ГПУ

— Простите, Вы кем работаете?

— Чекистом!

— А что делаете?

— В универмаге чеки пробиваю!

Меня всегда смешил этот древний анекдот и поднимал мне настроение. Не знаю почему. Вроде как про нас, про чекистов, а мне все равно всегда становится смешно, и я порой в трудные минуты сам себе его рассказываю. Что для чекиста главное? Две вещи! Звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас! Это взято из Канта — за основу нашей идеологии. Давным-давно взято, однако верно до сих пор. Две удивительные вещи: звездное небо и нравственный закон. Небо не достанешь, оно над землей высоко, а на этой земле крепко стоять нравственный закон помогает. Подлость, низость свойственны человеку, чего греха таить, а самое страшное — трусость. От трусости все. Правду признать трудно, признаться, что мы не такие уж и великие, трудно. Поэтому оккупацию долго таковой не признавали, хотя все было на поверхности, аршинными буквами написано. Однако страшно: вдруг по попке нашлепают и пальчиком погрозят.

Ну, а дальше вы знаете. Честные выборы. Лучшие, настоящие люди приходят к власти. Непременные при этом волнения и беспорядки. Все строго регламентировано и согласовано! Лично мне понравилось развешивание членов государственной Дуры — ой, оговорился, Думы — по фонарям, то есть (опять оговорился, как вы понимаете) лишение полномочий. Конечно, я свидетелем этого праздника не был, в силу своего молодого возраста, но хронику событий смотреть люблю. Когда справедливость торжествует, а кровопийцы, предатели и недоумки наказаны, всегда приятно — бальзам на исстрадавшееся сердце трудового народа.

Современнику трудно понять, как можно было так извратить и оболгать идеи Маркса и Ленина. Однако можно, и казалось, что Мальчиш-Кибальчиш погиб зря. Совсем было победили буржуины, однако нет, врешь, всех не погубишь. Трудно, очень трудно вставала наша страна на единственно правильные рельсы, да и сейчас еще… Но мы на посту.

Зараза проникла слишком глубоко. Человек — такая уж сволочь, что плохому и гадостному учится очень быстро. Почему? Да потому, что это его суть. Быть честным, благородным трудно. Гораздо легче быть подлым, лживым и лицемерным. Убил, награбил, накляузничал, а потом в церковь богу отбашлял — и гуляй себе чистеньким. Честные люди в церковь не ходят, времени нет, дело делать надо, а не лбом об пол биться. Вот такая вот моя позиция.

Я горжусь тем, что работаю в нашем управлении. Здесь настоящие люди, герои, которые просто делают свою работу, выкорчевывая ростки сорняков на чистом поле человечества. Ну, это все лирика. Работа опасная и неблагодарная. Боремся с «Зомби» (это я их так называю, люблю исторические фильмы ужасов. А на самом деле «Зомби» — это оболваненные, малограмотные люди). Хорошо постарались демократы, ничего не скажешь. Смотришь порой в пустые глаза такого гражданина, и самому страшно становится. Такой «зомби» много бед натворить может, смотря на каком месте окажется. Страх, глупость, необразованность — страшные вещи, что к ним можно добавить? Да, пожалуй, только излишнюю верноподданность. Последним все равно кому лизать, лишь бы заниматься этим делом усердно. Вот с такими мы и боремся в меру своих слабых сил.

Почему наша контора так странно называется, спросите вы? Хорошо, не спросите, подумаете. Все очень просто — отвечу я вам. Политика — основа государства. Если оно свободно, то вся политика направлена прежде всего на здравомыслие. Для этого нужны образованные люди, радостные, свободные. А если страна оккупирована ворами, недалекими, мелкими людишками, заботящимися только о том, как бы сохранить свое теплое местечко, вот в этом случае не нужно образование. Выгребать дерьмо из сортира каждый может и так, для этого институты не нужны, нужны лопаты. Ну, а когда выгребешь, получишь гроши, пойди и отдай их попам, и тебе воздастся — когда-нибудь потом. А нам, направляющим тебя, нужно сейчас. Это совсем другая политика — политика лжи, обмана. Мы охраняем совсем другую политику.

Тяжело сбросить гнет, очень тяжело стать свободным: человек прячется в рабстве от ответственности. Это не я, — кричит он, — это не я писал донос на соседа, потому что мне нужна была его квартира — это меня Сталин заставил. Любимая поза гражданина — поза страуса, голова в песке, а то, что любят иметь власть предержащие, снаружи — ну, чтобы последним удобнее было властью своею пользоваться. А если случится такому страусу выдернуть голову из песка, так он тут же кудахтать начинает — о том, как власть его любит и, кроме всего прочего, от геморроя лечит.

Совсем что-то я погрузился в мрачные мысли. Ужасный мир был на переломе веков, как трудно жить было… Я часто задумываюсь, смог бы тогда я жить, среди лжи и безразличной трусоватости? Не знаю… Узнать, что бы ты сделал в той или иной ситуации, можно только в этой самой ситуации и никак иначе.

Эх, хорошо сейчас жить! Как похорошела Москва — да и вся страна, сколько улыбчивых, счастливых, одухотворенных лиц встречаешь каждый день. Товарищ — услышишь на улице, и вся улица поворачивает участливые лица. Чем помочь? Что подсказать? В общественном транспорте утром все одухотворенно едут на работу. Нетерпеливые лица: скорее бы проверить свои догадки, попробовать новый метод. А вечером усталые, но довольные возвращаются домой. Молодые девушки и юноши наперебой уступают места пожилым и усталым. Доходит до курьезов: в вагоне метро или монорельсовой дороги полно сидячих мест, хотя вагон полон. Сила, красота. Как все разительно изменилось, если сравнивать с исторической хроникой.

Все дело в воспитании и самоконтроле. К этому приучают с детства: спортивные школы, исторические кружки, технические общества юных изобретателей практически обязательны. Обязательно совмещать, человек должен быть разносторонним…

— Лейтенант, куда едем? — прервал мои мысли новобранец Новиков

— Полковник мне не доложил, Новиков. Вернемся, я на него взыскание наложу.

— Вы уж не жалейте его, тов. лейтенант, пусть сортир чистит!

Действительно, куда? Колонна шла уже довольно долго, новенькие Зилки с полным комплектом. Со стороны — обычные развозные грузовички, в кузовах мы в гражданском, аварийные ящики с полным комплектом вооружения, один с выдвижной башней и повышенным бронированием. В кузове все сосредоточены, спокойны. Куда же могут нас везти? Не по доносу же: доносить уже давно отучили. Очень быстро, между прочим: прежде всего по доносу брали самого доносчика, ставили перед коллективом и предлагали высказаться в глаза с аргументами. Если сигнал оказывался ложным или с корыстным подтекстом, доносчику можно было не завидовать….

— Спишь, лейтенант, — ожила моя связь, — главный на связи. Смотри, дело серьезное — прорыв в пятом секторе. Заткнуть пытаются, ну ты понял кем?

— Кем?

— Тобой! Не тупи, лейтенант, — рявкнул полковник, — в общем, по обстановке там точных данных нет, накрыло сразу. Войска мы подняли, но они в готовности стоят. Ты же знаешь, войска введем — лягушки развопятся, они так и мечтают в истерике забиться, как мы права нарушаем, чтобы поток эмигрантов своих к нам пресечь. Но ты же знаешь: те, кто тебя ждет, не люди….

— Знаю…

— Да! Вот еще что, они захватили аварийную базу спецов! Понял, лейтенант?

— Понял, а раньше что…

— Продержись, понял меня?

— Сколько до контакта?

— Ты уже в зоне!

Это наследие. Наследие оккупации, повального алкоголизма, отвратительного образования в годы олигархического правления. Проявляется массовой вспышкой агрессивного безумия. Медперсонал окрестил это «Вирусная Белая Горячка». Стоит одному подхватить — и весь район заражается. Причем активизируется вирус, только преодолев некую критическую массу: район большого города, небольшой городок. Обычно с этим справляются войска, но мы действуем тоньше. Главное беда в том, что пораженным вирусом кажется, что они сражаются с монстрами, и действия их вполне обдуманны и логичны: они вначале вооружаются, а потом убивают неинфицированных. Убивают жестоко, садистски.

— Группа! Код 7 бис, — я встал. — Быть готовыми. Водила! Не спать, слышишь меня?

— Лейтенант! — раздалось в ухе. — Дом впереди странный. Ах ты ж, епт…

Первая машина подскочила на месте, расцветая огненным шаром. Водитель второй среагировал, свернул и подорвался на мине. Странный дом рухнул, из него выезжала тяжелая самоходка ближнего боя класса «Хамелеон». Пока я на это смотрел, еще одна машина превратилась в прощальный салют.

— Броня! Сделай его!

Но четвертая уже выдвигала башню, разворачивая силовые антенны. Завораживающее действие… Чертов «Хамелеон» завершил это преобразование, превратив броневик в груду металла с торчащими металлическими штырями….

Удар. Мы все валимся в кузове.

— Пошли, пошли.

Мы вываливаемся из кузова, и я вижу, что наш водитель, пожертвовав собой, спас нас: кабина всмятку, а мы живы, и позиция ничего так...

«Хамелеон» поводил своим тупым носом, не находя цели. Вот он двинулся, замер, опять двинулся, встал и превратился в один из наших грузовиков. Хамелеон, мать его….

— Ковалев, стоять, б…!

Но было поздно. Молодой Ковалев кинулся к молодой женщине в белом праздничном платье. Она испуганно пряталась за остановкой общественного транспорта. Она могла пострадать, а ее можно было спасти. Оглушить шокером, чтобы не попала под огонь. Женщина с мольбой взглянула на Ковалева, и тот замешкался. Она всадила ему нож в шею, а потом в живот, и еще… И кто знает, когда бы она остановилась, если бы не снайпер Васильев.

— Молодец, Васька! — крикнул я. И уже всем: — Все поняли? Порядок — коробка! …

…Все — это трое, включая меня, нас осталось столько после получасового боя. «Хамелеон» деактивировали: пожертвовал собой тихий паренек из другой уцелевшей машины. Я не помнил его фамилии, только странное прозвище — Поп, наверно, фамилия его была Попов. Экипаж «Хамелеона» будет жить, их вылечат. Ребят не вернуть, но любой ценой граждане должны знать, что они под защитой… Это все лирика. Скажите мне, как могли просмотреть такой мощный прорыв, куда там технари смотрят только??

Мы нашли группу неинфицированных и прячемся вместе в ними в одном из подвалов. Затишье.

— Лейтенант, что они, не знали, куда нас посылают?

— Прекратить ныть, — устало отозвался я. — Хватит бред нести, или тоже подцепил заразу? Справились бы, если бы не самоходка, сам должен понимать.

— Виноват, лейтенант, нервы.

— У меня у самого не канаты.

С улицы раздался торжествующий рев толпы. Наверное, поймали здорового, — устало и безразлично подумал я. Так! А ну отставить! — сказал я сам себе, — выполнять свой долг, ты же не чеки выбиваешь, а защищаешь трудовой народ. И защищай, до последней капли крови защищай, ведь этот народ трудился, чтобы ты жил, учился и радовался. Так отдай ему долг, отдай долг народу. Ведь сейчас тебя посылают в бой не зажравшиеся свиньи, а твои братья и сестры.

— Новиков, Поздняков, а ну подъем, проверить боеприпасы!

— Граждане, товарищи, — обратился я к гражданским, — сидите здесь. Мы поставили маяк, вас найдут. Наши уже на подходе, ну а мы прогуляемся немного.

— Лейтенант, — поднялся пожилой серьезный человек (он был самым молодым среди этой небольшой группы женщин, стариков и детей). — Я тоже еще крепок и душой, и телом.

— Отставить! Спасибо, конечно, но мы сделаем лучше.

Я отошел в сторону, поманил своих.

— Так, ребята, нашу задачу знаете?

Поздняков кивнул: — Отвлекать? Боеприпасов почти нет, тов. лейтенант.

— Ну, ты знал, куда шел, — ответил я, — не жировать шел, не пользоваться служебным положением, оберегать шел. Так выполни до конца свою присягу трудовому народу, свой долг. Все. Пошли.

Поднявшись на второй этаж, я осторожно выглянул в окно. Толпа успела отойти довольно далеко к концу улицы, прямо под окнами валялся обезображенный труп, даже не поймешь чей.

— За мной!

Мы осторожно вышли на улицу, пока не замеченные.

— Значит, такое дело. Они наиболее опасны, когда вместе. Задача: по возможности рассеять, предотвратить жертвы, до подхода группы зачистки недолго. Боеприпасов почти нет, так? Так! Поэтому побежим в разные стороны, создавая как можно больше шума. Друг друга найдем по маячкам, или наши найдут. Все понятно?

— Ага.

— Да.

— Давай, Новиков, шумовую гранату…

… Позднякову повезло, он погиб сразу: сорвался с крыши, когда хотел уйти от погони, перепрыгнув на другое здание. Меня мучили долго: у тех, кто поймал меня, не было оружия серьезнее перочинных ножичков, и они долго тыкали и избивали меня, пока не убили. А вот Новикову не повезло, его… Он кричал долго, пока все не закончилось.

Городок зачистили, людей по большей части спасли, жертв могло бы быть намного больше…

Конец первой части.

Часть вторая

— Новиков! А ну, подъем! — гаркнул полковник Алдакимов. — Разлегся! Гипноучения закончены, это тебе не пляж, бегом в класс разбора операций.

— Что скажешь, лейтенант?

— Да, бред это все, тов. полковник! С Вас же с первого погоны сняли бы, если бы мы выдвигались на операцию в таком неведении, в гражданке, боевая амуниция в походном положении. Бред полный! Отсюда потери.

— Правильно говоришь, но должны быть готовы и к такому.

Мы сидели в классе, и некоторые новобранцы были весьма и весьма бледны, а у Андрея Новикова, по-моему, даже немного дрожали руки. Ему крепко досталось, но у него сегодня не только учения, у него сегодня приемный экзамен.

Ну что, Андрей, — спросил я, — не передумал служить?

Нет, товарищ лейтенант, не передумал!

— Ну, не передумал, так будем служить Трудовому Народу.

После разбора в курилке я думал о том, какие у меня в группе собираются хорошие парни. А такие замечательные люди гибнут первыми: они не щадят себя, отдавая все, что у них есть. Но ведь есть за что, мы охраняем политику мира и свободы — настоящей свободы, а не показной, как было совсем недавно. Как трудно все же нашей стране, так мучительно освобождающейся от рабства. Прежде всего, рабства духа. Как там говорил профессор Преображенский? Надо выбивать разруху? Нет, он ошибся, каждый день надо бить себя по загривку, выбивая рабство. Это самое сложное, но мы должны это делать, чтобы быть свободными, чтобы взлететь, чтобы жить и служить. Служить не кучке зажравшихся уродов, служить не какой-то мифической Родине, а служить единственно тому, кому следует — Трудовому Народу. Это наш долг, ведь мы служим в Главном Политическом Управлении.

Николай Грамота

Ред. Нина Гулиманова