Ощущение руки или монолог графомана

Ощущение руки. С ним знакомы не понаслышке все талантливые писатели, поэты журналисты и просто литераторы. И совершенно незнакомы все бездарные. Без этого ощущения ни в коем случае нельзя садиться за письменный стол и боже упаси прикасаться к перу даже с самыми благими намерениями. А что же делать, если ощущение руки не приходит, но внутри поднимается волна душевного пафоса куда-то к горлу, глухо клокочет и ты покачиваешься, словно пьяный матрос на палубе лайнера, но не от пинты смертельной дозы рому, а от мощного потока хаотичных мыслей, набегающих одна на другую и мечтающих изрыгнуть своё едкое естество наружу, торопясь, как бы другие мысли, более шустрые, не опередили их, и мир бы ни узнал об их гениальности и совершенстве? А?

Николай Васильевич Гоголь в таких случаях говаривал: «…человек пишущий не должен оставлять пера, как живописец кисти. Пусть что-нибудь пишет непременно каждый день. Надобно, чтобы рука приучилась совершенно повиноваться мысли». Он считал возможным и даже необходимым гармонию физического действия с ментальным процессом мозговой работы. Конечно лишь в том случае, если мозг присутствует. Для этого нужно постоянно писать. Взять себе за правило ежедневно писать по 2 часа. Принуждать себя. Сначала не пишется, сегодня не пишется, завтра не пишется, но послезавтра мысль заработает, и рука вполне смело возьмёт вожжи и, пришпорив Пегаса, поведёт мысль гладко, связно, контролируя стиль, соблюдая слог и не отклоняясь от смысла содержания. Только, лошадь, не перекормите пошлостями и нелепостями, пожалуйста. У неё на это жуткая аллергия.

Как обычно случается с гениями, они никогда не остаются довольны результатами своих трудов. Сам Николай Васильевич по 7-8 раз переписывал записи, прежде чем добиться правильного направления повествования, совершенства собственного стиля и воспроизведения нужного духа, повергающего читателя в экстатический трепет и щенячий восторг от картин, людей, событий. Это уже называется вдохновением, которое тоже можно вызывать (простите за спиритическую терминологию) методом упорных тренировок.

Вдохновенно же, залпом, без всяких переписываний мог излагать мысли лишь один пиит — наше всё — А.С. Пушкин. Тот не мог согласиться с ремесленным подходом к литературному творчеству. Его лира начинала звучать лишь с приходом вдохновения, которое могло бродить где-то ГОДАМИ, пока

«И, радуя меня наградою случайной,

Откинув локоны от милого чела,

Сама из рук моих свирель она брала:

Тростник был оживлен божественным дыханьем

И сердце наполнял святым очарованьем».

Тут одного ощущения руки мало было. Он купался в объятиях волшебной Музы. Да и руки-то были заняты постоянно: то дам обнимать на балах, то по дуэлям разъезжать, особенно если не ту обнял, а её муж не осознал, что имеет дело с великим Пушкиным и позволил себе такую неосмотрительную глупость, как вызвать поэта на дуэль.

А вот когда уже «пылкий дух поэта смешивается с думным, творческим долготерпением художника», когда холодная серая осень тучами заволакивает его Михайловское, он просто берёт и одним махом пишет свою «Полтаву». Стихи ему могли грезиться и во сне и наяву, он вскакивал среди ночи и записывал их впотьмах. Когда рука не успевала за мыслью, он писал прозой, затем переправлял.

У Высоцкого, например, мысль работала даже во сне и сквозь густоту подсознания выдавливалась под каким-то непонятным прессом наружу, пробуждая ясный разум, а то и в полусне и ведя руку поэта-барда по обоям на стене. И лишь утром, он переносил эти бессвязные крупицы ночных мыслей на бумагу. «Чуть помедленнее кони. Не гоните так вскачь…».

Вдохновение — капризная штука. Может внезапно снизойти и на бегу и за обедом. И тут успевай записывать, марать чёркать, сжигать, мучиться над каждой строчкой всё для того, чтобы у читателя сложилось впечатление лёгкости, воздушности слога, а образы, выраженные ямбом, будили бы в нём самые красочные фантазии, от которых бы знобило, когда персонажам холодно и умиляло, когда они счастливы.

Процесс общения автора с музой таинственнее собрания масонов. Как всё происходит, как рождается — мы не знаем. Но то, что Жюль Верн заболевал воспалением лёгких в то время, когда проводил полузамёрзшую экспедицию своих героев сквозь льды Арктики — это факт. И то, что Эрнст Теодор Амадей Гофман во время творческого процесса держал свою жену за руку, потому как у него от ужаса волосы вставали дыбом — тоже факт. Да! Как-то даже А.С. говаривал жене: «Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия: как Пушкин стихи пишет — перед ним стоит штоф славнейшей настойки — он хлоп стакан, другой, третий — и уж начинает писать! Это — слава».

Да уж. Рука, мысль, вдохновение. Что может быть замечательнее, чем воспользоваться этими Божьими дарами? Однако же я твёрдо убеждён, что какие бы руки у вас ни были, пусть даже обе правые и на каждой по 10 пальцев, как бы ни выдрессировали вы свои мысли, заставляя их соединиться в логическую цепь рассуждений, как бы вы ни флиртовали со своим вдохновением, способным, как вы считаете, сесть за продолжение «Войны и Мира», ничего вам не поможет, если в вас нет самой малости — Божьей искры таланта, а не короткого замыкания сопливых мыслей в процессе мощного мозгоиспускания, смердящих пошлым рифмоплётством.

Можно по-Булгаковски сесть на стул, подогнув под себя левую ногу, но это не значит, что вы станете великим мистическим сатириком и сочините фельетон за 18-20 минут, включая сюда и курение и посвистывание и переписку на машинке и хихиканье с машинисткой (последнее, впрочем, сможете).

Или же, не дай вам бог, подражая А.П.Чехову, посоревноваться с ним и как он начать рассуждать на бумаге о любой вещи, на которой остановился его взгляд, чернильнице, вихрастом мальчишке, разбитой бутылке. Это же — брызжущий через край поток художественного воображения. Хорошо, если вы способны. А если бездарны? Вот то-то и оно, господа. То-то и оно.