Сила искусства. Кино.

Сила искусства. Кино.

Вчерась в новостях показывали новые экспериментальные кресла для кинотеатра. Их испытывали как раз. Короче, если взрыв на экране – в них трясет. Если там машина переворачивается на полном ходу – качает. Жуть такая соматическая. Я подумала тогда, что это и есть пять Ди. То есть дочка моя, ей восемь, тоже вчера, поделилась — ей подруга рассказывала про кино в 4 Ди. Оказывается, есть такое чудо науки и техники. Там когда снег идет, на зрителей снежком сыпет, но не холодно. Когда дождь – на них водой брызгает – но не мокро. Ребенок спрашивает – а пять Ди есть? Я говорю, да какое там пять… А теперь вот еще и трясет. Пять Ди. Будущее наступило, а мы его и не заметили. Я представила, что со мной впечатлительной будет, когда на каком-нибудь фильме про землятресение подо мной задрожит стул...

Зачем далеко ходить? Вот помню пошли на «Танцующую в темноте». Премьера тогда была, а у меня как раз образовался бойфренд. После минут двадцати с Бьорк на экране в зале послышались отдельные всхлипы и сморкания. Через еще двадцать рыдало три четверти зала – остальные места заполняло мужское население. Я не отставала от хора. Когда включили свет, дамы дружно штурманули туалеты. Тушь потекла. Я тоже в туалет побежала, писать хотелось. С тушью у меня все было тип-топ – водостойкая от Мейбелин. Хоть, блин, рекламу снимай. Бойфренда потом спрашиваю: ну, мол, как тебе? Да, говорит, посредственное кино такое, и чего все плакали… Вот где пролегает гендерная грань. Для подтверждения сего наблюдения спросила потом другого бойфренда, по номеру, кажись, четвертого – он в кинотеатре работал и все новинки смотрел бесплатно. Как тебе, говорю, денсинг ин зе дарк? Бойфренд был датский, но ответ звучал совершенно по-русски. Посредственное кино...

И вот до чего доводит искусство кинематографа? И тонула я от него, и чуть заикой не сделалась… Тонула причем на собственный день рождения. Мне тогда исполнялось лет тринадцать, наверное. Проводила весенние каникулы в деревне с бабушкой. Пошли с подружкой в единственный кинотеатр. Что шло – хоть убей не помню, потому что до цели мы так и не добрались. Март холодный был, везде еще лед. По пути надо было через канаву пилить – там мостик. А я думаю: чего я по мостику, как все нормальные люди? Канава льдом покрылась, снежок сверху, вот так и проскочу. Ага, проскочила. Прямо посредине и провалилась. Вода ледяная, я в ней по грудь, на мостике подружка стоит и со смеху чуть не писается, пополам складывается. Короче, вместо кина – на печку к бабке греться. Пока домой шли я сама чуть от смеху не уписалась – так в сапогах хлюпало.

А вот фильм, который никогда не забуду, спасибо японским мастерам аниме, «Босоногий Ген». На него меня повела мама. Я в школе уже училась, может во втором или в третьем. Весна была ранняя, жара. Май, наверное. На афише стоит – японский мультфильм. Про что, не ясно, но раз японское в совковые-то времена – как пропустить? Зашли в зал. Народу много, хотя утренник. И вот я как открыла рот на минуте десятой этого мультика, так его всю дорогу и не закрывала. Почему не орала – не пойму, наверное голос отнялся. Ген оказался мальчиком то ли из Херосимы, то ли из Нагасаки. Короче, папа его погиб при взрыве, остались мама и сестренка-младенец. Показывали все – мертвые тела, больных лучевой болезнью, художника, у которого сожгло руки, и он рисовал зубами цветы сакуры. И это мне после Чебурашек и крокодила Гены?! Когда все кончилось, люди выходила из зала молча. Я тоже молчала. Мама предложила сходить в кафе, взять молочные коктейли. Их тогда только начали делать и очень модно стало употреблять всякие флипы с шоколадной стружкой на макушке. Я молчала по дороге к кафе, пока стояли в очереди, пока пили коктейли, вкуса я так и не почувствовала. В кафе стены были стеклянные. Мне все казалось, что сейчас они разлетятся со звоном на миллионы режущих осколков, а люди вокруг вплавятся в пол, как пластмасса. А солнце в тот день было такое яркое, белое, и смотрело прямо в меня, и теней не оставляло совсем. И спрятаться негде, негде...

В ту ночь я не могла спать. Потом еще много случилось таких ночей. Особенно после того, как мы ставили пьесу в школе, кажется, «Барышню-крестьянку». Оля должна была по роли то ли цветы в волосы вплетать, то ли косу как-то там укладывать. На репетиции девчонки помогали ей с этим справиться. И я помогала. И вот тогда заметила у нее на затылке круглое лысое пятно размером с пятикопеечную монету. Тут меня накрыло. Я снова сидела в стеклянном кафе под солнечным колпаком и вокруг меня ходили неживые люди, беззвучно, как в немом кино. В таком состоянии я прожила несколько недель. Наконец, не выдержала, поделилась с мамой, открыто спросила, не лучевая ли у Оли болезнь. Мама, конечно, заверила, что лучевая быть никак не может, и я поверила – очень хотелось поверить. О том, что это у Оли был старый шрам после операции, я узнала совершенно случайно, когда мы уже в старших классах учились. Это было еще до Чернобыля – «Босоногий Ген».