Иуда Искариот

— Вор! Держи вора!

Громкий крик Петра далеко разнёсся над толпой. Легконогий Филипп и Симон, напоминавший своей буйной шевелюрой и развевающимся чёрным плащом летящего ворона, устремились следом за вырвавшим у Матфея сумку воришкой. Тот попытался скрыться от них в хаотичном переплетении проулков Кариота, однако далеко уйти не сумел — Филипп настиг его и сбил с ног, а подлетевший Пётр, одержимый справедливым гневом, с силой ударил в бок ногой и отобрал похищенное.

Постепенно в переулок подтягивались остальные ученики. Последним подошёл Иисус, и тут же, не обращая внимания на сердито бурчащего что-то Петра и осуждающе качающего головой Иоанна, опустился на колени перед незадачливым воришкой. Из-под спутанных, грязных волос на него затравленно глянули дымчато-серые глаза, напоминавшие подёрнутую лёгким утренним туманом гладь озера. Вор был молод, но жизнь на улице уже успела наложить на него свой суровый отпечаток: истощила тело, мрачными тенями легла на лицо, изъязвила гнойными ранами руки. Падая, он ударился головой об асфальт, и стекавшая из-под волос кровь неестественно ярким пятном выделялась на бледной коже.

Иисус смотрел на воришку, и в его лице единственном не было злобы или презрения. Он тепло улыбнулся и потянулся рукой к рассечённому лбу, но холодные пальцы перехватили его запястье, а парнишка оскалился, словно попавший в капкан дикий волчонок. Симон дёрнулся вперёд — и был остановлен спокойным, мягким голосом.

— Не бойся. Я не сделаю тебе ничего дурного. Хочу лишь помочь. Позволь мне…

Загнанное выражение в серых глазах сменилось удивлением и растерянностью, словно их хозяину давно уже не доводилось слышать ласковых слов. Пальцы неуверенно дрогнули, но разжались, и сухая, тёплая ладонь Христа легла на полыхающий горячечным жаром, влажный от пота лоб волчонка. Тот весь напрягся в тугую струну, готовый прянуть прочь при первом же признаке боли, однако уже мгновение спустя тусклое серебро глаз вспыхнуло удивлением и страхом. Когда Иисус отнял руку, раны под ней не было. Ссадина затянулась, и боль прошла. Иисус отстранился, улыбаясь, глядя, как недоверчиво парнишка ощупывает руками голову, как смотрит на него исподлобья, тревожно и враждебно.

— Что ты со мной сделал?

Ломкий голос слабо подрагивал, пристальный взгляд впился в Христа, не моля, но требуя ответа.

— Тебе было больно, и я исцелил тебя, — просто ответил Иисус. Парнишка поморщился, словно от зубной боли, замотал патлатой головой, кривя растрескавшиеся губы в презрительном смешке.

— Нет. Так не бывает. Ты обычный лжец!

— Да как ты смеешь обвинять учителя во лжи?! — не сдержавшись, зарычал Пётр, однако Иисус остановил его спокойным, уверенным движением руки.

— Он волен верить, во что захочет, — заметил Христос, поднимаясь. — Отдай ему суму, Пётр.

— Что? — Пётр ошарашенно глянул на учителя, остальные ученики возмущённо зароптали. — Да здесь все наши деньги за последний месяц! И чтобы я их отдал какому-то наркоману?!

— Это настолько же наши деньги, насколько и его, — голос Иисуса тих, однако при первых же звуках его все прочие голоса смолкли. — Посмотри, Пётр, этот юноша голоден и болен. Ему деньги пригодятся больше, чем нам, так что пусть забирает.

Пётр тоскливо вздохнул, но с угрюмой покорностью опустил суму на землю перед юношей. Остальные ученики промолчали. Даже если они и осуждали учителя, то оставили это при себе и не произнесли ни слова против. Иисус же развернулся и пошёл прочь, одарив растерянного вора на прощание тёплым, ободряющим взглядом.

**************

— Чего грустишь, Иуда? Чего нос повесил?

Один из старых приятелей, имя которого давно и надёжно похоронено в лабиринтах памяти, падает на подстилку рядом с Иудой, со звонким смехом хлопает его по плечу. От него разит пивом, луком и сигаретами. Иуда недовольно морщится, отодвигаясь, бросает косой взгляд на раздражителя, но тут же, словно магнитом притянутый, возвращается глазами к лежащей на коленях сумке. Приятеля сума не интересует, он пытливо вглядывается в Иудино лицо.

— Плохо выглядишь, друг. Давно не принимал?

Белый пакетик, словно по волшебству, появляется в смуглой ладони и на этот раз гораздо надёжнее притягивает к себе заинтересованный серебристый взгляд. Иуда сглатывает, ощущая зуд и жжение под кожей, словно тысячи красных муравьёв забрались в его нутро и ползают там, растравляя плоть болезненными укусами. Рука сама тянется взять — и натягивает накрученный на кисть ремень. Парень вздрагивает и опускает глаза на суму. Простая, потрёпанная, серая, с выцветшей нашивкой на кармашке в виде перекрещенных мечей.

— А деньги у тебя есть? — иронично интересуется приятель, маняще встряхивая пакет.

Взгляд Иуды прикипает к белому порошку. От желания сохнет в горле, он торопливо расстёгивает молнию, запускает ладонь в прохладное нутро, зачерпывает горсть монет. Его приятель довольно смеётся, глядя на зажатые в кулаке деньги.

— О! Да я смотрю, тебе свезло. За такое могу и побольше дать…

Он тянется за деньгами, но Иуда медлит. Перед глазами его встаёт мягкое, доброе лицо случайно встреченного незнакомца, подарившего ему эти деньги, приласкавшего Иуду, поделившегося своим теплом. Сейчас голубые глаза перед внутренним взором смотрят строго и неодобрительно, и неожиданно из глубины давно очерствевшей души поднимается жгучий стыд. Иуда отшатывается, отталкивает руку приятеля, торопливо ссыпает деньги обратно в суму. Не давая себе времени передумать, он вскакивает и выбегает наружу из грязного подвала, уже многие месяцы служащего домом таким же брошенным, никому не нужным людям, как он сам.

На улице он на мгновение замирает, тяжело дыша, и идёт прочь, слепо, торопливо, лишь чудом не наталкиваясь на людей и стены домов. Всё это время сумка с деньгами прижата к его груди так отчаянно, словно это самое ценное сокровище в его никчёмной жизни. Иуда не понимает, куда влечёт его неведомая сила, пока не оказывается на центральной площади Кариоты. Здесь он замирает в замешательстве на несколько секунд, растеряно оглядывается, как человек, очнувшийся после тяжёлого сна и не осознающий толком, где находится и что ему делать. Но вот его взгляд подмечает что-то — и Иуда бросается вперёд, грубо расталкивая людей, прорываясь сквозь толпу к одной ему видимой цели.

Они сидят у стены, на самом солнцепёке. Одиннадцать человек — и один стоит в центре, в простых бежевых брюках и свободной белой рубахе. Рукава её закатаны до локтей, выставляя на всеобщее обозрение загорелые, тонкие руки с изящными пальцами. Тяжёлые золотистые кудри змеями струятся по плечам на спину и грудь. Он говорит что-то, активно жестикулируя, но его лицо остаётся безмятежным, а голубые глаза лучатся той самой спокойной уверенностью и тёплым светом, который увидел Иуда в самую первую их встречу.

Людей вокруг немного. Кто-то слушает мерно текущие речи мужчины, кто-то останавливается или замедляет шаг ненадолго, прежде чем, стряхнув очарование негромкого голоса, двинуться дальше.

Иуда замирает в нерешительности на невидимой границе между пророком и толпой, колеблется, но потом, словно разозлившись на себя, резко вступает в этот круг и швыряет драгоценную сумку на землю, к ногам мужчины. Тот умолкает и с любопытством и удивлением смотрит на Иуду. Парень ощущает, как земля уходит у него из-под ног, но отступать уже поздно.

— Вот, — коротко выплёвывает он, глядя куда угодно, только не на мужчину. — Ваши деньги. Я ни монеты не взял.

Он ждёт, что кто-то из учеников потянется к сумке, чтобы проверить его слова, однако ни один из них не двигается с места, только удивлённо переглядываются и тихонько перешёптываются. Иисус внимательно смотрит на Иуду, и под этим пристальным взглядом дикий волчонок чувствует себя провинившимся учеником, не выучившим заданный урок.

— Эти деньги твои. Нам они не нужны.

— Мне они тоже не нужны, — выпаливает Иуда прежде, чем успевает задуматься над своими словами.

— Тогда что же тебе нужно? — спокойно интересуется Иисус, слегка улыбаясь.

Иуда лихорадочно облизывает пересохшие губы, нервно сглатывает. В голове у него бьётся лишь одно желание. Странное и непонятное, возникшее под влиянием лучистых светлых глаз учителя.

— Я хочу присоединиться к вам, — выпаливает он, и вздрагивает от раздавшегося со всех сторон смеха.

Окружившие Иисуса апостолы веселятся от души. Громкий хохот Петра напоминает грохот грома во время летней грозы. Переливчатое хихиканье Филиппа сравнимо с хрустальным перезвоном бубенцов. Согнувшийся пополам Матфей вытирает слёзы и слегка похрюкивает. Лишь некоторые из учеников хмурятся, не торопясь судить, и поглядывают на учителя в ожидании его реакции.

Иисус слегка щурится, задумчиво глядя на Иуду, и по лицу его невозможно понять, о чём он думает.

— Хочешь — присоединяйся, — говорит он, наконец, делая приглашающий жест рукой. — Мы всем рады.

Смеющиеся ученики тут же смолкают, удивлённо смотрят на учителя. Те же, кто итак молчали, тепло улыбаются, разворачиваются к Иуде, приветствуют его, словно давнего друга.

— Как тебя зовут? — спрашивает сидящий по правую руку от Христа Иоанн.

Иуда настороженно оглядывает шумный круг учеников. Он ещё не успел свыкнуться с мыслью, что всё прошло так просто, что его приняли и не погонят прочь с криками и побоями, как это делали многие до Иисуса. Одарив дружелюбно улыбающегося ему Иоанна подозрительным и угрюмым взглядом, он бросает коротко, прежде чем опуститься на нагретые камни в некотором отдалении от остальных:

— Иуда.

«Иуда…Иуда…Иуда…» — словно шелест ветерка в листве пробегает шёпот среди учеников.

— Добро пожаловать в наши ряды, Иуда из Кариота, — громко провозглашает Симон, и, звонко смеясь, хлопает себя ладонями по коленям, радуясь новому товарищу.