Окаменелые сердца, или Медуза Горгона, ч. 2, гл. 17

Глава семнадцатая «Любовь».

Прошло десять лет. Анатолий отсидел свой срок как непредумышленный убийца, в чем ему опять крепко помог отец, и возвращался домой, не зная, что его там ждет. Ехал он из Магадана, где когда-то бывал у родственников, и ныне нашел там пару своих товарищей. Колыма, о которой Анатолий не раз слышал от военных товарищей отца, медленно, с огромным трудом возрождается, возвращается к нормальной мирной жизни.

Ничто не изменялось перед ним, исключая отдельные штрихи, и бывшие зэки, как и он, возвращающиеся домой, на родину, ничуть не изменились, а стали еще хуже. Они беседовали с ним, как обычные, но много испытавшие люди, но Анатолий знал, что многие подавленные, внешне притихшие за несколько лет тюрьмы остались все те же. И теперь, сложись так же их жизненные обстоятельства, — они вновь возьмутся за старое, вплоть до убийства: тюрьма им ничего не дала, кроме отчаяния и озлобления, тем более в обществе обостряющихся противоречий между бедными и богатыми. Анатолию только казалось, что его вина, его совесть не отпустят его от Аллы в новое преступление: ведь он на всю жизнь душой пребывает рядом с убитой им Аллой: хочет он этого или нет. Но СЕЙЧАС, когда начинается у него новая, свободная жизнь, готов ли он принять ее, как раньше? И чувствовал, что нечто заготовил ему «организм», чего он не хотел, но это «приобретение», если укрепится, победит самого своего хозяина. Это развивавшиеся с годами презрение и ненависть к людям, окружающим его. Анатолий помнил, что и раньше, в доме отца, имел в себе изрядную долю этого как бы единого чувства, но оно разбавлялось его молодостью, искренностью, частой дружбой с товарищами из армии. Но чего до сих пор никак не мог понять Анатолий: как уважаемый им и окружающими его людьми родной человек мог опуститься до такой степени, как отец? Какое он имел право разрушить семью, которую строил вместе с матерью, продать ее и сына за не понюшку табаку?! Сучек, как его новая жена, Анатолий видел много, и это родило в нем вечное презрение к ним, презрение до такой степени сильное, что вскоре он перестал считать их за людей и использовал только как платный сексуальный материал. Но отец ему показал, что не только они, но и благородные люди чести, как он, могут вести себя подобным образом. За десять лет тюрьмы, получая регулярно письма от отца, встречаясь с ним, видя и чувствуя его постоянное раскаяние, Анатолий простить его так и не смог, как ни стремился всей душой к этому. И это бы еще ничего, если бы он не чувствовал в себе ничего в такой степени злого, чтобы начинать мстить за всю свою поруганную жизнь, за всегда для него любимого того же отца, которого «изнасиловала» мерзкая сучка, за потерю семьи, за десять лет строгого тюремного режима и потерянные годы. Но Анатолий чувствовал это злое в себе, чувствовал, что невольно, но всей душой уже встал на опасный путь, и он может кончиться новым преступлением.

Сейчас он ехал домой, к отцу, который, наверное, ждал его и приготовил встречу «бывшему зэку» по всем правилам тюремного этикета, который он знал еще сорок лет назад. Сибирский поезд остановился, и Анатолий вышел на перрон. Отца не было, хотя по динамику громко объявили о прибытии транссибирского экспресса. Все у них с ним не как у людей, опять что-то случилось…. Только три дня назад отец звонил и сказал ему номер рейса и время отправления экспресса, обещал непременно встретить, и вот — на тебе!

Домой бывший заключенный пошел один. Опять все вроде было спокойно: и солнце светило мирно сквозь оголенные ветки, не менее спокойное сереющее небо с серыми облаками, но внутри, в душе, пламенем разгоралось великое подозрение в новом предательстве отца.

Вот и улица родная, вот и двор, где с детства знакомо каждое деревце, каждый кирпичик. Анатолий вихрем взлетел на свой шестой этаж и позвонил в дверь. Вместо отца дверь открыл какой-то молодой усатый мужик, и Анатолий совершенно убедился, что ошибся адресом. Это была не их с отцом квартира: все абсолютно другое: планировка, интерьер, только комнат, кажется, оставалось по-прежнему четыре. Парень почему-то явно взволновался, когда неожиданно увидел его и быстро ответил:

— У нас таких не проживает, и никогда не проживало.

Да, квартира казалась настолько новенькой, какой-то заново вычищенной, что трудно было предположить, чтобы в ней когда-то кто-нибудь проживал. К ним подошли молодая девушка, седой представительный мужчина, тоже взволнованные, и подтвердили слова парня.

Все это показалось Анатолию подозрительным, но делать было нечего и пришлось уйти.

Оставшись без отца и дома, бывший зэковец поехал в свой участковый пункт милиции. Там показал свой документ об освобождении, на что ему ответили, что они в курсе, но… — старлей замолчал и приблизился: «Неожиданно… сегодня… утром… твой отец умер… от инфаркта… поэтому не смог тебя встретить, а тебе не успели сообщить. Думаю, что его молодая жена приложила немало усилий, чтобы погубить старика: когда он с сердечным приступом пробовал встать с кровати, рядом с ним никого не было.

Морозный озноб сотряс тело Анатолия: Алла!?

— Его молодая жена давно мертва! Я за нее отсидел!

— Лет через пять после ее похорон он женился еще раз, на такой же, по сути, молодухе, но на этот раз с ее обязательным условием прописки и включением ее фамилии в число владельцев его квартиры. У него деньги, конечно, были, и немалые: старик мог послать ее на … и устроить себе шикарную жизнь, но он какой-то «трахнутый» у тебя на этой мании постоянно иметь молодую жену, хотя ему уже стукнуло семьдесят пять, и он согласился.

— Да, он хотел умирать только рядом с молодой женой, иного пути он не видел и не предполагал.

— Неужели так ни разу и не спросил: а хочет ли молодая жена умирать с ним? Так же нельзя. Она, конечно, согласилась: у ней ни кола ни двора, как и у первой.

Анатолий смотрел на него, кусая губы до крови:

— Да, так нельзя, но я никак не мог убедить его в обратном.

Старший лейтенант придвинулся ближе:

— В общем, Анатолий, квартиру отцовскую ты потерял навсегда, я здесь ничем помочь не могу: квартира в чужой собственности.

— Да, я понимаю.

— Могу помочь в устройстве на работу и съемке жилья.

— Спасибо.

Старлей листал его дело.

— Я смотрю: тебе скоро на пенсию, а у тебя здесь ни родственников, ни друзей нет, а ты человек уже пожилой, так что могу тебя отправить в Дом престарелых

— Спасибо.

— Ну вот и ладненько, с оформлением пенсии тоже помогу.

— Очень признателен.

— Ладно, потом разочтемся, а сейчас через собес начинай оформлять документы и постоянно информируй меня, как двигается дело.

Так Анатолий оказался в Доме престарелых, где жил Александр, которого сразу невзлюбил. Он встретил сочувствие и понимание среди живущих там зэковцев, теперь и к нему, как к ним, окружающие относились особо: уважительно, некоторые даже заискивающе. Обслуживающий персонал их не грабил, их просто боялись. Ему дали палату на двоих: рядом теперь с ним спал бородатый, кудреватый мужик лет за пятьдесят, тоже бывший зэковец, тот, который первый приветствовал его в столовой. Долгими зимними вечерами и ночами он рассказывал Анатолию о своей долгой степной жизни в Казахстане, что попался из-за «души своей, хищной и мелкой: все ему мало было, тут его и подловили: друзья предали, чтобы забрать его долю во время грабежа почтового фургона.

По субботам и воскресениям к нему приходила молодая подруга, и Анатолий волей-неволей наблюдал их скрытую нежность друг к другу. Обычно Эльвира забирала Андрея на весь день, а иногда и на два. Приходил он от нее ухоженный, успокоенный, радостный, помолодевший. Анатолию рассказывал о своих свиданиях мало, как тому ни было любопытно, и на вопросы отвечал, что много сказать не может: это для него слишком личное. Да, личное, давно потерянное Анатолием теперь воссияло перед ним в истинном, забытом им за десять лет свете. «Отец… я так тоскую без тебя, родной, один, без дома и семьи, так тоскую!!

Но почему, почему почти у каждого «замухрышки» есть кто-нибудь, пускай тоже «замухрышка», но свой, родной, единственный, а у него, который с рождения уже был выше и сильнее их всех, нет никого и вряд ли когда будет?! И вот тут-то Анатолий услышал в себе тот голос, о приходе которого знал и речей которого боялся.

Однажды в субботу Андрей быстро вернулся со свидания, сел в угол и вытащил водку. Анатолий не раз с ним задушевно проводил вечера, но сегодня он был в явно «растрепанных» чувствах.

— Что случилось, спросил он Андрея.

Тот махнул рукой и разом влил в себя полстакана.

— С Эльвирой что?

— Сука проклятая, продала ни за грош, сволочь!

— Изменила что ли, с другим переспала?

— Да, без всякой совести стала шляться к одному грузину, а меня как будто не было.

Анатолий улыбнулся:

— А ты пойди и разберись с ней, терять тебе в жизни нечего, кроме единственной Эльвиры. Сразу женщина душой уйти не может, она еще будет думать, вспоминать, — вот и старайся в этот момент ее удержать, употребляя любые средства, — и тут Анатолий услышал в себе: пойди и убей ее!

Он вздрогнул: ему показалось, что он сказал слишком громко и Андрей слышал. «… пойди и убей ее, — набатом зазвучало в нем, — убей, как я убил Аллу, когда она разрушила мою семью, дом и, наконец, убила отца!

А ПОЧЕМУ я один должен страдать за любовь к семье и отцу — пускай и Андрей пострадает за свою любовь — за все в жизни нужно платить!» Анатолий понял, что становится на опасный путь.

И в следующий раз, когда отверженный Андрей опять пришел «убитый» с водкой, Анатолий подсел к нему с дьявольской полуулыбкой:

— Зря ты, кореш, жизнь свою размениваешь на водку, которая, как и твоя Эльвира, обманчива и коварна, а на самом деле сплошное дерьмо собачье, ничего в этой жизни не стоит, поверь.

— — Я не знаю, как мне поступить с этой стервой: посоветуй. Я не смогу ей этого простить никогда, знаю! Но я без нее не проживу, поверь, не проживу. Я уже сейчас хотел пойти и порешить ее.

И тут Анатолий впервые рассказал Андрею о своем преступлении, за которое отсидел десять лет.

— Да, много тебе досталось, чувак, много — я бы тоже, на твоем месте, пришил эту суку, которая тебе и отцу всю жизнь испоганила. Только у меня ни отца, ни матери, ни квартиры, ни угла своего нет, да и денег тоже — меня труднее ликвидировать, потому что мне не за что в жизни цепляться.

— Это, как сказать, кореш: я от девчонки этой душой не зависел, а ты без Эльвирки жить не можешь.

Андрей закрыл глаза, поднял голову вверх и глубоко вздохнул:

— Да… не могу….

— Так сбрось эти цепи со своей души, избавься от этой сволочи и гадины раз и навсегда!

— Как: порешить, замочить?!

— Это слишком примитивно и банально….

— Так как же, мать твою?!

— …Простить….

— Что?? — Андрей так и взвился над своим стулом, на котором сидел.

— Да. Простить и прощать всегда, как бы тебе не было больно и обидно: ведь ты ее любишь!

— Да какая это на … любовь к продажной суке, которая сегодня с одним, а завтра с другим?!

— Но ты ведь сам сказал, что без нее не можешь?

Андрей опустил голову:

— Да.

— Вот это и есть любовь, и никуда ты от этого не денешься.

Андрей опускал голову все ниже и ниже.

— Сегодня она с грузином, а завтра с армянином — и ты все это должен терпеть и быть ей рабом верным, чтобы не потерять свое сокровище, свою любовь, и довольствоваться самым малым в жизни, но самым большим для тебя: хотя бы только ее жизнью рядом с тобой. Никогда не ограничивай ее свободу: сделай все возможное, чтобы ей было хорошо с тобой, и в этом будет залог какой-то ее преданности тебе, верности: все мужики эгоисты — вот женщины и ищут удовольствий на стороне.

Ошеломленный, Андрей сидел перед Анатолием и молчал, не зная, что сказать, а его товарищ понял одно, что сделал свое черное дело и может умыть руки, как Понтий Пилат.

День, два терпел Андрей, а на третий ушел и неделю не возвращался. Появился вместе с Эльвирой, смеющейся и довольной, и объявил, что они решили пожениться по взаимной любви. Анатолий усмехнулся и поздравил их с «мудрым» решением. Нет, не сможет Эльвира надеть на себя цепи в браке с нелюбимым человеком, как бы ей не хотелось покоя и семьи: характер не тот — свадьбы не будет.

— Ты действительно теперь ей все прощаешь, действительно смог обуздать себя? — спросил он как-то Андрея.

— Спасибо тебе, чувак: вовремя ты мне тогда подсказал простить ее, иначе не видать мне бы ее как своих ушей.

— Всегда рад помочь другу, — улыбнулся Анатолий и добавил про себя: и все-таки не видать тебе ее как своих ушей: с такими, как она, так обращаться нельзя. Но пострадай, как я: нельзя мне одному страдать — это не по-человечески, не по-божески, тем более, что причина будет не во мне, а в твоем незнании жизни и женщин, что есть одно и то же.

— Я твой должник на всю жизнь: проси чего хочешь — все исполню.

— Ну, положим, все исполнить, чего я захочу, не сможешь, а вот на свадьбу ты меня пригласи, чтобы я вдоволь мог налюбоваться на приятельское счастье.

— Конечно, обязательно приходи: ты у меня теперь самый близкий и желанный гость, мой дорогой друг, — он обнял Анатолия от всей души.

Хоть на миг, но Анатолий ощутил себя самой последней гадиной на свете, но сдержал себя, сохраняя дьявольскую милую улыбку и высвобождаясь из объятий Андрея.

С тех пор Анатолий Андрея редко видел: тот спускал, видимо, все свои сбережения на любимую невесту: она не знала ни в чем отказа и стала одеваться как куколка. Она уже не советовалась, не просила, а приказывала Андрею купить то и то, и он молчаливо исполнял ее волю. Она наглела еще больше и даже покрикивала на жениха, все меньше обращая внимание на него, все больше ощущая, что он теперь целиком и полностью в ее власти.

Пришел день бракосочетания и свадьбы. Братва подарила невесте шикарный букет цветов со свадебным набором для новобрачных, а Андрею — морской кортик как будущему мужу и защитнику домашнего очага. Эльвира уговорила его пристегнуть кортик к ремню брюк и сказала, что это славное оружие очень идет к нему, его мужественному виду.

Андрей и Эльвира в полном параде шли в загс, их сопровождали толпа гостей, Анатолий, свидетель со стороны жениха, и Марина, подруга Эльвиры, свидетель со стороны невесты. Почти все были радостны, оживлены, а Эльвира взволнована так, что не могла ни идти, ни стоять спокойно: часто оглядывалась, останавливалась, будто что-то высматривала то вблизи, то вдали.

Пройдя несколько домов по улице, она вдруг обратилась к Андрею:

— Любимый мой, у меня к тебе большая просьба, не откажи, пожалуйста! — и отвела его в сторону. — Последний, последний раз позволь проститься… проститься навсегда… с моим старым другом…. Молю, родной, не откажи мне: я ему все объясню, иначе век буду жить как предательница, а ведь он столько для меня делал и делает.

Анатолий слов не слышал, но заметил, как Андрея всего передернуло от слов невесты, и поспешил на помощь.

— Ну пожалуйста, Андрюшечка: десять — пятнадцать минут, и я вернусь!

Анатолий видел, как его друга корчило в нервных конвульсиях, с каким огромным трудом старался вытащить из себя этот мучительный и опасный ответ. Он с интересом наблюдал: что победит в нем: вымученное смирение перед Эльвирой, приведшее их к свадьбе, или опасный, но свободный запрет, кладущий между ним и его будущей женой бетонную стену, предвестие будущего развода, хотя конец для них обоих видел только в нем.

— Иди, — наконец коротко пробасил он, и его невеста улетела, как птичка, в приоткрытую дверь подъезда.

Долго стояли два свидетеля и жених у подъезда, куда исчезла Эльвира, пока Андрей решительно не вошел и позвонил в первую попавшую квартиру. Ему открыли, а он, не зная, что сказать, нерешительно замялся перед молодой и красивой девушкой, стоявшей в дверях перед ним.

— Анзор Серадзе здесь проживает, — спросила подошедшая Марина.

— Нет, на девятом. А вы кто такие ему будете?

— В какой квартире?

— В сто сорок пятой, месяца два как снимает ее.

Андрей, Марина и Анатолий вышли и поднялись на лифте. Когда они вышли на площадку девятого этажа, неожиданным грохотом поразила захлопнувшаяся за ними дверь лифта. Навстречу Андрею и Марине медленно открылась 145 квартира, и вышла вся в слезах, приодетая и приобутая Андреем Эльвира. Увидев своего жениха, Анатолия и Марину, просияла и повисла у Андрея на шее:

— Прости, прости меня, миленький, что задержалась: разговор был серьезный, насилу уговорила его простить меня, сказав, что я по настоящей любви выхожу замуж, а его дружбу никогда не забуду…. И вы меня простите, что заставила ждать, уважаемые свидетели, простите…. Ну, пошли в загс?...

— Нет, подожди, — сказал Андрей и повернулся к квартире 145.

Повернул ручку — дверь была не заперта, и быстро прошел внутрь. Анатолий ринулся за ним и увидел, как он вошел в комнату напротив. Не закрывая двери, он подошел к молодому человеку, лежащему перед ним совершенно голому, — тот вскочил, но Андрей сильным ударом кулака уложил его обратно, в то же положение, но теперь уже надолго. Потом повернулся назад, с силой оттолкнул Анатолия и очутился перед своей невестой. Разодрал лифчик и опустил платье до пояса. Начинающий синеть вздутый красный засос победно и обвинительно красовался под ее левой грудью.

— Ты говоришь, что кортик мне братва не зря подарила — да, ты права! — он вынул нож и с силой всадил его в этот засос, в грудь своей любви, в самое ее сердце.

…И всюду страсти роковые,

И от судеб защиты нет… —

нет защиты ни в творчестве, ни в любви. Но зато есть само творчество и сама любовь, какой бы горечи они не были исполнены, а это уже немало.