Салфетка

— Ну, Евгений Александрович… Что тебе еще нарисовать?

Клоун выжидательно посмотрел на мальчика.

— Нарисуй меня. Но только, как будто я уже большой…

— С усами и в пиджаке?

— Нет. Просто подрос. Ну… Чтобы мне было не восемь, а десять.

— Таак… Рисуем взрослого Евгения Александровича…

— Вовка! И девочку нарисуй из соседнего блока. Она такая… гордая всегда. Никогда не здоровается.

— Это ты про кого? Про Катерину Михайловну?

— Да нет. Она тут давно жила. Когда ты еще к нам не приходил.

— Ага…

Клоун торопливо нарисовал девочку и сказал:

— Ну хорошо. Что ты еще хочешь?

— Я хочу, чтобы пришел папа, — мальчик оторвал голову от подушки, чтобы заглянуть в рисунок, и равнодушно добавил: — Только он с нами больше не живет.

Смешно захлопав глазками, клоун зашепелявил:

— Евгений Алекшандрович! Мы как договаривалишь?! Папа обязательно придет, только тебе нужно немножко подождать. А сейчас мы рисуем! Не отвлекаемся…

На листок из-под пляшущего карандаша выпрыгнул нарисованный мальчик. Клоун подумал, и спросил:

— Слушай, а тебе нравятся бабочки? Красивые, правда?

— Я когда был маленький, мы с папой ловили бабочек. Только они все разлетелись.

— А мы их сейчас посадим в банку, и никуда они не улетят, не бойся.

Мальчик внимательно следил, как на рисунке появляется банка с бабочками внутри.

— Я и не боюсь… — сказал он, и вдруг спросил: — Вовка, а ты чего-нибудь боишься?

Клоун старательно выводил сачок и медлил с ответом.

— Ну… я… боюсь быть слабым.

— Это как? Ты же большой, как ты можешь быть слабым?

Нарисованная улыбка клоуна весело смотрела на мальчика.

— Ну вот смотри: я перевожу через дорогу старушку. А у нее сумка тяжелая! Я ррраз! Двввва! А поднять не могу… Плохо быть слабым?

— Да, плохо. А я сильный.

— Я знаю.

Клоун поднялся.

— Ну вот. Мне пора, нужно еще на работу забежать. Держи рисунок, придумай, что мы на нем дорисуем.

— Когда ты придешь?

— Как всегда. Неделя быстро пролетит. А ты — думай над рисунком! Потом все мне расскажешь…

Клоун стремительно вышел. В конце коридора, у самых дверей что-то писала сестричка. Ни слова не сказав, они еле заметно улыбнулись друг другу. Он нарисованной улыбкой на лице, она — сеточкой морщинок в уголках глаз.

На улице выдох, вдох, и полетели в багажник куртка, парик, пластмассовый колпачок носа. Влажной салфеткой стирая белый грим, клоун смотрел в зеркало заднего вида. В узкой полоске были видны лишь усталые глаза. Нарисованной улыбки больше не было.

Кровать была аккуратно застелена свежим бельем. Кто-то мягко тронул клоуна за плечо.

— Володя… Женечка оставил вам записку.

С обратной стороны рисунка были детские прописные буквы.

«Вовка, ко мне приходил папа! Мы играли. И я придумал, что нужно дорисовать. Нужно выпустить бабочек из банки. Им там плохо. Не бойся, Вовка, пусть они улетят».

Клоун едва не бежал к машине. Судорожно доставая из кармана ластик, роняя карандаши и фломастеры.

— Чего ты боишься, Вовка? Быть слабым, — повторял и повторял себе клоун, стирая с листа нарисованных бабочек. Со злостью, сминая лист, в тупом усердии стирая бабочек. Пока они окончательно не исчезли.