Ландыши

повесть

Маленький букетик ландышей пахнет лесом. Или это лес пахнет ландышами? Ветер пытается спихнуть с дерева дятла. Но дятел усердно долбит сосну. Червячок или личинка под корой, вероятно, совсем близко, так что птице не до ветра и не до нас. Белый, цветочный ковёр лежит у ног. Совсем немного белокурых колокольчиков мы берём с собой. Пусть лес тоже побывает у нас в гостях. Дома, несмотря на усталость, я снова ухожу. Ухожу в прошлое, которое, как мне казалось, было неспособным воскреснуть в памяти столь ярко и неожиданно. Маленький букетик ландышей на моём столе пахнет лесом и … горечью…

***

На моё предложение: заново прогнать концертную программу от начала до конца солист ансамбля вздыхает:

— Маэстро, тебя жена не заждалась дома?

Вот кобелино! Больше половины прогона он пел, повернувшись к барной стойке, где худенькая, черноглазая девчушка сидела на высоком стуле возле барменши. Полногрудая, фигуристая Наташа готовила бар для вечерних посетителей, а собеседница пила сок и улыбалась солисту. Я с любопытством смотрю на остальных ребят поверх тёмных очков. Интересно: желание слинять с репетиции у всех такое же откровенное? Басист делает вид, что занят грифом гитары, а сам выжидающе косит в мою сторону. Скажи я «отбой», и он тут же рванёт с места, как застоявшийся мерин. Барабанщик, по обыкновению, подкидывает палочки. Заметив мой взгляд, он роняет одну из них на пол. Понятно: тоже не прочь свалить. Денис улыбается и поглядывает на меня с надеждой. Клавишник не скрывает в глазах откровенной просьбы: «Отпусти, командир». Даже ветер скрипит открытой форточкой: «Весн-ааа… Весн-ааа…». Что правда, то правда: на улице — весна, теплынь. На столиках, в симпатичных вазочках стоят маленькие букетики ландышей. Запах от них гуляет по всему кафе. Тут любого потянет на романтику. « А Ксюшка уже дома…» — предательски мелькает мысль у меня самого, и я объявляю:

— Лады — отбой! Завтра всем быть на месте за два часа до начала вечера!

Мои последние слова тонут в оглушительном туше. Аппаратура убрана в специальный кабинет за считанные минуты. Дай им волю, они и меня туда отнесут, чтобы не передумал. Почти на выходе Денис оглядывается:

— Подкинуть до дома, Маэстро?

Я не успеваю ответить, потому что Виталька, хозяин кафе, мой друг и одноклассник, появляется в дверях:

— Я сам его подкину, — и подмигивает мне, — Позже немного. Разговор есть.

Ден согласно кивает и уходит. Кафе работает в ночном режиме, поэтому сейчас в зале никого нет. Мы садимся за столик у окна. Я смотрю на Витальку и отмечаю, что он сейчас очень не похож на самого себя: непривычно растерян и смущён. Он давно не подкрашивался. Седина чётко проступает на висках и блестит по всей голове тонкими нитями. Его холёные пальцы крутят вазочку с ландышами. Нервничает?

— Что случилось, брат? — спрашиваю я.

Виталька прячет лицо за букетик, но через мгновение хитрые серо-голубые глаза выглядывают из-за белых колокольчиков:

— Маэстро, а ты Ксюшку сильно любишь?

— Сильно, — улыбаюсь я и достаю сигарету, которую мой шеф тут же привычно выхватывает.

— Понимаю… Умница она у тебя. Добрейшей души человечек и вообще — классная.

— Сам знаю, — самоуверенно хмыкаю я, — Но всё же, что случилось?

Виталька долго мнёт в руках сигарету, потом прикуривает и немного печально улыбается:

— Ничего, Сань… Просто захотелось вот так посидеть с тобой. Без всяких поводов. Не против, надеюсь?

— Конечно, не против, Тал.

Барменша приносит нам по чашке капучино и пирожному. Мне она улыбается, а шефа демонстративно игнорит. Я что-то слышал про недолгий «роман» между ними, но в подробности не вдавался. Любвеобильный шеф провожает аппетитные бёдра бывшей пассии кривой ухмылкой, проглатывает обе сладкие «корзиночки» и только потом спрашивает:

— Ты же, вроде, бисквитную «Сказку» предпочитаешь?

— Всё верно, именно «Сказку», — ехидно выговаривает за его спиной барменша и ставит передо мной блюдце с этими пирожными. Виталька тянется и к ним, но Наташа шлёпает его по руке:

— Вас, Виталий Николаевич, подружка восточными сладостями не перекормила ещё?

Виталька молча утыкается носом в чашку с кофе, а барменша, презрительно фыркнув, уходит. Я пододвигаю шефу пирожные и сочувствую:

— Смотри, Тал, допрыгаешься: оторвут тебе бабы достоинство когда-нибудь.

Виталька хмыкает:

— Тебе до армии не оторвали же!

— Не успели, — смеюсь я, — А теперь — поздняк метаться: отпрыгался я. Добровольно, причём.

Виталька, наклонившись ближе, шепчет:

— Вот и я, Сань, отпрыгался. Женюсь через месяц. Сегодня заявление подали. Шафером будешь у меня на свадьбе?

Новость настолько ошеломляющая, что я несколько секунд не могу выговорить ни слова от удивления. Довольный произведённым эффектом Виталька сообщает:

— Родственники у неё строгие. Долго меня на гниль проверяли. Особенно, братец — горячий восточный мэн.

Он звонко хохочет:

— Прикинь, Сань: вчера мне говорит: «Ты — настоящий мужчина!» Заметь: не мужик, а мужчина! А при первом знакомстве обещал то самое достоинство отрезать вместе с головой, в случае чего, — он откидывается на стуле и заинтересованно спрашивает, — А ты не в курсе: куда Руслан пропал? Я последнее время частенько его вспоминаю. Он же у нас чечен?

Казалось, что особенного в обычном вопросе? Но сердце вздрагивает, а на левом виске болезненно пульсирует мгновенно набрякшая вена. С трудом я скручиваю взвизгнувшие нервы и отвечаю спокойно:

— Наполовину — чечен, наполовину — даг. А где он обитает, я понятия не имею. По слухам — в загранке.

— Жаль…, — вздыхает Виталька. Замечательный парень. Вы с ним, как братья-близнецы были всегда, — он кивает на пирожные, — Можно? Не ел ничего с утра.

— Лопай. Меня дома плов ждёт.

Виталька завистливо вздыхает:

— Везёт… Но моя, наверняка, тоже его готовить умеет.

— Думаю, что умеет, а если нет, то Ксю научит, не переживай, — я закуриваю и интересуюсь, — А чего так скоропалительно? Беременна, что ли?

Виталька давится кофе, кашляет и машет на меня рукой:

— Ты что? У нас будет, как положено: первая брачная ночь и всё такое. Так будешь шафером?

— Само собой!

Я смотрю на счастливое лицо своего друга. Он лукаво щурится:

— Я хочу её с тобой и Ксю познакомить. Не возражаешь?

— Конечно, нет. Только давайте не в кафе, а у нас. После выходных. Идёт?

— Идёт! — довольно кивает Виталька и поднимается с места, — Поехали, брат. Через полчаса мы с ней на концерт идём в филармонию.

Теперь пришла моя очередь давиться кофе. Виталька? В филармонию? Да он отродясь, кроме попсы и не слушал ничего.

— Куда?! — удивлённо переспрашиваю я.

— В филармонию, — назидательным тоном повторяет Тал и машет пальцем у меня перед носом, — Моцарта слушать идём и…, — он сосредоточенно морщит лоб, — Бумца…или… Бамца…

— Брамса, — машинально поправляю я.

— Ага! — обрадованно кивает Виталька, — Его. Скрипачка она у меня. В консерватории учится, на последнем курсе.

Он вынимает из вазы букетик ландышей, суёт его за пазуху и, воровато оглянувшись, шепчет:

— Это — ей. Не успеваю в цветочный уже.

Тал подкидывает меня к подьезду, крепко обнимает на прощанье и сам же отстраняется:

— Аккуратнее, чёрт, цветы помнёшь!

Дома, отвечая на поцелуй, Ксю шепчет:

— Саш, от тебя ландышами пахнет. Люблю ландыши.

Мысленно обозвав себя тупицей, я очень сожалею, что не свистнул для неё букетик. А утром мне звонит Денис. Его голос в телефонной трубке звучит глухо и мрачно:

— Саш… Витальку убили… Вместе с девушкой… Ночью… В сквере возле её дома… Это недалеко от филармонии…

Я чувствую, как стремительно леденеет сердце, а затылок наоборот, закипает. В глазах — ни света, ни цвета, только чёрная пелена. В голове, подобно набату, тяжело и оглушительно бьётся пульс:

— Бам… Бам… Бам…

Ветер врывается в комнату и с воем кидается мне в лицо:

— Саш-ааа! Саш-АААА! НЕ НАД-ОООО!

Но тот, кого я ненавижу, уже стремительно оживает. Ещё немного и он вырвется из глубины сознания, готовый разорвать, растоптать, уничтожить любого, кто встанет на его пути. Зачем? Не знаю…

— Саша?! Что случилось, родной?

Голос жены пробивает меня навылет. Монстр рассыпается на тысячи кусочков. Последний из них исчезает с пронзительным визгом, оставляя после себя дикую головную боль и бешено скачущее сердце. Обхватив голову руками, я со стоном падаю в кресло. Через несколько минут в вену впивается игла, и горячее тягучее лекарство тяжело вливается в кровь. Быстро и неумолимо оно гасит болезненные спазмы и, наконец, я способен видеть, понимать и действовать. Ксю гладит моё лицо тёплыми ладошками. В её глазах мечется испуг. Но боится она не меня. Она боится за меня. В дверь звонят. Это — Денис. От него я узнаю подробности. Нападение было спланировано. Убийца знал, когда и какой дорогой будут возвращаться ребята домой. Возможно, что они чуть дольше задержались в филармонии. Сквер был пуст. Виталька умер мгновенно от удара ножом в спину. Уже мёртвому убийца отрезал ему голову. Девушка умерла позднее, но ненамного. Её жестоко избили, изнасиловали и задушили скрипичной струной. Ей голову убийца не отрезал, но напихал в рот бумажные купюры, что выгреб из кошелька Виталика. Кошелёк валялся рядом. В первые часы после убийства следствие задержало брата убитой, исходя из подозрений, основанных на характере преступления. Кто-то сообщил, что он больше всех был против связи сестры с русским предпринимателем. Всё это я воспринимаю, как чистую информацию, не обдумывая и не вникая в подробности. Не до этого. Только на похоронах Виталика я чувствую, как чётко и холодно включается в голове аналитическое мышление, когда на ворох покупной, цветочной роскоши кто-то небрежно бросает… маленький букетик ландышей… Высокий, грузный, но достаточно спортивный для своего веса парень замечает мой пристальный взгляд и со вздохом качает головой:

— Обидно… Такой молодой… Много чего не повидал в этой жизни…

Он крестится и понуро шагает на выход к воротам кладбища. Я толкаю плечом стоящего рядом Дениса:

— Ты не знаешь: кто это?

Денис отрицательно качает головой:

— Понятия не имею, — но через минуту спрашивает, — А что? Надо узнать, командир?

— По-моему, надо…

Через два часа мне известно, что человек, принёсший ландыши — однокурсник Виталькиной невесты. Маленькая подробность, что он играет на альтовой скрипке в консерваторском ансамбле скрипачей, намертво и беспочвенно оседает в моём сознании. Я также в курсе, что около года он безуспешно пытался ухаживать за восточной красавицей, но, в конце концов, благополучно отстал. Тихий и спокойный парень, ничем не вызывающий подозрения. Почему мне не даёт покоя тот букетик ландышей и ещё что-то? Что-то ещё… Я никак не могу понять, что именно не отпускает меня от этого альтиста. Только поздно вечером чётко пропечатанная мысль кидает меня к телефону, и я звоню Дену:

— Ты можешь узнать: какой струной была задушена девушка Витальки?

— Так я же говорил, Саш — скрипичной…, — растеряно бормочет сонный Ден.

Я почти ору в трубку:

— Скрипки или альта!

— Понял, — Через пять минут он перезванивает, — Альтовая струна, Саш…

— Адрес мне того однокурсника. Срочно!

Ещё через час я стою у обшарпанной двери однокомнатной квартиры, на четвёртом этаже старой девятиэтажки. Мне известно, что музыкант живёт здесь один, что он замкнут и немногословен, что он купил билет на ночной поезд… Куда — я не знаю, как и не знаю того, что я скажу ему. Но едва моя рука тянется к дверному звонку, как сзади бесшумно налетают омоновцы. Вначале они почти распинают меня на стене, но убедившись, что я сообразил — кто передо мной, сразу отпускают. Командир группы захвата подталкивает меня к лестнице и шепчет на ухо:

— Иди за угол дома. В «Волге» тебя ждут.

Мелкие чёрточки-морщинки у глаз всё теми же крошечными лучиками перетекают в резкие и глубокие складки на широких татарских скулах. Начальник милиции улыбается:

— Штирлиц и с волосами до плеч — Штирлиц. Он протягивает мне руку и интересуется, — Как ты его вычислил? По струне?

Я утвердительно киваю в ответ и уточняю:

— И по ландышам.

— Ну-ка, ну-ка, тут подробнее, — заинтересованно прищуривается милиционер. И я подробно рассказываю ему свою цепочку заключений. Омоновцы вытаскивают из подьезда визжащего альтиста:

— Да! Это я убил шлюху!!! Шлюху продажную и её хахаля!

Начальник милиции предусмотрительно придерживает меня за плечо:

— Спокойно. Он за всё ответит, как положено. Преступника увозят. Немногочисленные напуганные зеваки расходятся. Начальник милиции вздыхает:

— Урод… Таких ребятишек сгубил…, — он снова смотрит на меня и спрашивает, — Когда у тебя медкомиссия?

— Через пять месяцев.

— Яхшы, — удовлетворённо кивает милиционер, — Жду тебя, сынок.

***

Ветер теребит полинявшие от проливного дождя венки и смахивает капли с большой фотографии. Виталька беззаботно улыбается на ней. Ксюша плачет навзрыд, стиснув в ладонях букетик последних в этом году ландышей. Белые колокольчики скорбно склоняются и дрожат, дрожат, не смея звенеть. Белая «девятка» останавливается возле кладбищенских ворот, и к нам подходят двое мужчин и женщина. Они одеты в национальные свадебные одежды дагестанцев. Мужчина постарше вначале кланяется нам, потом повязывает на дубовый крест красиво расшитый пояс. Мужчина моложе бросает в мраморную вазу горсть серебряных монет и ставит роскошный букет. Потом он кланяется Ксюше и пожимает руку мне. Женщина снимает шёлковый платок с большого блюда, полного беккуком, мучной халвой. Несколько кусочков она кладёт на могилу и потом с поклоном протягивает блюдо нам. Ксю немного растеряна, но я потом поясню ей, что люди по-своему почтили память жениха погибшей дочери. А пока… Мы уходим вслед за ними, оставив на могиле маленький букетик ландышей в большой мраморной вазе…