ЗОЛОТОМОР, или Застывшие слёзы Богов. Глава вторая

ГЛАВА ВТОРАЯ

1918 ГОД. ОРЕНБУРГ

Неожиданный стук в окно поздним вечером, громкий и настойчивый, растревожит любого, даже не пугливого человека. Но за тёмными стёклами окон, залепленных мокрым весенним снегом, не было заметно беспокойства. Никто не выглянул на стук, ни в одном из окон не загорелся свет. Может, и нет никого в доме?

Промозглым мартовским вечером, пробравшись по непролазной грязи, смешанной с липким снежным месивом, Леонард безуспешно пытался достучаться в окна родительского дома. Девять лет он не был в Оренбурге и сейчас, в снеженых сумерках, с трудом нашёл знакомую с детства улицу и свой дом. На первом этаже каменного особняка за высокими зарешеченными окнами когда-то размещалась контора филиала компании Ильиных. Рядом, в одной из комнат, жил его друг Кенжегали, назначенный Иваном Леонидовичем управляющим хозяйством в Оренбурге за особые заслуги перед семьёй и обосновавшийся здесь незадолго до отъезда младшего Ильина в Москву. Постучав ещё раз по наличнику, Леонард понял: или его не слышат, или в доме никого нет.

Уставший после долгого путешествия, Бакун молча наблюдал за осторожными действиями товарища и осматривал особняк солепромышленников. Массивное основательное двухэтажное здание на высоком фундаменте с мансардами под двускатной крышей. За каменным забором темнели деревья со склонившимися под тяжестью мокрого снега ветвями.

Друзья так долго добирались из сибирской ссылки в Оренбург, что перспектива ещё какое-то время стоять в грязи под мокрым снегом привела в неистовство закоченевшего Бакуна. Поняв, что надо самому браться за дело, он снял походный рюкзак, подошёл к окнам и, громко выругавшись, забарабанил подобранной палкой по стёклам и наличникам.

В доме послышались испуганные голоса, замелькали огоньки свечей и тени на занавесках. Встревоженные домочадцы тщетно пытались рассмотреть нежданных гостей через залепленные снегом стёкла окон. За арочными воротами бесновались собаки, гремя цепями и хрипя от беспрерывного лая. Наконец за оградой послышался скрип открываемой двери. Кто-то шикнул на разъярённых псов, осторожно подошёл к воротам и тихо спросил:

— Кто здесь?

— Кенжегали! — узнал голос давнего приятеля Леонард и вздохнул с облегчением. — Это я, Леон.

1902 ГОД. ЗАКАСПИЙСК

Они познакомились и подружились в небольшом приморском городке, где Леонард часто бывал с родителями в далёкие безмятежные годы на стыке веков.

В тысяча девятьсот втором году он в очередной раз приехал с отцом и дядей в Закаспийск к Николаю Петровичу Дубинину, с которым Ильиных связывали не только родственные, но и деловые отношения. Семьи укрепляли сотрудничество между своими предприятиями. Расширяли производственную и коммерческую деятельность: строили дома, склады, пристани, перерабатывающие комбинаты. Поставляли продукцию не только по всей России, но и отправляли через Каспий в Баку и Персию. Оттуда привозили мануфактуру, ковры, специи.

Компаньоны старались чаще встречаться, вместе ездили не только на подписание контрактов, но и приезжали с семьями друг к другу в гости.

Вот и в этот раз братья Ильины после деловых встреч в Закаспийске собирались отправиться с Дубининым в Баку, а оттуда в персидский город Энзели, куда их давно приглашали местные предприниматели. Там они планировали купить землю под выращивание хлопка и участки под строительство домов и складов.

Леонард на это время оставался в Закаспийске в семье Дубининых. Не скоро получится вновь приехать сюда: после окончания гимназии он собирался поступать в Императорское Московское техническое училище. Николай Сергеевич Ильин, окончивший ИМТУ, пообещал перед отъездом научить его работать с геодезическими инструментами и картами. Так что эта поездка в Закаспийск была для Леонарда не только развлекательной, но и познавательной.

Дядя, понимая, что два летних месяца племяннику и его старшему сыну надо будет чем-то заняться, придумал, как обучение можно превратить в игру. Показав основные приёмы работы с инструментами, поручил подросткам с их помощью решить предложенную задачу. Нужно найти в городе тайники, спрятанные в зданиях, сооружениях, памятниках, обозначенных на оставленной карте символами: круг с точкой в центре, дубовый лист, полумесяц, крест. Для большей загадочности и заинтересованности в поисках дядя, любивший головоломки и шарады, спрятал в этих потайных местах коробки со сладостями — клады, как он их назвал.

После отъезда Ильиных и Дубинина их дети с друзьями были заняты поисками. Для начала пытались догадаться, какие сооружения или памятники на местности могли быть закодированы символами, отмеченными на карте. По указанным направлениям определили, что знаками крест и полумесяц были обозначены церковь и мечеть, а знаком дубовый лист отмечен дом Дубининых. А вот с символом круг вышла заминка: одни считали, что это водонапорная башня, другие указывали на старинный колодец неподалёку от неё. Разногласия возникли оттого, что оба сооружения находились в створе по указанному на карте направлению — возле дороги, ведущей на мыс Карелина.

Первые три тайника подростки обнаружили там, где и определили. Тем более что на воротах в дом Дубинина, в церковь и мечеть они увидели оставленные подсказки — нарисованные мелом символы. Коробки со сладостями им передали сторожа, предупреждённые об их появлении. Но последний из схронов юные «кладоискатели» так и не смогли найти: не хватило знаний, опыта, упорства. Ни на водонапорной башне, ни у древнего колодца никто их не встретил, и пометок на этих сооружениях не было. Лето подходило к концу, и игра всем изрядно уже наскучила. Компания поисковиков распалась: одни уехали, другие занялись домашними делами. Только Леонард и его новый знакомый, сын рыбака Кенжегали, с которым Леон, помимо всего, занимался грамотой, не отступали и старались отыскать тайник, обозначенный на карте символом круг.

Младшему Ильину необходимо было доказать отцу и дяде, что он может довести до конца любую порученную работу и сделать её хорошо. Ведь в скором времени ему предстояло покинуть семью и отправиться на учёбу в далёкую, незнакомую, пугающую Москву. А его новый друг, который был старше и гораздо опытнее Леонарда, не мог оставить юного родственника Дубинина без помощи в чужом для него городе.

Проверив всю выполненную работу, друзья поняли, что изначально неверно предположили, какое сооружение могло быть обозначено на карте символом круг, а позднее допустили ошибку в измерениях. Кенжегали догадался, что тайник мог быть устроен в том же направлении, где они искали, но немного дальше, за территорией поселения. Возможно, на маяке, построенном несколько лет назад на мысе Карелина. И действительно, выполнив заново измерения, друзья выяснили, что неточно определили направление на символ. Исправив ошибку, нашли тайник, спрятанный на маяке.

Чтобы не скучать в оставшиеся до отъезда Леонарда дни Кенжегали решил показать товарищу расположенный к северу от Закаспийска Лебяжий остров, где в одной из рыбацких артелей Дубинина работал его отец.

Длинный и узкий, вытянувшийся с севера на юг на три десятка километров, покрытый пустынными растениями и на первый взгляд, необитаемый остров. Раньше рыбаки приезжали сюда только для работы и жили в сезонных строениях — времянках в небольшом селении, стихийно образовавшемся на северной стороне острова. Со временем не только рыбаки, но и купцы строили здесь себе дома из завезённого камня. Посёлок разрастался. Старые времянки местные рыбопромышленники переоборудовали под цеха для переработки рыбной продукции. Рядом соорудили погреба-ледники для её хранения. Покупатели рыбы и икры приезжали отовсюду: из Баку, Петровска, Астрахани, Гурьева.

Отец Кенжегали, малограмотный, как и другие местные рыбаки, прекрасно знал море, бесстрашно плавал под парусами на рыбацких лодках, разбирался в правилах мореходства и учил этому своего сына. Последние годы тот работал в артели с отцом, иногда выходил в море, но в основном был занят в цехе по разделке и засолке рыбы. Только этим летом ему удалось немного отдохнуть: Дубинин поручил на время своего отъезда присмотреть за сыном и племянником. Всё-таки он был старше их, сильнее, опытнее, да и окрестности города знал намного лучше.

На острове, куда они добрались вместе с рыбаками, Кенжегали познакомил Леонарда с братьями и сестрами, жившими и работавшими здесь. Показал посёлок, цеха по переработке рыбы и икры, старинные и современные ледники, песчаные пляжи и отмели. Особых достопримечательностей здесь не было, кроме остовов разбитых за многие годы кораблей и памятника погибшим морякам. К вечеру приятели заметно устали и решили возвращаться в город на парусной лодке, надеясь добраться дотемна.

Хорошая погода, ясное небо, лёгкий бриз. Ничто не предвещало беды. Но вскоре после выхода в море с севера навалились чёрные тучи, скрывшие заходящее солнце. Подул сильный ветер. Его скорость возрастала с каждой минутой. Огромные волны швыряли и крутили лодку. Её быстро относило к югу от острова. Друзья пытались противостоять напору стихии. Убрали паруса, но набирающий силу шторм всё сильнее бросал их утлое судёнышко из стороны в сторону. Берегов уже не было видно. Обессиленные подростки бросили вёсла, надели спасательные круги и, сев на дно, вычерпывали воду из лодки. Неожиданно резким порывом ветра её развернуло бортом к волнам. Она легла на бок и, захлёстнутая очередным валом, перевернулась вверх дном. Ребята уцепились за неё, уже не надеясь на спасение.

Трудно сказать, как долго их носила и терзала бушующая стихия. Наступила ночь и ветер утих также неожиданно, как и налетел до этого. Тучи стремительно умчались на юг. Ночное небо, усыпанное тысячами звёзд, не пугало, а успокоило друзей. Они осматривались, пытаясь определить своё местоположение. Не было видно ни огней со стороны города, ни света костров, которые обычно зажигали рыбаки на острове. Леонард хорошо плавал, но никогда не бывал в таких ситуациях и, наглотавшись морской воды, запаниковал. Державшийся рядом Кенжегали быстро сориентировался и крикнул Леонарду, показав на яркую звезду:

— — Нас сносит на северо-запад, а плыть надо строго на север. Вон туда, на Железный Кол.

Им чудом удалось спастись среди беснующихся волн, но появилась новая опасность: толи течением, толи небольшим низовым ветерком лодку несло в открытое море.

— — Леон, где-то впереди остров. Там должны быть видны огни. Смотри внимательно.

Действительно, через какое-то время они увидели всполохи костров и поняли, что их уносит в сторону от Лебяжьего острова. Оставив лодку, приятели поплыли к нему и вскоре почувствовали под ногами землю. Берег был ещё достаточно далеко, но они уже шли по дну, поняв, что оказались на отмели, оставшейся от перешейка, когда-то связывавшего остров с материком.

До берега по мелководью шли довольно долго, и Кенжегали, стараясь подбодрить уставшего и замёрзшего товарища, рассказывал об острове и о том, как его осваивали жители близлежащих селений.

— — Здесь, на водном пути с Яика на западный берег Каспия, в старину находилось убежище одной из ватаг Степана Разина. В ту пору бунтовщики прошлись набегами и грабежами от Астрахани и Гурьева до Дербента, Баку и Персии. Говорят, что это место казачьи предводители выбрали как одно из многих других для хранения награбленного.

— — И долго существовало это разинское поселение?

— — Два-три года. Потом из Астрахани прибыл карательный отряд стрельцов, которые его разрушили, а мятежников казнили. Позднее людская молва разнесла слухи о спрятанных на острове кладах удалого атамана Степана Тимофеевича.

— — Так надо поискать!

— — За прошедшие годы кто только не искал. Даже мы, пацанами, пытались копать. Да где же здесь можно что-то найти? Глина да песок. К тому же уровень воды в Каспийском море за сотни лет много раз поднимался и опускался. Границы и размер острова постоянно менялись. Старики говорили, что в давние времена над водой, бывало, появлялся перешеек, соединяющий остров с полуостровом Карелина. И можно было пройти туда по отмелям, а в иные годы даже и посуху. Позднее перешеек был размыт волнами и течениями. Да и уровень моря в последние годы сильно поднялся. Теперь здесь проходят не только рыбацкие лодки, но в некоторых местах даже суда с малой осадкой. Но такие места знают только несколько человек из старожилов.

Примерно через полчаса уставшие друзья с трудом выбрались на берег, где их уже искали рыбаки, поднятые отцом Кенжегали после начала шторма.

Долго сидели у костра, согреваясь и обсуждая своё спасение. Леонард вспомнил слова друга, услышанные в самые трудные минуты:

— — А что ты кричал про железный кол? … Или мне послышалось?

Рыбаки засмеялись, а Кенжегали объяснил, увидев удивление Леона:

— — Железный Кол, подпорка. Темир-казык. Так у нас называют Полярную звезду. В ночном небе она всегда неподвижна, и её сравнивают с вбитым колом, к которому тянется след золотой цепи и вокруг которого, подобно животным на привязи, ходят звезды.

Ильины и Дубинин, вернувшиеся из Персии, не сразу узнали о случившемся. Сначала хотели наказать всех. Молодых «кладоискателей» за неоправданную самоуверенность: взялись за дело, которое и взрослым не всем по плечу а отца Кенжегали за то, что опрометчиво доверил лодку и отпустил неопытных подростков одних в опасное плавание.

Но всё обошлось. Плохое забывается, а хорошее остаётся в памяти надолго. Ильины уехали домой, поблагодарив Кенжегали и пригласив к себе в Оренбург, а Дубинин устроил его на обучение в одноклассное уездное училище и взял на работу и проживание в своё имение.

После окончания училища Кенжегали работал смотрителем в перерабатывающем цехе, на складах и ледниках Дубинина. В тысяча девятьсот четырнадцатом был призван на фронт. Вернулся через три года и переехал в Оренбург, где Ильин предложил место в своей компании. Николай Сергеевич часто и надолго уезжал в другие города России и за границу. Ему был нужен надёжный человек, которому он мог бы доверить присмотр и охрану домов, магазинов и складов во время своего отсутствия.

1918 ГОД. ОРЕНБУРГ

Закрытые двери комнат вдоль узкого и тесного коридора, когда-то казавшегося просторным, как улица. Дом, похоже, давно не проветривался, окна с лета не открывались. Запах дыма от печи и самовара, казалось, въелся в старые стены. Душно, сыро, темно.

— — А что, электрического освещения у вас нет?

— — Было при хозяине. Да как посадили его, так мы и не включаем это ликтричество. Побаиваемся мы его, батюшка. Нам керосинка сподручнее. Да и нет никого здесь кроме меня, сторожей да кухарки. Зачем зря деньги тратить.

Старая экономка, переехавшая в Оренбург из провинциального Илецка после ареста Николая Сергеевича Ильина, чтобы следить за порядком в его опустевшем доме, проводила Леонарда с другом в комнату на втором этаже, где он жил до отъезда в Москву.

— — А где же его дочери? — удивился Леонард, вспомнив своих троюродных сестёр.

— — В Самаре они. И младшенькая Олюшка и Елена с мужем. Выросли, разъехались. Думала, здесь их увижу, но не застала. Я ведь с ними нянчилась, как родные они мне. А вот уж два года, почитай, не виделись.

Открыв знакомую дверь, Леонард растерялся: большой и яркий мир, где он прожил долгие годы и о котором с нежностью вспоминал в холодной ссылке, исчез. Свет лампы немного раздвинул стены маленькой комнаты, тесно заставленной старой тяжёлой, пыльной мебелью.

Экономка, оглянувшись, понимающе покачала головой, улыбнулась:

— — Это не комната стала меньше. … Это ты вырос, Лёня.

Только матушка так называла Леонарда.

— — Узнала меня, Анна Степановна?

— — Да как не узнать. Вылитый Иван Леонидович. Пропал, горемыка. А потом и родительница ваша упокоилась, как-то тихо угасла. Всё порушилось, — вздохнула экономка. — Вот и дядюшку вашего, Николая Сергеевича, заарестовали. Мыкается, сердешный, в узилище.

По коридору загромыхали сапоги. Свет ламп и звучный голос Кенжегали окончательно разбудили спящий дом.

— — Не кручинься, Степановна, всё будет хорошо. Вот Леонард Иванович вернулся, а скоро, я слышал, и хозяина из застенков выпустят.

В начале тысяча девятьсот восемнадцатого года Россия оказалась в чрезвычайно тяжёлом финансовом положении, вызванном войной и революцией. В качестве одной из мер для преодоления назревающего кризиса большевики посчитали целесообразным введение чрезвычайного налога (контрибуции) на имущие классы.

В конце февраля из Петрограда пришла телеграмма:

«В защиту Советской власти рабочий и крестьянин жертвует всем, что у него есть — своею жизнью. Борьба требует громадных материальных средств, чего у пролетариата нет. К несению этой тяжести должна быть привлечена буржуазия.… Приступайте к общему беспощадному обложению имущих классов. На защиту социалистического отечества рабочий несет свою жизнь, буржуазию же нужно заставить нести свои капиталы.

За Народного комиссара внутренних дел член коллегии Наркомвнудела Мартын Лацис».

На экстренном заседании оренбургского губисполкома с телеграммой ознакомили приглашённых представителей торгово-промышленных кругов. Было предложено уплатить контрибуцию добровольно, а в случае невыполнения взыскать её силой, а неплательщиков заключить под стражу. Суммы требуемых выплат доходили до трёхсот тысяч рублей. Предпринимателей, несогласных с указанным решением или просто не успевших собрать в назначенный срок «революционный налог», посадили в губернскую тюрьму. Были арестованы сотни владельцев предприятий Поволжья. В числе узников оказались промышленники, купцы, пароходчики.

Николай Сергеевич Ильин также отсидел положенный срок, но был в заключении недолго. В конце апреля тысяча девятьсот восемнадцатого года, после выплаты необходимой суммы и некоторых хлопот знакомых и родственников, его выпустили из застенков, но намекнули, что платить чрезвычайный налог придется, вероятно, регулярно. Более того, стало известно, что предприятия местного значения могут быть национализированы решениями рабочих комитетов «в целях решительной борьбы с хозяйственной и производственной разрухой». Стихийные или карательные национализации проводились все чаще и чаще. Даже небольшая задержка с выдачей заработной платы приводила к тому, что местные органы или рабочие комитеты могли конфисковать предприятие у владельцев, а их самих отстранить управления.

Николай Сергеевич понял, что продолжать работать в новых условиях он не сможет, да и не дадут ему. Нужно сворачивать деятельность компании в России и устраивать жизнь на новом месте. Благо, есть куда уезжать и чем заниматься. В начале века Ильины и Дубинины купили земельные участки для выращивания хлопка и построили дома на южном побережье Каспия, в персидском городе Энзели. Там же, в порту стояли два торговых судна, принадлежащих их семьям. Вот туда-то и задумал перебираться Ильин. Было только одно препятствие от новой власти. Одно, но очень серьёзное и сводящее на нет все его планы.

«Надо обсудить с племянником, — решил Дубинин, узнавший о возвращении Леонарда. — Всё-таки он вместе с большевиками участвовал в свержении режима, вместе с ними по тюрьмам и ссылкам сроки отбывал. Неужели не сможет договориться с соратниками по борьбе, чтобы родственникам помочь? А если не получится, то придётся идти на соглашение с однопартийцами племянника — самарскими эсерами, сделавшими на днях заманчивое, но рискованное, как ему показалось, предложение».

После Февральской революции тысяча девятьсот семнадцатого года партия социалистов — революционеров (ПСР) была самой многочисленной партией России: около одного миллиона человек в её составе противостояли примерно трёмстам тысячам большевиков. Члены партии, в которой Леонард Ильин состоял с тысяча девятьсот шестого года, считали себя в большей степени победителями в многолетней борьбе, приведшей к свержению царизма, чем большевики. Но раскол и нерешительность в их рядах привели к тому, что ленинцы, придерживающиеся жёсткой дисциплины и координации в действиях, находясь в меньшинстве, взяли управление страной в свои руки.

Внутрипартийные кризисы и междоусобица эсеров, занимавших после революции руководящие посты, как в правительстве, так и в местных органах власти, отвлекали их от межпартийной борьбы и ослабляли позиции партии. Это привело к тому, что у них не было шансов противостоять большевикам. Хоть и невелики были ряды РСДРП(б) и не понятны большинству населения такие иноземные слова как революция, социализм, коммунизм, но все другие противоборствующие силы были разобщены и иногда более враждебны друг к другу, чем к коммунистам. И обещали большевики заманчиво много конец войне, землю, свободу, равенство, братство. Конечно, не все им верили. Многие ждали, что не выдержат Советы, развалятся. Считали их слабыми временщиками и надеялись встать у руля разрушенной империи после поражения большевиков.

Леонард вернулся в когда-то родной, а теперь незнакомый город, как на пепелище. И оказался на распутье: ничего не осталось в Оренбурге, что бы его здесь удерживало. Ничего от прошлого не сохранилось: ни дома, ни семьи, ни друзей. Что делать дальше? Надо уезжать. Куда? Может быть, податься вместе с Бакуниным в Одессу?

Бакунин родился и вырос в Твери, но не был там уже много лет и возвращаться не собирался. Говорил, что родных у него больше нет, значит, и делать там нечего. И в Оренбурге надолго задерживаться не думал. Заехал попутно с другом, хотел отдохнуть, осмотреться, заново приспособиться к городской жизни после сибирской глухомани. А потом планировал пробираться дальше, через Астрахань или Царицын в Одессу. Про вольный город ему много рассказывали сибирские сидельцы — эсеры и анархисты.

Одному ехать тоже не хотелось, и он уговаривал Леонарда составить ему компанию. А пока тот раздумывал, сошелся с местными анархистами и близкими к ним эсерами-максималистами, приехавшими в Поволжье из Одессы. Большинство из новых знакомых были такими же бесшабашными авантюристами, и им явно не нравились порядки, установленные здесь большевиками. Знаменитый лозунг теоретика анархизма "Разрушение — это созидание" не давало покоя, будоражило их. В Одессе, по слухам, было привольнее и вольготнее. Все разговоры сводились к одному: пора обратно в вольный город, тем более, румыны там что-то безобразничают.

Значит, с Бакуниным в Одессу? … Нет! Если оставаться в России, то надо определяться, с кем и против кого. Эта смута надолго, возможно, на десятилетия. Надо всё же перебираться за границу, о чём Леонард задумывался в ссылке после известий из дома.

На южном берегу Каспия у семей Ильиных и Дубининых были имения и хлопковые поля. Коммерсант из него вряд ли получится, но дядя поможет и подскажет, как надо вести дела в новой, спокойной и мирной жизни. В Энзели Леонард никогда не был, и ехать туда в одиночку не планировал. Надо посоветоваться с Николаем Сергеевичем, а может быть, и его уговорить на переезд.

Встреча состоялась вскоре после освобождения дяди из недолгого заключения. Последний раз они виделись ещё в тысяча девятьсот четвёртом году. За это время две революции и война разрушили великую империю, разорили города и деревни, разметали семьи, поделили людей на своих и чужих.

Николай Сергеевич рассказал племяннику о событии, потрясшем родственников и знакомых в тысяча девятьсот одиннадцатом году — загадочном исчезновении отца Леонарда после его необъяснимого, безрассудного проигрыша. Заметил при этом, что доля вины в случившемся лежит и на нём, проглядевшем роковую зависимость брата, и на Леонарде, бросившем семью во имя революционных баталий.

Что случилось тогда с Иваном Ильиным, кому он проиграл большие деньги и родовой особняк, так и осталось невыясненным. Куда делся после этого, также никто не знает. Немногие свидетели говорили, что выглядел он в те дни не совсем здоровым. Может, опоили его чем-то? Неясно. По одной из версий, он спустил всё в игре с заезжими гастролерами. Те неожиданно появились в городе и так же внезапно исчезли, оставив после себя проигравшихся купцов, чиновников, военных. Хорошо ещё, что Николай Сергеевич успел выкупить выставленный на торги особняк брата. Леонард понял, что может и дальше жить в этом доме, хотя фактически он ему уже не принадлежит.

Рассказал дядя и о недавних событиях, после которых он и другие предприниматели сидели в губернской тюрьме до тех пор, пока не уплатили назначенную сумму. Но самое опасное ждало всех впереди. Большевики искали выход для преодоления возникших финансовых трудностей. В целях борьбы с хозяйственной и производственной разрухой они рассматривали различные варианты предстоящих антикризисных мероприятий, направленных на частные компании: реквизицию, конфискацию, планомерную и полную национализацию.

Николай Сергеевич согласился с Леонардом: здесь для них нет будущего. Из этого жизненного тупика надо как-то выбираться. Они с Дубининым уже обсуждали возможные варианты своих действий в сложившихся условиях и тоже пришли к выводу о необходимости переезда в Персию.

— Мы готовы хоть сейчас уехать. Свяжемся с Энзели, и оттуда сразу же отправят корабли, чтобы вывезти наши семьи и имущество.

— Так что же вас держало здесь до сих пор? — удивился Леонард.

— А ехать не с чем. … Ни денег, ни золота у нас больше нет.

Двенадцатого января тысяча девятьсот восемнадцатого года Высший Совет народного хозяйства РСФСР принял постановление «Об утверждении секции благородных металлов ВСНХ и об установлении казенной монополии торговли золотом и платиной», в котором говорилось:

«Изделия из золота весом более шестнадцати золотников и всё золото в сыром виде, находится ли это в руках частных лиц и учреждений, или в магазинах, ювелирных и иных мастерских, или в банковских сейфах, переходит в собственность государства с уплатой владельцам по установленной цене. … За золото в сыром виде, обнаруженное в сейфах, никакого вознаграждения не уплачивается».

С пятнадцатого января в течение месяца граждане советской России были обязаны продать Государственному банку все имеющиеся у них золотые изделия весом более шестнадцати золотников по тридцать два рубля за золотник чистого золота девяносто шестой пробы. Не сданные в этот срок предметы подлежали конфискации.

А в середине апреля вышло распоряжение о вывозе золота, серебра и денежной массы из Самары и сосредоточении их в кладовых Казанского отделения Народного банка РСФСР.

— Конечно, было у меня кое-что в запасе. Но это только малая часть от накоплений, хранившихся в банках и изъятых постановлением большевиков, — объяснил Николай Сергеевич. — Наши деньги, золото и ценности были конфискованы. Кроме того, сейчас невозможно реализовать активы семьи. Мы уже не являемся полноценными хозяевами предприятий, карьеров, магазинов, складов, пароходов. Обязаны финансировать их деятельность, и сохраняем право получать прибыль. Но только как арендаторы.

— Что же получается? — Леонард был сражён этой новостью. — Нам и за границу нет дороги? Строить жизнь на новом месте, да ещё и в чужой стран без капиталов никак нельзя. Неужели нет выхода?

— Возможно, не всё ещё потеряно, — замялся дядя и рассказал о предложении, поступившем ему после освобождения из-под ареста. — Я, было, хотел уже всё бросить и уехать, но недавно ко мне обратились твои соратники по партии — эсеры.

После роспуска Всероссийского Учредительного собрания в январе тысяча девятьсот восемнадцатого года во многих городах России стали формироваться антибольшевистские подпольные ячейки. В Самаре бывшие члены разогнанного Учредительного собрания, объявленные контрреволюционерами, перешли на нелегальное положение и работали в подполье. Готовясь к борьбе с большевиками, они вооружались, собирали вокруг себя единомышленников и сформировали инициативную группу созданного впоследствии Комитета членов Учредительного собрания.

Заговорщики позиционировали себя как основу будущего самарского правительства. Их поддерживали другие оппозиционные силы и офицеры Русской Императорской армии, оставшиеся без службы, работы, средств к существованию и готовые в любое время выступить против большевиков. Кроме силовой поддержки, подпольщикам была необходима финансовая помощь. Поэтому их представители налаживали контакты с самарскими предпринимателями, напуганными репрессиями советской власти. Им обещали в случае прихода Комитета к власти либерализацию экономики, денационализацию предприятий или возмещение их стоимости.

Купцы и промышленники объявили сбор средств.

Ильин понял, что надо воспользоваться последней возможностью вернуть золото, драгоценности и деньги, замороженные большевиками в банках. Он подписал договор, по которому обязался оказать финансовую помощь инициативной группе Комитета членов Учредительного собрания на сумму пятьсот тысяч рублей золотом.

В свою очередь ему гарантировали:

1. Возврат суммы финансовой помощи после свержения большевиков.

2. Возврат денег и ценностей семьи, хранившихся в Казанском отделении Народного банка РСФСР.

3. Реквизицию предприятий Ильиных с возмещением стоимости зданий, оборудования, машин, материалов и прочего имущества.

После подписания договора Николай Сергеевич передал первый взнос — двести пятьдесят тысяч рублей. Дать больше пока не мог: недавно уплатил двести тысяч рублей контрибуции.

— Есть надежда, что Советы скоро будут разгромлены, — подбодрил он Леонарда. — Заговорщики готовят переворот и надеются на поддержку пензенских подразделений бунтовавшего Чехословацкого корпуса.

В годы Первой мировой войны из чехов и словаков, бывших военнослужащих австро-венгерской армии, выразивших желание участвовать в войне против Германии и Австро-Венгрии в составе Русской армии, было сформировано национальное добровольческое воинское соединение — Чехословацкий корпус (легион).

В начале тысяча девятьсот восемнадцатого года его решили эвакуировать из России во Францию. Но чехословацкий национальный совет опасался, что при выводе корпус может быть перехвачен немцами. Поэтому двадцать шестого марта в Пензе было подписано соглашение, по которому предусматривалась отправка легионеров по Транссибирской железной дороге во Владивосток и далее через Тихий океан в Европу.

В апреле Германия потребовала разоружения корпуса и остановку передвижения чехословацких эшелонов на восток. Ленин поддержал призыв немцев. После подписания мирного договора между Германией и Советским правительством о выходе России из Первой мировой войны среди чехов и словаков распространились слухи, что их собираются выдать Германии и Австро-Венгрии как бывших военнопленных. Легионеры негодовали и не верили большевикам. Таким образом, корпус был вовлечён в вооружённый конфликт. Начались столкновения с частями Красной армии.

— Так что не всё ещё потеряно, — подбодрил помрачневшего племянника Николай Сергеевич. — В Пензе с чехами уже работают бывшие депутаты Учредительного собрания. Есть сведения, что в ближайшее время пензенская группа легионеров выступит там против Советов, а потом они и на Самару пойдут.

Но у нас есть ещё одна проблема. … Надо собрать ещё двести пятьдесят тысяч рублей, которые я должен передать КОМУЧ по подписанному договору.

 2023 ГОД. ИЮЛЬ. ЕКАТЕРИНБУРГ

— Кто же там долбится?! — разозлился Алексей. — Выглянуть или не стоит?

Давно он здесь не был, ни с кем из соседей последние годы не общался. Да и не до гостей ему сейчас. Но снова услышав глухие удары теперь уже по воротам, решил откликнуться. Видать кто-то, во что бы то ни стало, хочет достучаться до хозяев дома.

Осторожно выйдя во двор, Алексей огляделся. Темнеет. Десятый час уже. Хотел включить свет над крыльцом, но передумал. Зачем освещать себя. Ни в дверь, ни в окно никто больше не барабанил, но Ильин почувствовал, что кто-то наблюдал за ним через щели в заборе.

— Кто там, — рявкнул он, скорее для того, чтобы подбодрить себя. Тишина. Только собаки откликнулись в соседних дворах. Ильин глянул на лежащий рядом с воротами топор.

— Я-то сосед, а вот ты кто такой? — услышал он спокойный ответ и рассмеялся от неожиданности. Голос вроде бы знакомый, но чей — вспомнить не смог. Редко бывал здесь в последнее время. Невозмутимая интонация незнакомца за забором успокоила, и Алексей подошёл ближе.

— Лёха! Ты, что ли? — удивился кто-то за воротами.

«Свои, — понял Ильин, уже догадываясь, кто это встревожил его. Отодвинув ржавую щеколду, открыл тяжёлую скрипучую дверь. — Точно он, Славка».

— Привет, дружище! Откуда ты взялся?! — обрадовался Ильин, узнав друга юности, с которым они жили по соседству много лет назад. — Сколько же мы не виделись?

«Полысел, похудел Славик, — разглядывал товарища Алексей. — Изменился. Ну, как и я, впрочем. … При случайной встрече и не узнал бы».

— Да, не было меня какое-то время, но теперь часто сюда заезжаю. Я в городе живу, а брат мой так и остался здесь по соседству.

Алексей слышал от знакомых, что Славка вслед за старшим братом отсидел несколько сроков в колонии: сначала за драку, потом с дружками местный магазин с бодуна обнесли, а дальше никто уже и не помнил за что.

— Ну, давай проходи, рассказывай. Где живёшь, с кем. Всё нормально у тебя? — улыбался Ильин, рассматривая приятеля. Воспоминания нахлынули на него, — Пойдем, посидим, поговорим!

— Всё в порядке — семья, работа, квартира в городе. Мы с дочкой к брату в гости заезжали. — Славик заторопился. — Извини, надо её домой отвезти. … Потом увидимся, поболтаем, друзей вспомним, «Гусаров» споём. Не забыл ещё?

— Ну что ты, это не забывается, это же наши лучшие годы. … Буду ждать. А ты зачем приходил-то? Не знал ведь, что я здесь.

— Вот потому и зашёл, что не знал. Все соседи присматривают за домом тёти Вали. Вот и я поглядываю, когда мимо прохожу. Столько лет никого не было, а тут смотрю, свет в окне. Вот и решил проверить, кто там за занавесками копошится. Своровать-то в доме, наверное, и нечего, а вот поджечь бродяги или пацаны могут. Ловили мы их уже. Не по злости жгут, а по неосторожности да по пьяни.

— Ну, тогда спасибо, что не забываешь нас, — Алексей достал телефон. — Как к тебе позвонить? А то опять лет на десять — пятнадцать разойдёмся.

Проводив приятеля, Алексей тщательно закрыл все двери и вернулся в дом к бумагам прадеда, понимая, что не заснёт до утра.

С чего бы начать? Осмотрев кипу ссохшихся документов, осторожно вытащил из середины толстую тетрадь, привлёкшую внимание надписью «МАРИЯ». Скорее всего, это записи, связанные с его прабабушкой Марией Николаевной Ильиной.

1918 ГОД. САМАРА. НИКОЛИН ДЕНЬ

Каждый год девятого (двадцать второго) мая Ильины и Дубинины отмечали День Святого Николая. Много именинников в этот день было издавна в их семьях, что давало повод для ежегодных встреч близких и дальних родственников.

И в этом году, несмотря на драматические события, решили они отпраздновать Николин день. Заодно и отметить освобождение Николая Сергеевича из «казённого дома».

При последней встрече дядя напомнил Леонарду о семейной традиции, заметив при этом, что на праздник, кроме родственников и знакомых, приглашены представители разных партий и важные чиновники из губернских организаций и учреждений, от которых может зависеть дальнейшая работа, а возможно, и судьба Леонарда.

— Хорошо, если удастся уехать в Энзели! А если не получится? Надо тебе пытаться налаживать свою новую жизнь в этих условиях.

Леонард и раньше бывал на таких встречах, но то были другие, спокойные, патриархальные времена, когда встречались близкие люди, знакомые друг с другом с детства. В этот раз почти никого из приглашённых гостей он не знал: всё-таки слишком давно уехал отсюда.

Николин день считался в их семьях особо почитаемым торжеством. И потому, что на Руси он был одним из наиболее главных церковных праздников после Пасхи, и потому, что в родах Ильиных и Дубининых из поколения в поколение передавалось это имя.

Леонард пришёл на именины вместе с Бакуниным, которому в ссылке рассказывал, как у них было принято николить: веселье в этот день должно быть безудержным. Не зря в народе говорят: «На никольщину и друга зови, и недруга зови: все друзья будут». Бакунину не терпелось усесться за стол и причаститься к местным традициям, но Леонард помнил, что существует определенный, давно установленный ритуал проведения этого торжества.

Поутру хозяин дома с семейством торжественно шли в церковь, где истово молились. Считалось, что в этот день Николай Угодник особо милостив, даст усердно молящимся всё, что попросят: и здоровье, и богатство, и успех в делах и промыслах. Кто-то обращался с просьбой о прощении грехов, кто-то — об исцелении недугов.

Девушки просили святого о встрече с добрым, сильным, красивым, богатым женихом. По пути из церкви присматривались, не пошлёт ли им святой какой приметы. Потом рассказывали друг другу, что увидели, и гадали, что бы это значило. Вот и сегодня они вернулись взъерошенные от ветра с весенним дождем: — «Велика милость Божья, коли в Николин день дождик польет». Смешливой, весёлой, щебечущей стайкой перепархивали от одного стола к другому и что-то рассказывали — где шумно и весело, где загадочно шёпотом. Алексей догадался, наверное, о замеченных приметах на Николу вешнего. Самая молодая и смешливая из стайки уже громко рассказывала Николаю Сергеевичу: — «Ольха кругом расцвела, благополучие, богатство и неожиданные деньги ожидают всех …! А может и клад кто-то найдет …!»

Девушки разносили традиционные в этот день кушанья: пироги с гречневой кашей, яичницу, горячий хлеб. И водку подавали с поклонами, шутками и поговорками. К Леонарду подошла с угощениями та, самая озорная, которой он невольно и неожиданно для себя залюбовался.

С поклоном и улыбкой тихо и нараспев заговорила:

— Да хранит вас, Леонард Иванович, Никола многомилостивый! От бури, от холода, от голода, от тычков — пинков, от ружья, от искры сохранит трескучей, от огня палящего, сохранит в бою с неприятелем.

Посмотрел на нее Леонард, … и разошлись тучи, и солнце заискрилось на мокрых от дождя окнах, и забылись войны и революции, и не было Сибири с её лютыми морозами. Вспомнились строки поэта — символиста, чрезвычайно популярного в студенческие годы:

«… И вся она была легка,

Как тихий сон, — как сон безгрешна,

И речь её была сладка,

Как нежный смех, — как смех утешна.

И не желать бы мне иной!

Но я под сенью злого древа

Заснул… проснулся, — предо мной

Стояла и смеялась Ева...».

— Откуда знаешь меня, Ева?

Наклонила голову, посмотрела лукаво, засмеялась и убежала с подружками, о чём-то весело шепчась.

Бакунин хмыкнул в ухо:

— Вижу, одному мне придётся ехать в Одессу!

Он наконец-то исполнил свою мечту и отпраздновал всё, что пропустил за годы ссылки — наниколился, как говорили в этот день. Вспомнил рассказы Леонарда, что выпивка в этот день приближает к святому Никола, и что считается даже неприличным не упиться в этот день. Это так понравилось Бакунину, что он быстрее всех «приблизился» к святому. Без церемоний перезнакомился с гостями, весело и шумно поучаствовал в традиционных для этого дня танцах, хороводах и играх.

Вернулся к Леонарду с новостью, что девушку, с которой тот не сводил взгляд, зовут Мария. Это младшая дочь рыбопромышленника Николая Петровича Дубинина, дальнего родственника Ильиных, к которому Леонард с родителями часто приезжал в детстве, дружил с его старшим сыном Петром.

Леон вспомнил, что видел Машу, двухлетнюю сестру друга, когда в последний раз приезжал к ним в гости летом тысяча девятьсот второго года.

Бакунин продолжал:

— К тому же у нее есть давний поклонник. Некий Фомин. На год старше нас. Из семьи рыбака. Образование — два класса. С тысяча девятьсот седьмого года жил в Оренбурге, учился на рабочих курсах, работал слесарем на шахте Ильина, потом на механическом заводе. Там увлекся революционными идеями, возглавил один из оренбургских рабочих комитетов, принимал участие в забастовках. В тысяча девятьсот десятом году вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию (РСДРП). За революционную деятельность неоднократно арестовывался.

Леонард удивился:

— Откуда такая подробная информация? И когда ты успел? Танцевал, пил и веселился больше всех. От сестры моей троюродной не отходил.

— Всё ты в жизни ваших семей пропустил, — засмеялся Бакунин. — Я теперь больше тебя знаю биографии твоих родственников. Ну, по крайней мере, младших.

— Тогда поделись. Я ведь, как ты, и многие наши сверстники, уехал из дома тринадцать лет назад и всё, что случилось здесь, прошло мимо меня. Мы с тобой строили планы на светлое будущее и мечтали о построении Трудовой Республики на руинах империи. А вернулись на руины родного дома.

— Некстати закручинился ты, Леон. Сам мне рассказывал, что в Николин день грустить нельзя. Послушай лучше об ухажёре Марии. В тысяча девятьсот пятнадцатом был сослан на три года в Сибирь, где и находился до семнадцатого года. — Бакунин усмехнулся. — С одной стороны, наш соратник по борьбе, сибирский этапник. С другой стороны, идейный противник, большевик, а теперь уже и соперник.

— Тогда рассказывай. Просто поклонник или что-то серьёзнее?

Бакунин всё разузнал:

— Здесь все о нём знают: уж больно напорист и настырен он. А мне рассказала твоя троюродная сестра. Они с Марией ровесницы и лучшие подруги. Вместе учились в Оренбургской частной женской гимназии. Поэтому Ольга и знает о ней больше других. Фомин ещё до революции пытался оказывать внимание дочери Дубинина, когда та училась в гимназии и жила в доме Ильиных. Но она тогда была ещё достаточно молода, да и Николай Петрович не считал его достойным претендентом на руку дочери. А вот после революции Фомин, став представителем новой власти, уже более настойчиво ухаживал за Машей. Дубинин, как и другие предприниматели, зависящий от прихотей новой власти, не решался прямо отказать Фомину в его притязаниях, но и согласия не давал. Хотя ответ дать всё же придётся. Фомин постоянно напоминал, что конфискации, реквизиции, контрибуции, вводимые Советами в постоянную практику, пустят Дубинина по миру, и только он мог бы защитить его от разорения. Даже освобождение из-под ареста Ильина, дальнего родственника Дубининых, Фомин ставил себе в заслугу. А недавно и Николай Петрович оказался под арестом за неуплату контрибуции. Так что теперь судьба отца Марии зависит и от неё.

После обеда появился Фомин. Хозяин дома представил нового гостя присутствующим, и Леонард узнал его. Летом тысяча девятьсот второго года они вместе с другими подростками приморского городка участвовали в поиске тайников — игре, придуманной для детей родителями перед их отъездом в Персию. Шестнадцать лет прошло, человек изменился, но набыченный исподлобья взгляд остался.

Фомин надолго не задержался, поздравил именинника с праздником, поговорил о чём-то с Марией, сослался на занятость и ушёл. Ничем не примечательный серый человек с тяжёлым взглядом, заметил Леонард. И ещё ему показалось, что этот странный человек знает о нём больше, чем просто как о родственнике хозяина дома.

Ближе к вечеру появились ещё несколько гостей. Расположились в углу зала, стараясь не привлекать к себе внимания, и о чём-то долго говорили с именинником. Было видно, разговор с ними важен для старшего Ильина. Скоро Леонард заметил, что один из незнакомцев обратил на него внимание и говорит, кажется, уже о нём.

Подошёл дядя и с удивлением обратился к племяннику:

— Наш гость сказал, что вы знакомы. Хочет о чём-то переговорить.

Леонард направился к незнакомцам. Один из них поднялся и шагнул навстречу.

Да это же Борис Фортунатов! Товарищ из далёких огненных лет студенческих протестов, демонстраций, столкновений с полицией.

Они познакомились в тысяча девятьсот шестом году после вступления Леонарда в партию социалистов-революционеров, одну из крупнейших политических сил Российской империи. Фортунатов был старше Ильина всего на два года, но уже тогда считался одним из видных активистов этой партии в Москве: участвовал в забастовках и баррикадных боях тысяча девятьсот пятого года, пять раз был арестован, дважды ранен.

После тех событий шквал антиправительственных выступлений учащейся молодёжи охватил города России. Студенты и школьники заявили о поддержке рабочих, проведении стачек и прекращении занятий. Они требовали реформ университетского и школьного образования, создания демократической системы самоуправления в учебных заведениях.

Соратники по протестным акциям, Ильин в Императорском высшем техническом училище и Фортунатов в Московском университете, вели пропагандистскую работу среди студенчества, продвигая идеи перехода к демократическому социализму. Эсеры, как одни из вдохновителей этих акций, считали своей целью свержение самодержавия и установление демократической республики, а террор — частью своей политики для достижения этой цели.

В год основания ПСР была создана её боевая организация, занимающаяся подготовкой и проведением экспроприаций, террористических актов и покушений на чиновников и видных деятелей действующего режима. В октябре тысяча девятьсот шестого года из основного состава ПСР отделилась наиболее радикальная часть эсеров, образовавших новую партию — Союз социалистов-революционеров-максималистов (ССРМ) в которую вошёл Леонард Ильин. Своей целью максималисты поставили переход к социализму с передачей земли, заводов и фабрик крестьянским и рабочим трудовым коллективам. От митингов и забастовок максималисты перешли к нелегальным и радикальным методам.

Леонард принимал активное участие в силовых акциях партии, таких как ограбление Московского общества взаимного кредита в марте тысяча девятьсот шестого года и налёт на карету помощника казначея Петербургской портовой таможни в октябре того же года.

Пути студентов однопартийцев разошлись в тысяча девятьсот седьмом году, когда Ильин перешёл на нелегальное положение после серии громких экспроприаций в Москве и Петербурге, а Фортунатов был выслан за границу.

И вот судьба снова свела их. Случайно ли?

— Леон! Вот так встреча! А я, познакомившись с Николаем Сергеевичем, думал, что вы однофамильцы, но когда услышал имя, тут уж сомнения отпали. Тот самый Леонард Ильин из компании молодых и дерзких романтиков боевой ячейки социал-революционеров.

Фортунатов отвёл Леона к отдельному столику в углу зала. Удивлённо рассматривая товарища по баррикадным баталиям времён бурной молодости, продолжил,:

— Думал, никого из вас уже не увижу. Бомбы, револьверы, репрессии. Мало кто из тех восемнадцатилетних бунтовщиков в живых остался.

Леонард улыбнулся:

— В ссылке оказался, вот и жив. Хотя и там много наших сгинуло.

— Наслышан. Кое-что знаю о вас: навёл справки, когда мне передали, что вы приехали в Самару. В Иркутской губернии отбывали ссылку?

— Да. А что, знакомые места?

— Нет, — засмеялся Фортунатов. — Меня в другую сторону отправили, в Европу. Но вот некоторые мои знакомые побывали в тех краях примерно в то же самое время, что и вы. Вера Брауде. Знаете такую или, может, что-то слышали о ней?

— Вера? — удивился Леонард. — Да, вместе с нами была в Манзурке. Но её досрочно освободили в связи с беременностью. Это, возможно, и спасло её: слишком уж агрессивно вела себя, а там неуживчивые люди долго не живут. Говорили, что она уже в гимназии занималась антиправительственной деятельностью с друзьями из РСДРП. Но вот в ссылке от других большевиков отличалась. Те спокойнее были, рассудительнее. Работали, местным жителям помогали, лечили, просвещали. А она постоянно вступала в конфликты с местными властями, с уголовниками. Всё пыталась стравить нас с ними. На меня злилась после того, как в одной из стычек я отобрал у неё револьвер и не дал одного из урок пристрелить. Слышал, что до ссылки Вера была в эмиграции, там с Лениным познакомилась. Интересно, где она сейчас? Если в живых осталась, то с такой неукротимой энергией наверняка высоко поднялась. Где-то в столице уже?

— Интересная характеристика, — усмехнулся Фортунатов. — Но, судя по её жизни после ссылки, вы правы.

— Что, и вы с ней столкнулись? Неужели жива? С её-то характером.

— Жива, здорова. Одной из первых вернулась из ссылки: в начале марта семнадцатого года подпала под амнистию. Родственники добивались её досрочного освобождения. К тому же произошла Февральская революция. Родила дочку, оставила её у родителей и снова занялась революционной работой, но теперь уже в рядах нашей партии.

— Она же большевичка, соратница Ленина? — удивился Ильин. — Рассказывала нам, что была выслана в Сибирь на три года за участие в группе казанских и самарских большевиков и активную пораженческую работу против войны. Когда успела перековаться?

— И мне странно. Более того, уже в апреле была выбрана секретарём Казанской организации эсеров-интернационалистов и максималистов.

— Загадочные перемены, — Леонард вопросительно посмотрел на Фортунатова. — И что бы это значило?

— Есть у меня кое-какие сведения, но об этом как-нибудь позднее поговорим. Надеюсь, вы, в отличие от Веры, партийную принадлежность не меняли. Если так, то мы встретимся, думаю, ещё не раз. Чем дальше заниматься будете, ещё не решили?

Фортунатова интересовали планы Леонарда на будущее. Собирался ли он продолжать борьбу, но теперь уже с нынешней властью, как решили эсеры после разгона большевиками Учредительного собрания? Или же решил отойти от политических баталий, обзавестись семьёй (разговаривая с Николаем Сергеевичем, Фортунатов заметил взаимную симпатию Леона и Марии) и продолжать дело династии солепромышленников Ильиных?

Леонард пока ещё не понимал, с какой целью Фортунатов появился в Поволжье, но догадывался, что такой деятельный человек не мог приехать из Петербурга без какой-то определённой задачи.

— Вряд ли. Не думаю, что из меня выйдет толковый предприниматель. Да и большевики не дадут. Со временем реквизируют всё, и если к стенке не поставят, то опять в Сибирь. Бакун вот в Одессу зовёт, — кивнул он в сторону друга.

— Бакунин? Это же боевик из Московской группы анархистов — коммунистов, — вспомнил Фортунатов прозвище друга Леонарда. — Ваш подельник по делу, которое в прессе окрестили «ограблением века». Помню, помню. Экспроприация Московского купеческого общества.

Леонард улыбнулся:

— Ну, мы тогда молодые были, только начинали, в основном на подхвате. Но и это зачлось нам в приговоре. Потом вместе сибирские университеты проходили и о великих свершениях мечтали.

— Так великие дела сейчас именно в Поволжье и начинаются, — придвинулся Фортунатов. — Если вы судьбой страны обеспокоены, то она сейчас в большой степени здесь будет решаться. И ехать куда-то отсюда для борьбы за новую Россию абсурдно.

Он помнил друзей как бескомпромиссных, отважных и авантюрных борцов с царским режимом. В студенческие годы они наделали много шума, как участники прогремевших на всю страну террористических акций и экспроприаций. И партии теперь снова нужны такие решительные, азартные, надёжные боевики, как Леон и Бакунин.

— Подумайте. Если вам хочется приключений, то вперед, в Одессу. Если же решите бороться с большевиками вместе с нами, найдите меня через Николая Сергеевича.

  2023 ГОД. ИЮЛЬ. ЕКАТЕРИНБУРГ

В одной из комнат опустевшего дома, разложив на круглом столе под абажуром найденные документы, Алексей внимательно рассматривал их, фотографировал и осторожно, стараясь не повредить, раскладывал в папки по датам, фамилиям, городам, подписанным на титульных листах тетрадей и блокнотов. Тетрадь с надписью «МАРИЯ» он положил в папку, которую подписал «Прочитано частично. Скопировано».

Решил отправить Максиму фотографии просмотренных страниц утром: «Сейчас поздно уже. Елена Сергеевна разволнуется, увидев записи из далёкого прошлого».

Затолкав опустевший самовар под старый журнальный столик, достал из рюкзака ноутбук и устроился на диване. Сообщения от банков, налоговой инспекции, недовольных клиентов и прочих недоброжелателей он привычно пропустил. А вот и знакомое имя. Пришло сообщение от Максима с приложенными файлами: «Отправляю собранную ранее информацию и копии документов, найденные в архивах и в сети, об интересующих нас событиях тысяча девятьсот восемнадцатого года».

1918 ГОД. МЯТЕЖ ЭСЕРОВ

К весне тысяча девятьсот восемнадцатого года советская власть в Поволжье и Прикаспии была слаба и неустойчива. В местных советах зачастую находились случайные люди, избранные на свои посты либо за взятки и безответственные обещания, либо просто от равнодушия и безразличия избирателей, уставших и напуганных последними событиями. Контрреволюционные силы ушли в подполье и никак себя не проявляли. Одним из центров таких сил в виде эсеро-монархического альянса стала Самара.

Борис Фортунатов и другие видные самарские эсеры: Брушвит, Климушкин, Вольский, перешедшие на нелегальное положение после роспуска Учредительного собрания и объявленные контрреволюционерами, готовились к антибольшевистскому выступлению. Они создали инициативную группу сформированного впоследствии Комитета членов Учредительного собрания и позиционировали себя как основу будущего самарского правительства.

Для проведения восстания эсерам была необходима поддержка вооружённых формирований. Весной тысяча девятьсот восемнадцатого года в Самаре создавались антибольшевистские подпольные ячейки. Эсеры установили связь с одной из них — подпольной организацией подполковника Галкина. В то время в Самаре проживало около пяти тысяч офицеров Русской Императорской армии. Но в группе Галкина насчитывалось не более двухсот человек: офицеры и учащаяся молодежь. Необходимо было заручиться поддержкой более многочисленных и подготовленных к предстоящим боям вооружённых отрядов.

В конце мая легионеры Чехословацкого корпуса, ожидающие отправки по Транссибирской магистрали во Владивосток, захватили Пензу. Вскоре части корпуса двинулись к Самаре. К ним навстречу отправились представители инициативной группы эсеров с планом города для координации совместных действий в предстоящих боях за него. В ночь на восьмое июня мятежники заняли Самару. Где-то на окраинах слышались одиночные выстрелы и взрывы гранат, но и те быстро стихли. Как выяснилось потом, члены немногочисленного подполья заранее знали о подходе чехов и выставили на их пути свои вооруженные пикеты, которые и вступили в перестрелку с проснувшимися большевиками.

Белочехов в Самаре встречали члены распущенного Учредительного собрания. Здесь они создали свое новое правительство — Комитет членов Учредительного собрания (КОМУЧ). Борис Фортунатов, как активный участник антибольшевистского подполья, вошёл в его состав.

Девятого июня на совещании банкиров и представителей торгово-промышленных кругов КОМУЧ объявил об отмене национализации. «В области финансово-экономической отменяются национализация банков, торговли, промышленности, финансов и вообще всякие стеснения личной инициативы и предприимчивости. Частный торгово-промышленный аппарат должен быть восстановлен. Власть будет работать в контакте со сведущими лицами и специалистами дела». Владельцам «отобранных предприятий» приказ КОМУЧ обещал возмещение стоимости «…захваченных материалов и полуфабрикатов, происшедших от порчи машин и прочего имущества предприятия».

Купечество, банкиры, промышленники поддержали действия КОМУЧ и по подписным листам собрали для него тридцать миллионов рублей. Двадцать пятого июня предприниматели Самары провели совещание, на котором приняли решение о постоянной финансовой помощи Комитету.

В день захвата белочехами Самары КОМУЧ сообщил о создании Народной армии и о наборе добровольцев в неё. Чехи не собирались надолго задерживаться здесь, у них был свой план действий, и к тому же вокруг города сосредотачивались немалые силы красных.

На собрании офицеров был поставлен вопрос о том, кто возглавит и поведет за собой части создаваемой Народной армии. Желающих занять этот пост не было из-за малочисленности добровольных формирований. Вызвался только подполковник Владимир Оскарович Каппель, состоявший до этого на службе в Приволжском военном округе. Штабной работник, в боевых действиях Красной армии не участвовал. Как убежденный монархист, считал борьбу с большевизмом главной задачей своей жизни.

Одиннадцатого июня 1-я Самарская добровольческая дружина, переброшенная по железной дороге в Сызрань, молниеносной атакой захватила её. За эту победу приказом КОМУЧ Каппель был произведён в полковники.

Тринадцатого июня тысяча девятьсот восемнадцатого года командующим Восточным фронтом был назначен Михаил Артемьевич Муравьёв, командовавший до этого войсками на Украине, а затем в так называемой Одесской Советской Республике. Прославился в основном массовыми расправами над офицерами и прочей «буржуазией». «Человек, хотевший стать Наполеоном», как впоследствии Муравьёва характеризовал Тухачевский. Отряды красногвардейцев, набираемые в тех краях, в значительной мере состояли из людей с криминальным прошлым. Бойцами Муравьёва, которых привлекала возможность безнаказанно нападать, арестовывать, грабить, в Киеве и Одессе были убиты тысячи человек.

Пятого июля на V Всероссийском съезде Советов, проходившем в Москве, левые эсеры выступили против большевиков, заклеймили их как предателей идей революции, призвали к отмене Брест — Литовского договора и объявлению войны Германии. На следующий день левые эсеры Андреев и Блюмкин застрелили немецкого посла графа Мирбаха с целью разрыва российско-германских отношений.

Левые эсеры, мечтавшие превратить Гражданскую войну в «империалистическую», снова не сумели взять власть силой и террором: седьмого июля мятеж был подавлен. Их делегатов, как и представителей остальных партий, кроме большевиков, арестовали, а нескольких наиболее активных участников расстреляли. Партия левых эсеров была объявлена вне закона.

Восьмого июля новый командующий Восточным фронтом Красной армии, левый эсер Михаил Муравьёв получил телеграмму из Москвы о восстании эсеров и убийстве ими германского посла.

В тот же день Фортунатов отправил своих делегатов в Казань для ведения переговоров о совместных действиях эсеров, анархистов и восставшего Чехословацкого корпуса против Советов.

В числе отправившихся к Муравьёву переговорщиков был и друг Леонарда Ильина — анархист Александр Бакун, твёрдо решивший бороться с новой бедой России — большевиками.

В Самаре среди эсеров и анархистов ходили легенды о Муравьёве, храбром борце с буржуазией, беспощадном к врагам революции. Рассказывали, что в Одессе он калёным железом выжег всю местную буржуазную сволочь — монархистов, гайдамаков, офицеров. При этом своим бойцам не мешал вольно жить и гулять.

Бакунин предлагал и Леонарду вспомнить былые времена и присоединиться к заговорщикам. Но тот отказался: слышал в ссылке от анархистов и эсеров рассказы о том, как отряды Муравьёва бесчинствовали в Полтаве, Киеве и Одессе, как его подчиненные расстреливали, рубили и сжигали в судовых топках арестованных белогвардейцев.

Ильин понимал, что Фортунатову любой ценой нужна победа над большевиками в Поволжье, и ради неё он был готов вступить в сговор с любой, даже самой тёмной силой.

— С чёрными силами опасно заключать союз, — пытался отговорить Бакунина от поездки к Муравьёву Леонард. Но тот лишь хохотал над рассуждениями товарища.

По разработанному Каппелем плану перед наступлением на Симбирск предполагалось освободить от красных близлежащие города, чтобы не получить удар в тыл, не попасть в окружение и заодно отбросить противника подальше от Самары. Отряд Каппеля наступал на Симбирск с юга от Сызрани, отряды белочехов — со стороны ранее занятого Мелекесса.

Муравьёв называл себя левым эсером, хотя формально в партию не вступал. Фортунатов знал его с декабря тысяча девятьсот семнадцатого года и надеялся договориться о выработке совместной тактики. Он дал поручение своим переговорщикам попытаться сдержать импульсивного и вспыльчивого командующего от несогласованных с КОМУЧ действий. Было бы хорошо ударить по Симбирску одновременно: с севера полками Муравьёва, а с юга — отрядами Каппеля и чехословаков.

Десятого июля Каппель снова взял отбитую красными Сызрань, а шестнадцатого июля — Мелекесс, отбросив части красных под Симбирск. Туда же ранее бежали члены Самарского губернского революционного комитета под руководством Куйбышева. Каппель готовился к наступлению на Симбирск. Фортунатов ждал из Казани ответа на своё предложение.

Но Муравьёв решил сделать всё по-своему: он Главком армии, глава Поволжья, и в Симбирск войдет, как входил в Киев и Одессу. Приказав перебросить часть красных отрядов из Симбирска в Бугульму, в ночь на десятое июля Муравьёв с двумя полками погрузился на пароходы и направился в Симбирск. Во время плавания его сопровождали телохранители — вооруженные бойцы, больше похожие на бандитов: русские, латыши, татары, черкесы, китайцы. Певицы — шансонетки всё недолгое плавание развлекали весёлую пьяную компанию танцами и песенками фривольного содержания.

Перед отплытием командующий дал телеграмму в штаб Симбирской группы войск о своём прибытии на следующий день. Обстановка в городе обострялась с каждым часом: отряды белочехов и Каппеля продвигались вверх по Волге. Красные в Симбирске ожидали прибытия главкома с войсками как спасения. Надеялись на коренной перелом в ходе боевых действий; ждали начала решительного наступления и освобождения территорий, захваченных Народной армией.

Одиннадцатого июля отряд Муравьёва прибыл в Симбирск. Его встретили на пристани с оркестром, салютом и приветственными речами. После всеобщего ликования солдаты и матросы разбрелись по городу, размещаясь на постой кто, где смог. Ни городские власти, ни командарм Тухачевский ещё ничего не подозревали, а Муравьёв уже приступил к решительным действиям. По его приказу были заняты почта и телеграф, арестованы руководители местных коммунистических органов, члены городского совета, губисполкома, ЧК, командарм и политкомиссар красных.

Муравьёв собрал местных эсеров и зачитал свою программу, в которой объявил себя Главкомом армии, действующей против Германии, и призвал к созданию Поволжской Советской Республики во главе с левыми эсерами. Тут же разослал телеграммы «Совнаркому и всем начальникам отрядов» о разрыве позорного Брест — Литовского мирного договора и об объявлении войны Германии. Отдал приказы войскам Восточного фронта и чехословацкого корпуса двигаться дальше на запад для противодействия германским войскам.

Ленин и Троцкий объявили его изменником, которого «всякий честный гражданин обязан застрелить на месте».

Вечером Муравьёв с группой левых эсеров и охраной прибыл на чрезвычайное заседание губисполкома с требованием отдать ему власть. Там же он намеревался официально объявить о своих решениях, приказах и изложить свою «программу». К началу экстренного заседания его уже ждали освобожденные военные и руководители местной власти, готовые арестовать или ликвидировать мятежного главкома. Едва он прибыл, личную охрану незаметно оттеснили, а здание губисполкома тут же окружили латышские стрелки и отряд бронедивизиона.

Во время совещания эсеры выступили за одобрение решений Муравьёва, но большевики отказались его поддержать, назвав авантюристом. После горячих споров разъярённый главком направился к выходу, но был остановлен солдатами, объявившими об его аресте. Муравьев понял, что попал в засаду, но было поздно. Его застрелили при попытке оказать сопротивление.

В городе начались облавы на прибывших мятежников. Большинство из них не стали сопротивляться и перешли на сторону красных. Особо рьяные приверженцы самозваного вождя, не согласившиеся сдаться, погибли в завязавшихся стычках на улицах города. Раненых и арестованных на следующий день отправили в Казань на тех же пароходах, на которых они прибыли в Симбирск. Их судьбу должна была решить Казанская ГубЧК.

1918 ГОД. ЗАСТЫВШИЕ СЛЁЗЫ БОГОВ

В эти дни в Оренбурге Леонард Ильин вдруг остался в одиночестве. Бакунин с самарскими эсерами и анархистами отправился в поход на Симбирск и пропал. Николай Сергеевич перевёл Кенжегали в Гурьев, экономку к дочери в Самару, а сам постоянно пропадал на собраниях Самарского общества фабрикантов и заводчиков, где решался вопрос финансирования деятельности КОМУЧ. Пётр Дубинин с сестрой, очаровавшей Леона на именинах дяди, тоже не давали знать о себе.

Запала в душу Леонарду озорная, смешливая девушка. Но как неожиданно она появилась в его жизни, так же быстро исчезла. Упорхнула, улетела, пока он разговаривал с Фортунатовым. Бакунин перед отъездом говорил, что ей с братом нужно собрать двести тысяч рублей для освобождения отца, арестованного за невыплату в положенный срок «революционного налога».

Неожиданно из Самары приехала Ольга Ильина и подтвердила: Мария и Пётр для выплаты контрибуции пытаются получить в банке хотя бы часть семейных накоплений, изъятых по декрету большевиков. Но Ольга обратились к Леону по другому поводу. Фомин неожиданно назначил Николаю Сергеевичу и Марии встречу, на которой хотел что-то сообщить. Ольга боялась этого опасного, как ей казалось, человека, зачастившего последнее время в их дом, и решила на всякий случай пригласить троюродного брата. Она заметила, как на прошедших именинах он не сводил глаз с подруги, и решила, что его присутствие на этой встрече в Самаре будет нелишним.

В доме Ильина, где Мария гостила у подруги, Леонард наконец-то снова увидел девушку, растревожившую его сердце и вскружившую голову. Ольга оставила их наедине и прикрыла дверь, заметив, как суровый бунтарь и заговорщик, робея и краснея от случайных прикосновений, тихо говорит о чём-то с её ещё более взволнованной подругой.

А Леон вспоминал о том, как, приехав на каникулы в Закаспийск в далёком тысяча девятьсот втором году, он весело и беззаботно проводил время с её братом и компанией сверстников на берегу моря. Рассказывал, как снились ему морозными сибирскими зимами горячий ветер, обжигающий песок и зелёная лужайка перед приветливым домом семьи Дубининых. Мария счастливо улыбалась. Всё так и осталось: и море, и ветер, и лужайка. Только родовое поместье уже не узнать. В тысяча девятьсот восьмом году всё было перестроено, но стало ещё красивее и уютнее. После рождения её младшего брата за домом был высажен сад, а к дому пристроены два флигеля — один для неё, другой для новорожденного. А на фронтоне мезонина над домом красным кирпичом выложена дата рождения малыша. Очень символично.

Вернувшись через полчаса, Ольга увидела, как Леон и Маша так же полушёпотом разговаривают, с нежностью глядя друг на друга.

За дверью послышались шум и голоса. Приехали хозяин дома с гостем.

Разговор Николая Сергеевича и Фомина проходил в гостиной в присутствии Марии и Ольги. Леонард к приехавшим не вышел, остался в соседней комнате и слышал всё через приоткрытую дверь.

Фомин торопился, сказал, что надолго никого не задержит. Ему предложили новую должность в Казанской Губернской Чрезвычайной Комиссии. Он пришёл в надежде уговорить Марию на переезд с ним, а Николая Сергеевича, как её родственника, дать на это своё согласие.

Ильин с удивлением посмотрел на племянницу, пока ещё не понимая её отношения к этому предложению. Но она молчала, и он, немного помявшись, уклонился от прямого ответа:

— Как дальний родственник, я не могу что-то советовать по столь ответственному вопросу, — и добавил, растеряно глядя на Марию и Фомина. — Лучше не торопиться, подождать освобождения отца и решать этот вопрос уже с ним.

— Что ж, — понимающе кивнул Фомин, — я знаю, в каком положении сейчас находится Николай Петрович. Возможно, в Казани мне будет легче содействовать его освобождению. Но деньги всё-таки нужно собрать. Большевики принципиально относятся к вопросу выплаты контрибуции. Это не местная инициатива, а выполнение директивы Наркомата внутренних дел об «общем беспощадном обложении имущих классов». Здесь родственные связи или знакомства для освобождения без оплаты «революционного налога» не помогут, а только навредят.

Озадаченный Ильин пообещал найти деньги и предложил встретиться всем вместе для разговора в кругу семьи уже после освобождения Дубинина.

После отъезда Фомина Леонард вышел в гостиную. Николай Сергеевич не удивился появлению племянника: он сам предложил Ольге пригласить его на эту встречу. Во-первых, заметил на именинах взаимную симпатию Марии и Леонарда и надеялся, что племянник также примет участие в оказании помощи семье Дубининых. А во-вторых, Леонард был нужен ему для решения вопроса возврата денег и ценностей Ильиных из банка Казани. Помочь в этом могли только эсеры, готовившие вооружённое выступление против Советов. Фортунатов поручил Ильину уговорить племянника отправиться в Казань для помощи заговорщикам, готовящимся сорвать эвакуацию золотого запаса Российской империи.

— Слышал его! — возмущался Николай Сергеевич. — Экий нахал. Поганой метлой бы его отсюда, да не наше сейчас время.

Ильиных удивила спокойная реакция Марии на предложение Фомина. Неужели она согласна ехать с ним только из расчёта на помощь в освобождении отца? Но ведь чекист откровенно признался, что без выплаты контрибуции большевики Дубинина не выпустят. Николай Сергеевич пытался понять дочь родственника и выяснить, что она замыслила.

— Сейчас нет смысла торопиться, нужно успокоиться и обдумать, как собрать необходимую сумму. Неужели у Петра Николаевича не осталось денег, золота, драгоценностей?

— Я никогда не вмешивалась и не вникала в дела папы, — объяснила Мария. Да он и не подпускал к ним. Петра только после ранения на войне стал готовить для работы в компании. А драгоценностей наших и на десятую долю от необходимой суммы не наберётся.

Николай Сергеевич удивлённо покачал головой:

— Стало быть, он вам ничего не рассказывал. … Да оно и понятно, тебе и десяти годков тогда не было, а Пётр в столице науки постигал.

— О чём это вы? — насторожилась Мария.

— Это я по поводу драгоценностей, — успокоил Ильин. — Были они у вашего отца. Были. Во время гражданской войны в Персии в тысяча девятьсот восьмом — девятом годах он, помимо рыбной продукции, стал нелегально поставлять туда и оружие с боеприпасами. Я это знаю точно, потому что Пётр Николаевич сначала один занимался этим делом, а потом меня с братом Иваном взял в долю. И мы тоже на наших кораблях отправляли повстанцам оружие под видом официальных грузов.

Поставки оплачивались бриллиантами, потому что их легче, чем золото, можно было спрятать и вывезти. Ещё Марко Поло называл Персию мировой столицей торговли алмазами. А греки считали эти камни священными и называли застывшими слезами Богов.

— Как красиво и поэтично! — прошептала замершая от удивления Ольга.

— Давайте лучше подумаем, где он мог их хранить. — Николай Сергеевич вернул девушек из мира грёз в мир суровой действительности. — Есть только два варианта: или в банке, там же, где и золото семьи, или припрятал где-то. Тогда надо искать укромное место.

— Тайник? — удивилась Мария. … — В самарском доме? Вряд ли. Папа не очень его любил и редко в нём бывал. Если искать, то только в Закаспийске. Там семья и хозяйство. Но ехать сейчас туда для поисков нет смысла: долго и опасно. Да и где найти его в огромной усадьбе?

Проводив Марию, Леонард весь вечер думал об их встрече, разговорах, воспоминаниях. Одна мысль не давала покоя: он должен поддержать её. Но как? Чем может помочь человек, сам потерявший всё: дом, семью, деньги и даже веру в юношеские идеалы. «Дом, семья, деньги …» — Леон вдруг вспомнил рассказ девушки о родном доме и понял, где Дубинин мог хранить запас на чёрный день.

В далёком тысяча девятьсот пятом году, перед отъездом сына из Оренбурга в Москву, Иван Леонидович повёл его наверх в мезонин и показал «на всякий случай» потайное место, где прятал деньги и ценности, когда надолго уезжал из города. Дом достраивался после рождения Леонарда, и на фронтоне мезонина строители по желанию отца выложили красным кирпичом дату рождения сына — 1888. Тайник был устроен как раз за этими цифрами. Со временем их не стало видно: возможно, были закрашены при ремонте.

Дом в Закаспийске строился по тому же проекту, что и дом Ильиных в Оренбурге. Вполне возможно, что тайник Дубинина также может находиться в мезонине. Надо как-нибудь позднее съездить и проверить. Сейчас опасно.

«Кстати, а что с хранилищем отца? Вдруг там остались какие-то ценности после его таинственного исчезновения».

На следующий день Леонард выехал в Оренбург.

В доме Ильиных тихо и пусто. Все, кроме сторожей, разъехались. Леон нашёл необходимые инструменты и, выбрав время, поднялся наверх. Провисшая скрипучая дверь открылась без ключа. В мезонине всё изменилось: светлая и уютная комната превратилась в хранилище старых вещей, поломанной мебели и прочей рухляди. По кружевам паутины и толстому слою пыли было понятно, что если тайник и существовал, то последние несколько лет к нему никто не подходил. Стараясь не греметь, Леонард расчистил проход к окну и осмотрел стену под подоконником. Нашёл метку, оставленную отцом, и поддел несколько досок вокруг неё. Под ними открылась кирпичная стена. Расчистив слой раствора вокруг кирпича под меткой, ударил по нему молотком, как показывал отец. Кирпич провалился внутрь открывшейся в стене ниши. Убрав ещё несколько кирпичей, Леонард посветил прихваченным фонарём и увидел на дне проёма знакомую с детства потёртую кожаную дорожную сумку отца, которую тот брал с собой, уезжая из города по делам.

Леон бережно вытащил сумку, не торопясь закрыл проём досками и постарался, насколько смог, убрать следы своего пребывания. Озираясь по сторонам, вернулся к себе в комнату по опустевшим коридорам когда-то шумного дома. Заперев дверь, протёр потрёпанный саквояж от многолетней пыли и мусора. Осторожно открыв его, увидел две металлических коробки: большую и маленькую круглую.

Большую Леонард сразу же вспомнил: в ней отец хранил пистолет, который купил незадолго до их расставания и при расспросах называл оружием личной самообороны. От кого он собирался обороняться, никто так и не понял, но перед исчезновением в тысяча девятьсот одиннадцатом году Иван Леонидович, видимо, не чувствуя опасности, пистолет с собой не взял. В этом Леон убедился, открыв коробку. Тускло поблескивающий браунинг лежал вместе с шомполом, отверткой, двумя запасными магазинами и тремя десятками патронов.

Это оружие было хорошо знакомо младшему Ильину: с таким же он готовился к боям с ненавистным режимом и с ним же участвовал в громких акциях боевой группы эсеров-максималистов вплоть до ареста. Лёгкий, компактный карманный пистолет образца 1900 года быстро перезаряжался, и его легко было спрятать под одеждой.

Леонард неторопливо разбирал браунинг, время от времени бросая взгляд на круглую коробку на дне саквояжа. Желание сейчас же достать и вскрыть её боролось со страхом не обнаружить в ней того, что он надеялся найти, примчавшись сюда.

Оттягивая ожидаемую радость или возможное разочарование, решил не торопиться: в спешке уже не было смысла. Убедившись, что отец хорошо смазал оружие перед закладкой в тайник, Леонард собрал его и положил на место. Протёр окно от пыли и ещё раз проверил, хорошо ли закрыта дверь.

Ну что же, а теперь самое любопытное и волнующее — круглая коробка на дне саквояжа. Осторожно достал её, очистил, рассмотрел: бронзовая шкатулка диаметром не больше четырёх дюймов, с рельефным растительным орнаментом на откидной крышке и боковой поверхности. Опасливо тронул защёлку, нажал на неё, и шкатулка неожиданно легко открылась. Ильин замер, ослеплённый сверкающими бликами, заполнившими тесную комнату. Голубыми искрами сверкали драгоценные камни, тесно уложенные на подкладке из чёрного бархата. Он не разбирался в самоцветах, но сразу понял: это те самые бриллианты из Персии, о которых рассказывал Николай Сергеевич. Застывшие слёзы Богов!