил объяснение — брат был просто избалованным ребенком, которому дали столько любви, сколько было возможно, но никогда не объясняли причинно-следственной связи между поступками и их результатом. А вот почему примерно этим же страдала мать, совершенно не глупая женщина, Паша до конца объяснить себе не мог. Но единственное и самое пугающее его объяснение заключалось в том, что он просто романтизировал материнский образ, не желая замечать очевидного — мать не была тем человеком, которого он хотел в ней видеть. "Даже если так, — размышлял про себя Паша, подъезжая к объекту, — я не имею права от нее отворачиваться. И в первую очередь именно потому, что в отличие от нее, осознаю свою ответственность".

Впереди был трудный вечер перед не менее трудным днём и Паша, окончательно выбросив из головы все посторонние размышления, не имеющие отношения к текущим задачам, погрузился в работу.

***

К назначенному времени народ на площади еще не собрался. И это несмотря на большие усилия, которые Паша и его соратники приложили к разъяснению важности мероприятия.

— Если мы сейчас промолчим, если не станем заявлять о своей позиции, завтра они примут еще один грабительский закон, а потом еще и еще, — говорил Паша на очередном собрании своего общественного движения.

— Ты думаешь, они сами не знают что делают? Протестуй, не протестуй, им же совершенно насрать. Мы для них — букашки, — возражал солидный мужчина из зала.

— Анатолий Сергеевич, давайте все-таки придерживаться установленного регламента, у вас будет время высказать свою позицию, — спокойно возразил Паша.

— Послушай Павлик, я тебя знаю больше, чем ты сам, мы еще с твоим отцом вместе работали, к чему эти церемонии? Ты же прекрасно понимаешь, что я хочу сказать — вот выйдем мы все, ну и что? Что дальше-то? Они одумаются и скажут: "ептыть, как же так мы проглядели, а тут оказывается людям не нравится! Сейчас всё переиграем, прокрутим фарш обратно". Ну не смешно?

— Не смешно, Анатолий Сергеевич. А знаете, что еще не смешно? Это когда вы, думая, что своим спокойствием выигрываете себе время на спокойную жизнь, в один прекрасный день обнаружите, что платить вам своим работникам нечем, закупать комплектующие не на что, и продавать их особо некому, потому что либо денег ни у кого нет, либо продукт у вас дорогой и дерьмовый. А дерьмовый он, потому что вы не можете себе позволить делать качественный. Потом в довесок, на вас заводят пачку уголовных дел, а ваш завод переходит под управление вчера созданной компании, у которой учредитель внезапно зять губернатора. А вы что? Вы — ничего, никого не трогали, сидели себе тихо, не высовывались, никому дорогу не переходили. А зачем кому-то дорогу переходить, чтобы нажить себе проблем, если вас можно просто перешагнуть и не заметить? Вы же все равно ничего не скажете.

— Типун тебе на язык, деятель хренов. Я бизнес уже 25 лет веду и учить ты меня зря вздумал, не вчера родился и не таких как ты описываешь переживал и еще переживу! А если бы я постоянно лез на рожон, как такие же активные мальчики, как ты, то я бы и года не проработал. Это бизнес, здесь надо уметь адаптироваться, а не с плеча рубить! Думаете, вы дело хорошее делаете? Так, одно геройство и пустозвонство! Сами-то что построили? У тебя вообще конторка на полтора землекопа, ты ничего про реальный бизнес не знаешь.

— Знаете, Анатолий Сергеевич, может вы конечно и гораздо опытнее меня, это я оспаривать даже не пытаюсь, но скажу просто: если то, что вы описываете — это по-вашему реальный бизнес, то в гробу я видал такой бизнес. Я знаю, что можно по-другому и без этой вашей "гибкости". И я так сделаю. И знаете для кого? Для себя. Да, не для мира во всем мире, а чтобы вокруг был такой мир, в котором мне лично хотелось бы жить, в котором мои дети смогут жить и развиваться, а не трястись и приспосабливаться. И я прекрасно знаю, что большинство здесь присутствующих, может за исключением некоторых представителей "старой школы", думают точно также. И они предпринимателями стали во многом именно по этой причине. Потому что сами хотели решать, как им жить и какой мир строить. Пусть даже мир свой собственный, маленький. Ваше поколение — сильное и мне искренне хочется его уважать. Так, пожалуйста, не отнимайте у меня и таких как я последний повод для этого уважения. И хотя вы со мной пытаетесь спорить, я по вашим глазам вижу, что в глубине души вы знаете, что я прав. И никакие сказанные здесь вами слова этого факта не изменят.

После этой Пашиной тирады, в небольшом зале воцарилась тишина. Паша молча встал и направился к выходу.

— Мне пора работать, коллеги, приношу извинения. Свою позицию я высказал, думаю, решение принять вы сможете.

На следующий день Паша узнал, что решением большинства, митинг решено было провести. За вопросы его организации взялся Виктор, местный владелец сети ресторанов, который входил в координационный совет и имел много доверительных контактов с местными чиновниками разного уровня. Он заверил, что вопросы согласования мероприятия он сможет полностью взять на себя. От Паши теперь практически ничего не требовалось, кроме присутствия на самом мероприятии и координации людей непосредственно в момент его проведения.

В день Х, ровно к 10 часа утра, Паша был на площади перед зданием городской администрации, а вместе с ним присутствовало ещё 15 человек. Происходящее мало напоминало митинг, случайные прохожие как ни в чем не бывало проходили мимо небольшой группы митингующих, не обращая на них особого внимания. Площадь прилегала к зданию администрации. К самому зданию вела высокая широкая лестница из пары десятков ступеней. Путь к ступеням преграждали металлические ограждения, заблаговременно выставленные полицией. Сама полиция присутствовала в количестве десятка стражей правопорядка, невозмутимо стоявших вдоль ограждения на расстоянии 5-6 метров друг от друга. Сразу же за площадью можно было заметить пару полицейских легковушек и один автозак.

— Как раз все там поместимся, — грустно пошутил кто-то из немногочисленных участников.

— Кто-нибудь видел Виктора? — спросил Паша.

— Я звонил, гудки идут, но трубку никто не берет, — отозвался кто-то из присутствующих.

Паше показалось это очень странным. Именно Виктор должен был решить вопрос с согласованием мероприятия. На днях он отправил в общий чат организаторов фото полученного разрешения с подписью и печатью, заверил, что всё готово и обещал быть на площади не позже 9:30. На часах было уже 11 утра, а Виктор по-прежнему не объявился. Участников тем временем прибавилось, их было уже 40 человек. Это было гораздо лучше чем 15, но даже и близко не соответствовало ожидаемому количеству. Кто-то притащил несколько рукописных плакатов, но в целом толпа казалась растерянной. Неожиданно к месту, где стояли полицейские машины, подъехал еще и полицейский автобус.

— О, ОМОН подъехал. Не нравится мне это, — вновь послышался чей-то голос из толпы.

Бойцы оставались в автобусе, как будто чего-то ждали, но обстановка уже переставал выглядеть спокойной. Среди митингующих Паша заметил лицо солидного мужчины.

— Анатолий Сергеевич? Вы все-таки пришли, рад вас видеть!

— Пришел, как видишь, Павлик, — мужчина не скрывал ироничной улыбки, — думаю, надо молодежь поддержать. А то не одним же вам тут отдуваться. Ты тогда правильно все сказал, Паш, я с тобой по существу согласен. Сам также думал, когда начинал дело свое, а когда ты мне это всё на той встрече высказал, понял, что надо поддержать вас. Не хочу я бояться. Ты знаешь, я ведь бандитов не боялся совершенно, так с чего же мне этих дармоедов-то теперь бояться начинать?

— Анатолий Сергеевич, вы Виктора не видели? Он уже должен был приехать давно, но на телефон не отвечает.

— Похоже Витька труханул. Либо мы чего-то не знаем.

— Чего, например?

— Я с ним давно знаком, он всегда трубку берет, хоть ночью позвони. Что-то тут явно нечисто.

— Вы думаете, он нас слить решил?

— Не исключаю. Я когда сюда ехал, про такой вариант тоже успел подумать, а когда увидел сколько тут народу, то еще больше в этом убедился. Он ведь со многими из общественной палаты в жестких контрах, если ты не знал. Ты обратил внимание, что в координаторы митинга никто из нашего местного крупняка не рвался, кроме Витьки. Я подозреваю, он решил таким образом решить свои личные задачи. Здесь сейчас много тех, с кем Витька хотел бы разобраться. Идеальный вариант — подставить их под дубинки, а самому оказаться в стороне.

— И вы всё равно не развернулись и не ушли, понимая всё это?

— Паш, я человек такой, я принял решение идти, значит надо идти.

— И что будет?

— Паш, ты координатор или я? Это я у тебя должен спрашивать. Но на твоем месте я бы начал уже. Мегафон у вас есть у кого-нибудь?

— Да, я прихватил.

— Ну, тогда выходи и вещай.

Паша привез с собой заранее купленный громкоговоритель. На сегодняшнем митинге он не должен был выступать, несмотря на то, что относился к числу его организаторов. Но в данный момент, кроме него, никто из организаторов так и не появился. Всё это напоминало какой-то саботаж. Паша против своего желания то и дело бросал взгляд на автобус с омоновцами. Ожидание чего-то пугающего не давало ему сосредоточиться. Тем не менее, он проследовал сквозь толпу, оказавшись прямо перед металлическими ограждениями. Пара полицейских из оцепления бросили на него равнодушный взгляд, ничем не выдавая интереса к происходящему. Паша развернулся спиной к полицейским, поднял громкоговоритель и, выдохнув, начал свою спонтанную речь:

— Уважаемые коллеги! Многие отговаривали меня от этого мероприятия. Говорили о том, что оно не имеет смысла, о том, что оно может быть опасно, о том, что оно являет собой лишь пустую болтовню, вместо которой нужно заняться делом. Во-первых, я рад видеть сейчас среди вас в том числе и тех кто так говорил (Паша с легкой улыбкой взглянул в сторону Анатолия Сергеевича), а во-вторых, я в корне не согласен с тем, что наш сегодняшний митинг — это пустая трата времени. Тем, кто хотел бы, чтобы мы молчали, тем, кому мы стоим поперек горла, очень выгодно представлять несогласных в качестве ленивых бездарей. Им выгодно ставить знак равенства между нашим голосом против, и нежеланием брать на себя ответственность. Но и я, и каждый из вас, отлично понимает, что высказывать несогласие — не всегда значит ждать, будто кто-то решит проблему за тебя. Высказать свое несогласие — это значит признать существование проблемы. А это первый шаг к её решению. Говоря свое "нет" новым грабительским налогам, мы не добиваемся для себя райских условий, мы не ждем, и не требуем особого статуса, льгот и дотаций. Мы просто хотим, чтобы нас слышали и считались с нашим мнением. Вы согласны?

— Да-а-а! — сбивчиво ответил многоголосый хор из 40 человек. Паша продолжил.

— Мы твердо заявляем свое несогласие потому, что знаем цену своим делам и цену своего времени. Многие из нас сотрудничают друг с другом, заказывают друг и друга товары и услуги. Каждый из нас знает, что если товар или услуга оказались некачественными, покупатель вправе потребовать исправить недочеты или вернуть средства. Каждый из нас — налогоплательщик, ежегодно мы отдаем от десятков и сотен, до миллионов рублей в бюджет государства. Это деньги, на которые строятся школы, больницы, ремонтируются дороги. А еще это деньги, из которых складывается зарплата чиновников и законодателей. Уважаемые представители законодательной и исполнительной власти, я обращаюсь к вам. Вы — наемные служащие. Мы — одни из тех, кто вас нанял и тех, кто оплачивает исполнение вами своих прямых должностных обязанностей. Мы имеем полное право давать оценку результатам вашей работы. И мы собрались здесь для того, чтобы заявить — мы расцениваем результаты вашей работы как неудовлетворительные! Просим вас либо исправить недочеты, либо вернуть деньги!

Немногочисленная толпа вновь одобрительно загудела, чем вызвала беспокойные взгляды стоящих в оцеплении полицейских. Один из них бросил взгляд в сторону автобуса с ОМОНом и сопроводил взгляд какими-то непонятными жестами. Паша этих жестов не видел, так как стоял спиной к оцеплению, но догадался, что происходит что-то неладное по лицам некоторых митингующих. Один из них, лицо которого Паше показалось подозрительно незнакомым, вдруг сделал резкий рывок в сторону оцепления.

— Пошли на хуй, твари, мы вас не боимся! — незакомый мужчина, стоявший среди митингующих подошел почти вплотную к оцеплению, словно был готов броситься с кулаками на одного из полицейских. Все остальные настолько опешили от этого перформанса, что даже не успели на это сразу среагировать, но в последний момент удержали его.

— Мужик, ты чего творишь? Ты вообще кто? — спросил Анатолий Сергеевич, оказавшийся рядом.

Мужчина бросил беглый взгляд на вопрошающего, затем одарил таким же беглым взглядом Пашу, после чего снова закричал в сторону полицейских.

— Чего вы нам сделаете? Ну, давайте, чего стоите, петушки? Только в форме такие крутые или как? Раз на раз слабо выйти?

Паша бросил громкоговоритель на землю и начал двигаться в строну агрессивного мужчины, чтобы разобраться, в чем дело, но перед этим успел машинально посмотреть в сторону злополучного автобуса с омоновцами. Из него как по команде стали выбегать экипированные бойцы в касках и с дубинками и тут же направлялись в сторону митингующих.

— Просьба покинуть площадь, мероприятие не согласовано! — послышалось из громкоговорителя, но теперь это был громкоговоритель в руках одного их полицейских. Паша остановился и в недоумении взглянул на стража правопорядка. Тот был от него на расстоянии трех метров. Паша крикнул:

— Как это не согласовано? У нас есть разрешение!

Полицейский не отреагировал не его реплику и снова повторил:

— Уважаемые граждане, просим вас разойтись, мероприятие не согласовано!

За время, которое Паша потратил на попытку что-то сказать полиции, первый омоновец уже успел подбежать к толпе митингующих. Паша ожидал, что первому из всех достанется неизвестному агрессивному крикуну, но омоновец подбежал не к нему, а к стоявшему рядом Анатолию Сергеевичу. Омоновец, лицо которого скрывал шлем, с разгона врезался в Анатолия Сергеевича, мужчину крепкого телосложения, но уже немолодого. От такого столкновения тот отлетел в сторону, упав на бетон. Омоновцу этого показалось мало, и он тут же решил для верности пустить в ход дубинку.

— Вы чего творите? Это не он кричал! Вон рядом провокатор! — в исступлении закричал Паша. Сам провокатор куда-то мгновенно исчез. Толпа митингующих стала рассыпаться.

Все бежали в разные стороны, но большинство из них были встречены коллегами омоновца и были тут же повалены на холодную брусчатку. Кто-то пытался сопротивляться, кто-то всеми способами показывал, что не оказывает сопротивления, но все получали кулаками и дубинками совершенно одинаково. Анатолий Сергеевич безвольно вздрагивал под ударами дубинки, было видно, что он либо без сознания, либо близок к этому. Не задумываясь больше ни секунды, Паша сделал рывок в его сторону. Его переполняла ярость, он не знал, что именно хочет сделать, но понимал, что не может смотреть на это чудовищное избиение никак не сопротивляющегося человека. Набрав скорость, он расставил руки в сторону, желая обхватить омоновца, склонившегося над жертвой. Резкий толчок и вот Паша вместе с бойцом летят на землю. Удар такой резкий, что с омоновца слетает шлем. Паша успевает обхватить его за плечи и шею. Он изо всех сил удерживает бойца на земле, не давая тому встать. И все же силы не равны, чувствуется серьезная физическая подготовка омоновца. Тот вырывается и уходит от неумелого удушающего приема, поднимаясь на ноги. Лежа на бетоне, Паша впервые смотрит на бойца без шлема. В порыве ярости, ему показалось, что это какая-то галлюцинация. Он еще раз всмотрелся в лицо омоновца, стоявшего перед ним в полный рост. Сомнений быть не могло. Перед ним был Ваня, его родной младший брат. Ваня смотрел на него в упор, не отрывая взгляда и не моргая.

— Ванька, ты… Ты чего творишь, засранец? — еле выдавил из себя Паша.

Ваня поднял упавшую дубинку, не отрывая взгляда от Паши и начал медленно подходить к нему.

— Вань, успокойся. Хорош, — Паша примирительно поднял ладонь вверх, сигнализируя тем самым, что собирается спокойно встать, но, не успев ничего понять, получил сильный удар в область груди. Это Ваня пнул его в грудь подошвой своего берца.

— Да что с тобой, не узнал что ли? — попытался закричать Паша, сорвавшись на хрип.

Ваня ничего не ответил. Он снова подошел как можно ближе к лежащему брату. Зловеще нависнув над ним, Ваня вновь пристально посмотрел Паше в глаза. Рука, в которой была дубинка, стала медленно подниматься. Паше показалось, что на лице Вани промелькнуло некое извращенное подобие улыбки. Лицо младшего брата показалось ему пугающе-омерзительным. Паша сдержал инстинктивный порыв закрыть лицо руками и тихо, но с вызовом сказал:

— Ну, давай.

Рука Вани резко опустилась и дубинка угодила Паше в висок. А потом снова. И снова. И снова. И снова. И снова. И снова.

***

Коридоры больницы были переполнены людьми. Но это были не привычные очереди из пациентов, пришедших по записи на прием к своим врачам. На лицах многих красовались ссадины, кровоподтёки и темные пятна гематом. У некоторых была порвана одежда, у некоторых она была вдобавок заляпана кровью. Были и два особо тяжелых пострадавших. Мужчина, лет за 50, у которого был диагностирован перелом основания черепа и перелом нескольких ребер с повреждением диафрагмы и еще один, лет на пятнадцать моложе, с тяжелым сотрясением мозга, также сломанными ребрами и с подозрением на разрыв селезёнки. Лицо молодого человека так сильно опухло, что можно было подумать, что тот решил засунуть голову в пчелиный улей. Пропорции лица были искажены, а сам пострадавший почти не подавал признаков жизни. Федор закончил смену утром и решил не оставаться на еще одну полную смену, но всё еще находился на рабочем месте. Он не знал, кто именно доставил этого человека, не знал, как долго тот пробыл в отсутствии медицинской помощи и где он вообще получил такие жуткие увечья. Примерно час назад в больницу стали прибывать люди с ранами и ушибами, пугая своим видом плановых посетителей поликлиники.

Травмпункт просто не справлялся с таким потоком людей, многим, к счастью, не требовалось серьезной помощи, но все хотели получить справку, документально зафиксировать полученные травмы. У Федора не было времени понять, что с ними со всеми произошло, поэтому он не сразу вспомнил о тех слухах, про которые сам же недавно сообщал своему брату Паше в телефонном разговоре. И только в эту секунду, носясь между кабинетами, он вдруг замер посреди коридора и вздрогнул всем телом. Молодой человек с распухшим лицом, сейчас находился в реанимации. Федор видел его лишь мельком, но только теперь понял, что лицо это, пусть и обезображенное синяками и припухлостями, уже при первом беглом взгляде показалось ему каким-то уж очень знакомым. Видимо в его сознании сработал какой-то защитный механизм, не позволивший сразу осознать сходство с братом Пашей, но в одно мгновение всё стало ясно как день — этот парень в реанимации и есть его брат. Федор бегом устремился в сторону реанимационного отделения, чуть не столкнувшись на входе со своим коллегой.

— Федь, ты чего? — удивленно уставился коллега, — мало людей в травме, ты хочешь и меня туда отправить?

— Как зовут парня в реанимации? — громко прорычал Федор, так что посетители больницы, сидевшие в очереди, как по команде обернулись в его сторону с нескрываемым испугом.

— Да успокойся ты, блин, людей пугаешь, пошли, отойдем, — коллега отвел Федора чуть дальше по коридору, полагая, что тот явно не в себе, — Тебе зачем? Что случилось?

— Извини, — Федор постарался вдохнуть как можно глубже и спокойно выдохнуть, чтобы обрести более спокойный вид, — просто скажи имя и фамилию пациента, мне это важно.

— Сейчас гляну, — коллега раскрыл папку и нашел в ней соответствующую запись, — Зовут его Павел, фамилия...

Услышав знакомое имя и фамилию, Федор неосознанно поднял руки и схватился за голову. Коллега уже успел понять, чем вызвано это движение и ужас, застывший в глазах Федора.

— Бляха муха...

— Как его состояние? — быстро спросил Федор.

— Тяжелое, но пока стабильное...

— В смысле "пока"? Что у него?

— Мы подозревали разрыв селезенки, но там еще и печень повреждена. В общем, у него внутреннее кровотечение, может переливание потребоваться и...

— Ну, что? Что?

— И, похоже, повреждено правое легкое, ребята пытаются его стабилизировать, но состояние у него тяжелое, Федь.

— Я к нему.

— Стой! Не надо, ты ничего не сделаешь из того, что мы и так делаем.

Но Федор уже снова бежал в реанимацию. Войдя в реанимационное отделение, он почти сразу увидел на койке своего брата, подключенного к аппаратам жизнеобеспечения. Теперь, глядя на лицо брата, Федор не мог понять, как же он сразу не узнал его. Коллега был прав, ничего особенного Федор сейчас сделать не мог. Он просто подошел к койке и посмотрел брату в глаза. Они были открыты. Паша явно был в сознании, его веки поднимались и опускались медленно и с огромной тяжестью, как будто к ним были привязаны невидимые гири. Несмотря на общее состояние, во взгляде Паши промелькнуло что-то похожее на улыбку. Улыбнуться губами он был не в состоянии.

— Пфффедка… — прошепелявил Паша, с трудом выдавливая из себя звуки.

— Паш, молчи, не говори, тебе нельзя.

— Это ффсё нафф пижжждук телает

— Не понимаю, Паш, прости.

— Фффаня, Фвфванька — мусор. Он бил. Фвфсех бил, — по щеке Паши побежала слеза, — зафщфщити мать. Слыфшишь? Маму пуфсть не тронет.

Федор с большим трудом, но все-таки расслышал отдельные слова, но никак не мог сложить их воедино, чтобы получилось что-то осмысленное. Додумать их смысл Федор не успел. Электрокардиограф начал показывать резкие изменения пульса у Паши. Сначала он резко участился на несколько секунд, а затем также резко прекратился. Кроме Федора в этот момент рядом было еще два врача-реаниматолога, но сделать бы они ничего не успели. Федор слишком часто видел такие моменты, чтобы у него остались хоть какие-то сомнения. Паша был мертв, а Федор, будучи реаниматологом, не мог ничего сделать, отчего горечь его была во сто крат сильнее.

***

Федор не особо хорошо помнил всё, что происходило дальше. Все чисто технические организационные моменты, связанные со смертью брата в реанимации, он знал досконально, но сейчас выступал лишь в качестве наблюдателя. Вся связанная с этим суматоха его коллег происходила где-то в стороне. Коллеги, которые уже знали, кем был только что умерший молодой человек, пытались неумело подбодрить Федора, но тот никак не реагировал. 50-летний мужчина, доставленный в реанимацию почти одновременно с братом, скончался на час позже. Это Федор понял по обрывкам фраз, доносившихся, как казалось, откуда-то издалека. Не помня себя, он вышел из здания поликлиники. Его смена закончилась за час до того, как туда привезли брата. Его корёжило изнутри от чувства вины и той черной трагической иронии, по которой он не мог ничем помочь своему брату в последние секунды жизни, хотя в силу своей специализации должен был иметь такую возможность. Иногда подобный сценарий, при котором он спасает жизнь своих родных, проносился в голове у Федора в виде мысленного эксперимента. Федор представлял, что уж если что-то подобное случится, то он точно окажется рядом и сделает всё, чтобы спасти родного человека. Но, как оказалось, жизнь знает толк в черном юморе.

Он с трудом заставил себя набрать номер телефона Пашиной жены и сообщить о том, что случилось. Он не помнил, какими словами он описывал произошедшее, не помнил как на его слова отреагировал голос в телефонной трубке, он даже не помнил, плакала ли она. Но по опыту знал, что в момент оглашения таких печальных новостей, люди, столкнувшиеся с гибелью близкого, никогда не плачут. Их голос обычно становится предельно спокойным, интонации будничными, фразы отрывистыми. Наверное, так было и в этот раз. Федор практически никогда не пил, за исключением крайне редких поводов, но всегда держал дома бутылку коньяка — иногда они собирались с друзьями, в основном мужской компанией. Большую часть компании составляли коллеги. Так получилось, что среди его наиболее близких коллег, почти не было женатых людей и тогда они могли выпить немного коньяка, поговорить о работе и о жизни, но в основном всё же старались избегать бесед на профессиональные темы. Каждый из его близких товарищей регулярно сталкивался со смертью, которую не мог предотвратить. Думать об этом было нестерпимо больно, но и делиться своими переживаниями было не с кем. Поэтому иногда, такие товарищеские посиделки и вовсе происходили в полнейшем молчании, где каждый мысленно выпускал из себя все накопившиеся тревоги куда-то в пространство. Просто в такие моменты было важно, чтобы рядом был кто-то, кто понимает эту боль, даже не произнося ни слова. Но боль, которую сейчас испытывал Федор, нельзя было ни с кем разделить. Он даже себе боялся признаться в том, что всё произошедшее — правда. Он налил рюмку коньяка, сел на кухне, не включая свет. Поначалу просто долго смотрел в окно, в точности также как это любила делать мать. Затем, выпив рюмку залпом, тут же налил еще. Повторив процедуру несколько раз, он остановился, ожидая, что тупая боль, сковавшая его грудную клетку, хотя бы немного ослабит свои тиски. Но этого не происходило. Тяжелые мысли и образы просто стали ярче и отчетливее, градации боли стали разнообразнее и детальнее. В попытке унять эти чувства Федор нашел в себе силы вернуться к последним секундам жизни брата и попробовать понять, что же именно он пытался ему сказать. "Ванька", "мусор", "бил", "защити мать". Федор никак не мог понять, при чем тут их младший брат, пока не вспомнил о том, что сегодня планировал делать Паша. Вспомнив, он тут же открыл на смартфоне сайт местной газеты. Новость, которую он искал, висела прямо на главной странице. Новость гласила, что сегодня, возле здания городской администрации, правоохранительные органы предотвратили попытку проведения несогласованной акции местных радикальных активистов, которые, прикрываясь защитой интересов малого бизнеса, планировали устроить массовые беспорядки в центре города. "Сотрудники полиции действовали максимально корректно, наиболее агрессивные участники акции были оперативно задержаны и доставлены в ближайшее отделение полиции для составления протокола. Пострадавших нет".

От последнего предложения Федор почувствовал какой-то резкий импульс в висках. На фото из новости были запечатлены сотрудники ОМОНа в полной экипировке. Их было четверо, все они стояли, держа перед собой щиты. Лиц их было не видно, так как забрала их шлемов были опущены. В этот момент Федор понял, в каком смысле Паша использовал слово "мусор". Под действием секундного озарения, Федор набрал личный номер своего коллеги, который сегодня сообщил ему о личности поступившего с травмами Паши. Он извинился за поздний звонок — его товарищ как раз был на ночном дежурстве. Федор попросил уточнить, не сохранилось ли имя и фамилия человека, который вызвал скорую или передал Пашу медикам. Услышав в трубке знакомое имя и свою собственную фамилию, Федор машинально сбросил звонок, даже не попрощавшись с коллегой. Поначалу он хотел немедленно направиться в квартиру к матери, но на часах был уже двенадцатый час, а от Федора явно пахло спиртным. Даже несмотря на обстоятельства, Федор не хотел представать перед матерью в таком виде. Он был почти уверен, что не сможет уснуть, но всё же решил попробовать, а отправиться к матери уже завтра утром. Всю ночь он пролежал на кровати, думая о том, сказал ли Ваня о случившемся матери и где он вообще сейчас находится. Он раз за разом представлял себе как младший брат неистово избивает Пашу, как тот, пытаясь увернуться от ударов, прячет лицо руками. Он представлял всё это против собственной воли и у него никак не получалось поверить в появлявшиеся перед глазами образы. Последний вопрос, который всплыл в его голове перед тем, как он ненадолго погрузился в беспокойное забытьё, был очень прост: "Неужели мама не заметила, что живёт рядом с чудовищем?"

***

В жизни Федора было много мрачных дней. Далеко не всегда ему и его коллегам удавалось спасать пациентов. Иногда это были пожилые люди с хроническими заболеваниями, состояние которых резко ухудшилось, иногда это были плановые, но тяжелые операции, иногда попадались люди, попавшие в ДТП. Каким-то внутренним чутьем за долгие годы практики Федор почти безошибочно научился определять выживет ли пациент, которого им доставили. Эта безошибочность порой пугала даже самого Федора, но то ли пластичность человеческой психики, делающая многих врачей циниками, то ли некоторая эмоциональная скупость, вызванная грузом ответственности, свалившейся на Федора в достаточно раннем возрасте с исчезновением из их жизни отца, но Федор не позволял страхам проявляться в полную силу. Он оканчивал школу, когда папу посадили, но еще до этого момента, ему часто приходилось брать на себя роль старшего в семье. Паша стал его верным помощником в этом непростом деле, что еще больше сблизило братьев. Непутевость Вани, которая уже тогда была заметна, легко было списать на возраст. Мать начинала общаться с Федором подчеркнуто холодно и строго, отчитывая его за совершенно нелепые провинности. Он списывал это на эмоциональные потрясения от происходящего с отцом и совершенно не сердился. Он вообще не умел по-настоящему сердиться, и никогда не был агрессивным. На первых курсах медуниверситета, сложность учебы заставила вытолкнуть из памяти все тревоги, связанные с обстоятельствами жизни их семьи, но вспоминая о маме, Федор надеялся, что приехав на каникулы, он застанет ее радостной и улыбчивой. За весь первый курс, Федору почти ни разу не удалось навестить маму. Он был очень серьезно настроен на получение красного диплома и отдавал все силы учебе. Когда же он, наконец, приехал, сдав свою первую сессию с отличием, он не обнаружил никаких изменений в поведении мамы. Новость об успехах никак не отразилась на мамином настроении. Единственные моменты, в которые она оживала, почему-то касались исключительно Вани. Причем, его школьные успехи были весьма и весьма скромными. Мама с необъяснимой гордостью говорила о четверке, полученной Ваней по истории так, как будто он защитил кандидатскую диссертацию. Время шло, проходил год за годом, а картинка не менялась. Однажды, уже под конец учебы, перед интернатурой, Федор не выдержал и в один из приездов к матери прямо спросил — почему ты так радуешься успехам Вани, а его, старшего сына, успехи предпочитаешь почти не замечать? В ответ он получил лишь упреки, слова про гордыню и эгоизм, а также о том, что она и так знает, что Федор умный, что он всегда был умным и не о чем тут говорить. Делиться эмоциями от встречи с матерью он мог только с Пашей, с которым мама вела себя подозрительно похоже. Оба брата каждый раз недоумевали, наблюдая за этой непропорционально большой любовью к их младшему брату. Казалось, что мама взяла любовь, которая должна была достаться всем поровну и решила отдать ее исключительно Ване. Но если мама и распорядилась своей любовью таким несправедливым образом, то Федор по-прежнему любил маму всем сердцем, стараясь заботиться о ней по мере своих сил. Его финансовые возможности были не такими как у Паши, но зато, он мог позаботиться о мамином самочувствии, устроив ей прием у врача так, чтобы той не приходилось сидеть в очереди. Навещая маму, он всегда первым делом справлялся о её здоровье, советовал необходимые лекарства и давал всевозможные рекомендации по части здоровья. Ему казалось, что со временем, мама стала слушать его советы более внимательно и с большей благодарностью, но в ее поведении всегда оставалась доля отстраненности. Эта отстраненность не могла не омрачать Федора, но все же, и близко не шла ни в какое сравнением с тем, что он испытывал этим утром.

Федор постучал в дверь материнской квартиры, когда на часах было около десяти утра. Он знал, что мама любит в последнее время поспать чуть подольше, но рассчитывал, что к этому времени она уже проснулась. Он не продумал в деталях, что именно будет делать. Для начала он просто хотел убедиться, что с матерью всё в порядке, а затем, и это было не менее важно, увидеть своего младшего брата, чтобы разузнать у него всё, что он сможет рассказать о случившемся. Он не знал, захочет ли Ваня вообще говорить об этом, удастся ли застать его в квартире (логика подсказывала, что, скорее всего, у него сейчас должен быть выходной после тяжелого "рабочего дня&quot. Он поднялся по лестнице на третий этаж и просто постучал в дверь. Никто не открыл. Пришлось сделать это еще три раза, пока с той стороны не послышались неторопливые шаги, а затем и щелканье замка. Дверь приоткрылась, и в ней показался Ваня, в трусах, старой мятой футболке, дырявых засаленных тапочках и заспанной физиономией. Вид его был таким, будто он еще секунду назад спал как младенец. Ничто в его поведении не выдавало какой-либо тревоги.

— Привет, братишка, не разбудил? — Федор попытался приветливо улыбнуться. Ваня стоял и молча смотрел на него, ничего не отвечая.

— Пустишь или как? — попытался снова вызвать хоть какую-то реакцию Федор.

— Мать спит, — коротко ответил Ваня. Его выражение лица при этом не выражало абсолютно ничего.

— Ну, так она, наверное, скоро уже вставать будет, я пока подождать могу.

— Че так рано припёрся? Сказал же, спит она, позже приходи, — в интонациях Вани появилась агрессия. Федор немного опешил, раньше его младший брат хоть и был довольно холоден с ним в общении, но все же так общаться себе не позволял.

— Ты чего так разговариваешь?

— Как надо, так и разговариваю.

Федор не привык проявлять агрессию, но внезапно почувствовал, что закипает. Всё о чем он вспоминал, всё, что он успел представить в своем воображении за последние полдня, думая о Ване, начало превращаться в огромный и зловещий шар ненависти, который вот-вот должен был вырваться из его груди и разнести всё вокруг. И в первую очередь, разумеется, Ваню. Собрав волю в кулак, Федор выдохнул, посмотрел на Ваню и спокойно произнес.

— Выйди-ка сюда на пару минут, братишка. И дверь прикрой, а то мать разбудишь.

Ваня пару секунд смотрел брату прямо в глаза, а потом медленно, но уверенно сделал несколько шагов вперед и оказался на лестничной площадке. Он прикрыл дверь в квартиру своей спиной и сложил руки на груди, встав в уверенную позу:

— Ну чего хотел?

— Слушай меня сюда, паскуда. Если ты думаешь, что я не в курсе, что ты вчера сделал, то ты сильно ошибаешься, — Федор цедил каждое слово, пытаясь не перейти на крик, — Либо ты сейчас меня пустишь к матери, либо полетишь вниз по этой лестнице, урод ты недоделанный. Ты понимаешь вообще что ты сделал, мразь? Он умер! Пашка умер! Ты его убил, мразота недоразвитая! Думаешь, тебе это с рук сойдет? А?!

Выпалив все эти фразы, Федор застыл, ожидая увидеть хоть какую-то реакцию со стороны брата. Но на его лице проскользнула лишь надменная ухмылка. Ваня продолжал стоять, закрывая собой вход в квартиру.

— Да что с тобой не так?! Ну-ка пусти! — почти прокричал Федор.

Федор попытался оттолкнуть Ваню в сторону и зайти, но в то же мгновение, Ваня резко ожил и вышел из своей горделивой стойки, схватив Федора за горло. Продолжая держать брата за горло, Ваня резко оттолкнул его в сторону лестницы, заставив облокотиться на перила.

— Слушай сюда. Еще раз к матери сунешься, тебе пиздец. Если кому разболтаешь — сядешь надолго. Ты даже из обезьянника живым не выйдешь, понял? У нас с такими разговор короткий. Сейчас ты разворачиваешься и валишь отсюда в темпе вальса, всё понял?

Слушая всё это Федор не отрываясь смотрел в глаза брату. И то, что он в них видел, было гораздо ужаснее, чем то, что тот говорил. Эта была черная бездна ненависти, которая наконец-то обрела форму и способ своей реализации. Эта не была ненависть по отношению к Федору как таковому. Она была гораздо большей по масштабу. Это была ненависть ко всему миру. Миру, который должен был крутиться только вокруг Вани, миру, который так долго не соответствовал его ожиданиям, и долгие годы не давал Ване того, что казалось было ему положено. А еще в глазах Вани было что-то торжествующее, горделивое и дикое. Было видно, как он упивался каждой сказанной фразой, какие властные интонации он хотел придать каждому сказанному слову. Никогда прежде Федор не видел Ваню таким раскованным, тот как будто освободился от долгого плена, и произошло это совсем недавно. Федор с ужасом понял, что отправной точкой для этого освобождения послужила Ванина работа. Он уже знал, что сделает через несколько секунд, теперь его это совершенно не пугало. Он думал только о матери.

— Ты всё понял? — еще раз повторил Ваня, продолжая держать руку у горла брата.

— Понял, — прохрипел Федор и обхватил младшего брата руками, будто пытаясь заключить в объятия. Резким движением он перенес вес своего тела назад, увлекая Ваню за собой, чтобы вместе с ним устремиться вниз, в узкое пространство лестничного пролёта.

***

Ваня стоял на третьем этаже и смотрел вниз. За последний год он серьезно возмужал и стал гораздо крепче. Федор не учел этого, считая себя на порядок сильнее младшего брата. Это сделало безумную жертву напрасной. В последний момент, Ваня освободился от братских объятий и Федор полетел вниз в одиночестве. Узость лестничного пролета могла бы затормозить падение, но Федор, полностью дезориентированный, сильно ударился головой о бетонный край лестницы и вероятно, потерял сознание еще до того, как достиг финальной точки своего полета. Ваня почти не мог различить безжизненный силуэт старшего брата, несмотря на относительно небольшую высоту — проём был слишком узким. Постояв еще несколько минут, он спокойно зашел в квартиру, взял телефон и набрал своему сослуживцу, объяснив ситуацию. Разумеется, объяснил он ее несколько иначе, мол, выходил утром выкинуть мусор, увидел внизу тело, присмотрелся, оказалось, что брат. Испугался, поэтому набрал "своим", а не просто в полицию, сказал, что за мать переживает, чтобы ей не пришлось общаться с полицией прямо сейчас, что он сам с этим разберется. На другом конце Ваню выслушали, поняли, обещали прислать наряд, медиков, пообещали, что мать не побеспокоят, что Ваня сам потом всё сможет объяснить и что проблем вообще не будет.

— Ты, Ванек, главное, не ссы, мы за своих горой. Печально, что так с братом вышло. Не знаешь, кто это с ним так?

— Да мы с ним вообще не общались, может с головой у него чего. Я не в курсе.

— Ну ладно, разберемся. Ты главное не переживай, всё путем будет.

Переговорив с товарищем, Ваня вернулся в квартиру, увидев, что мама уже проснулась.

— Сынок, ты куда это выходил? Уж не курить ли бегал на улицу?

— Мам да ты чего? Я же вообще не курю, просто курьер какую-то посылку доставлял, дверью ошибся. Не в тот подъезд зашел, я ему объяснил куда пройти.

— А-а, так заходи скорее и дверь закрой, а то сквозняк, продует еще. Додумался, в одних трусах вышел! Хоть бы трико надел...

— Не переживай мам, нормально всё.

— Вечно мне одни переживания с тобой, Вань. Береги себя, пожалуйста, сыночек. Эти-то вон все кто куда, что Пашка, что Федька. Одни претензии только, да гонор. Хоть ты меня не бросишь? Одна на тебя надежда!

— Конечно, не брошу.

— Спасибо, сыночек!