Грех

Ведьма ждала внизу. Между ней и неумолимо приближающимся спасением лежало несколько десятков ступеней. И целая пропасть греха.

Духовник вздохнул и начал неуклюже спускаться. Ему всегда было сложно преодолеть лестницу. Сначала, когда он был молод и неопытен — каждая ступенька словно проверяла его решимость. У каждой был свой, присущий только ей голос. Первая — дружеское приветствие, вторая — вежливый вопрос о самочувствии, третья… четвёртая… Первые десять были добрыми друзьями. Потом становилось сложнее: следующая десятка так или иначе, добро или нежно, нахально или иронично вопрошала: "Достанет ли тебе сил, пастырь?". Убеждалась в твёрдости его намерений и чистоте помыслов. Когда пастор был совсем молод, иногда он возвращался— интонации ступенек были очень убедительны, и грызущие душу сомнения вторили им, сливаясь в поистине невыносимую какофонию. С возрастом и опытом слух огрубел к звукам, а душа закалилась уверенностью в своей правоте. Но появилась другая беда — подагра. Теперь голос одной единственной ступеньки каждый раз заставлял пастыря покрываться холодным липким потом. Предпоследней. Той, которая спрашивала: «Святой отец, ты не забыл на столе Библию?».

Вот и сегодня обычный ритуал: вопрос, комок в горле, вздох облегчения — не забыл. Ни Библию, ни крест. Впрочем, крест он не забывал никогда.

Ведьма ждала, стоя на коленях. Худенькая девушка с бесцветными глазами. Обычная, каких сотни ходят по улицам. Глядя на такую, никто бы не сказал, что она — вместилище грязи и порока.

Пастырь сам чуть было не прошляпил её. Помог счастливый случай: проходя мимо палатки с фруктами, девушка неуклюже споткнулась и опрокинула корзину с апельсинами. Напуганная потоком брани, услышанным от торговца, она бросилась собирать товар, и духовник поспешил помочь ей. За каждый добрый поступок Бог улыбается своим детям. Так было и в этот раз. Ведьма присела на корточки, чтобы достать последний, самый строптивый оранжевый шар из-под припаркованной машины, отвела руками волосы, обнажая шею — и озарение спустилось с небес. Мужчина отчётливо увидел печать Дьявола — болезненно пульсирующую жилку на полупрозрачной коже.

С этого момента участь ведьмы была предрешена.

— Я пришёл, дочь моя, чтобы спасти твою душу.

Девушка равнодушно молчала. Пастырь вздохнул: это никогда не было просто.

— Дьявол цепко держится за тебя, принуждая к сопротивлению. Я помогу его преодолеть. Но не молчи. Иначе я буду бессилен. — На последнем слове духовник повысил тон.

— Да, отец — прошелестел голос.

— Святой отец, дочь моя.

— Да, святой отец. — само смирение и послушание. Или безразличие? Последняя мысль привела в ярость.

Хлёсткая пощёчина заставила ведьму только дёрнуть головой. Слёз раскаяния не вызвала. Безразличие или признание справедливости наказания?

Духовник опустил руку на голову грешницы. Спросил терпеливо:

— Ты признаёшь, что виновна?

— Да, я виновна, святой отец.

— В чём твоя вина?

— Я соблазнила священника.

— Это страшный грех. Порок сам по себе преступен, когда он направлен против служителя церкви, он преступен вдвойне. Но я буду молить о прощении вместе с тобой. Скажи, твой грех был случайным проступком или носил постоянный характер?

— Случайный проступок, но он носил постоянный характер, — слова лились равномерным потоком, лишенные пауз и интонации.

— Какого священника ты соблазнила?

— Тебя, святой отец.

— И как часто соблазняла?

— Вчера… Позавчера…. Часто… Я не помню.

— Не ври мне, ведьма! Ты должна всё помнить! Сосредоточься!

Удар оказался сильнее, чем хотел духовник. Ведьма отлетела к стене. Настолько, насколько позволила приковывающая её цепь. На бледном лице сразу же начал наливаться безобразный синяк.

Пастырь не смог удержать стон. Он ненавидел жестокость. За жизнь ему пришлось спасти десятки, если не сотни душ, но сердце его не окаменело. Каждый удар был ударом ему, каждая боль — его болью, каждый грех — его грехом. Не вымоленным и не прощённым.

Но ничего. Одна душа взамен сотни — достойная плата. Себе он не ищет спасения.

Духовник отложил Библию и потянулся за крестом.

Крестом, полые перекладины которого скрывали длинный узкий стилет.