Аляска. Книга I. Вопреки запретам. Часть III. Главы V-VI

Глава V

ДИСФУНКЦИЯ

Врач женской консультации, худощавая женщина средних лет с умными глазками-кнопками, смотрела на меня, как на умалишенную. То есть с изумлением и опаской. Она только что выслушала мои жалобы.

— Так что же у нас с тобой получается, девочка? — осторожно улыбаясь, спросила она. — Ты несколько раз в течение года на ногах переносила двухнедельные маточные кровотечения?

— Ну да, — пожала я плечами. — А что?

— И к врачу не обращалась?

— Мне некогда было.

Глазки-кнопки растерянно хлопнули короткими ресницами.

— Некогда? — переспросила гинеколог. И вдруг отстраненно констатировала: — Дура ты.

Я опешила: никак не ожидала от врача такого обращения.

— Почему это?..

— А я тебе сейчас объясню! — Она с возмущением воззрилась на меня. — Если менструация у женщины не прекращается всего лишь шесть дней, врач трактует такую картину как патологическую! И направляет пациентку в стационар! А ты по две недели в таком состоянии ходила! Как можно столь объемные кровопотери выдерживать?! — Она потрясла в воздухе моей девственно чистой медицинской картой. — Уже год болеешь, а на прием явилась первый раз! У тебя же дисфункция яичников! Тебе бесплодие угрожает! Ясно?! Нет? Объясню другими словами, если ты действительно ничего не понимаешь! Ты — не сможешь — иметь — детей!

И вот тут я по-настоящему испугалась. Мне и в голову не приходило, что менструальные расстройства сигнализируют о болезни, которая ведет к бесплодию! Если бы я знала об этом, со всех ног бросилась бы к врачу при первом же затянувшемся кровотечении! Я желала иметь детей от Отари, много детей, мы не раз с ним говорили об этом! И вот, оказалось, что целый год мое невежество и глупое терпение рыли яму нашим мечтам!

Врач, смешно мигая глазками-кнопками, продолжала негодовать:

— Ты почему о своем здоровье не думаешь?! Нужно немедленно обследоваться и лечиться! А она гуляет себе! — И решительно встала из-за стола: — Марш на кресло!

Через некоторое время она вернулась за стол, заполнила в моей медицинской карте размашистым почерком несколько страниц. Потом написала что-то на отдельном листке, протянула мне его и сказала:

— Вот направление в больницу на обследование. Там выявят причину твоей дисфункции и назначат лечение. Скорее всего, у тебя поликистоз яичников.

Я замерла от неожиданности. Пробормотала:

— Как это — в больницу?.. Мне нельзя! У меня работа, институт… Может, позже?..

— Опять тебе некогда?! — гневно замигала на меня врач. — А детей рожать ты хочешь?!

— Да! — само собой вырвалось у меня.

— Тогда подождут и работа, и твой институт! — отрезала она. — Это всего недели на две. Поедешь прямо сейчас, на «Скорой».

— Зачем это? — опять попыталась воспротивиться я. — Со мной все нормально, чувствую себя хорошо. Сама с направлением доберусь!

— Если ты с направлением в больницу одна придешь, — уже спокойнее пояснила гинеколог, — может оказаться, что мест нет, тебе откажут. А по «Скорой» в любом случае положат!

Я подумала: «Если мест нет, но «в любом случае положат», то придется мне ютиться в коридоре!» Впрочем, это соображение ничего не решало. Моему материнству угрожала какая-то там дисфункция. Значит, ее следовало вылечить. Любой ценой. Врач права: работа, институт подождут. Тем более не имеет значения, где будет стоять моя больничная кровать: в палате или в коридоре.

Через час я в сопровождении фельдшера «Скорой помощи» входила в приемный покой 11-й гинекологической больницы.

***

Медсестра ввела меня в палату и громко сказала:

— Вот, девочки, принимайте новую соседку!

Я крепче прижала к груди выданный мне больничный халат с полотенцем и оглядела «девочек». Их было семеро. Все как одна — полные женщины в возрасте около сорока лет. Они сидели, лежали на кроватях и с добродушным любопытством смотрели на меня. Наверное, я представляла собой довольно жалкое зрелище. Слишком уж была обескуражена внезапным неблагоприятным поворотом событий. Да и здорово растерялась от быстрой «смены декораций». Поэтому соседки поспешили прийти мне на помощь.

— Тебя как зовут? — подошла ко мне одна из них.

Я тихо представилась.

— Проходи, Оля, вон твоя кровать, — указала она на свободную койку. — Белье там чистое. Меня Наташа зовут. Чаю хочешь?

У Наташи было симпатичное кругленькое личико, обрамленное забавными кудельками светлых волос. Но его портила мелкая жидкая поросль на подбородке. «Почему она от этого не избавится?» — подумала я.

— Наташка, не говори ерунды, какой там чай! Обед через полчаса! — сурово одернула ее другая, крашеная брюнетка с крупными чертами лица и уверенным взглядом. Она лежала на постели, скрестив руки на полной груди. — Я Марина, — строго представилась она. — Ты в халат переоденься пока. Вещи свои в тумбочке разложи. Устраивайся, в общем. А после обеда поговорим.

Похоже, она любила распоряжаться. И была грубовата.

Закатанные до локтя рукава Марининого халата открывали предплечья, густо покрытые темными волосами. «Словно у мужика!» — с испугом оценила я. И тут же мой взгляд упал на голени новой знакомой. Короткие полы халата их не скрывали. Ноги Марины были покрыты темными волосами так же, как и предплечья.

Я прошла к своей кровати и стала переодеваться в больничную одежду.

— Так у нее с собой нет ничего! Наверное, по «Скорой» доставили, как меня? — обратилась ко мне еще одна соседка, румяная и крепколицая, с веселыми ямочками на щеках. Она сидела на кровати, что стояла рядом с моей. — Мы с тобой, кстати, тезки!

Над ее верхней губой я заметила множество мелких темных точек — остатки сбритых волос. Вероятно, у нее росли усы. Причем так интенсивно, что их приходилось сбривать.

«Да что же это такое! — запаниковала я. — У одной волосы на подбородке, у другой — на руках и ногах, у третьей — усы! Они все здесь такие… волосатые, что ли?» И стала осторожно приглядываться к остальным обитательницам палаты.

Мои худшие опасения оправдались. Соседки по палате были схожи не только возрастом и полнотой. У каждой из них волосы на теле росли, как у мужчины. Было видно, что многие из них брились. Другие даже и не пытались бороться с густым волосяным покровом на руках и ногах. Можно было смело предположить, что он присутствовал у женщин и на других частях тела — на груди, например, на спине…

Я вспомнила из школьного курса биологии понятие «вторичные мужские половые признаки». Да, у них развивался именно один из таких признаков. Почему?!

— После обеда покажу тебе, где кабинет нашего лечащего врача, — продолжала тем временем Оля. — Там телефон, нам разрешают после семи вечера оттуда звонить. Сообщишь родным, пусть привезут тебе все, что нужно.

— Ну, рассказывай, как ты здесь оказалась! — то ли шутливо, то ли всерьез приказала грубоватая брюнетка Марина.

Я рассказала, как попала в больницу. Женщины выслушали меня с предельным вниманием.

— Дисфункция яичников? Все наши беды с этого начинались, — вздохнула Наташа, когда я закончила свой короткий рассказ. Она горестно потрясла светлыми кудельками на голове и значительно оглядела подруг. — Сначала дисфункция, а потом, оказывается, поликистоз яичников. — Я тут же с тревогой вспомнила: о поликистозе мне говорила гинеколог. Наташа продолжала: — И забеременеть ты, получается, не можешь. Обследуешься, лечишься… Без толку все!

В разных углах палаты раздались вздохи. Наташа кинула на меня сочувственный взгляд. Меня охватило гнетущее ощущение причастности к общей беде этих женщин. Как будто я была одной из них. Но ведь я здесь только на обследовании! Со мной еще ничего не ясно!

Наташин взгляд говорил мне другое. «Неужели и я?.. — мелькнула страшная мысль. — Черт, не может такого быть!!! Какой там поликистоз!!»

— Теперь вот одна надежда осталась — на операцию… — тихо проговорила Оля.

— А что за операция? — резко спросила я. Если со мной действительно случилась такая же беда, как и с ними, то я не собиралась валяться здесь и вздыхать, как они. Если надо будет, сделаю операцию. И две сделаю!!! — А лечащий врач когда придет?

— После обеда все узнаешь! — прервала наш разговор Марина. И скомандовала: — Все в столовую, девки! Надо есть, а то рожать не сможете!

В ответ раздались деланно-бодрые смешки. Похоже, эта шуточка звучала в палате каждый день.

***

После обеда я узнала от своих соседок много нового и страшного для меня. Все они с юности страдали нарушением менструального цикла. Так же, как и я в последний год. Всем им был поставлен первичный диагноз «дисфункция яичников». Так же, как его поставили и мне. Никто из них не мог забеременеть. Врач женской консультации говорила и о моем вероятном бесплодии… Позже, при тщательном медицинском обследовании, у всех моих соседок по палате выявили наличие доброкачественных образований на яичниках — кист.

— Вот это и есть поликистоз, — поясняла мне крепколицая Оля. Она отличалась от подруг обстоятельной и правильной речью. — Из-за него у нас нарушение гормонального баланса и бесплодие.

— А из-за нарушения баланса волосы на теле растут! — нервно трясла кудельками Наташа. — Видишь, у меня на лице бородка? Я пока не сбриваю. Может, по волоску потом пинцетом выдерну...

«Так вот в чем дело! — подумала я. — Вот почему они все волосатые!»

— Лечили наше бесплодие до сих пор только гормональными таблетками, — продолжала Оля. — Только ни черта они не помогают. Волосы везде растут, как у мужика, а беременность не наступает. Меня, вон, двадцать лет лечат! А результат — ноль!

— А еще от этих гормонов разносит во все стороны! — округляла глаза Наташа. — Видишь, какие мы все толстые?

— Так что, девочка, — резюмировала Марина, почесывая волосатую руку, — если у тебя действительно поликистоз, пиши пропало!

Я похолодела от ужаса. Превратиться в усатую бесплодную толстуху?! Ну уж нет!!! Я вскрикнула:

— Так вы про какую-то операцию говорили!

— Марин, не пугай девчонку! — осуждающе посмотрела на подругу Оля. — Может быть, у нее не все так драматично, как у нас. — Она повернулась ко мне: — Не слушай ее. Не так страшен черт, как его малюют. А насчет операции Наташа верно сказала: для всех нас, — она обвела взглядом палату, — это последняя надежда. Наш лечащий врач — Надежда Николаевна Баканова. Завтра утром на обходе с ней познакомишься. Она разработала новый метод оперативного лечения бесплодия. Клиновидная резекция яичников. Даже диссертацию защитила! В общем, специалист!

— Одним словом, — прервала ее Марина, — если тебе такую резекцию сделают, сможешь иметь детей, поняла? Поэтому мы здесь.

— Ну да, — подтвердила Оля слова подруги. — Мы все готовимся к операции. До сих пор резекцию яичников только за рубежом делали. Пишут, что процент излеченных таким способом очень высок. Ну, вот, слава богу, и у нас теперь врачи зашевелились…

Спустя много лет причины поликистоза будут изучены намного глубже, чем в 70-80-е годы. Врачи разработают эффективные и безопасные методы комбинированной фармакотерапии. Такое лечение будет возвращать здоровье девяти женщинам из десяти. К оперативному вмешательству станут прибегать в самом крайнем случае. Но во времена СССР на резекцию яичников смотрели как на панацею от всех поликистозных бед.

Вечером я позвонила домой и рассказала отцу все как есть. Он растерянно молчал. Потом сказал осипшим от волнения голосом:

— Все будет хорошо, дочь. Я это знаю. Завтра приеду. Скажи, что привезти?

В ту ночь мне приснился кошмар. Я подходила к зеркалу и вместо своего отражения видела какого-то толстого и бородатого мужчину. Я начинала искать другое зеркало, в котором увидела бы себя, а не кого-то другого. Находила — и жадно смотрелась в него. И снова видела то же самое — толстого бородача. Тогда я кидалась искать новое зеркало, и все повторялось с тем же результатом. Казалось, этому не будет конца… Так продолжалось до тех пор, пока я, вне себя от ярости, не вдарила по очередному бородатому отражению подвернувшейся под руку табуреткой. Зеркало разбилось вдребезги.

Бородач исчез. Зато из каждого зеркального осколка на меня смотрело отражение Оли Платоновой…

Я проснулась в холодном поту.

***

Надежда Николаевна Баканова оказалась молодой, стройной и энергичной женщиной. Когда она вошла в палату, все мои соседки оживились. Было видно: ей рады. И неудивительно: собранная и улыбчивая, Надежда Николаевна создавала вокруг себя атмосферу спокойной уверенности. Она была из тех редких врачей, одно только появление которых перед пациентом становилось началом успешного лечения.

Я ко времени утреннего обхода еще не совсем очнулась от морока ночного кошмара. Лежала в постели и пыталась сообразить: что значит этот гнетущий сон? Слишком уж ярким и выразительным он был, чтобы о нем забыть. Или все это ерунда? Я никогда не верила в толкование сновидений… А еще мне вспоминались вчерашние рассказы новых подруг. И я теперь со страхом думала о предстоящем обследовании. Что оно покажет?

В общем, настроение у меня было дрянь. Когда Надежда Николаевна подошла ко мне, я с трудом села на постели и накинула халат. Но как только врач заговорила, состояние мое резко улучшилось. Ее доброжелательная улыбка и спокойное внимание сделали свое дело. «Ничего ведь страшного еще не произошло, — думала я, отвечая на ее вопросы. — Зачем заранее психовать?»

Надежда Николаевна как будто услышала мои мысли.

— Я понимаю, Оля, что тебе сейчас тревожно, — погладила она меня по руке. — Но не терзайся понапрасну. Для начала сдай все анализы, что я назначу. Пройди рентгенографию, а там посмотрим. В любом случае вместе мы справимся. Ведь так?

Я вдруг почувствовала, что мы действительно справимся. И благодарно кивнула лечащему врачу.

Днем приехал отец. Я поняла, что он ради этого отпросился с работы. Мой папа привез все, что я просила: туалетные принадлежности, одежду. А еще — яблоки, гранаты и много другой еды — какие-то ненужные булки, печенье и бутерброды. Я знала: для этого он бегал в магазин и на Палашевский рынок, а потом долго стоял на кухне и резал хлеб, колбасу, сыр, мыл фрукты…

— Пап, ну зачем мне так много?! — Я благодарно обняла его.

— Чтобы поправиться, силы нужны! А для этого есть нужно!

— Ты как наша Марина рассуждаешь! — засмеялась я. — Привези мне две книги на английском языке. Я их в институтской библиотеке взяла, они у меня в комнате лежат. «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда и «Убить пересмешника» Харпер Ли. Почитаю здесь, все равно вечерами делать нечего.

Я знала, что каждый день после ужина буду писать письма Отари. Но это обычно не занимало у меня много времени. Тем более, я не собиралась подробно расписывать ему свои больничные переживания: не хотела расстраивать.

Рентгенография показала множественные кисты на яичниках. Когда я услышала это от Надежды Николаевны, у меня потемнело в глазах.

— Поликистоз?.. — мертвым голосом произнесла я страшное слово.

Врач быстро взглянула на меня и сказала:

— Давай-ка сделаем биопсию — возьмем у тебя кусочки тканей для гистологического исследования. Готовься на завтра, будет немножко больно.

Я рассказала об этом своим соседкам по палате. Марина крякнула и отвела взгляд. Оля с Наташей понимающе переглянулись.

— Что такое? — с тревогой спросила я.

— Да ничего хорошего! — криво усмехнулась Марина. — У тебя все, как у нас когда-то начиналось, подруга! Рентген, биопсия, гистология… Потом поставят диагноз «бесплодие», и до свиданья!

— А гистология зачем?

— Чтобы исключить вероятность онкологического заболевания, — пояснила Оля. — Кисты и злокачественные кистозные опухоли на вид похожи. Поэтому исследуют кусочки новообразований.

— А, — произнесла я. Так, будто ничего не произошло. Будто я и не услышала о том, что мой лечащий врач собирается проверить, не больна ли я раком. А если больна? Интересно, как она будет меня лечить? — Быстро эту гистологию делают?

— Замучаешься ждать! — бросила Марина. — Десять дней, не меньше.

Я легла на кровать, накрылась до подбородка одеялом и уставилась невидящим взглядом в потолок.

— Да не переживай ты, Олька! — затрясла надо мной своими кудельками Наташа. — Все мы через это проходили — и живы! Какая там онкология! Обычный поликистоз у тебя!

Ну да, подумала я, худшее — враг плохого. Если рак не обнаружат, буду рада тому, что у меня всего лишь поликистоз и бесплодие! А если все-таки онкология?!

С той самой минуты я потеряла покой. «Рак… Рак…» — с утра до вечера стучало у меня в голове. После биопсии я стала считать дни до получения результатов гистологии. Они тянулись мучительно долго. Первый, второй… У меня брали какие-то анализы, делали какие-то уколы, снова проводили рентгенографические исследования — мне было все равно. Я со страхом ждала приговора. На третий день приехал отец, привез книги, что я просила.

Это здорово помогло. Я залегла на кровати с романом «The Picture Of Dorian Gray» («Портрет Дориана Грея») и забылась в чтении.

Соседки по палате отнеслись к моему знанию английского с огромным уважением.

— Ну, ты даешь, подруга! — присела на мою кровать Марина и осторожно взяла в руки «To kill a Mockingbird». — У меня муж по-русски-то не иначе как матом разговаривает, а ты прямо книжки на английском читаешь! Эта как называется?

— «Убить пересмешника», — ответила я.

— Необычное какое название, — подключилась к разговору Оля. — Интересная книжка, наверное!

— Слушай! — округляя глаза, подсела к нам Наташа. — А ты с ними общалась? Ну, с американцами, с англичанами?

— Общалась немного, — улыбнулась я.

— Они, наверное, необычные, как вот эта книжка, да? Умные, и вообще!..

— Да уж точно не такие, как мой муж! — вздохнула Марина.

Я вспомнила американских друзей Моники, Мамаду, своих ухажеров из валютных баров, Дэвида Барбера… И сказала:

— Они такие же, как мы. Только живут лучше.

Если бы не чтение, я бы извелась долгими тоскливыми вечерами от тревоги и страха. В ожидании результатов гистологии я чувствовала себя так, будто меня медленно ведут на казнь, ежедневно принуждая делать несколько шагов к плахе. Но книги помогали забывать о пугающих реалиях моей настоящей жизни. Это спасало меня от нервного срыва.

Остальные обитательницы нашей палаты коротали вечера по-разному. Кто-то вязал, кто-то слушал радио, кто-то слонялся по коридору. Оля читала старые журналы «Новый мир», Наташа болтала, с кем придется. Марина обычно на весь вечер уходила в холл: там стоял телевизор, около него собиралась большая часть больных нашего отделения. Но вот однажды телевизор сломался, и после ужина она осталась в палате. Что ей было делать? Она бесцельно побродила от двери к окну и обратно, послушала Наташину болтовню, повалялась на кровати… И вдруг сказала:

— Ну-ка, девчонки, бросайте свои книжки, хватит глаза ломать! Гадать на детей будем! Хотите?

Оля отложила журнал и повернула к ней голову:

— На картах, что ли? Я этого не люблю.

— Да какие там карты! — Марина уже сидела у нее в ногах и стягивала с пухлого пальца толстое золотое обручальное кольцо. — Вот! Мне это гадание еще в юности бабка показала. Узнаем, сколько детишек у нас будет и какие — мальчики, девочки… Нитки есть?

Оля скептически поиграла ямочками на крепких щеках и достала из тумбочки катушку черных ниток. Я оторвалась от книги и села на кровати. Подошла Наташа. Ее кругленькое личико вытянулось от любопытства. Марина протянула нитку сквозь кольцо, оборвала ее, связала концы и накинула на палец. Кольцо закачалось перед нашими лицами.

— Вот так, подруги! Это будет наш гадательный инструмент! Теперь объясню, как пользоваться. — Она обвела нас шутливо-строгим взглядом. — Успокойтесь, думайте о своих будущих детях! Кто первый гадать будет?

— Да ты объясни сначала, в чем тут дело, — резонно заметила Оля. — Если это кольцо заглатывать в желудок надо, то увольте, я пас!

— Дура ты, что ли? В желу-удок! — передразнила ее Марина. — Слушай сюда! Сначала кольцо нужно потереть в ладонях, чтобы чужую энергию разогнать. Потом — посидеть на нем. Ну, для того, чтобы оно твою информацию как бы впитало. Потом подвешиваешь его правой рукой над ладонью левой и ждешь. Если оно качаться начнет — будет у тебя ребенок! Если вдоль ладони или поперек — мальчика родишь, по кругу — девочку. А если не будет качаться, значит, не сможешь иметь детей. Ясно?

Оля собралась что-то ответить, но Наташа заверещала тонким голосом:

— Ой, девочки, я хочу, я хочу! Я первая!!! Ладно?

— Давай! — протянула ей «гадательный инструмент» Марина.

Наташа потерла обручальное кольцо пальчиками, подержала в ладонях. А потом сунула его под свои объемные бедра и, что-то быстро нашептывая себе под нос, несколько раз мелко перекрестилась.

— Во дает! — ухмыльнулась Марина. — Ты или Богу молись, или гадай. А так ни то, ни другое не выйдет!

— «В одну телегу впрячь неможно коня и трепетную лань», — иронически процитировала Пушкина начитанная Оля.

Наташа еще немножко посидела, достала из-под себя кольцо и подвесила его на нитке над левой ладонью. Нитка натянулась и застыла в вертикальном положении.

Все замерли, не сводя с кольца глаз. Секунду или две оно висело в сантиметре от ладони неподвижно. Наташа снова что-то быстро зашептала и закрыла глаза. Кольцо сдвинулось в сторону пальцев, совсем на чуть-чуть, и тут же качнулось к запястью. Оно прошло к нему от центра ладони совсем немного и опять двинулось в другую сторону. И так — еще раз, уже с большей амплитудой. В конце концов, импровизированный маятник раскачался очень уверенно. Что удивительно, двигался он строго в одной плоскости. Если бы Наташа раскачивала его сознательно, вряд ли такое случилось.

Она открыла глаза и выкрикнула тоненьким плаксивым голосом:

— Мальчик!..

— Да-да! — приобняла ее за плечи Марина. — Будет у тебя мальчик! Только не плачь, тебе сейчас снова гадать.

— Зачем? — удивленно всхлипнула Наташа.

— Если у тебя будет после мальчика еще один ребенок, следующее гадание покажет. Так что соберись и клади кольцо под пятую точку!

Наташа, блаженно улыбаясь, снова села на кольцо. На этот раз маятник завис над ее ладонью неподвижно. Она долго сидела, закрыв глаза и шевеля губами, ерзала — все тщетно. Кольцо не шелохнулось.

— Вот это да! — прищурилась на «гадательный инструмент» Оля. Она была впечатлена. От ее скептического настроя не осталось и следа. — Дай-ка я попробую!

В первом ее гадании кольцо пошло по окружности. Во втором — закачалось в плоскости поперек ладони. А подвешенное в третий раз — осталось неподвижным.

Оля откинулась на подушки и резко выдохнула:

— Уф-ф! Девочка и мальчик! — Глаза ее сияли. — Ничего себе! Двадцать лет ждала!

— То-то! — покровительственно похлопала ее по коленке Марина. — Поздравляю! — И протянула кольцо мне: — Твоя очередь!

И тут я испугалась. Правдивость Марининого гадания не вызывала у меня никаких сомнений. Кольцо вело себя так, будто им управляла невидимая рука. К тому же мою уверенность укрепляли искренние реакции подруг на результаты гадания. Я верила Оле и Наташе. Они были намного старше меня, опытней, наверняка имели более развитую женскую интуицию. С другой стороны, годы лечения, разочарований и поиска путей к выздоровлению приучили их мыслить трезво. Они не привыкли успокаиваться самообманом. И вот счастливые слезы и сияющие глаза подруг говорили: все будет так, как предскажет кольцо!

Потому-то мне и было страшно. А что если кольцо застынет над моей ладонью и не сдвинется в сторону ни на сантиметр?!

— А можно после тебя? — с не свойственной для себя робостью спросила я у Марины.

Она опустила глаза и пробурчала:

— Я не буду гадать. Слишком часто в молодости с судьбой игралась, хватит. Самое главное, — с горечью усмехнулась она, — что это колечко мне ни разу беременности не предсказало! А вам вон какие подарки раздает! Так что… Гадай смело, — весело подмигнула мне Марина, — тебя удача ждет!

Я глубоко вздохнула, сильно потерла кольцо между ладоней, посидела на нем и подвесила на нитке над левой ладонью. Оно почти сразу завертелось по большой окружности. Причем так быстро, будто его кто-то подталкивал! От сердца сразу же отлегло. У меня будет дочка!

Марина с удивлением смотрела на движение маятника.

— Вращается, как бешеный! Я такого никогда не видела! Ну-ка, давай еще раз!

Во втором гадании кольцо на нитке сильно закачалось от пальцев к запястью. Мальчик! Есть! У меня будет двое детей!!

Наташа с Олей захлопали в ладоши, глядя на мое счастливое лицо:

— Давай еще!!

В третьем гадании кольцо снова закрутилось по большой окружности, но уже медленнее. В четвертом — по меньшей окружности и совсем не торопясь.

Подруги смотрели на меня округлившимися от изумления глазами. Наташа спросила:

— Девочки, такое бывает?.. Четверо детей! У нее же все-таки дисфункция…

Я молчала, совершенно ошарашенная предсказанием.

— А почему четверо? — засмеялась Марина. — Гадай в пятый раз, мать-героиня!

— Если и сейчас твое колечко ей ребенка покажет, — небрежно сказала Оля, — значит, все эти наши игры — полная чепуха! Кто в такие предсказания поверит?

В пятом гадании нитка с кольцом зависла над моей ладонью в вертикальном положении без движения.

— Вот так! — победно вскрикнула Марина и нервно зачесала волосатые предплечья. — Никакая это не чепуха! Четверо детей у девчонки будет, ясно? Три девочки и мальчик! Кольцо в первом гадании быстро крутилось, помните? Это означало, что много раз гадать придется! Все правильно!

Оля с шутливо-почтительной гримасой на лице пожала мне руку. Наташа смешно таращила глаза и удивленно качала головой. Марина еще что-то объясняла про действие кольца на нитке и смеялась. Я же сидела и пыталась сообразить: что со мной происходит в этой больнице? Какая-то чехарда вероятностей, и ничего доподлинно неизвестно! То поликистоз, то рак, то четверо детей… То болезнь, то смерть, а то здоровье, жизнь и роды… Чему верить?!

Я не знала, что обручальное кольцо Марины нагадало мне в тот вечер чистую правду. Через годы я действительно стану матерью четверых детей. И появляться на свет они будут в той очередности, как было предсказано: девочка — мальчик — девочка — девочка.

Да, я ничего этого не знала. Но в тот вечер уснула со счастливой улыбкой на лице.

***

Через несколько дней Надежда Николаевна пригласила меня к себе в кабинет.

— Так, Оля, — деловито сказала она, просматривая какие-то бумаги, — получены результаты гистологического исследования. Онкология исключена. В этом смысле ты здорова.

Плаха, десять дней маячившая перед моим внутренним взором, пропала из виду. Я облегченно вздохнула. Но радоваться было рано. Надежда Николаевна продолжала:

— За две недели ты полностью прошла обследование. Результаты такие. У тебя поликистоз яичников, исключающий овуляцию. Как результат — бесплодие третьей степени. Вот такой диагноз…

Она внимательно посмотрела на меня, как бы ожидая вопроса. И мне обязательно нужно было его задать. Ведь на меня только что наложили клеймо «бесплодная», и с этим нужно было немедленно что-то делать. Биться, бороться, кричать, требовать… Но это самое «бесплодие третьей степени» меня совершенно оглушило. В голове словно гремели бьющие в берег морские волны.

Я сделала над собой усилие и зашевелила онемевшими губами:

— Третья степень… Что это такое?

— Это означает, что бесплодие лечится! — мягко улыбнулась Надежда Николаевна. — Я пропишу тебе лекарства, будешь их принимать и наблюдаться в своей женской консультации. Нормализуешь препаратами менструальный цикл. Это способствует восстановлению способности зачать ребенка.

Сквозь шум прибоя в голове прозвучал еле слышный Олин голос: «Лечили наше бесплодие до сих пор только гормональными таблетками. Но они не помогают. Результат — ноль!»

— А препараты… Они гормональные? — Я изо всех сил старалась продраться сквозь грохот волн в голове, уйти с морского берега, мне там нечего было делать.

— Ну да, — спокойно ответила Надежда Николаевна. — Ничего более эффективного пока не придумали. Сейчас для тебя гормональная терапия — самое лучшее!

«От этих таблеток разносит во все стороны! — услышала я Наташин голос. — Видишь, какие мы все толстые?»

Я вспомнила кошмар, что увидела в первую ночь, проведенную в больнице.

— Вы меня в толстого бородача превратить хотите… — пробормотала я.

— Что? — не расслышала Надежда Николаевна.

И тут я пришла в себя. В голове прояснилось, шум морского прибоя пропал.

— Мне не нужно ваше гормональное лечение, — твердо сказала я. — Сделайте мне клиновидную резекцию яичников!

Лицо у Надежды Николаевны вытянулось:

— А откуда ты про это знаешь?

— Знаю! — с вызовом ответила я. — Почему вы не предлагаете мне эту операцию?

— Потому что она не показана семнадцатилетним пациенткам, — категорическим тоном ответила Надежда Николаевна. — Таков регламент! Ты еще слишком молода!

Она была в растерянности, но сказала это очень уверенно. Скорей всего, так оно и было.

— Да?! — взбесилась я. — Так вы будете ждать, пока я состарюсь и превращусь в волосатого мужика?! Такой у вас регламент?! Нет уж! Я ждать не буду!

— Ольга! — строго прикрикнула на меня Надежда Николаевна. Но меня уже нельзя было остановить. Я разбивала табуреткой зеркало, из которого на меня смотрел толстый бородатый мужик.

— Я не уйду из больницы, пока мне не сделают операцию! — кричала я. — А если откажете, найду частного врача, знахаря, понятно?! Заплачу ему, и он у себя дома эту резекцию проведет!

— Платонова, что ты такое говоришь!

Про знахаря, конечно, я загнула. Но меня уже несло!

— А перед этим подробно распишу, как вы здесь людей лечите! — стучала я кулаком по столу. — И пошлю это письмо в Минздрав!

Надежда Николаевна побледнела. Она вскочила со стула, потеребила в руках мою историю болезни и бросила ее на стол. Нервно поправила прическу и засунула руки в карманы своего врачебного халата. Потом тряхнула головой и решительно сказала:

— Пойдем к главврачу! Если она разрешит, сделаю тебе эту операцию!

Все-таки она была молодец! Недаром пациентки ее любили!

Главврач 11-й гинекологической больницы, флегматичная женщина с рыбьими глазами на обрюзгшем лице, отнеслась к бурлению наших страстей бесстрастно.

— Раз вы так настаиваете, Платонова, мы вас прооперируем, — равнодушно сказала она. — Но при одном условии: вы напишете мне заявление. «Прошу… По семейным обстоятельствам… Всю ответственность за последствия оперативного вмешательства, сделанного по моей просьбе, беру на себя…» И так далее. Будете писать? — подняла она на меня рыбий взгляд.

— Конечно, буду! — обрадовалась я.

— Не тяните с этой операцией, — обратилась главврач к Надежде Николаевне. — И не задерживайте с выпиской. Случай исключительный, нам это здесь ни к чему…

Руководитель крупного лечебного учреждения имела насчет моего пребывания в нем свои соображения. Они были не очень понятны, но и не имели для меня никакого значения.

Под диктовку главврача я быстро написала заявление.

— Оля, я не понимаю, чего ты добиваешься, — сказала мне Надежда Николаевна, когда мы возвращались в ее кабинет. — После резекции гормональный фон, менструальный цикл и способность к зачатию восстанавливаются максимум на один год. Потом могут начаться те же проблемы. И без гормональной терапии все равно не обойтись! В течение года тебе нужно забеременеть, иначе эта операция бесполезна. Ты студентка, работаешь, тебе всего семнадцать лет. Да и мужа у тебя еще нет! Успеешь за год найти? — Она остановилась и взяла меня за руку: — Куда ты спешишь?

Будущее показало: мне действительно некуда было спешить. Но не с резекцией, а с тем, что касается беременности. Операция, которую я столь яростно отспорила у врачей, стала спасительной для моего женского здоровья. После нее я навсегда забыла о поликистозе, бесплодии и дисфункции яичников. Такое бывает. Очень редко. Годы спустя один знакомый гинеколог объяснял мне: «Резекция воспринимается организмом как травма. В этих условиях он спасается, как может, мобилизует все ресурсы. Стрессовое воздействие приводит к восстановлению функции оси «гипоталамус-гипофиз-яичники», нормализует секрецию гормонов. Но временно. Твой же организм мобилизовался так активно, что… В общем, он не захотел больше переживать ничего, подобного резекции, и привел яичники в порядок. Удивительный случай!»

Там, в 11-ой гинекологии, меня вела сама судьба. Но она всегда тщательно скрывает свои намерения. Тогда я не могла знать о последствиях операции.

— На один год? — переспросила я. И постаралась не подать виду, что это стало для меня обескураживающим открытием. Значит, у нас с Отари всего один год, чтобы я родила ему дочку! Ведь гадание показало, что первым моим ребенком будет девочка… Но как ее зачать?! Отари на другом конце света, за колючей проволокой!

«Летом! — сказала я себе. — Летом, через девять месяцев, после сессии, я возьму на работе отпуск и поеду к нему!»

«В колонии тебе свидания не дадут», — вспомнилась мне строчка из его письма.

«Ничего! Пролезу через колючую проволоку! — спорила я неизвестно с кем. — И предупреждать Отари о своем приезде не буду! Пусть это станет для него сюрпризом! Мы встретимся, и тогда у нас родится дочь!»

Вот такой безумный план сложился у меня в голове в коридорах 11-гинекологоческой больницы! Я не знала, где находится колония, — кроме того, что недалеко располагается поселок Славянка. Не имела представления о том, как буду до нее добираться. Каким образом проникну в зону, охраняемую автоматчиками на вышках. А если проникну, как найду Отари за колючей проволокой среди сотен заключенных. Я сильно сомневалась и в том, что при встрече мы сможем остаться наедине…

Все это не могло заставить меня отказаться от принятого плана. Наверное, только в юности принимаются такие безрассудные решения! «Как будто у меня есть другое! — думала я. — Делай, что должно, и будь, что будет! Отари, я так соскучилась! Летом мы будем вместе!»

В своем кабинете Надежда Николаевна сразу же уселась за стол и стала что-то быстро писать в моей истории болезни.

— Ну, так что? — сердито спросила она. — Ты окончательно решила? Еще не поздно отказаться!

— Я решила.

— О чем ты думаешь? — вздохнула Надежда Николаевна. — Стать матерью в восемнадцать лет — это значит уйти с работы, прервать учебу в институте. Зачем тебе это?

«А еще мне совершенно не на что будет жить, — подумала я. — Мама помогать не станет, это ясно. Только отец! И тетя Наташа! Вот кто нас с дочкой никогда не оставит в беде!»

Больше я об этом не думала.

— Когда операция? — вместо ответа спросила я Надежду Николаевну.

— Завтра.

***

Я очнулась от наркоза и первое, что увидела, — лицо своего лечащего врача. Надежда Николаевна сидела рядом с моей кроватью и улыбалась.

— Ну, вот мы и проснулись! — ласково сказала она и погладила меня по плечу. — Операция прошла нормально, все хорошо. Как ты себя чувствуешь?

Меня беспокоила боль внизу живота, кружилась голова, подташнивало. Но я выдавила из себя:

— Терпимо…

— Я вот что хочу тебе сказать, Оля, — выпрямилась на стуле Надежда Николаевна. — Ты очень правильно сделала, когда настояла на операции. Капсулы твоих яичников настолько уплотнились, что превратились в настоящую скорлупу. Пришлось использовать не просто скальпель, а хирургическую пилу! Ничего подобного в своей практике не встречала… Никакие лекарства в твоем случае не помогли бы. Ну, а теперь все будет нормально.

Я благодарно улыбнулась и прошептала:

— Спасибо. Я вашим именем дочку назову…

— Ты уже знаешь, кто у тебя родится?! — засмеялась Надежда Николаевна.

— Знаю, — ответила я. — Долго мне еще лежать?

— Недолго. Скоро сможешь начинать поиски жениха, будущего отца твоей дочки!

Я вспомнила о решении ехать к Отари и радостно вздохнула.

Уже через неделю я вышла на работу в ГДРЗ, а вечером то же дня сидела на лекциях в институте.

Глава VI

КРУТОЙ МАРШРУТ

Когда я всерьез занялась подготовкой поездки в Приморский край, мне открылась одна простая истина. Путешествие на другой конец материка к берегам Японского моря требовало от меня не только отваги, но и кучи денег.

Поняла я это сразу после того, как построила маршрут от Москвы до колонии строгого режима УЦ 267/30-2-30.

Дело это оказалось непростым. Советчиков у меня не было. Если бы я попросила в письме помощи у Отари, он, конечно, узнал бы у друзей, как к нему добраться. Заключенные имели право на свидания с родными, те приезжали и наверняка рассказывали о том, как преодолевали трудности пути. Моего же Отари никто не навещал. Сестру Гулико не отпускал муж. Тетя Циала не решалась на дальнюю поездку. Любящая жена Асмат потеряла, наконец, терпение и развелась с ним… Тем не менее, Отари мог бы мне помочь. Но ведь я не раскрывала ему своего замысла! Поэтому рассчитывать приходилось только на себя.

Первым делом я нашла в библиотеке географический атлас СССР и открыла карту Приморья. Поселок Славянка был обозначен на ней крохотной точкой. Я сразу же поняла: сначала мне нужно добраться до Владивостока. Оттуда я смогу доехать до Славянки на автобусе или на такси. Поселок располагался от города приблизительно в 200 км. Там мне придется спрашивать у людей, где находится колония. Ну, это уже пустяки, думала я, язык до Киева доведет!

Тут же встал вопрос, как лучше добираться — самолетом или поездом? В подземном переходе на Пушкинской площади работала касса авиа— и железнодорожных билетов. Я навела там справки и без колебаний решила: лечу самолетом! Он доставит меня в Приморье всего за девять часов!

Вот тут-то я и начала считать деньги. Билет на авиарейс «Москва-Владивосток» стоил около 150 рублей — две моих месячных зарплаты в ГДРЗ! К этому нужно было прибавить расходы на дорогу от аэропорта до Славянки. Если придется брать такси, думала я, то 200 километров пути влетят в копеечку. Плюс стоимость дороги обратно, домой: умножаем все расходы на два.

Нельзя было скидывать со счетов и покупки для Отари. Их нужно было сделать обязательно. До сих пор я не могла посылать ему передачи по почте. И никто из родственников Отари не мог. Администрация колонии лишила его права получать посылки с воли. Это было наказание за многочисленные нарушения режима.

— Я вор, Оля! — говорил он мне. — Вор не работает!

И неукоснительно следовал этому правилу.

Но не только отказом от работы тревожил Отари администрацию. Он делал все для того, чтобы стать уважаемым преступником, поэтому активно участвовал в любых акциях насилия или протеста. Платил он за это неоднократным пребыванием в штрафном изоляторе. А еще тем, что не имел собственных теплых вещей, чая, сигарет. Всего того, что я могла бы посылать ему, будь он примерным заключенным.

Отари никогда не писал мне о своих нуждах. Да и вряд ли он чувствовал себя в колонии обделенным. Его преданность воровскому братству и авторитет опытного «сидельца», скорей всего, обеспечивали ему достойное, по меркам лагерного мира, существование. Но то, что я знала о тюремном быте, подсказывало мне: он должен иметь свои вещи и продукты. Это так или иначе укрепляло его положение в агрессивном замкнутом мужском сообществе. А кроме того, давало возможность приобрести для себя что-то необходимое путем обмена. Я помнила, как женщины из очереди в бюро приема передач Бутырской тюрьмы говорили мне:

— И сигарет побольше положи! Даже если твой не курит, обменяет на что-нибудь. Они там — те же деньги!

Я могла увезти с собой не более двух туго набитых сумок. Поэтому решила купить для Отари только самое необходимое. Прежде всего, несколько блоков сигарет «Прима» по 15 копеек за пачку. Дюжину 50-граммовых пачек индийского чая «со слоном». Они тогда стоили по 57 копеек. Ну, и, конечно, побольше сладостей. Два вафельных торта, «Сюрприз» или «Балтийский», по 1 рублю 10 копеек. И еще накуплю килограммов пять разных сортов карамели, решила я. Они у зэков в почете. Это можно сделать в один заход в гастрономе № 5, что в сталинской высотке на Баррикадной! Там выбор конфет огромный. «Клубника со сливками», «Слива», «Раковые шейки», «Снежок», «Лимончики», «Огни Москвы» — каких только нет! Стоят они все около 2-3 рублей за килограмм.

К этому списку я добавила теплое нижнее мужское белье и две пары шерстяных носков. Вместе они приблизительно тянули на 10 рублей.

После этого я суммировала все предполагаемые расходы на дорогу и покупки. Получилось около четырех сотен. Больше пяти моих месячных зарплат!

Стало понятно, что положение мое — хуже некуда. Откладывать деньги от получек я не могла. Большую часть заработка отдавала родителям на питание, а остальные деньги уходили на необходимые бытовые мелочи. Ну, ладно, думала я, мне помогут тетя Наташа и отец. Может быть, дадут половину требуемой суммы. Но не более! А где мне достать еще двести рублей?

Можно было сдать в ломбард или комиссионный магазин мои украшения. Но их мне дарил Отари, как я могла расстаться с ними! Правда, были еще и те, что не имели к любимому никакого отношения. Золотой жук, жемчужная диадема и кольцо с бриллиантом — память о Дэвиде Барбере…

Я выдвинула из-под тахты запыленный чемодан из перламутровой кожи, открыла его и долго смотрела на драгоценности. Дэвид любил меня. Я вдруг увидела, как он прижимает мою ладонь к губам и тихо произносит:

— Be my wife… (Будь моей женой...)

Эти дары хранили память о его трепетном чувстве, были пронизаны энергией нежной привязанности ко мне. Нет, решила я, жук и диадема останутся со мной. Такими вещами не бросаются. В мире не так уж много людей, кто искренне любит нас. Или любил так, что память об этом не стирается с годами…

Мне не оставалось ничего иного, как найти другую, более высокооплачиваемую работу. Но где и как? Я вспомнила свои давние соображения о возможности трудоустройства и сказала себе:

— Ну ничего, пойду на завод. Или на стройку. Там платят хорошо и обучают быстро. Кладовщица, фасовщица, маляр, бетонщица, учетчица… Все дороги открыты!

Я с тоской вспомнила о своих зеленых питомцах в зимнем саду ГДРЗ. Бросила унылый взгляд на книжную полку с романами на английском языке. Джером Сэлинджер, «Над пропастью во ржи». Джон Голсуорси, «Сага о Форсайтах». Чарльз Диккенс, «Посмертные записки Пиквикского клуба»… Я собиралась их прочесть: в ИнЯзе эти произведения изучались в курсе английской литературы.

«Растения, книги, лингвистика… — с горечью подумала я. — Что останется от Оли Платоновой после того, как она станет бетонщицей?»

Судьба улыбнулась мне и в этот раз. В комнату заглянула Алиса.

— Оль, ты свободна? Ну, пойдем ко мне! Наши все уже собрались. Олег Васильевич о тебе спрашивал. Говорит, у него к тебе есть деловое предложение.

Было воскресенье. Обычно компания любителей поэзии, искусства кино и бардовской песни собиралась у Алисы по выходным. В последнее время и я стала заходить к соседке в гости. Тихо сидела в уголке, просто смотрела и слушала. Это стало для меня лучшим отдыхом после рабочей недели. Мне нравились друзья Алисы. Интеллигентные, образованные молодые люди, они любили поспорить, бурно философствовали, рассуждали о творчестве и смысле жизни. А еще душевно пели авторские песни под гитару и читали стихи.

У меня установились с ними легкие приятельские отношения. Они не досаждали мне навязчивым вниманием, не вовлекали в беседы, деликатно предоставляли возможность оставаться в тени. Зато не забывали угощать чаем и вкусными сладостями, что приносили с собой.

В этой компании выделялся один человек — тем, что был немолод и довольно сдержан в общении. Худощавый мужчина с высокими залысинами, лет сорока пяти на вид, он никогда не горячился и всегда рассуждал здраво. Звали его Олег Васильевич. Он любил подкреплять свои доводы в спорах длинными цитатами на английском и французском языках. При этом никогда не забывал о переводе. Я поняла, что он прекрасно владеет этими языками. Когда Олег Васильевич узнал от Алисы о моей учебе в ИнЯзе, заговорил со мной по-английски. Я охотно ответила. Он воскликнул:

— Великолепный разговорный американский! Немыслимо! Расскажите, как вы этому научились!

Мы стали добрыми приятелями. Оказалось, Олег Васильевич несколько лет возглавлял Общество дружбы «СССР-Франция», был хорошо знаком с Мариной Влади. Сейчас же занимал высокий пост в центральном органе всех профсоюзов страны — ВЦСПС. Алиса рассказывала:

— Он у нас в райкоме работал, правда, недолго. Всегда любил о театре и кино поговорить, я его в гости приглашала. Но он отказывался, после работы домой спешил, к жене и сыну. А вот недавно развелся. Видно, после этого переживал сильно. Однажды позвонил мне. Ну, и влился в нашу компанию. Наверно, нашел здесь отдушину…

Олег Васильевич отнесся ко мне с отеческим вниманием. А когда узнал, что я в ГДРЗ числюсь на должности уборщицы, ужаснулся:

— Это с вашим знанием английского, Оля?! Так не годится! Я что-нибудь придумаю!

И вот, кажется, придумал… Иначе не говорил бы о «деловом предложении». Я быстро привела свой внешний вид в порядок и пошла в гости к Алисе.

Олег Васильевич встретил меня радостным возгласом:

— Оля, наконец-то! У меня для вас хорошие новости! — Он увлек меня к окну, подальше от Алисиных друзей, и быстро заговорил: — Бросайте свою работу с нищенской зарплатой! В текстильном институте нужен преподаватель английского, почасовик. У меня там приятель в деканате работает, я о вас рассказал, ваша кандидатура подходит! Оплата труда — достойная, не то что в ГДРЗ! Это на два-три дня в неделю. А в остальные дни можете работать у нас в ВЦСПС гидом-переводчиком. Будете для иностранных профсоюзных делегаций экскурсии по Кремлю проводить. Неплохой дополнительный заработок! Как вы на это смотрите?

Я смотрела на это восторженно! Всего пять минут назад готовилась стать фасовщицей или бетонщицей. И вот мне предлагают реализоваться сразу в двух престижных профессиях — преподавателя вуза и гида-переводчика! Не было ни гроша, да вдруг алтын!

Через неделю я уже проводила первый урок в Московском текстильном институте. А еще через несколько дней показывала делегации английских тред-юнионов Кремль. ВЦСПС в те годы всячески поощрял приезд в СССР иностранных гостей — руководителей и членов профсоюзных организаций.

— Наверху считают, — объяснял мне Олег Васильевич, — что это способствует развитию мирового коммунистического движения. Здесь на конференциях иностранцам здорово мозги промывают. Зато живут они в комфортабельной гостинице «Спутник». Ходят на экскурсии и концерты. Пьют дорогой коньяк и закусывают шоколадными конфетами. Политика!

Мне понадобились все мое мужество и самообладание, чтобы освоиться в профессии преподавателя. Знаний вполне хватало, чтобы вести обучение строго в соответствии с программой вуза. Но все мои студенты были старше меня и смотрели на семнадцатилетнюю «училку» снисходительно. К тому же мужская часть аудитории высоко оценила мои внешние данные. Кое-кто стал за мной ухаживать, а кто-то повел себя с откровенным мужским цинизмом.

Я не могла допустить ни того, ни другого. Мне пришлось занять жесткую позицию.

— Ваша успеваемость напрямую зависит от умения корректно вести себя по отношению к преподавателю! — недолго думая, заявила я. — Так будет до тех пор, пока вы не поймете: институт — не площадка для игрищ, а храм науки! Хотите играть и завалить сессию? Нет? Тогда занимайтесь на уроках английским — и ничем другим!

Я беспощадно пресекала любую попытку сближения, любую фамильярность, любое хамство. Я действовала огнем и мечом. Выставляла из аудитории, давала непомерно сложные задания и ставила двойки, угрожала санкциями деканата. И добилась своего. Студенты перестали смотреть на меня как на сексуальный объект. Более того, они прониклись к юной преподавательнице уважением. Я знала предмет, и со мной было нескучно. Я умела живо и доходчиво растолковать тонкости английской грамматики, привести интересные, часто забавные, примеры. Но главное — мне это нравилось!

В дальнейшем я отдам профессии преподавателя не один год своей жизни. Эта работа неизменно будет дарить мне радость и удовлетворение, а моим ученикам — отличное знание языка.

Проводить экскурсии по Кремлю в качестве гида-переводчика нравилось мне не меньше, чем преподавать. Я с удовольствием общалась с улыбчивыми и бодрыми иностранцами из англоязычных стран — США, Канады, Великобритании, Ирландии, Австралии. Любовь к истории Москвы, которую когда-то пробудил во мне Дэвид Барбер, сослужила мне хорошую службу. У меня дома стояли на полках книги об архитектурных древностях и достопримечательностях Кремля, сборники исторических очерков о столице, энциклопедия «Москва», несколько путеводителей. Все это я когда-то с увлечением читала. И теперь мне было что рассказать иностранцам. Кроме того, я взяла за правило в свободное время ездить в Кремль в одиночку. Там я пристраивалась к туристическим группам и слушала, что рассказывают профессиональные гиды. Внимательно изучала в музеях текстовые сопровождения экспонатов.

Я с гордостью показывала иностранцам величественную красоту кремлевских площадей, башен и стен, изобильное убранство соборов, сокровища царской казны и патриаршей ризницы в Оружейной палате. И всегда видела в их глазах искреннее восхищение.

Но было в Кремле одно место, которое иностранцев и пугало, и вызывало настоящую брезгливость. Как правило, в конце экскурсии они спрашивали у меня:

— Olya, where are the facilities? (Оля, где здесь удобства?)

Я отлично знала, где в главном общественно-политическом и историко-художественном комплексе столицы располагаются удобства. А главное, что они собой представляют. Поэтому внутренне сжималась и молча вела иностранцев через Соборную площадь к Успенскому собору. За ним располагалось небольшое строение из оштукатуренного кирпича — общественный туалет. Возведен он был еще в хрущевские времена. А, как известно, тогда строили «дешево и сердито». Поэтому внутри кирпичной коробки не было никаких унитазов, писсуаров или, тем более, биде.

Вместо них в каждой туалетной кабинке зияла круглая дырка в полу.

Справедливости ради нужно сказать, что сюда была подведена канализация. Возможность слива в кабинках существовала, но никто ее не использовал. Русские граждане воспринимали туалет как вариант обычного деревенского нужника с выгребной ямой. А иностранцы при столкновении с реальностью кремлевских «удобств» вообще теряли способность соображать. Поэтому в помещении стояло невыносимое зловоние.

Мои подопечные выходили из туалета с расширенными от ужаса глазами. Одна пожилая чопорная англичанка как-то сказала мне:

— Еxcuse me, Olga, but it is an Asian toilet! Unthinkable! In the center of your capital! (Извините, Оля, но это азиатский туалет! Немыслимо! В центре вашей столицы!)

Я стыдливо молчала.

Ну, а в остальном иностранцы оставались довольны времяпровождением в Кремле. Я хорошо справлялась со своей работой и тихо этому радовалась. Правда, частенько настроение омрачало навязчивое ухаживание молодых иностранцев-мужчин. Их в любой делегации было немало.

— Оля, что вы делаете сегодня вечером? — приставали они ко мне. — Разрешите пригласить вас в ресторан!

В обращении с ними я не могла позволить себе нелицеприятную жесткость. Она годилась, чтобы отвадить какого-нибудь надоедливого студента текстильного института. Но иностранцев я должна была только мягко увещевать. В ином случае можно было лишиться работы. Я деликатно отказывалась от свиданий, ссылалась на занятость, приводила десятки причин невозможности встречи. Ну, а если все-таки не удавалось отвязаться, просто незаметно исчезала после окончания экскурсии. Опыт у меня был. Мы с Мишкой Ефремовым когда-то не раз проделывали такое с иностранцами!

Вот так я жила, училась и работала в течение всего учебного года.

В апреле я отметила свое совершеннолетие. И теперь имела полное право выйти замуж за Отари. Мысли об этом грели мне душу.

В июне я сдала экзаменационную сессию. Наступили летние каникулы. Я посчитала деньги, накопленные на поездку. Их оказалось столько, сколько нужно, — четыреста рублей. Помощь отца и тети Наташи не понадобилась.

Я с благодарностью подумала об Олеге Васильевиче.

Настало время собираться в дорогу.

***

Самый массовый советский авиалайнер Ту-154 уносил меня от Москвы к Владивостоку. В багажном отделении самолета лежали все мои покупки для Отари. В сумке-тележке из плотной клетчатой материи уместились объемные вещи: теплое белье, несколько блоков сигарет «Прима», вафельные торты, упаковки индийского чая. А в хозяйственную сумку из синтетической сетки красного цвета я насыпала пять килограммов карамелек разных сортов. Конечно, намного удобнее было бы использовать полиэтиленовый пакет с ручками. С изображением, например, актера Михаила Боярского! В те времена такая штучка в руках была высшим шиком. Но об этом я даже не думала: дефицит!

На коленях у меня стояла женская кожаная сумка-баул. В нее помимо кошелька и косметики я засунула свое полотенце, летний комбинезон, джинсы с майкой и смену нижнего белья.

По дороге из дома в аэропорт Домодедово я оценила, насколько тяжело и неудобно тащить весь этот багаж. Одной рукой я тянула за собой сумку-тележку, другую оттягивала пятикилограммовая хозяйственная сумка. На плече болтался набитый доверху баул. Я выбилась из сил, пока добралась до аэропорта.

В Москве стояла тридцатиградусная жара. Поэтому в дорогу я оделась весьма легкомысленно. На мне был сарафан с лямками и босоножки на подошве-танкетке. Зонт с собой я не взяла. Зачем? Почему-то я думала, что в Приморье стоит такая же жаркая и сухая погода, как в Москве. Но, как оказалось, первая половина лета во Владивостоке — всегда пасмурная, дождливая и прохладная. Об этом рассказал мужчина, который сидел в самолете рядом со мной.

— Сейчас во Владике только держись, — говорил он. — То и дело с неба льет! Сыро, туманы!

Я летела туда легко одетая и без зонта. Комбинезон или джинсы с майкой, что лежали в бауле, были в условиях непогоды жалкой заменой сарафану…

— А вы положите сумочку на полку! — вывел меня из задумчивости попутчик. — Хотите, подсоблю?

Это был ничем не примечательный малый лет тридцати по имени Иван с очень простыми манерами и речами. Он начал приставать ко мне с разговорами сразу же, как мы взлетели. Рассказал, что работает во Владивостоке мастером на судоремонтном заводе, задавал дурацкие вопросы, угощал конфетами, делал комплименты и болтал без умолку. В общем, откровенно и неуклюже меня клеил.

Я подумала и решила не отвергать его знаки внимания. Ссориться с ним — себе дороже: все-таки лететь вместе несколько часов. К тому же он был аборигеном Приморья, и его знания могли пригодиться.

«Надо спросить, как добраться от Владивостока до Славянки!» — подумала я и благосклонно протянула ему баул. Он лихо вскочил, геройски выпятил грудь и закинул его на полку для ручной клади.

— В поселок от аэропорта раз в сутки автобус ходит, — охотно затрещал Иван в ответ на мой вопрос. — Но билеты на него только по паспорту продают. И только тем, кто в Приморском крае прописан. А без местной прописки в Славянку не пускают. Она в запретной зоне находится. Я там поработал пару месяцев на стройке. Такая дыра! — Он озабоченно сморщился и почесал короткопалой лапой в затылке. — Эту зону военные охраняют. Километрах в тридцати от поселка у них КПП. Там они любой транспорт останавливают и документы проверяют. У вас приморская прописка есть?

Я отрицательно покачала головой. Он глупо хохотнул:

— Тогда вам дорожка туда не светит!

Это была вторая плохая новость, которую он мне сообщил. Она была намного хуже известия о том, что добираться до Славянки мне придется под дождем. Выходит, план поездки к Отари был провальным! Я расстроилась, но виду не подала.

— Ничего. Придумаю что-нибудь.

Я могла поехать в Славянку не на автобусе, а на такси. Водитель спрашивать паспорт не будет. Но как миновать КПП?

— А вы к кому туда едете? — живо полюбопытствовал Иван. — В такую даль?

— К родным, — лаконично ответила я.

— Ничего себе родные! — снова зачесал мой попутчик в голове. — Не сказали, что в запретной зоне живут! Что же вы теперь делать будете?

Я не ответила. Напряженно думала как раз о том, что же мне теперь делать.

Мы летели уже несколько часов. Стюардесса принесла бутерброды и лимонад. Я перекусила и задремала. Разбудил меня громкий женский голос из динамика:

— Уважаемые пассажиры! Из-за неблагоприятных метеоусловий во Владивостоке наш самолет делает вынужденную посадку в Хабаровске. Полет продолжится, как только позволит погода. В ожидании рейса…

Стюардесса продолжала что-то говорить о нашем размещении в аэропорту, про погоду в Хабаровске, но я уже ничего не слышала. Сердце бешено колотилось, ладони вспотели. Я дико испугалась: а вдруг стюардесса лжет и наш самолет терпит крушение?!

— Иван, что происходит?! — шепотом вскрикнула я. И вспомнила, как пятилетней девочкой ездила одна на метро к тете Наташе. Иногда случалось так, что поезд подходил к станции, двери вагонов открывались, и машинист объявлял:

— Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны!

Я всегда боялась этих непредвиденных остановок. Мне в таких случаях казалось, что в метро случилось что-то ужасное, и мне теперь из него не выбраться. Я выходила из вагона на ватных ногах и, дрожа от страха, ждала следующего поезда. Успокаивалась только тогда, когда доезжала до своей станции.

Иван не обратил внимания на мой испуг, а с раздражением проговорил:

— Да небось во Владике ливень! У нас летом без этого не обходится. Теперь часа на три в Хабаровске зависнем! Я уж налетался здесь, знаю!

Его искренняя досада подействовала на меня успокаивающе. Он нисколько не сомневался в том, что причина внеплановой посадки — неблагоприятные погодные условия во Владивостоке. По его словам, обычное дело. А опыту аборигена Приморья можно было доверять.

Самолет начал снижаться. Я посмотрела на часы: московское время — одиннадцать вечера. Мы вылетели в 16:00, пересекли несколько часовых поясов…

— Сколько сейчас времени в Хабаровске? — спросила я.

— Как и во Владике, шесть утра, — сразу же ответил Иван. Он быстро свыкся с мыслью о вынужденной посадке и теперь смотрел на меня с хитрой улыбкой. — Послушайте, Оля… Нам в Хабаровске долго торчать придется… Вы хотите добраться до Славянки?

— Ну да, — осторожно ответила я, соображая, в чем здесь подвох.

— Вот! — удовлетворенно хмыкнул Иван. — А я хочу посидеть с красивой девушкой в ресторане! Так что давайте договоримся. Как прилетим во Владивосток, я вам куплю по своему паспорту билет на автобус в Славянку. А за это вы со мной пойдете в ресторан! В аэропорту он круглосуточно работает. Идет?

Вот ушлый малый, подумала я. И тут же поняла, что получаю верный шанс доехать хотя бы до КПП. А потом? «Высадят из автобуса — буду разбираться на месте!» — решила я. И с добрым чувством посмотрела на своего простоватого ухажера. Его услуга стоила того, чтобы сходить с ним в ресторан. К тому же я проголодалась и была не прочь вкусно поесть. По московскому-то времени давно пришла пора отужинать!

— Вы, Ваня, хитрец? — засмеялась я. — Вымогаете мое расположение? Ладно! Я согласна! — Мой ухажер расплылся в самодовольной улыбке. — Но тогда подскажите, как мне проверку документов на КПП обойти!

Иван развел руками:

— Да никак! Здесь я вам помочь ничем не могу!

— Так меня задержат как нарушительницу режима!

— Не задержат! — уверенно возразил он. — Высадят на дороге и скажут: «Езжай обратно!» Я, когда в Славянке работал, пару раз такое видел!

Иван замолчал и стал выжидающе, с лукавинкой в глазах, смотреть на меня. Его игра была понятна. Сейчас я должна была спросить: «А что мне дальше надо будет делать? Не ехать же обратно!». Ответ он знал, это было видно. Но, похоже, собирался выложить его за какие-то дополнительные знаки внимания с моей стороны. Вот зануда! Я нахмурилась и ворчливо сказала:

— Ладно, выкладывайте, что вы еще знаете! Хотите помочь — помогайте! Иначе ваш билет мне ни к чему, и в ресторан я с вами не пойду. Вы сказали, что зона охраняется. Значит, дальше КПП мне дороги нет.

— А вот и есть! — радостно осклабился он. — Но я вам этот секрет только в ресторане выдам! А то вдруг откажетесь со мной пойти!

«Дурачок какой, господи боже мой!» — подумала я. И сказала:

— Тогда угощайте меня тем, чего у нас в Москве нет!

Я почувствовала мягкий толчок и посмотрела в иллюминатор. За стеклом мелькали огни аэропорта. Самолет приземлился и катил по взлетно-посадочной полосе.

Через полчаса мы с Иваном сидели в ресторане и ели спаржу, запеченную с ветчиной и сыром.

— Ну, как вам дальневосточная кухня? — с победным видом спрашивал он. — Видали такое в своей столице?

Я попробовала спаржу в первый раз в жизни, хотя и слышала о ней. Этот деликатесный овощ охотно выращивали и употребляли в Европе, а в Москве я его никогда не видела. По вкусу и консистенции продолговатые стебли спаржи напоминали удивительно вкусный и нежный зеленый горошек. А с горячей ветчиной и расплавленным сыром… В общем, блюдо, которым угощал меня Иван, показалось мне восхитительным!

Я потягивала из бокала белое вино, а мой ухажер усиленно налегал на коньяк. Похоже, он пришел в ресторан не «посидеть с красивой девушкой», а просто напиться. Иван заглатывал рюмку за рюмкой, быстро хмелел и говорил глупости. В конце концов, он стал тупо допытываться, зачем я еду в Славянку.

— Какие у тебя могут быть в этой дыре родные? — перешел он на «ты». — Я тамошний народ знаю! В Славянке судоремонтный завод стоит, один рабочий люд живет. Да зэки еще жилые дома строят. Там зона есть, знаешь? — пьяно лупил он на меня покрасневшие глаза. — А ты такая!.. Волшебная вся! Царевна! — Он часто моргал и шевелил перед своим лицом растопыренными пальцами. — Ты им всем не ровня! Говори: зачем едешь?!

Я испугалась, что он вскоре опьянеет так сильно, что не сможет сказать мне ничего путного. Он выпил почти целую бутылку.

— А этот секрет, Ваня, — решила я сыграть в вымогательство под стать ему, — ты узнаешь, когда расскажешь, как мне добраться от КПП до поселка!

— Ха! Договорились! — навалился он грудью на стол. — В общем, так. Смотри. Запретная зона не огорожена. И не патрулируется. Ну, по периметру, ясно? — Он стал сосредоточенно выводить пальцем на скатерти большой круг. — Там лес кругом. Военные только на шоссе стоят. Поэтому… — Иван вылил остатки коньяка в рюмку и тут же выпил. Его глаза скатились к переносице, он клюнул носом.

— Ваня! — сердито окликнула я.

— В общем, — поднял на меня мутный взгляд Иван, — действуешь так. Тебя высаживают, ты уходишь в лес, огибаешь КПП… — Он запнулся, пытаясь поймать ускользающую мысль. — Метров через пятьсот выбираешься на шоссе… — Его голова упала на грудь, и он еле слышно пробормотал: — А потом ловишь попутку до Славянки…

«Как просто! — подумала я. — Сама бы на месте могла догадаться! Хотя лучше все знать заранее. Повезло мне с попутчиком. Но как некстати он напился…»

Мой бедовый ухажер откинулся на спинку стула и расслабленно прикрыл глаза. Я решила его до поры не тревожить. Он выложил все, что надо, и теперь имел право на заслуженный отдых.

Объявили посадку на наш самолет. Я решительно растолкала Ивана, заставила его расплатиться с официантом и повела к выходу из аэровокзала. Он качался, лез целоваться и кричал:

— Я еду с тобой! В эту долбаную Славянку, да!!

В одиннадцать утра по местному времени наш самолет приземлился в аэропорту Владивосток. К этому времени Иван немного пришел в себя. Морщась с похмелья, купил мне билет на автобус.

— В три часа отходит. Подождать придется, — буркнул он. Пряча глаза, стыдливо простился и пропал из виду.

Я держала в руке билет и победно улыбалась. Путь на Славянку был открыт.

***

Старенький однодверный ПАЗик, «король» всех пригородных автобусных маршрутов в СССР, стоял на мокрой после дождя площади аэропорта. Он должен был отвезти меня в поселок.

Я долго ждала его, почти четыре часа. За это время пообедала в буфете аэровокзала, подремала в зале ожидания. От безделья изучила расписание авиарейсов. И поняла: время отправления автобуса на Славянку было подобрано с умом. Подавляющее большинство самолетов из столицы прибывали во Владивосток в первой половине дня. А московское направление в аэропорту было наиболее востребованным. Поэтому к 15:00 водитель автобуса получал максимально возможное число пассажиров.

Я сумела оценить и все «прелести» местного климата. Иван говорил правду. Погода здесь стояла хоть и теплая, но пасмурная. Утром шел моросящий дождь.

«Когда меня высадят на КПП, придется идти по мокрому лесу, — озабоченно думала я. — Точно промокну! Даже если дождя не будет!»

Мне казалось, что людей в автобусе наберется немного. Все-таки Славянка, как утверждал Иван, была «дырой». Но пассажиры заняли почти все сидячие места. Из разговоров в салоне я поняла, что среди них немало жителей поселка, что накануне просто ездили во Владивосток за покупками. Видимо, снабжение Славянки продуктами питания и промышленными товарами было скудным…

Впрочем, товарный дефицит царил тогда везде. Особенно плохо обстояло дело с мясом и колбасными изделиями. Их можно было купить только в крупных городах. Жители Подмосковья, например, ездили за ними в столицу. В выходные дни штурмовали переполненные пригородные электропоезда. Недаром в те времена среди москвичей ходила шуточка: «Отгадай загадку. Длинное, зеленое и пахнет колбасой. Что это? Электричка!»

Я со своими объемными сумками пристроилась в автобусе на длинном заднем сиденье. Рядом со мной села молодая женщина с двумя маленькими дочерьми — белокурыми близняшками 4-5 лет. Я спросила у нее:

— А сколько ехать до Славянки?

— Три часа, — ответила она.

Я так и думала. Не ближний свет, конечно. Но все ничего, если бы у меня была возможность добраться прямо до поселка!..

Автобус тронулся с места, покрутился возле аэропорта и выехал на шоссе. Женщина кивнула на мои сумки:

— Из Москвы, наверное? В гости едете?

Из сумки-тележки, что стояла у меня в ногах, выступали углы коробок с вафельными тортами. На коленях я держала хозяйственную сумку с конфетами. Сквозь мелкие ячейки синтетической сетки проглядывали разноцветные фантики карамелек. Они источали слабый, но ощутимый кондитерский запах.

Я поспешила утвердительно кивнуть и выдала легенду, что вчера придумала для Ивана:

— Да, к родным!

Женщина сказала с легкой завистью:

— Вот они будут рады! Тортики, конфеты… Такого у нас днем с огнем не сыщешь!

Я удивилась, что в Славянке нет в продаже обычных вафельных тортов и карамелек. Но солгала:

— Я знаю. Тетушка моя жаловалась…

А как иначе? Ведь по-другому не объяснишь, почему я везу несколько килограмм сладостей!

— Да уж, — вздохнула женщина. — У нас и крупы-то порой не купишь! Мои девчонки гречку раз в год видят!

Я взглянула на ее дочерей. Запах и вид конфет ввергли их в смятение. Они растерянно смотрели то на сумку, то на меня. Они суматошно перешептывались. Они морщили носики и раздували ноздри: усиленно вдыхали карамельные ароматы. В конце концов, одна близняшка не выдержала, сползла с сиденья и неуверенно шагнула ко мне. Автобус качнуло на повороте. Девочка пошатнулась.

— Катя, сядь на место, упадешь! — схватила ее за руку мама.

Маленькая Катя не слышала ее. Она потянулась к сумке и робко дотронулась до нее пальчиком. В ее взгляде смешались изумление, восхищение и горячее желание отведать карамелек…

«О боже! — ужаснулась я. — Похоже, она таких конфет никогда в жизни не видела!»

По всей стране в те годы власть трубила о достижениях развитого социализма. Для меня сейчас цену им назначал взгляд несчастной малышки в простеньком ситцевом платьице. Она смотрела на дешевые московские карамельки, как на невиданное сокровище.

Грош была цена этим достижениям, два пятьдесят за килограмм!..

— Подставляй ручки, Катенька! — весело скомандовала я. И открыла сумку.

Девочка просияла и протянула мне сложенные лодочкой ладошки. Я насыпала в них горсть конфет.

— Ух ты-ы!!! — Малышка была счастлива.

— А мне, а мне!!! — закричала ее сестренка, вскочила с места и протянула мне ручонки.

— Да что же это такое! Нина, как не стыдно! — возмутилась ее мама и загнала обеих близняшек на сиденье. — Попрошайки какие! — Она виновато посмотрела на меня.

— Это не стыдно, — сказала я, угощая конфетами готовую заплакать маленькую Нину. — Детям ведь иногда очень-очень нужны карамельки! Да, девочки?

Близняшки не отвечали. Они, высунув язычки, сосредоточенно разворачивали яркие фантики.

Я стала смотреть в окно. К шоссе с обеих сторон подступал густой лиственный лес. Вдоль опушки над высокой травой кое-где висели клочья тумана.

«Сыро… — с тревогой думала я и уныло шевелила пальцами ног в босоножках. — В такую погоду только в резиновых сапогах в лес ходить!»

Прошло два часа пути. За это время пару раз моросил дождь. Я обратила внимание на то, что шоссе стало почти пустынным. Очень редко навстречу проезжали грузовики. Попутных же машин ни впереди автобуса, ни сзади видно не было. К концу рабочего дня автомобильное движение в Славянку замирало. Это встревожило меня. «О каких попутках говорил Иван? — думала я. — Где он их здесь вечером видел?! Не пришлось бы в лесу ночевать!»

Наконец, мы подъехали к КПП. Он представлял собой всего лишь широкий дощатый навес у дороги. Под ним стояли двое солдат с автоматами, рядом прохаживался высокий офицер. Завидев наш автобус, он лениво стянул с головы фуражку и небрежно ею помахал. Водитель припарковал автобус возле навеса, и солдаты вошли в салон.

— Документики предъявляем, граждане! — громко распорядился один из них, здоровый парень с широким рябым лицом. Другой, смуглый, смахивающий на цыгана, строго вглядывался в лица пассажиров. Люди полезли в сумки и карманы за документами.

Через пять минут солдаты вывели меня из автобуса. Рябой парень держал в руках мой паспорт.

— Что же вы, москвичка Платонова, — широко ухмыляясь, начал он, — пропускной режим нарушаете? Приморской прописки нет, а следуете в закрытую зону! Будем сейчас разбираться!..

Похоже, он был настроен на игривую и долгую беседу. Может быть, хотел пофлиртовать. Или поиздеваться. Бог знает, что творилось у него в голове. Но «цыган» прервал его:

— Как билет на автобус достала? С какой целью в Славянку едешь? — резко спросил он.

Хитрить с ними не имело смысла. Солдаты действовали уверенно, они явно поднаторели в своем деле. Один-два конкретных вопроса — и меня уличат во лжи.

Я рассказала им все как на духу. Мой парень отбывает наказание в колонии. Свиданий нам не положено: не успели расписаться. Поэтому разрешительных документов на проезд в запретную зону у меня нет. Я о ней попросту не знала. Ехала наобум. Но в самолете…

— А зачем? — отрывисто спросил «цыган».

— Что?.. — не поняла я.

— Зачем поехала? — Он смотрел на меня испытующе. — Даже если доберешься, все равно своего не увидишь!

— Если доберусь, увижу! — Мой голос зазвенел. — Я люблю его! Он меня ждет! Мы тоскуем друг без друга, два года не виделись…

Эти простые слова возымели на солдат непредсказуемое действие. Ухмылка на лице рябого здоровяка сменилась рассеянной улыбкой. Строгий взгляд «цыгана» смягчился. Солдаты переглянулись. Я видела: они были готовы посадить меня в автобус. Потом здоровяк обернулся и посмотрел на офицера. Тот вышагивал возле навеса и посматривал в нашу сторону.

— Слушай, — сочувственно сказал «цыган». — Мы бы тебя пропустили. Но вон тот… придурок не даст. Если опять сядешь в автобус, докопается. Так что…

— Иди на другую сторону шоссе и жди там, — закончил за него здоровяк. — Если будет попутка до Владика, мы тебя посадим. Или на автобусе доедешь. Он обратно через час пойдет.

Надежда на то, что мне удастся избежать похода по сырому лесу, умерла так же быстро, как и родилась. Я посмотрела на небо, затянутое серыми тучами. Не было бы дождя…

— Спасибо и на этом, ребята.

«Цыган» дал знак водителю автобуса: мол, можно ехать. Здоровяк подхватил мои сумки и перенес их через шоссе, поставил на обочину. Я молча прошла за ним.

— Ты извини, — смущенно сказал он. — Служба. Порядок такой…

Я не ответила. Провожала взглядом уходящий автобус. Солдаты вернулись под навес, что-то стали говорить офицеру. Тот покуривал и с интересом пялился на меня.

И тут я поняла, что нахожусь в идиотской ситуации. Под взглядами военных уйти в лес не представлялось никакой возможности. Нет, конечно, я могла бы скрыться от их глаз якобы по нужде и потом дать деру. Но тогда осталась бы без сумок. Ведь в кустики с багажом не ходят!

Я переминалась с ноги на ногу и не знала, что делать. В любую минуту на шоссе могла показаться какая-нибудь машина из Славянки. Солдаты остановят ее и отправят меня обратно в аэропорт!

«А ведь это выход! — вдруг пришла в голову здравая мысль. — Сойду через километр — вот и желанная свобода действий!»

Все разрешилось в одну минуту и совсем не так, как я рассчитывала. На шоссе со стороны аэропорта возник огромный ревущий КамАЗ. Его кузов был доверху набит белым силикатным кирпичом. Солдаты вышли на обочину, дали знак остановиться. Грузовик фыркнул облаком черного дыма, тяжело затормозил напротив навеса и… полностью скрыл от меня военных!

— Куда летишь на ночь глядя? — услышала я голос рябого здоровяка. — Кто тебя в шесть вечера в Славянке разгружать будет?

— Да полдня на заводе кирпич получал! — раздраженно ответил водитель. — Теперь ночевать в поселке придется! Утром разгрузят!

— Так суббота завтра!

— Ничего! Зэков пригонят!

Дальше я слушать не стала. Схватила сумки и рванула в сторону леса.

По невысокой пологой насыпи шоссе я съехала в сырую придорожную траву. Она была мне по пояс, подол сарафана сразу же стал мокрым. Я стала продираться сквозь нее изо всех сил. Длинные крепкие стебли растений наматывались на колеса сумки-тележки. Через несколько шагов мне пришлось тащить ее волоком. Я не глядела под ноги, оступалась на неровностях почвы, спотыкалась о коряги. И тянула, тянула за собой изо всех сил сумку-тележку. За ней простиралась полоса умятой травы.

«Следы оставляешь!» — мелькнула мысль. Я отогнала ее. Если военные кинутся в погоню, найдут меня в два счета и без следов. С тяжелой и объемной ношей я не сумею далеко уйти, тем более надежно спрятаться. Я рассчитывала только на сочувствие солдат. Если офицер пошлет их на поиски нарушительницы, вряд ли они станут рьяно исполнять приказ…

Я врезалась в заросли на опушке леса и оглянулась. КамАЗ еще стоял возле КПП. Военных не было видно. Я перевела дух, осторожно пробралась сквозь густой подлесок и запетляла между деревьями. В ожидании погони мне хотелось углубиться как можно дальше в лес. Но терять из виду шоссе нельзя было ни в коем случае. Иначе я рисковала заблудиться. Оставалось одно: как можно быстрее идти лесом от КПП в сторону Славянки!

Задыхаясь, я упорно продвигалась вперед.

Под густыми кронами деревьев трава не росла, и это было хорошо. Но теперь ноги и колеса сумки-тележки утопали в сыром мху. На пути то и дело попадался валежник. Его приходилось огибать. Я шла с огромным трудом, быстро теряя силы. И это были еще цветочки. Настоящая беда дала о себе знать через пару минут после начала моего лесного рейда.

Меня начали атаковать полчища комаров и мошек. Насекомые звенели в ушах, лезли в глаза, облепляли обнаженные участки тела. Мое лицо, руки, плечи, ноги моментально покрылись болезненными зудящими укусами. А я даже не могла отмахиваться от гнуса, руки были заняты!

Мне удалось выносить это жестокое издевательство не больше десяти минут. Я остановилась, достала из сумки-баула полотенце и стала бешено отгонять им насекомых. Но это мало чем помогло. Гнус был неистребим.

Стало понятно, что долго в лесу я не продержусь. Нужно было при любой возможности выбираться на шоссе. Я могла это сделать после того, как достигну первого же поворота. За ним военные меня не увидят. Но шоссе, как я помнила, начинало изгибаться метрах в пятистах от КПП. А я прошла по лесу не более двухсот метров!

Справа раздался приглушенный рев мощного мотора. Сквозь заросли я увидела оранжевый кузов КамАЗа, заполненный кирпичом. Солдаты пропустили грузовик в Славянку. Сейчас они обнаружат, что меня нет, и кинутся искать!

Я сжала зубы, накинула полотенце на плечи и двинулась вперед.

Не знаю, в каком виде я выбралась бы из леса. Наверное, распухла бы от укусов до неузнаваемости. Но вдруг прогремел гром. В одну минуту лес погрузился в сумерки. Я посмотрела на небо. Серые тучи на нем почернели и набухли. По листьям деревьев защелкали капли дождя.

И хлынул ливень.

Комаров как будто корова языком слизнула. Но я не знала, радоваться мне или печалиться. На меня обрушились потоки холодной воды. Полотенце на плечах промокло и отяжелело. Сарафан облепил тело, я мгновенно продрогла. Дождь заливал мох под ногами, и теперь я шла по щиколотку в воде.

О том, во что превратилось содержимое сумок, лучше было не думать…

Мне было холодно и страшно. Я ничего не видела вокруг за плотной гудящей завесой дождя. Мокрые волосы налипли на лоб, лезли в глаза. Босоножки на ногах скользили, я боялась их потерять. Хозяйственная сумка оттягивала руку так сильно, что ломило суставы. Баул резал плечо, сумка-тележка то и дело застревала в корнях. Ветки деревьев хлестали в лицо. Но я шла и шла — уже ничего не соображая, только все время забирая вправо, к шоссе…

В глазах помутилось. Неведомая сила оторвала меня от сумок, от земли и вознесла высоко-высоко над лесом. Я посмотрела вниз и увидела себя и всю картину, посреди которой находилась, с высоты птичьего полета.

Вот я, поникшая, как мокрая стрекоза, пробираюсь по густому лесу к шоссе. Я совсем недалеко от него, и бояться военных мне нечего. За пеленой дождя они меня не увидят. Да и не рискнут в такой ливень выйти из-под навеса… Но о чем это я? Нет здесь никаких военных. Никого нет. Я одна в этом серо-зеленом, залитом дождем, мире. Одна-одинешенька. Зачем я здесь?.. «Зачем поехала?» — спрашивал меня солдат. Это был важный вопрос. И я никак не могла вспомнить, что на него ответила. Но знала, что сейчас это важнее всего — вспомнить. Иначе я пропаду. И никогда не выйду на шоссе, которое приведет меня… Куда? К кому я иду?!

«Ты идешь ко мне, Оля! — раздался в голове тихий голос Отари. — Ты идешь ко мне! Забыла? Ты не одна в этом мире! И кроме нас есть еще наша любовь. Очнись!»

Сознание вернулось ко мне. Я спустилась на землю. И поспешила оглядеться. Куда меня занесло?

Я стояла посреди шоссе, и на меня из пелены дождя мчался автобус.

Свет фар ударил в лицо, громкий гудок заложил уши. Я закричала от ужаса, резко дернула сумку-тележку и бросилась в сторону. Автобус пролетел в метре от меня и с возмущенным ревом скрылся за поворотом.

Я дождалась, пока перестанет бешено колотиться сердце. Перешла на другую сторону шоссе. Бросила на асфальт сумку-баул и обессиленно опустилась на нее.

Прошло не менее получаса, прежде чем я окончательно пришла в себя. Дождь перестал. Я пошевелила ноющими от боли руками, с трудом поднялась на ноги и открыла сумку-баул. Она была изготовлена из качественной кожи, мои вещи остались сухими. Я стянула через голову мокрый сарафан, переоделась в майку и джинсы. Достала из сумки пирожок и бутылку минеральной воды, что купила в буфете аэровокзала…

Подкрепившись, я почувствовала себя намного лучше. Причесалась, стерла с лица потекшую с ресниц тушь. Открыла сумку-тележку. Коробки с вафельными тортами разбухли от воды. Бумажные упаковки сигаретных блоков тоже намокли, покоробились. Та же участь постигла и пачки индийского чая. В сумку с конфетами я заглядывать не стала: и так все было ясно.

— Ничего, это можно высушить! — веско сказала я неизвестно кому и закрыла сумку-тележку. Потом посмотрела на свои наручные часики, подарок Отари. Они уцелели под дождем, показывали время исправно. Семь вечера. С момента моего побега из-под надзора военных прошло полтора часа. А мне казалось — вечность...

Я вспомнила, как с удивлением смотрела на пустое шоссе, пока ехала в автобусе. И как рябой здоровяк кричал на шофера КамАЗа: «Куда летишь на ночь глядя?». Похоже, вечерняя машина на пути в Славянку — это фантастика. Попутки мне сегодня не увидеть. Нужно думать о ночлеге.

Спать в лесу или в траве на опушке леса не годилось. Сыро, и комары сожрут. «Устроюсь на насыпи, — решила я. — Гравий, песочек — то, что надо. Постелю комбинезон, и дело с концом!»

Жизнь налаживалась. Я ощутила прилив бодрости. «Нужно пройти еще немного, пока темнеть не начнет, — подумалось мне. — Пусть насыпь немного подсохнет. Да и от КПП хорошо бы удалиться, нечего у военных под носом спать!»

Я встала, размяла руки и ноги, впряглась в сумки и решительно зашагала по шоссе.

***

Меня разбудили яркое утреннее солнце и громкое пение лесных птиц. Я открыла глаза и сразу вспомнила, где нахожусь. Ощутила спиной жесткую каменистую поверхность насыпи, под головой — неудобное возвышение из смятого баула. Было холодно, в спину врезались мелкие камешки. Тело тихонько постанывало. Но все-таки я чувствовала себя отдохнувшей после вчерашних приключений.

«Сумки!» — мелькнула тревожная мысль. Я быстро приподнялась на локте, повернулась на бок и собралась встать. Гравий, перемешанный с песком, подо мной зашуршал.

Это было ошибкой — делать резкие движения и шуметь. Во всяком случае, в тот момент…

Сзади раздалось громкое злобное шипение. Я в испуге обернулась. На расстоянии вытянутой руки от меня поднимала с насыпи голову змея. Она была не менее метра длиной и толщиной в три-четыре пальца. Гибкое, буровато-серое тело с зигзагообразной черной полосой вдоль хребта быстро сворачивалось кольцами. При этом треугольная голова с вертикальными черными зрачками поднималась все выше и отклонялась назад. Змея приняла форму опрокинутой буквы Z и угрожающе выстрелила в меня раздвоенным языком.

Она была готова к броску.

Меня парализовало от страха. Я застыла в нелепой позе: полулежа на боку, вывернув голову, неотрывно глядя на змею. Она шевелила кольцами, но ее зловещая морда оставалась неподвижной. Рептилия смотрела прямо мне в глаза. Ее натужное свистящее шипение выворачивало наизнанку. Вот сейчас она перестанет стрелять языком, откроет пасть и ударит меня ядовитыми зубами!

«Беги!»

Я дернулась всем телом, кубарем скатилась вниз по насыпи и бросилась бежать. Метров через тридцать выбралась на шоссе и только тогда остановилась. Кинула испуганный взгляд в придорожную траву. Мне казалось теперь, что в ней ползают десятки змей. Вот-вот я снова увижу их плоские головы и застывшие зрачки! Они выползут на асфальт и кинутся на меня!

В ушах звучало хищное змеиное шипение.

Через некоторое время я немного пришла в себя. Вид ровного и пустого, залитого солнцем шоссе подействовал на меня успокаивающе. Собравшись с духом, я осторожно направилась туда, откуда бежала.

Мои сумки стояли на обочине дороги. На откосе валялся смятый комбинезон, ночью он служил мне постелью. Сумка-баул лежала рядом.

Змею я увидела не сразу. Она успела спуститься с насыпи и теперь, энергично извиваясь, уползала в высокую траву.

Я схватила свои вещи и поспешила прочь от страшного места.

Позже я найду пару толковых книг о змеях. Мне станет интересно: кто же меня так сильно напугал в то солнечное утро? По всему выходило, что это была сахалинская гадюка, причем крупная. Как она оказалась в окрестностях Владивостока, неясно. Ведь ее сородичи обитают на севере Приморского края, на широте Хабаровска…

Гадюки любят после дождя или росы погреться на солнце. Вот и моя выползла утром на теплую насыпь. Пока я спала, змея не обращала на меня внимания и пристроилась неподалеку. Но мои резкие движения испугали ее. Вообще говоря, гадюки людьми не интересуются и стараются уползти от них подальше. Они кусают человека, только обороняясь. А перед этим предупреждают шипением: не приближайся, убью!

Сахалинская гадюка так себя и повела. Предупреждала. Но, если что, была готова и укусить.

Когда я прочла об этом, подумала: мне действительно угрожала опасность! Слишком близко я была от змеи! Одно неверное движение — и она бы бросилась на меня.

***

Тетя Наташа говорила: «Как начнешь день, так его и проведешь». Верно! Встреча с гадюкой положила начало новым испытаниям. Я тихонько продвигалась по шоссе, все время оглядываясь: ожидала попутки. Прошел час, но ни одна машина на дороге не появилась. Ни в сторону Славянки, ни в сторону аэропорта. Я сошла на обочину, присела на баул и допила остатки минеральной воды. Хотелось есть. Но пирожок, которым я подкрепилась вчера, составлял весь мой дорожный провиант. Кто же знал, что мне придется ночевать в пути!

Торты для Отари я трогать не хотела. Поэтому сунула в рот карамельку «Слива» и стала медленно ее рассасывать.

Часы показывали одиннадцать утра. «Рабочий день давно начался, — подумала я. — Почему нет машин? В конце концов, из поселка должен проехать вчерашний КамАЗ. Его, наверное, уже разгрузили!»

И вспомнила разговор рябого солдата и водителя КамАЗа: «Так суббота же завтра!» — «Ничего! Зэков пригонят!» Мне стало тоскливо. Я сразу же поняла, что меня ждет, но все-таки продолжала мысленно переваривать очевидное.

«Сегодня суббота… Выходной. Никакие работы не ведутся. Может быть, заключенных и заставляют что-то делать, но это неважно. Главное, что сегодня никаких поставок в поселок не будет. Грузовые машины туда не поедут — ни с кирпичом, ни с продуктами, ни с медикаментами. Ждать, что кто-то появится на легковом автомобиле, глупо. Славянка — бедный рабочий поселок на краю света. Туда никто просто так не ездит, и местные жители личных автомашин не имеют. Остается только рейсовый автобус. Сегодня он стартует из аэропорта в три часа и будет здесь после пяти…»

Вот это абзац, как сказал бы Мишка Ефремов. Я тяжело вздохнула.

Небо быстро затягивалось тучами. Солнце пропало. Через несколько минут заморосил дождь. Похолодало.

«Ну и пусть! — разозлилась я. — Воды нет, еды нет, автобуса нет!.. Зато силы есть! Сама пешком дойду!»

Я подхватила сумки и двинулась дальше.

К полудню майка и джинсы промокли насквозь. Вчерашняя история повторялась: я снова брела под дождем по серо-зеленому миру, снова изнемогала под тяжестью сумок, снова чувствовала себя одинокой и несчастной. Навстречу проехал порожний КамАЗ с оранжевым кузовом. Я проводила его взглядом. Можно было проголосовать и попросить водителя вернуться со мной в Славянку… Но слишком уж медленно я теперь двигалась и думала. Пока мне удалось обмозговать эту идею, машина пропала из виду.

Я устало опустилась на баул…

С каждым часом мне приходилось делать остановки для отдыха все чаще. Меня мучила жажда. Желудок сводило от голода. Рук я уже не чувствовала, на ладонях образовались плотные мозоли. Ноги ныли от усталости, мокрые ремни босоножек оставляли на тыльных сторонах стоп кроваво-красные полосы. Болели плечи, спина. Но не идти я не могла. Сидеть под дождем и обреченно мокнуть было невыносимо.

В половине шестого автобуса все еще не было. Мне в голову пришла убийственная мысль: «А что если у водителя в субботу тоже выходной?! Как у всех советских людей?! Расписание-то в аэропорту я не посмотрела!»

От этого можно было сойти с ума. Я бросила сумки, развернулась и стала вглядываться в серую морось над шоссе. Из глаз готовы были брызнуть слезы.

Вдалеке послышался гул мотора. Я воспрянула духом. Через минуту показался старенький ПАЗик, который вез меня вчера. Наконец-то!

Я раскинула руки и встала посреди шоссе.

— Ты что, целые сутки шла? — вытаращился на меня водитель, впуская в автобус. Значит, запомнил нарушительницу пропускного режима! — Сбежала, что ли, от них? — Он, видимо, имел в виду военных на КПП.

— Нет, пропустили, — буркнула я, втаскивая сумки в салон. Подумала и осталась стоять у двери, сесть не решилась: с одежды и сумок текла вода. Пассажиры смотрели на меня, как на восьмое чудо света. Я повернулась к ним спиной.

Минут через десять ПАЗик выехал из леса и покатил по зеленой равнине. Слева открылся вид на океанскую бухту. На ее берегах возвышались сопки.

— Это Славянский залив? — спросила я водителя.

— Ну, считай, что так, — усмехнулся он. — Бухту видишь? Славянка называется. Она выходит в залив. Приехали уже…

Автобус повернул вправо, бухта пропала из виду. По бокам дороги замелькали промышленные строения и трубы, потянулись серые бетонные заборы. Наконец ПАЗик вырулил с шоссе на асфальтовый пятачок посреди заросшего пустыря и остановился.

— Выходи, народ! — весело закричал водитель.

Я подхватила сумки, выскочила из автобуса и засмеялась. Надо же, добралась!..

***

Радоваться было рано. В принципе, положение мое не улучшилось. Я приблизилась к цели, но так же, как и на шоссе, стояла под дождем, голодная и бездомная. Справа от меня, за пустырем, высились заброшенные заводские здания с выбитыми окнами. Слева я с удивлением обнаружила двухэтажное строение с вывеской «Милиция». А прямо вела узкая асфальтированная дорожка. Она пересекала пустырь и терялась среди убогих деревянных домов и покосившихся заборов. За ними вдалеке виднелись жилые трехэтажки. Судя по всему, я находилась на окраине поселка.

Что мне теперь делать, куда идти? Искать колонию? Можно в милиции спросить, где она находится. Еще в Москве я решила: в Славянке начну с того, что потребую в ИТК свидания с Отари. Но в седьмом часу вечера такие вопросы не решаются!

«Не сейчас, — решила я. — Все хорошие дела делаются с утра. Меня ноги не держат… Пить хочу! Поесть нужно, обсушиться. Переночевать где-то…»

Я нуждалась в помощи людей. Но неожиданно обнаружила себя на асфальтовом пятачке в полном одиночестве. Автобус стоял пустой. Водитель исчез. А мои попутчики… Пока я оглядывалась, все они резво вывалились из салона, раскрыли зонты и все как один устремились по утоптанной дорожке к жилым домам. Пять минут моей задумчивой рассеянности — и вот рядом ни одной живой души!

— Нездешняя? — раздался позади меня хриплый голос. Я обернулась. Передо мной стоял высокий сутулый старик в телогрейке и кирзовых сапогах. У него было длинное худое лицо, поросшее седым мхом. Тяжелая нижняя челюсть и блеклые глаза делали его похожим на злодея.

«Тот еще видок у старика! — оценила я. — Как будто из колонии сбежал!» Откуда взялся этот страшноватый дед? Точно из-под земли вырос!

— Вам что нужно? — неприветливо спросила я.

— Да вот смотрю: девчонка стоит, не по погоде одетая, с сумками, — глядя в сторону, лениво проговорил старик. — Куда идти, не знает. Значит, приезжая. В поселок не идет. Значит, не в поселок ей нужно… — И неожиданно спросил: — На свиданку, что ли, приехала?

Я поняла, что он имеет в виду. Умный дед!

— А вам что за дело?

— Да много вас здесь таких бывает. Приедут на ночь глядя, а до колонии три километра, не ближний свет. Да и не принимают там в такое время… Койка на ночь нужна? — снова завершил он неожиданным вопросом свои рассуждения.

Ох, не внушал мне этот дед доверия! Но он предлагал как раз то, без чего сейчас я не могла обойтись. Откажусь — и как быть? На пустыре комбинезон расстилать? Нет уж! Тем более, старик знает дорогу к колонии.

— Смотря где ночевать, — осторожно ответила я.

— А вон моя избенка, — указал старик на ветхий деревянный дом на краю пустыря. — Живу я один. Печка затоплена, на топчане место есть. Вещи просушишь, выспишься в тепле. Вареную картошку будешь? С огурчиками?

Я непроизвольно сглотнула. Но постаралась сказать как можно более сдержанно:

— Буду. Картошку я люблю.

Старик почесал седой мох на подбородке.

— Ну, тогда за все про все — пять рублей!

Пять рублей! И это за ночлег на топчане и тарелку вареной картошки? Классный дед! Я сразу почему-то успокоилась. Было ясно: старик зарабатывал тем, что предоставлял кров родственникам заключенных, приехавшим в колонию на свидание. И знал цену своей уникальной услуге! Этот замшелый «злодей» не сделает мне ничего плохого.

— Договорились, — сказала я. — Вас как зовут?

— Потапыч. А тебя?

Через час я сидела в жарко натопленной избе за столом с Потапычем и блаженствовала! Передо мной стояла тарелка горячей картошки с постным маслом, лежали ломти черного хлеба, брусочки сала и свежие огурцы! Одну тарелку я уже умяла и теперь наслаждалась чувством сытости и теплом. На мне был сухой комбинезон: перед ужином я умылась и переоделась. Все мои мокрые вещи Потапыч развесил в избе на веревке. А разбухшие вафельные торты, сырые пачки чая и блоки сигарет положил на печь.

— Не боись, будут как новенькие! — говорил он, наливая в стакан из большой стеклянной бутыли мутный самогон. Он предлагал и мне, но я отказалась. — Насчет этого не беспокойся! Кстати, твои подарочки для зэков дорогого стоят! Уж я знаю!..

— Откуда? — спросила я, с удовольствием отхлебывая из кружки дымящийся черный чай.

— Да был я там… — задумчиво подвигал тяжелой челюстью Потапыч. — На этой вот зоне сидел, куда ты завтра пойдешь. А когда освободился, остался в Славянке, пошел на завод работать. Как говорится, на свободу — с чистой совестью! — Он опрокинул в себя стакан самогона и крякнул. — И не жалею! — вызывающе посмотрел он на меня. — Хоть и в годах уже был, а все успел: и любовь встретил, и дом построил, и детей мне жена родила!

— А где же ваша семья?

Потапыч поднял на меня блеклые глаза:

— Клава моя умерла. Дети разъехались. А я вот теперь таким, как ты, помогаю… — Он тяжело поднялся со стула. — Ладно, посидели, и будя. Хорошего понемножку. Завтра утром покажу тебе дорогу в колонию. А сам на рыбалку пойду… Я тебе на топчане постелил, но могу раскладушку дать. Сгодится топчан-то?

Я вспомнила свой ночлег на шоссейной насыпи и сказала:

— Еще как сгодится, Потапыч! Спокойной ночи.

Мне казалось, что стоит прилечь, и я усну мгновенно. Но не тут-то было. В ночной тишине и покое мое измученное тело стало рассказывать о своих страданиях. Стонали мышцы, ныли суставы, саднили царапины, чесались комариные укусы. Вчера вечером я провалилась в сон, не успев почувствовать под собой каменистое ложе насыпи. Теперь жесткая поверхность топчана не давала мне покоя. Я вертелась с боку на бок и никак не могла устроиться.

Наконец, я отчаялась уснуть и села на постели. Посмотрела на часы, они показывали полночь. Из-за фанерной перегородки слышался храп Потапыча. Я тихо встала, оделась и вышла из дома.

Меня обняла ночная прохлада. Я с удовольствием вдохнула свежий сырой воздух и сошла с крыльца. Вокруг было тихо. Дождь прекратился. Из-за тучи выглядывала луна, освещая пустырь и развалины завода… В здании милиции во всех окнах первого этажа горел свет. Я пересекла небольшой, заросший травой участок и вышла за калитку.

Со стороны поселка раздался шум мотора, во дворах залаяли собаки.

— Небось зэков со станции везут, — прозвучал позади меня голос Потапыча. Он неторопливо шел от дома в накинутой на плечи телогрейке. — Слышь, автозак идет? — Он встал рядом. — Захотел воды попить, смотрю — нет тебя. Вышел вот проведать. Не спится? С дороги бывает…

— Зэков? С какой станции?

— С железнодорожной. Есть здесь в десяти километрах станция Бамбурово… На нее новые партии заключенных в спецвагонах привозят. Оттуда — в колонию, в автозаках. А вот если ночью поезд придет, сюда почему-то доставляют. На зону утром отправят, ага.

Дверь в здании милиции распахнулась, из нее выбежали несколько милиционеров с автоматами, один из них держал на поводке овчарку.

— Пойдемте! — потянула я за руку Потапыча. — Посмотрим.

Не знаю, что меня туда влекло.

— Неймется тебе! — ворчал старик, ковыляя за мной в смятых шлепанцах по пустырю. — Завтра в колонии все увидишь!

Когда мы приблизились к зданию, к нему подъехал грузовик.

— А вот и автозак! — кивнул на него Потапыч.

Кузов машины представлял собой цельнометаллический фургон с единственным зарешеченным окном на двери. Из кабины грузовика выскочил солдат с автоматом. Милиционеры построились цепью от входа в здание до двери фургона. Солдат распахнул ее и скомандовал:

— По одному — на выход! Первы й!

В дверном проеме показался бритый наголо мужчина в черных штанах и укороченной робе — летней униформе заключенных. В тусклом свете, льющемся из окон здания, лица его было не разглядеть. Он не мешкая спрыгнул на землю и выкрикнул свою фамилию.

Овчарка громко залаяла. Зэк заложил руки за спину и трусцой побежал вдоль цепи милиционеров в здание. Солдат вызвал следующего заключенного:

— Второй!

В дверном проеме фургона возник другой черный силуэт. Тяжелые ботинки зэка ударились об асфальт.

— Третий!..

Я завороженно смотрела на эту картину. Она вызвала во мне острое, щемящее чувство протеста. «Вот так и с Отари обращаются! — думала я. — Так же и его заставляют фамилию выкрикивать … Ненавижу все это! Не хочу!!»

Во мне поднялась волна возмущения. И тут же усталость и переживания минувшего дня дали о себе знать. У меня закружилась голова, я покачнулась.

— Ты чего? — поддержал меня за локоть Потапыч. Я не ответила. В дверях фургона встал следующий заключенный — худощавый, стройный, высокий. Он задрал голову и посмотрел на небо. Я сумела разглядеть кавказские черты лица…

Возможно, он был похож на Отари. Но, скорее всего, нет. Просто я очень хотела видеть своего любимого. И еще у меня кружилась голова, звенело в ушах… Сердце бешено застучало: неужели это он?!

Заключенный не спешил покидать фургон. Огляделся по сторонам, заметил зрителей — девушку со стариком. Помахал нам и выкрикнул:

— Прощай, воля!

Я сквозь шум в голове услышала: «Прощай, Оля!» И окончательно потеряла способность трезво мыслить. Это был он, мой любимый!!

Я рванулась вперед.

— Отари!

— Куда?! — зашипел Потапыч и попытался меня удержать. Но тщетно. Я откинула его руку и бросилась к фургону.

— Отари, милый!!

— Стой, девка, убьют! — кричал сзади старик. Я не слышала.

Меня отделяли от любимого двадцать метров. Я пробежала ровно половину пути. Один из милиционеров обернулся на крик, сделал два быстрых шага навстречу и ударил меня прикладом автомата в правое плечо. Я отшатнулась и упала на бок, задыхаясь от боли.

— Куда прешь, дура? — заорал милиционер. — В тюрьму захотела?! Сейчас пойдешь!

Я ничего не понимала. Попыталась подняться, опираясь на левую руку. Подбежал Потапыч, с неожиданной силой обхватил меня за талию и поставил на ноги. Милиционер стоял напротив с автоматом наперевес и сверлил меня бешеными зрачками.

— Ну?! Успокоилась?!

— Не ори, парень! — сурово бросил ему Потапыч, играя желваками на поросшем мхом лице. — Ошиблась она, с кем не бывает!

И только услышав эти слова, я пришла в себя. Да, ошиблась… Тот худощавый кавказец никак не мог быть Отари. Показалось… Мой милый давно в ИТК, а этого только что привезли бог знает откуда. И кричал он не «Оля», а «воля»…

Потапыч повел меня к дому. Всю дорогу он ворчал. Я виновато помалкивала. В избе старик усадил меня на топчан, стянул с плеча комбинезон и внимательно осмотрел красно-багровую гематому возле ключицы.

— Просто ушиб сильный. Пройдет, — пробормотал он. — Сейчас… — Открыл старый низенький холодильник, достал из морозилки кусок сала и привязал его чистой тряпицей к моему плечу. — Здесь холод нужен, поняла? Сиди так пока. Первача выпьешь?

Немного спиртного теперь не помешало бы. Я кивнула:

— Одну стопку…

Потапыч выпил со мной за компанию и, вкусно хрустя огурцом, спросил:

— А кто он, этот твой Отари? Из-за кого убиваешься?

Ледяной компресс успокоил боль в плече. Меня клонило в сон. Но все-таки я вкратце рассказала Потапычу о нашей с Отари любви. И о том, что помешало нам быть вместе. Он слушал внимательно. Потом долго сидел, смотрел в сторону, мял заскорузлыми пальцами подбородок. В конце концов сказал:

— Я в зоне немало времени провел, дочка. Всяких людей видел. И таких, как твой Отари, хорошо знаю. Он тебя любит, но свою воровскую жизнь ни на что не променяет. Даже на твою любовь. Такой у него закон. Не видать тебе с ним счастья. Помяни мое слово…

***

Наутро Потапыч заявил:

— Сам тебя до места доведу! Ты девка бедовая. За тобой глаз да глаз нужен! Да и сумки теперь ты одна далеко не унесешь.

Плечо на любое движение рукой отвечало сильной болью.

— Не шевели ею пока, — советовал старик. — Пусть висит плетью. Через пару дней легче станет.

Я уложила с его помощью в сумки высохшую одежду, покоробленные, но сухие коробки с тортами, чай и сигаретные блоки. Потапыч закинул на спину старый рюкзак. В нем он разместил тяжелую хозяйственную сумку с конфетами. Я повесила на левое плечо баул и взялась за ручку сумки-тележки. Старик перехватил ее у меня и вздохнул:

— Иди уж, горемычная …

Мы долго шли по окраине поселка, потом — по шоссе. Свернули с него, и извилистая луговая тропинка вывела нас к редкому перелеску.

— Ну, все, — сказал Потапыч. — Дальше давай одна. За этим вот лесочком — зона. Тропинка выведет. А я не пойду. Видеть эти заборы не могу.

Он помог мне надеть на спину рюкзак.

— Я занесу на обратном пути. Спасибо, Потапыч… — благодарно бормотала я.

Старик поставил передо мной сумку-тележку. Оценивающе смерил меня взглядом.

— Ну, порядок. Дотащишь, здесь недалеко. — В его блеклых глазах мелькнула улыбка. Он по-отечески погладил меня по голове. — Удачи тебе!

И пошел обратно. Я долго провожала его взглядом.

Извилистая тропинка безошибочно привела меня к цели. Я миновала перелесок и вышла к белому одноэтажному кирпичному строению. От него в обе стороны тянулся высоченный бетонный забор, увитый сверху спиралями колючей проволоки. Над забором возвышались караульные вышки.

Передо мной была исправительно-трудовая колония строгого режима УЦ 267/30-2-30.