Дива

Комната, заставленная цветами. Цветы везде — на полу, на тумбочках, табуретах, их столько, что, входя в комнату, даже не сразу понимаешь, что ты в гримёрной. И все они в вазах — разнокалиберных, разных по цвету и стилю, но именно вазы безошибочно указывают на то, что цветы, да ещё в таком количестве, здесь привычное дело. Из-за обилия красок и ароматов, диванчик, стоящий по центру стены справа от входа, кажется незаметным, а лежащее на нём хрупкое тело, сотрясающееся от рыданий, растворяется в окружающей обстановке, словно красное атласное платье — ещё одна роза среди других. И только сильно приглядевшись можно наконец заметить последнюю, единственную выбивающуюся из обстановки деталь — рядом с лежащей на диване девушкой на низенькой табуреточке примостилась серая фигура некрупного безликого мужчины лет пятидесяти, который ровным голосом монотонно приговаривает, замолкая только чтобы дать выговориться девушке и продолжить свою, безусловно, не первую беседу на эту тему:

— Элла… Эллочка, успокойся. Ты всё принимаешь слишком близко к сердцу.

— Скотина… Сволочь… Кровопийца… Ты меня используешь!!! Ты всё знаешь и используешь меня!!!

Её слова прерываются рыданиями, он немного выжидает, дав ей возможность сказать что-то ещё, затем снова начинает сам:

— Элла. При чем тут я. Зрители тебя любят. Они тебя боготворят, ловят каждое твоё слово, твой взгляд. Ты же не можешь от этого отказаться.

— Гад… Какой же ты гад… Ты думаешь только о себе… Зрители, слава… А я должна пропускать через себя всю эту дрянь! Ненавижу тебя, ненавижу их всех, всех!..

— Элла, — голос становится твёрже, автоматически переводя разговор в другую, не менее отработанную и много раз отрепетированную часть, — ты сама выбрала этот путь. Тебя никто не заставлял быть актрисой.

Она резко садится, поджимает колени и становится похожа заплаканную на маленькую девочку в мамином платье, которое ей длинно. Теперь становится видно, что она очень молода, на лице вопреки её исступленным рыданиям сохранился красивый театральный грим, делающий её немного похожей на большую куклу, волосы, всклокоченные её собственными пальцами в приступе истерики выглядят неопрятно, но вовсе её не портят. Её тело ещё слегка подрагивает, тонкие пальцы медленно машинально перебирают складки платья. Глядя не на мужчину, а куда-то в пространство, она уже тихо, теперь едва слышно, произносит:

— Я не могу так жить, — её лицо сморщивается, доказывая, что красиво плакать можно только на сцене, — я не хочу жить ТАК...

— Элла, — повторяет он, и теперь её взгляд переходит на него, — ты гениальная актриса. Твой талант...

— Это не талант. Ты же знаешь, актеру нельзя так работать. Нельзя полностью растворяться в роли...

— Другим нельзя. Но ты — можешь. Твой талант незауряден, и ты не можешь от него отказаться, ты не сможешь жить без театра. Я понимаю — премьера, нервное напряжение, стресс… Но нужно взять себя в руки и работать дальше.

— Ты хоть понимаешь, насколько это тяжело? Я же становлюсь другим человеком. Я живу не своей жизнью — не только на сцене, как остальные, мы меняемся местами с моей героиней, она полностью вытесняет меня как личность, и я сама уже не существую, я попросту забываю, кто я. Я гениальна? Да, гениальна. Любой может мне поверить, они все верят мне, и это неудивительно — даже самый придирчивый зритель не увидит фальши, потому что я не играю этого персонажа, я сама становлюсь им. А меня… Меня просто нет. Я только оболочка, в которой нет места для моей же собственной души. Только искусственные. Только придуманные тобой. Я чучело, набитое твоими фантазиями. Я не хочу так жить.

Она говорит негромко, почти спокойно, безумная искорка в глазах исчезла, и они стали пустыми, стеклянными, словно подтверждая её слова.

— Ну что ты, Элла. Ты просто устала. Отдохни. Сейчас Людочка принесёт тебе крепкий кофе. А я пойду. Меня ждут журналисты, и нужно поговорить с директором театра...

Он встает и идет к двери, зная, что буря уже стихла, и уже на пороге он оборачивается и, словно между делом, безразлично бросает в её сторону:

— Я положил на тумбочке новый сценарий… Просмотри его, когда будет возможность.

Дверь за ним закрывается, и на неё нахлёстывает последний, обессиленный приступ рыданий, подтверждающий, что всё действительно уже кончилось, который прерывает слегка смущенная Людочка, суетливо вбегающая в комнату с изящной фарфоровой чашкой на узорчатом блюдце.

— Кофе? Да, спасибо. Поставьте на тумбочку. Только аккуратнее, там сценарий!..

Людочка спешно удаляется, тайком бросая восторженные взгляды на цветы.

Элла встает, с выпрямленной спиной подходит к зеркалу, поправляет волосы, осматривает грим. Берет в одну руку кофе, в другую сценарий, и идёт к дивану. Ставит кофе на столик у дивана, садится прямо, будто на жестком стуле, и с бесстрастным лицом открывает первую страницу сценария. И по мере того, как она читает, черты её лица искажаются, меняясь до неузнаваемости, и вот на её губах играет роковая улыбка, и на случайного посетителя поднимает глаза уже совершенно другой человек.