Ржавая Сопка

Сергей Бабернов

Рассказы

Ржавая Сопка

Ветер с фьорда обжёг лицо, сорвал горсть снега с крыши усадьбы Спящий Ключ, превратившейся за зиму в огромный сугроб, и улетел к темнеющей в су¬мерках стене соснового леса. Ядгерд глянул в ту сторону. Он представил, как вздох студёного моря петляет меж стволов, срывает чешуйки шелушащейся коры, скидывает с веток снежные шапки и путается в хвое. Из¬бавляясь от влажно-со¬лёного запаха, впитывая смолистые ароматы леса, доби¬рается до усадьбы Ржавая Сопка. Бестелесный и вольный, непостоянный и без¬заботный — ветер не ведал, как ему повезло. Ядгерд многое бы отдал, чтобы вот так, легко и незаметно, поки¬нуть суровое побережье. Маль¬чик с тоской вспоминал времена, когда был пасту¬хом. Потерянная свобода… Потерянная с той минуты, как хёльд Торвалд вздумал признать его сыном.

— Ты уснул там? — послышалось со стороны моря. — Или решил отдать тюленям наш улов?

Ядгерд направился к воде. Если Вёлмунд возомнил себя вели¬ким рыболовом — ничего не поделаешь, надо сопровождать будущего викинга. Дрожать, при каж¬дом ударе волн о борт лодки, терпеть холодные брызги, во¬зиться со скользкой треской. Боги свидетели — со стадом овец меньше мороки, чем с жаждущим славы сыном хёвдинга Сигмунда. И кто надоумил старика прислать наследника на воспитание в Спящий Ключ? Без него забот хватало.

Ядгерд сел на вёсла. Что за сумасбродство — рыбалка зимой? Можно поду¬мать в усадьбе голод! Вёлмунд вчера бахвалился, заявлял, что треска сама будет пры¬гать в лодку, вот и пусть бы выходил в море один! Ему, Ядгерду, до этого ка¬кое дело? Он ведь не слуга сыну хёвдинга и не раб.

Мальчик глянул на занявшего нос лодки товарища. Воображает себя великим конунгом. Того и гляди, полетит носом в холодную воду, но не садится, словно и впрямь ведёт дрек. Распахнул куртку, подставляя грудь злым порывам и солё¬ным брызгам. Перед кем красуется? Молоденькие рабыни и дочери хёльда всё равно не видят. Или не красуется?

Ядгерд покачал головой — никогда ему, сыну рабыни из далёкой Гардарики, не стать викингом. Опозорит он имя отца своего — славного хёльда Торвалда. Пожалеет тот, что поторопился признать сыном рождённого в рабстве. Уж лучше бы оста¬валось всё как прежде. Викингам — слава и море, Ядгерду — стадо и укрытая от холодных ветров Ржавая Сопка. Не стать воителем тому, кто пастушеский посох предпочитает секире…

Вёлмунд — дело другое. Минуты не пройдёт, чтобы сын хёвдинга не за¬вёл разговор о будущих походах. Всего-то на год старше, а с хирдманнами держится на равных, споры заводит, грозится на следующий год в первом походе совершить такое… Всё побережье говорить будет!

Ядгерд усмехнулся. Вообще-то, прошлым летом, они уже совершили кое-что, над чем долго хохотали в соседних усадьбах.

***

Вёлмунд от природы был парнем незлобивым, можно сказать даже добрым. Он, ведущий род чуть ли не от Одина, ни разу за три года ни словом, ни делом не поставил себя выше приятеля, чья мать умерла рабыней. Он даже соглашался на время уступать Ядгерду место конунга в их скромной дружине. Что поделать, если сына Торвалда мало трогает воинская слава? Охота, дело, конечно, хорошее, но о ком складывают саги? О каком-нибудь Ядгерде Одолевшем Лося или о Си¬гурде Убийце Дракона? В том-тот и дело! Вот и приходится голову ломать за двоих, коли приятель малохольный попался. Иначе так и просидишь всю жизнь в безвестности… Итак, страшно сказать, шестнадцатый год на носу, а подвигами не пахнет. Жди ещё, пока отец соизволит в поход взять.

Так рассуждал Вёлмунд, доказывая Ядгерду необходимость совершить немед¬ленно что-то великое.

Сын хёльда пожимал плечами. В подобного рода делах он никогда не лез в заводилы. Желает наследник хёвдинга подвигов — будет по его. Хёльд, то есть отец (до сих пор даже мысленно тяжело так называть бывшего хозяина) велел сдружиться с Вёлундом, а приказ хозяина… Тьфу, опять не то — просьба отца…. Так или иначе — согласен.

***

Вот уже больше года из фьорда во фьорд перелетало имя Хрольва Чёрного Быка. Удачливого предводителя орингов ненавидели, боялись и восхищались им. Говорили, что конунг Олав Острый Меч объявил его личным врагом… Это ли не слава?!

Объектом для разбойничьего набега Вёлмунд выбрал стадо…. Торвалда. Дерзкая вылазка принесла не столько славы, сколько неприятностей. Вёлмунд, возмущённый быстрой сдачей вражеского гарни¬зона в лице старого пастуха Трэлла, обнажив оружие, ворвался в гущу перепуганных овец, вопя, что в нём закипает воинская ярость. С выпученными глазами, брызжа во все стороны слюной, он более походил на страдающего на¬сморком мальчишку, чем на обезумевшего берсерка.

Понимая, что гримасничанье и пустое потрясание оружием не произвели должного впечатления ни на Трелла, ни на Ядгерда, самозванный берсерк ки¬нулся на овцу и зарубил несчастное животное. Тогда-то между сыновьями хёв¬динга и хёльда произошла первая и единственная за всё время их приятельства драка. Ядгерд был моложе, жажда подвигов не бередила ему кровь, род его со стороны матери не брал начала от одноглазого бога северян, но бессмысленное убийство не на шутку разозлило мальчика…

***

Вечером трёпку получили все. Вёлмунд за то, что стянул из оружейной меч, Трелл за то, что не проявил рвения, защищая хозяйское добро, Ядгерд за то, что не с должным усердием участвовал в боевых действиях, да ещё и затеял размолвку в разгар оных.

После наказания Вёлмунд сам подошёл к приятелю и предложил примирение. Ядгерд, по правде говоря, уже и не злился. Мальчишки обменялись рукопожа¬тием. Сын хёвдинга предложил перед первым своим походом стать побратимами. На том и порешили…

***

Долго потом неудачливых орингов преследовали насмешки хирдманнов и ехидные улыбки рабынь. Ядгерд чувствовал себя отвратительно. Вёлмунд купался в лучах славы. Следами от плётки, коей наставник Вестгам в сердцах отходил всех — и нападавших, и обороняющегося, он гордился не меньше, чем боевыми шрамами. Без тени смущения, в тысячный раз юный воитель (за глаза именуемый — Вёлмунд Победитель Овцы) рассказывал хихикающим в кулачок ра¬быням о преображении своём в берсерка.

— Клянусь Одином! — Вёлмунд встряхивал белёсыми волосами, стараясь придать детскому ещё лицу грозное выражение. — Из глаз моих брызнула кровь, а пена священной ярости хлынула на грудь. Скажи, старик!

— Более страшного зрелища я не видел, — бормотал Трэлл, поднося к губам очередной ковш кислого пива.

— В первом же походе я получу собственный дрек! — не унимался юный герой. — Уж тогда мы с Ядгердом доберёмся до греков. Клянусь глазом Высокого, там золото лежит под сапогами.

— Хороша будет дружина, — доносилось от очага хирдманнов. — Победитель Овец и…, — воин замолкал, выискивая взглядом Вестгама, — …и сын рабыни, — добавлял он, если колдуна не было поблизости.

— Чужие деяния должно тому хаять, кто сам совершить их не чает — отвечал Вёлмунд словами Одина, при этом, выпучивая глаза и угрожающе сопя (по-види¬мому, надеялся вызвать приступ священной ярости). — Посмотрим, что ты скажешь, когда мой друг станет хёльдом?

Воин зло сплёвывал на пол и прекращал спор, бормоча что-то о дерзких мальчишках, сопливых бездельниках и недостойных викинга занятиях. Ссориться с сумасбродным сыном наместника провинции и, возможно, будущим хёльдом не хотелось. Кто знает помыслы Норн? Как бы не пришлось в скором времени по¬жалеть о глупой стычке.

За поддержку Ядгерд готов был простить Вёлмунду любое сумасбродство. Сам он, по правде говоря, побаивался мускулистых бородачей, что зиму напролёт пи¬руют в усадьбе, затевают ссоры и горланят хриплыми голосами кровожадные песни. Какое там спорить и отвечать на насмешки — научиться бы правильно вы¬полнять боевые приёмы да не попасться бы под руку в тяжёлые минуты утреннего похмелья, когда могучий кулак не станет разбирать чью скулу он раз¬бил — мальчишки-раба или сына хёльда?

***

Не меньшую благодарность испытывал Ядгерд к приятелю за искру надежды, что юный искатель приключений поселил в сердце бывшего пастуха.

— Когда я женюсь на Эльсе, — Вёлмунд имел в виду старшую дочь хёльда, — Торвалд отдаст за неё Спящий Ключ. Если он надумает породниться со Суфалсонами, то в приданное Сигурн пойдёт вторая усадьба на побережье — Ка¬менный Лес. Сами Боги велят тебе стать великим воином, Ядгерд, если ты ко¬нечно, не хочешь прозябать в этой троллиной берлоге — в Ржавой Сопке.

— Ты хочешь сказать….

— А ты сам не понимаешь? Ты — сын Торвалда, кроме имени и меча тебе перейдёт усадьба. Ржавая Сопка, скорее всего. Я бы уступил тебе Спящий Ключ, да и рыжая Эльсе мне совсем не нравится, но ты знаешь моего отца… Легче переспорить прибрежные скалы, чем Сигмунда Двуязыкого. И Суфалсоны не со¬гласятся на лесную усадьбу…. Главную усадьбу у Говорящих Камней хёльд оста¬вит себе. Так и так, тебе достаётся Ржавая Сопка.

— Зря ты… Эльсе — красивая, — Ядгерд рассеянно вступился за единокровную сестру и вдруг понял основной смысл болтовни Вёлмунда. — Не может быть! — прошептал он.

— Чего не может? — сын хёвдинга хлопал белёсыми ресницами.

— Чтобы… Ржавая Сопка… моя…., — Ядгерду стало жарко, голова кружилась.

— Понимаю, как единственный сын Торвалда ты рассчитывал на кое-что поинтереснее. Но… мать девчонок — Сигню — из знатной семьи… Извини, конечно. Да и нам ли с тобой, Ядгерд, будущим воинам, забивать голову какими-то усадьбами. У наших ног лягут королевства…

— Я буду владеть Ржавой Сопкой? — бывший пастух никак не мог поверить в свалившееся счастье.

— Клянусь Фенриром, мне надо оторвать язык, — огорчился Вёлмунд. — Я не хо¬тел тебя расстраивать… Хочешь, я поговорю с отцом насчёт Спящего Ключа? Пригрожу убежать к орингам… Хочешь, вместе убежим?

— Нет не надо, — Ядгерд взял себя в руки. — Я всем доволен.

— Вот и отлично. Вообще-то я тебя понимаю — Ржавая Сопка ужасное место. Вокруг лес, до побережья два дня пути… Там только троллям жить, а не слав¬ным воинам вроде нас с тобой…

Ядгерд тогда промолчал. Что мог понимать сын хёвдинга? Ржавая Сопка! Место, где прошло детство. Где закрылись глаза матери. Где не слышен гул страшных волн, а сосны защищают от студёного ветра. Место, которое бы Яд¬герд никогда бы не покинул, если бы не воля хёльда.

***

Торвалд понимал, что рудоносные болота вокруг лесной усадьбы приносят ему немалый доход, но бывать там не любил. Подобно другим викингам, привыкшим к морским просторам, солёным ветрам и грозным скалам, он неуютно чувствовал себя в окружении подозрительно шепчущихся сосен, покрытых мхом валунов и болотных вздохов. Рабов, ковыряющихся в земле, ставил гораздо ниже, чем ска¬жем пастухов или рыболовов. Но хёльд немало прожил и знал — времена Тора и Сигурда прошли. Драконы, охранявшие пещеры с золотом, давно повывелись, да и золото уже не лежит, дожидаясь героя. Герою, если он, конечно, не собирается до самой смерти наниматься в дружины и обеспечивать зимние пиры, подставляя голову под мечи южан в летних набегах, нужно беспокоиться о тех временах, когда секира может оказаться слишком тяжёлой, а враг слишком силь¬ным…

Хёльд был из тех, кто лихому наскоку предпочитал торговую сделку, а усадьбы держал не для того, чтобы переждать время между походами. Торвалд основал на землях захваченных прадедами Сигню хозяйки новую усадьбу и заставил её приносить в сундуки Говорящих Камней — главной усадьбы — звонкую монету. Рыба, соль, ове¬чья шерсть, тюлений жир, моржовая кость — в дело шло всё. А если учесть, что при случае хёльд не брезговал разорить прибрежное селение или разграбить мона¬стырь, то можно предположить — сундуки те наполнялись стремительно.

Ржавую Сопку заложили на болотах по совету раба то ли эринца, то ли франка. Торвалд не различал тех, кто жил южнее Готланда. Хёльд поначалу ругал себя, что доверился грамотею (если такой умный, то, как в рабство-то попал?) и подобно безродному бонду или какому-то там колдуну-финну полез в глубь по¬луострова. Одно время он даже подумывал привязать советчика к скале на время прилива. Пусть крабам учёность покажет… Раба спасло заступничество Вестгама, и то, что он был в ту минуту далеко, закладывал шахты вокруг злополучной усадьбы.

Когда в Говорящие Камни прибыли первые подводы с тёмными блинами сырого железа, когда во фьорде стало тесно от судов соседей и не только, желающих приобрести более дешёвый, чем у венедов и франков товар — только тогда Торвалд понял, что Ржавая Сопка на самом деле Золотая Жила.

***

Понять-то понял, но виду не подал. Добыча руды хранилась в строжайшей тайне. Хёльд не упускал случая прилюдно выбранить себя за глупость — постройку усадьбы из дверей коей не видно моря… Эльриг Суфалсон и Сигмунд Двуязы¬кий прочили сыновей в зятья хёльду. Узнай они об истинной цене Ржавой Сопки? Друг другу глотки перегрызут, Торвалда разорят, а выбьют усадьбу в приданное. Хёльд же упускать доходный промысел из собственных рук не собирался. Диссы добры, может понесёт ещё Сигню, родит ему сына… Будет парню достойное наследство.

В Ржавой Сопке заправлял всем старик Гарм (тот самый, что избежал крабьих клешней). Для виду он считался старшим над пастухами. Торвалд не жаловал лесную усадьбу посещениями. Боевые походы (не корысти ради, а чтобы хирдманны не разучились держать секиры) не отпускали с побережья, да и не любил он леса. Так, заедет с не большим отрядом раз в два-три года. Убедиться, что Гарм, заметно подряхлевший и пристрастившийся к хмельному, ведёт дело как надо, и обратно к морю. В одно из таких посещений и упал его выбор на молодую рабыню из Гардарики по имени Роса.

Судьба Ядгерда (мать хотела назвать его Лелем, но Гарм, словно в воду глядел, запретил нарекать сына хёльда именем чужого народа) была предопреде¬лена. Раб! Неважно, кто твой отец — бонд, хирдманн, хёльд или даже сам конунг — сын рабыни становится собственностью единокровных братьев и сестёр. Ядгерд и не подозревал, чья кровь течёт в его жилах. Научился ходить и разговаривать — приставили к старику Трэллу, подпаском. Подрастёт, отправиться добывать руду, как и все рабы на Ржавой Сопке. Иного никто и не ждал…

***

Но не зря Норн боятся даже Асы. Сам Один склонял голову перед мудрыми сёстрами, узнавая жребий Асгарда. Судьба всех девяти Миров подвластна паль¬цам трёх старух, сидящих у корней Иггдрасиля. Только они знают, какая участь уготована и асам, и ванам, и альвам, и троллям, и хёльдам, и рабам.

***

Торвалд не выносил безделья среди хирдманнов. Вольный викинг не раб, его можно послать на смерть, но заставить работать, когда бочонки пива и копчёные окорока так и просятся на стол, когда за дверью бесится вьюга, когда иней се¬ребрит бороду и мороз щиплет щёки.… Нет, такой приказ, любой уважающий себя воин примет за оскорбление, и, кляня хозяина последними словами, уйдёт из усадьбы. Слава Тору, есть ещё немало фьордов, где хёльды не равняют славных воителей с грязными рабами…

Торвалд умудрялся находить занятия дружине, вернее, подкидывал идеи в хмельные головы. Идеи, которые отвлекали тоскующих вояк от каждодневных попоек. Чем можно занять руки мозолистые от рукоятей секир и мечей в те дни, когда солнце забывает о Мидгарде, а свинцовые волны фьорда из последних сил отбивают натиск ледяных оков. Когда ясные дни кажутся далёкими, как подвиги Сигурда и закрадывается мысль, что Сумерки Богов уже наступили. Когда веч¬ность отделяет от мерцающих вспышек северной радуги и первых приготовлений к походу. Торвалд это знал.

Одно дело добыча моржовой кости, другое — «…схватка с лосем побережья, что быкам Эгира брат младший». Главное, вовремя обронить нужное слово, проследить, чтобы засело оно в мозгах захлебнувшихся пивом, стало главной те¬мой застольных разговоров. А дальше… Дальше — можно на недели две-три, а то и на все шесть избавить усадьбу от буйных во хмелю хирдманнов. Морские ветры быстро избавят разбитую на отряды дружину от пивного дурмана, прочистят мозги. И вернутся в Спящий Ключ не красноглазые пьяницы с опухшими ли¬цами, а посвежевшие и окрепшие викинги. Пусть тем же вечером усадьба снова наполнится гвалтом и хмельной похвальбой. Рассказов об охоте хватит надолго. Зато сделал главное — ошалевшая от безделья дружина получила занятие, пьяные спорщики, возненавидевшие друг друга, разлучены на некоторое время, и теперь не устают поднимать тосты за здоровье недавних врагов… и от¬правлена подвода в Говорящие Камни с моржовой костью, что так ценится юж¬нее Готланда. А там, слава Богам и до весны недолго.

***

Торвалд уже не лез из шкуры, чтобы заставить хирдманнов забросить нескон¬чаемый зимний пир и направить дружину на добычу пережидающего зиму у полыней зверя. Моржовая охота стала традицией в Спящем Ключе. Хёльду оставалось только распределить отряды и возглавить один из них.

В ту зиму, Торвалд и четверо хирдманнов наткнулись на старого самца в двух переходах от усадьбы. Море из года в год сражается со льдом, посланным в Мидгард уцелевшими инеистыми великанами, в надежде, что вернулось их время, и солнце уже больше не вернётся. Отряд хёльда наткнулся на одного из посланцев Ётунхейма. Неистовые волны загнали айсберг на отмель, где он и остался, веря, что светлый Хеймдалль не придёт и не обратит в прах ледяное тело.

Пока ещё светлый ас не уничтожил вторгшегося в Мир детей своих чужака, айсберг облюбовал старый морж. С восхищением смотрели люди на могучего зверя. Складки покрытой шрамами шкуры защищали не хуже кольчуги, жёлтые клыки царапали грязный лёд, стоило моржу повести массивной головой. Схватка с самцом-одиночкой — на это не всегда решаются искусные в охоте финны…

Торвалд не привык отступать. Викинги спустили на воду лёгкую лодку. Хирдманны взялись за вёсла. Хёльд застыл на носу, подняв копьё…

***

Когда-то, Один начал битву, метнув копьё. По фьордам можно отыскать кинжалы, ножи, наконечники, сделанных из обломков того копья… Но всё же, покровителем воинов стал не Одноглазый, а его сын Тор Рыжебородый, ещё, Тюр Пощады Не Знающий. Потому не в чести у викингов луки, копья и дротики. Подобно древним асам непобедимы они в ближней схватке, считая стрельбу занятием рабов достойным…

***

Копьё Торвалда застряло в жировых складках моржа. Зверь не испугался и не ушёл на глубину, спасая жизнь. Старому самцу не чего было терять, кроме чести. Казавшийся неуклюжим зверь грозно взревел и стремительно ринулся в тёмную воду. Через секунду жёлтые клыки (за них немало бы дали южнее Гот¬ланда) вспороли кожаные борта лодки.

Дальнейшее Торвалд помнил плохо. Тёмная холодная масса, сковавшая тело, крики хирдманнов и могучее тело разъярённого зверя. Хёльд вышел к Спящему Ключу через сутки. Промёрзшая одежда, стоящая ледяным колом борода, посиневшее лицо — подобный инеистому великану рухнул он у ворот усадьбы…

Несколько дней хёльд стоял у порога Хель. Он метался в бреду, тело охватил огонь, укрывшая его медвежья шкура пропиталась потом. Рядом, утирая сухие (слёз уже не оставалось) глаза сидела Сигню.

Славный хёльд, чьё имя звучало проклятием от лесистого Бьярмланда, до жаркой Греции. Хёльд, чьи хирдманны грабили столицу франков и эринские мо¬на¬стыри. Хёльд, чьё место в Валгалле не оспорил бы и самый подлый клеветник. Тот самый славный хёльд Торвалд оказался в костлявых лапах дочери Локи.

Разосланные по лесным углам рабы, отмораживали пальцы и отбивались от волчьих стай, но доставляли в усадьбу ведьм. Торвалд — неплохой хозяин, они готовы на всё, чтобы усадьбы не достались Рагнару Прекрасному, брату хозяйки Сигню. Что значат распухшие пальцы и зубы голодных хищников, перед тем, что хозяином станет тот, о жестокости коего уже складывают саги…

****

Высохшие старухи с безумными глазами и спутанными космами окружили ложе хёльда. Дым священных трав заполнил усадьбу. Оставшийся в Спящем Ключе скот ревел круглые сутки, чувствуя, что скоро наступит время очередной жертвы. Крючковатые пальцы разжимали челюсти хёльда, вливали в покрытую гнойными язвами глотку жутко воняющие снадобья и дымящуюся кровь животных… Сна¬чала одна, а следом и все, ведьмы заговорили о человеческой жертве.

На четвёртый день в усадьбу вернулся раб, посланный за Вестгамом из святилища Браги у Говорящих Камней. Следом вошёл тот, кого одни нарекли колдуном, другие — скальдом, третьи — безумцем.

Вестгам прогнал и ведьм, и Сигню, и любопытных рабов. Завесив ложе хёльда шкурами, старик остался один на один с болезнью. Что там происходило, не знал никто. Сбившиеся в тёмном углу рабы слышали то грохот бубна, то леде¬нящий кровь хохот, то невнятное бормотание. Они клялись, что голос тот не принадлежал ни колдуну, ни хёльду.

Потом наступила тишина, лишь потрескивали дрова в очаге, пыхтел котелок с бульоном, да из-за шкур у ложа хёльда время от времени вырывались клубы дур¬манящего дыма.

К вечеру следующего дня, похудевший Вестгам вышел в общее помещение. Следом раздался слабый, но не потерявший властности голос Торвалда. Хёльд тре¬бовал еды и питья. Сигню бросилась к очагу. Колдун остановил её жестом. Он снял с пояса два мешочка. Щепоть из одного бросил в дымящийся медвежий бульон, из другого — в подогретое вино. Хель покинула Спящий Ключ с пустыми руками.

***

На Ржавой Сопке ничего не слышали о трагических событиях. До весны, когда пастухи выгонят стада на прибрежные пастбища и узнают последние новости из центральных усадеб, было ещё далеко. Жизнь в лесном уголке шла своим чере¬дом.

Вестник из Спящего Ключа перепугал Гарма не на шутку. Ещё только отполыхали первые языки северной радуги, краешек солнца ещё только робко показывался на несколько мгновений из-за горизонта, а перед воротами стоял отряд хирдманнов со знаком Торвалда на щитах.

***

Отпирая засовы негнущимися от страха пальцами, Гарм прощался с жизнью. Хёльд последние годы, вроде как выказывал благосклонность к учёному рабу. Даже позволил отстроить часовенку… Но кто знает этих северных сумасбродов, души коих одержимы демонами безумия? Какие мысли могут прийти в головы варваров, жгущих без зазрения совести святые обители? Что за дело привело их, рождённых, живущих и умирающих в грехе посреди зимы в Ржавую Сопку?

— Мальчишка рабыни жив ещё? — бросил старший хирдманн, проходя мимо толстяка, которому хёльд по какой-то причине доверил усадьбу. Хотя и усадьба-то доброго слова не стоит… Как раз для рабов, которых вид моря приводит в ужас.

Гарм промычал что-то. Что и сам не понял. Защити Святой Патрик, варвары прибыли без хёльда, а значит, предайся они сейчас пьянству (своему излюбленному занятию, после убийства, грабежа и прелюбодеяний), устрой бесчинства, некому будет их одёрнуть. Убытки же Торвалд потом спишет на него, Гарма…

— Вы в этой берлоге разучились понимать человеческий язык?! — хирдманн обошёл двор и теперь возвышался над перепуганным рабом. — Клянусь Тором, с троллихами и ведьмами этот бочонок жира куда более разговорчив!

Взрыв хохота, подобный рёву вырвавшихся из преисподней легионов, вывел Гарма из оцепенения.

— Не угодно ли отобедать? — он вспомнил, что даже во время Великого Поста язычники готовы предаваться чревоугодию. Ломящийся от скоромного и хмельного стол верх гостеприимства в этой дикой стране.

— Перекусить можно…, — голос хирдманна стал мягче, если конечно можно сказать подобное о грубых и резких звуках, что эти дикари в непомерной гор¬дыне считают языком своим. — Но я тебя спрашивал про мальчишку…

— Какого?

— Сына рабыни!

— Какой рабыни?

— Клянусь хвостом Фенрира, ты издеваешься надо мной, старый тюлень! Ко¬нечно же, той самой, на которую обратил внимание Торвалд!

— Вы говорите про Росу?

— Клянусь костями Хель, я не видел более безмозглых рабов! Кто запоми¬нает ваши дурацкие клички, которые противно дать даже собаке? Повторяю ещё раз, глупый тетерев, та самая, что родила мальчишку от хёльда! Что ещё неясно?!

— Значит всё-таки Роса… Мальчик в усадьбе.

— Вот и замечательно. Приготовь мальчишку. Хёльд ждёт его в Спящих Ключах. И вели накормить нас, будь я проклят, если останусь ночевать в этой троллиной берлоге!

— Позвольте спросить…

— Отправляйся в Хель со своими вопросами, старый мерин! Выполняй, что тебе сказано!

****

Путешествия в Спящий Ключ Ядгерд почти не запомнил. В память врезались две ярких картинки — шумные грубые хирдманны и перепуганный Гарм. Тот са¬мый Гарм, чьё слово на Ржавой Сопке было законом. Тот самый Гарм, что каж¬дый вечер запросто разговаривал с каким-то богом в домике с крестом на острой крыше. В усадьбе, старик унижался перед усмехающимися бородачами, канючил взять в Спящий Ключ, плакался, что не переживёт разлуки с сыном хёльда, кото¬рого полюбил всей душой. Сын хёльда…

«Откуда наследнику полубога взяться на лесной усадьбе, — удивлялся Ядгерд. — Что-то старик путает… Ох, и достанется ему от сердитых викингов, когда обман всплывёт наружу…»

То, что пресловутый сын хёльда, есть он, собственной персоной, юный пастух узнал гораздо позже. Пока что, мальчик удивлялся перемене в мудром и всесильном Гарме, восхищался бесстрашными воинами, которые, опустошая на привалах захваченные из усадьбы бочонки с пивом, готовы были вызвать на бой всю болотную нечисть.

***

Море оглушило и испугало Ядгерда. Злобная, жестокая, безжалостная свинцо¬вая громада, истекая пеной, кидалась на песчаный берег и скалы фьорда, одержимая идеей уничтожить маломальскую твердь. Мальчик, раскрыв рот смот¬рел то на разбушевавшихся морских великанов, то на викингов, суетящихся возле ладей, дреков и драккаров… На этих жалких скорлупках люди собирались всту¬пить в спор со стихией, которая даже отсюда, с дальнего холма, наполняет ужа¬сом. Юный пастух поёжился.

***

За спиной послышался сухой кашель. Ядгерд обернулся. На плечо Гарма опирался высохший старик. Тёмные провалы, в коих с трудом угадывался блеск глаз, вонзились в мальчика. Схожие с птичьими когтями пальцы впились в плоть управляющего Ржавой Сопки. На толстом лице Гарма гримаса боли смешалась с благоговейным ужасом. Грудь его спутника часто вздымалась, то и дело выбрасывая влажные хрипы и надрывный кашель. Ядгерд из вежества по¬клонился незнакомцу.

— Ты сын Росы? — прохрипел неизвестный.

— Он, хёльд, он, — пролепетал Гарм. — Пуще глаза берёг его. Пуще руд… знаешь, о чём я толкую.

— За то награду получишь, — незнакомец оттолкнул раба и проковылял к Яд¬герду. — Похож… на мать, — крючковатые пальцы вцепились в подбородок мальчика. — Хлипковат… Оружием владеешь, зверёныш?

— Пращей, великий хёльд, и луком, — влез Гарм. — Прямо Самсон, прости меня Пречистая Дева.

— Глаз верный? — в провалах глазниц сверкнули искры голубого пламени. — Хо¬рошо… Только лук и праща — оружие рабов.

— Ножом…, — просипел Ядгерд. Пальцы хёльда (мальчик уже догадался кто пе¬ред ним) сильно сжали щёки и заставили губы сложиться в подобие утиного клюва. Говорить нормально не смог бы и искуснейший из скальдов.

— Пищишь, зверёныш?! — кривые ногти казалось, рвали щёки и впивались в дёсны. — Отлично! — рука хёльда освободила лицо, но лишь для того, чтобы вцепиться в плечо. — Пошли! Отныне ты живёшь здесь! Скажи спасибо моржу и колдуну Вестгаму…

— Стадо, хозяин… — Ядгерду уже совершенно не нравилось побережье, хотелось вернуться назад, в Ржавую Сопку.

— Что он болтает?! — брови Торвалда взметнулись, и Ядгерд увидел его глаза — две льдинки и красные от полопавшихся сосудов белки.

— Мальчик был пастухом, великий хёльд… Он заботится об овцах… Я думал оставить ему своё место, великий хёльд, если бы Святому Патрику не угодно было…

— Прочь, раб! — кто бы мог подумать, что истерзанное болезнью тело способно извергать подобный рёв. — Сгинь на своих болотах, жирный тролль! Не смей никого называть хозяином! — Торвалд тряхнул мальчика, так что тот лязгнул зубами. — Ты сын хёльда! Локи и дети его! Забудь о стадах и рудниках, если ста¬рый бурдюк что-то тебе рассказывал! Ты — сын Торвалда! Повтори!

— Сын Торвалда…, — пролепетал мальчик.

— Пошли! — Ядгерд почувствовал столько силы в этом, на первый взгляд бо¬лезненном теле, что пропала всякая охота сопротивляться.

***

Бывший пастух пошёл за хёльдом, который неожиданно оказался отцом. Пошёл в новую жизнь, о которой многие рабы только могли мечтать. Ядгерд стал не¬просто вольноотпущенником. Он стал равным среди викингов. Сказать по правде, Ядгерд не считал себя особо удачливым. Быть вольным оказалось не так уж просто. Быть викингом сложно вдвойне. Очень скоро, мальчик с ужасом смотрел на отполированную рукоять секиры, украсившую его ладони кровавыми мозолями. Синяки и царапины покрыли тело. Бои только что назывались учебными. На са¬мом деле хирдманны вбивали в сына хёльда военное искусство не жалея сил и ку¬лаков. Спасибо, хоть лезвия меховыми чехлами прикрывали.

Ядгерд доползал до лавки и дивился на смеющихся бородачей. Несколько ми¬нут назад, они дрались, скаля зубы и страшно рыча, а сейчас обнимаются и поднимают ковши за здоровье друг друга. Посматривают в его сторону, волну¬ются, не захворал ли парнишка? Будто и не они весь день награждали его опле¬ухами и ударами обёрнутых мехом клинков.

Ядгерд не знал, что хуже, когда викинг кидал ему секиру и предлагал раз¬мяться, или когда Вестгам раскладывал свои дощечки и палочки, заставляя учить руны. Ещё одна напасть! Пастуху грамота зачем? Овец сосчитать умеет — больше и не надо. Сыну же хёльда, оказывается, должно разбирать вырезанные на камнях и дереве значки, коих в одном Старшем Футарке двадцать четыре, а ведь ещё есть и младший, где их (страшно подумать) в два раза больше.

Иногда, мальчику хотелось зажмуриться и бежать прочь, через леса и болота, к воротам Ржавой Сопки, где жизнь была такой простой и понятной. Вслух он, конечно помалкивал. Не хотелось и думать, в какую ярость придёт хёльд, узнай он, что за мысли одолевают облагодетельствованного пастуха. Тот же са¬мый страх перед Торвалдом заставлял Ядгерда быть прилежным учеником. Всё чаще и чаще Вестгам и хирдманны с усадьбы говорили, что из мальчишки вый¬дет толк.

Сам Торвалд, если и радовался успехам сына, то никому этого не показывал. Оправившись после болезни, он вместе с Сигню переселился в Говорящие Камни. В Спящем Ключе он появился два раза. Первый раз осенью привёз Яд¬герду секиру, второй, почти через полгода, вместе с Вёлмундом.

***

— Я знаю, что медведи спят всю зиму. Но вот сына хёльда уснувшего на рыбалке вижу впервые. Очнись, Ядгерд! Над тобой уже рыбы смеются!

Мальчик вздрогнул, посмотрел на снасть. Он всё ещё не закинул её.

— Задумался я…

— Задумался? Да у тебя вид, как у Вестгама, когда он по потрохам гадает, или разбирает руны! — даже если бы погода была получше, Вёлмунду вряд ли удалось поймать много трески. Рыбалка — дело, требующее терпения, чувства не¬знакомого сыну хёвдинга. Он то и дело выдёргивал снасть, чтобы глянуть на пустые крючки и заменить приманку.

— Не надо только про руны, — вчера колдун заставил разбирать надписи на древних камнях неподалёку от усадьбы, и у Ядгерда до сих пор рябило в глазах от тёмных значков.

— Слышал бы тебя старик. Он-то думает, его закорючки для тебя милее обеда.

— Уж лучше конопатить ладью или почистить оружие кому-нибудь из хирдманнов.

— Вот и я о том же… Не знаю, зачем ты себя мучаешь?

— А что делать?

— Как будто не знаешь! На меня посмотри! Не понимаю и всё! Старик ко мне почти уже не пристаёт.

— Но я же понимаю…

— Может, и я понимаю, только зачем это показывать?

— Отец хотел, чтобы я знал грамоту…

— Мало ли чего он хочет! Ты ему ни раб… Ой, Фенрир меня сожри! Опять болтаю глупости… Извини, Ядгерд, я не…

— Всё нормально. Я ведь, и правда, не раб…

Мальчики молча смотрели на скачущие по волнам поплавки снастей. Вёлмунд несколько раз выдёргивал лесу, проклиная и пустые крючки, и коварную треску, и кого-то неизвестного, подбившего его вчера на бесполезную рыбалку.

— Это всё колдовство! — заявил он, наконец, сматывая снасть и вытряхивая кашу-приманку в море.

— Думаешь?

— А то! Или я, по-твоему, треску ловить не умею? Говорю тебе — всё подстроила старая финка. Она меня недолюбливает. Видел, как вчера зыркнула. Когда я женюсь на Эльсе, ноги её не будет в Спящем Ключе! Хочешь, тебе по¬дарю? Будет на болотах троллей пугать!

— Она здесь, чтобы приготовить усадьбу. Хёльд с дочерьми остановится здесь по дороге на тинг. Она кормилица девочек.

— Вот и пусть отправляется в Хель! Какой от неё прок? По-моему твоим сё¬страм уже не нужна кормилица!

— Девочки её любят.

— Беззубую старую ведьму?!

— Мы тоже будем старыми, Вёлмунд.

— Сын хёвдинга несколько секунд хлопал белёсыми ресницами, переваривая слова приятеля, потом расхохотался.

— Ну и шутник ты, Ядгерд! Старыми! Ха-ха! Мы же викинги! Где ты видел дряхлых воинов?! Старость — удел рабов и бондов, а не героев, вроде нас с то¬бой! Ладно, может и не виновата старуха, если тебе её так жалко… Наверное, погода… Или на погоду тоже ругаться нельзя?

Ядгерд пожал плечами. Вообще-то, он считал, что ругаться стоит на того, кто сам себя ставит в дурацкое положение.

— Моя очередь грести! — Вёлмунд скакнул за вёсла. Лодка закачалась, едва не зачерпнув бортом воды. Ядгерд перестал дышать, а сын хёвдинга уже рыв¬ками гнал лодку к берегу, словно за ними гнались дочери Эгира.

***

— Главное не попасться никому на глаза, — рассуждал Вёлмунд по дороге в усадьбу. — Оставим корзинки, а сами скроемся до вечера. Потом заявимся, я начну кричать: «Где рыба?!»

— Не поверят, — вздохнул Ядгерд.

— Поверят. Главное ты вовремя поддакивай. Никто же не видел пока, что мы вернулись с пустыми корзинками.

— Если бы они были полными, ты бы поднял крик с самого побережья. Дога¬даются, раз ты сразу не похвастался.

— Я разве похож на хвастуна? Никто не догадается… Мы с тобой оставили улов в усадьбе. Кричать о полных корзинках? Зачем? Для нас это дело привыч¬ное… А уж то, что треску растащили собаки…. Ну, это уж не наша вина… Или ты хочешь стать посмешищем?

— Делай, как знаешь…

— Вот именно! Обведём всех вокруг пальца! Главное поддакивай вовремя. Клянусь Тором, там лошадь моего отца! Ты видишь, Ядгерд?!

Ядгерд видел. Видел не только коренастую лошадку хёвдинга, но и гнедого жеребца хёльда, ещё несколько животных на коих викинги передвигаются несравненно реже, чем на ладьях. Что-то из ряда вон выходящее заставило вои¬нов сесть в сёдла…

***

— Всё будет как при Хаконе Добром, — услышали мальчики голос Сигмунда Двуязыкого, переступив порог усадьбы. — Не понимаю ваших волнений… Бонды восстали, и он бросил затею сделать Белого Христа единственным богом.

— Те же самые бонды скинули другого Хакона. Ярла, — верхняя губа Торвалда дёрнулась, как у рассерженного волка. — А потом раб перерезал ему глотку. В свинарнике…

— Олав Трюггвасон — птица другого полёта… Он…, — заговорил Вестгам, но тут Сигмунд заметил Ядгерда и Вёлмунда.

— А вот и наши герои! — губы того, кто больше прославился не мечом, а ин¬тригами и подкупом, растянулись в улыбке. — И охота двум молодцам терять время в душной усадьбе. Неужто не нашли себе занятия…

— Пусть остаются! — бросил хёльд. — Их это касается.

— Ты тоже так думаешь? — Двуязыкий глянул на Вестгама.

Колдун кивнул.

— Садитесь, и чтобы тихо было, — приказал Торвалд.

Мальчики опустились на земляной пол поодаль от взрослых.

— Видишь, как повезло, — Вёлмунд толкнул Ядгерда локтем. — Про рыбу ни¬кто и не вспомнил.

Вестгам пригрозил им костлявым пальцем. По непривычной пустоте в усадьбе (судя по всему, Торвалд нашёл занятие всем, едва ступив на порог), по серьёзным лицам хёльда, хёвдинга, колдуна и ещё пятерых хирдманнов, Ядгерд по¬нял — случилось нечто более серьёзное, чем неудачная рыбалка.

***

— Может и не будет никакого сражения, — рассуждал тем временем Сиг¬мунд. — Олав задумал слишком много. Заставить нас почитать Белого Христа, подмять под себя Исландию, даже на усадьбы Эрика Рыжего поглядывает. Помя¬ните моё слово, он плохо кончит. Заставить нас, ведущих род от асов, добровольно назваться рабами!

— Хёвдингом называться куда выгоднее, — из горла Торвалда вырвался клёкот. Хёльд смеялся.

— Ты хочешь ссоры?! — щёки Сигмунда побагровели.

— Я не хочу остаться на морозе в штанах, с дырой на интересном месте. Я не хочу, чтобы в разгар заварушки, кто-то начал за моей спиной переговоры. Я слишком много ставлю на кон.

— Мои земли, кстати, ближе к владениям Трюггвасонов.

— Ха-ха! Расскажи это Вестгаму, который не отличит укреплённого замка от франкской церкви. Скольких бондов ты сможешь вооружить? А я? И трети от того не наберётся! Может, прикажешь оружие рабам раздать? Я уж лучше доб¬ровольно кишки вокруг камня обмотаю. По крайней мере, дураком после смерти не назовут. А Воронье Гнездо? Младенец знает, что твоя усадьба на острове не¬приступна. С десятком хирдманнов там можно отсиживаться хоть пять лет. Мои Говорящие Камни и месяца не продержатся, если конечно не врут про войско Трюггвасона.

— Твои слова надо воспринимать как отказ, Торвалд хёльд? — Вестгам смотрел в огонь.

— Хель меня забери! Зачем же я отправлял своих людей по хуторам и усадьбам?! Но я хочу знать, для чего я ссорюсь с конунгом? Мне плевать каким богам он молится и хочет он прозываться Острым Мечом или Святым. Мне даже нравится его дерзость. Пока я твёрдо знаю одно — Олав требует признать, что власть ему дана Белым Христом на веки вечные. Мне это не нравится! Зна¬чит, моему зверёнышу, — он бросил взгляд на Ядгерда, — или его детям никогда не быть конунгами. Торвалдсоны в вечном подчинении у Трюггвасонов. Вот единственная причина, из-за которой я послал по своим землям стрелу. Если же я не получаю гарантий, то собранное войско можно отвести и к Олаву. Я не со¬бираюсь подобно тому песцу лаять на спящего медведя…

— Хрустя суставами, Торвалд поднялся с низкой скамеечки. Разминаясь, про¬шёлся вдоль лавок, где обычно спали рабы. В его теле, с трудом переборовшем недуг не оставалось былой мощи. Зато в душе хёльда постоянно клокотала дикая ярость, особенно хорошо заметная тем, кто знал его раньше. Говорили, даже надменная Сигню теперь страшилась сказать в присутствии мужа неосторожное слово, опасаясь выпустить полыхающее в крови Торвалда пламя. Последствия та¬ких пожаров ведомы всем, кто хоть раз слышал о берсерках.

— Так что ты скажешь, Вестгам? — послышалось из полумрака.

— Сигмунд с опаской поглядывал на старика. Не многие отваживались разгова¬ривать подобным тоном с тем, кто считался роднёй чародеев-финнов.

— Я ценю откровенность, хёльд, — колдун пожевал тонкими губами. — Тебе ли не защищать Богов наших, после с тобой случившегося, — он глянул на диковатую улыбку подсевшего к очагу Торвалда и покачал головой. — Тебе нужны гарантии?

— Да.

— Идя в поход, ты уже уверен в удаче?

— Поход! Налететь с моря, разграбить и только меня и видели! В поход идёт Олав, колдун! В поход на мои земли!

— Резонное замечание. Ты хочешь, чтобы я пообещал тебе победу?

— Я хочу знать реальные силы. Прежде всего — наши силы. Я не собираюсь в кампании с Сигмундом воевать против всей страны. Может, предложишь ещё податься в оринги?! Занятие как раз для нашего звания и возраста!

— Один был не моложе тебя, и ещё не звался асом, когда привёл наш народ в эти земли. Хотя, ты говорил, тебе плевать на Отца Богов… Что же, ос¬тавим давние события… Вот они, Сумерки Богов, предвестие Рагнарека — служи¬телю асов приходится упрашивать викингов защищать землю отцов… Не морщись, Торвалд, тот в честь кого ты назван, не думал о выгоде, верша под¬виги… Но вернёмся к твоему вопросу. Гарантий требуешь ты… Гарантий…

— Я хочу быть уверенным пусть не в победе, но в достаточном количестве сил для сопротивления.

— Я понял тебя, Торвалд, прекрасно понял… Я обдумываю ответ… У Тора — Мёёльнир, у Одина — копьё…. Мы, смертные, тоже хотим чудесное оружие… Хотя враги наши не сравнятся с противниками асов, но всё же… Потерпи, Тор¬валд, когда ты скрипишь зубами, я отвлекаюсь… У стариков уже не та память… Хорошо, хёльд, вот тебе гарантии… Достаточны ли они для тебя…. Не знаю… На смертном ложе ты не требовал гарантий… Но к делу, воины, к делу… Ты слыхал о бойне в Тунберге? Конечно, слыхал… Олав созвал колдунов и скальдов, хёльдов, ярлов, кои не захотели принять Белого Христа или покинуть родные фьорды… Говорили о примирении, как во времена Хакона Доброго…. На тинг собрались многие… Хирдманнны конунга ночью подожгли усадьбу… Выскочив¬ших из огня добивали… Потом порушили капище… Ты слышал об этом?

— Ну и что? Это твои гарантии? Пока я вижу силу Олава и беспомощность асов. Они молчали, когда конунг приказал превратить их в руины!

— Всего лишь грубые изображения, хёльд, изображения… Наши идолы не есть наши боги… Сила, ты говоришь… Сила в том, чтобы позволить христиа¬нам возвести храм у стен Упсалы, как поступил конунг Горм Старый… Он не боялся колдунов в чёрных одеждах… И века не минуло с тех пор, а как измельчали потомки его…

— Горм, кстати, приказал после перерезать глотки проповедникам, — усмех¬нулся Торвалд. — И правильно сделал.

— Не страх им руководил, а жалобы окрестных бондов. Монахи занимали пло¬дородные земли… На возражения грозились гневом своего Бога…

— Ну, хватит старьё ворошить. Пока я слышал только, что Олав перебил всех, кто мог бы встать на нашу сторону.

— Многие ярлы укрылись у свеев и данов, — вставил Сигмунд.

— Ну и что? Если им и вздумается ввязаться в драку, то к тому времени во¬роны уже растащат наши кости.

— Так и было бы, хёльд, если…, — Вестгам улыбнулся. — Ты знаешь о сватов¬стве Трюггвасона к кюне свеев…

— Я не интересуюсь сплетнями!

— Зря, Торвалд, зря… Олав посватался к Сигрид… Подарил золотое кольцо… Кузнецы Сигрид взяли подарок… Внутри кольцо оказалось медным!

— Не может быть!

— Может, Торвалд, может… Олав долго жил Миклагарде, а чему ещё научишься у греков, как не обману… Но история не кончилась… Сигрид сми¬рила гнев и согласилась на встречу… Вместо оправданий, наш конунг ударил кюну по лицу перчаткой. Саму Сигрид Гордую!

— Он с ума сошёл!

— Нет, уверовал в свою безнаказанность… Слишком уверовал… Конунг хочет жениться, очень хочет, чтобы было передать кому власть, якобы данную Белым Христом.

— Олав женат.

— Этому браку нет ещё и года… Он — третья попытка… После Сигрид была дева Гудрун…. Дочь одного из убитых жрецов… В первую же ночь она едва не совершила то, что жена Сигурда сделала с конунгом Атли… Олаву по¬везло…. Теперь — кюна Тюри, сестра конунга данов Свейна… Свадьба совершена без его согласия… Взбешённый Свейн, жаждущая отмщения Сигрид… Наши ярлы, укрывшиеся в их землях… Это ли не гарантии? Скажу больше — Свейн посватался к Сигрид… Война дело времени и средств…

— Ты умеешь убеждать, Вестгам… Но я не глупая дочка бонда, меня не со¬блазнишь блеском стеклянных бус. Свеи, даны, ярлы-изгнанники — они все да¬леко. Вопрос времени? Сигмунд может укрываться в Вороньем Гнезде до тех пор, пока Сигрид и Свейн не только поженятся, но и нарожают внуков… Мои земли, как на ладони…. И средства? Они с неба не падают… Или обиженные колдуны наворожат золото?

— Ты почти угадал, хёльд. Нам помогают волхвы Арконы.

— Горстка стариков с крошечного острова?! Не смеши, Вестгам!

— Этот остров — родина конунгов русов. Аркона для венедов и родственных им племён, то же, что и Упсала для нас… Один только конунг Ольгрик Неистовый переслал в тамошние капища столько греческого и хазарского золота, что хватит снарядить не одну флотилию… Жрецы Арконы готовы на всё, чтобы не пустить христиан на север… Они из-за Гардарики до сих пор себе локти ку¬сают… Время? Нам поможет продержаться выживший в Тунберге Эйвинд Бо¬лото. Он сейчас укрылся в северных фьордах… Там много свободолюбивых ярлов и могучих колдунов… К тому же, асы не позволят…

— Асам — асово, — перебил Торвалд. — Я согласен. Обговорим долю добычи, и как будем делить земли поддержавших Олава хёльдов.

***

Вестгам ушёл к вечеру. Колдун направился вглубь побережья, где по слухам заложил тайную усадьбу Хрольв Чёрный Бык. Если удастся переманить на свою сторону вожака орингов, то корабли Олава никогда не будут в безопасности. Хрольв не только умело нападал, но и искусно уходил от погони. О его дерзо¬сти и неуловимости уже складывали саги.

Торвалд выпустил с женской половины рабынь. Усадьба наполнилась запахами жареной свинины, рыбы и пива. Ядгерда и Вёлмунда допустили к трапезе хирд¬маннов.

— Если завтра кто-то пожалуется на больную голову, — Торвалд заметил, что Вёлмунд хватается за пивной ковш наравне с викингами. — Я его своими руками окуну в море, а потом заставлю обежать всё побережье.

На сына хёвдинга угроза не подействовала. В мыслях он уже сражался с конунгом Олавом. Надо же, как повезло. Не нужно дожидаться обещанного по¬хода. Да и в походах отец больше занимается торговлей, чем добывает славу мечом. Стань тут героем! Действительно, хоть к орингам беги. А тут… Война пришла сама. Непонятно из-за чего передрались взрослые, да и не важно это. Главное, всё будет, как в сагах и рассказах хирдманнов. Он, конечно, сразу же прославиться. Вёлмунд Непобедимый, Вёлмунд Неистовый, Вёлмунд…. Вскоре мысли сына хёвдинга на пивных крыльях унеслись туда, куда не залетают и во¬роны Одина. Он сидел у очага, покачиваясь и глядя на огонь…

Ядгерд чувствовал себя неуютно. Во-первых, ещё никогда он не проводил столько времени вместе с отцом, пусть даже тот и не обращал на наследника почти никакого внимания. Во-вторых, хёльд говорил, что может потерять всё… Всё… Значит и Ржавую Сопку…

Конечно, Торвалд — великий воин. Так все говорят. Хирдманны у него один к одному… Но у Олава-то в дружине тоже не старые рабыни с прялками. Ещё и называют конунга Святым. Неспроста. Святые у христиан это почти как Сигурд Убийца Фафнира или даже Тор… Нет, Тор и Сигурд — воины. Удачливые, силь¬ные, непобедимые, но всего лишь воины… А святые… По рассказам Гарма, они одним словом смиряли страшных зверей и обращали кровожадных властителей к Белому Христу… Любимый Гармов Патрик всех змей в своей земле уничтожил. Не сворачивал же он каждой шею. Наверняка, колдовство! А если и Олав такой же? Хотя, может конунг из бахвальства святым нарёкся…. Вёлмунд, вон, берсерком себя называет… Хорошо, если так.

***

— Олав — глуп, — Сигмунда и в трезвом виде никто не называл молчуном, а уж после хорошей порции пива рот хёвдинга не закрывался. — Белый Христос нужен. Никто не против. Чему он учит? Работай, терпи да молись… Самые лучшие на¬ставления для рабов и бондов. Пусть и берёт он их в свою Валгаллу. Но зачем старых богов откидывать… Это получается — Трюггвасоны от Белого Христа, а мы с тобой прах? Не согласен.

— Все боги бездельники! — Торвалд прошёлся тяжёлым взглядом по стенам усадьбы. — И Белый Христос тоже. Не они делают конунгов! Секира и хорошие воины! Вот кто делает конунгов!

— Согласен с тобой, хёльд. Но боги нужны. Даже Белый Христос. В моём свя¬тилище ему поставили греческую дощечку. Больших денег стоила.

— Денег? — Торвалд смотрел на гостя, словно только что заметил его присутствие. — А, денег! Послушай, Сигмунд! Богам не нужны деньги! Богам нужна кровь! Поверь тому, кто был в шаге от Хель… Кровь! Она у всех одина¬ковая… И этот зверёныш, — он, не глядя, ткнул пальцем в Ядгерда, — имеет не меньше прав зваться конунгом, чем щенки Олава. Если не будет дураком, ко¬нечно. Ты ведь не будешь дураком! — зарычал Торвалд.

— Я постараюсь, хо… отец, — Ядгерд чуть не задохнулся от ужаса.

— Старайся, — хёльд закрыл глаза и тряхнул головой. — Ты помнишь, кем я был, Сигмунд? Безродный хирдманн женившийся на Сигню, дочери Хельге Ло¬шадиный Гривы…

— Хельге очень вовремя умер, — поддакнул хёвдинг.

— Что ты имеешь в виду?! — глаза хёльда налились кровью.

— Только то, что Норны благосклонны к тебе, Торвалд. Окажись поближе ро¬дичи Сигню…

— Ты прав, эта свора до сих пор ненавидит меня. Мои дочери, сопливые дев¬чонки, считаются у них достойнее своего отца! Пасть Фенрира! Как же отне¬сутся к нему?! — Ядгерд вовремя успел отдёрнуть голову, не то бы палец хёльда лишил его глаза. — Но я заставлю уважать свою кровь! Всех заставлю! — кулак Торвалда опустился на скамью. Дерево затрещало.

— Ты прав как всегда, друг мой, — Сигмунд подвинул хёльду полный ковш. — Мы станем победителями. А победители всегда правы.

— Победители…, — повторил Торвалд. Хёльд несколько мгновений смотрел на тёмную поверхность пива, где зловещими бликами отразился свет факела, потом схватил ковш и с каким-то скорбным всхлипом опустошил его в два глотка.

— Ты говоришь победители, Сигмунд? — глаза хёльда остекленели. — Если бы ты говорил это искренне. Молчи, хёвдинг, все знают, что язык твой — обоюдоост¬рый меч. Клянусь костлявой задницей Хель, я тебя не осуждаю. У каждого своё оружие. Но послушай насчёт победителей… В твоём святилище греческая до¬щечка? Дерьмо! Клянусь всеми айсбергами Ётунхейма! Не заикайся, что она стоит больших денег! Дорогое дерьмо! Я встречал эти дощечки! Где это видано, чтобы воин склонялся перед постнолицей бабой с младенцем на руках? Не слы¬шал тебя старый колдун! Ха-ха! Я представляю его физиономию! Девка из Мик¬лагарда рядом с Одноглазым! Ха-ха!

— В твоём святилище, поговаривают, тоже есть Белый Христос, — нахму¬рился Сигмунд.

— Был, — смех разгладил морщины Торвалда, и Ядгерд, к удивлению своему, почувствовал к нему нечто вроде симпатии, впервые за всё время. — Я подарил его Гарму. Но послушай, Сигмунд, — лицо хёльда вновь стало хищным, — это был не размалёванный кусок древесины… Настоящий идол, Фенрир меня сожри! Мужчина, распятый на кресте, голый, кусок ткани едва прикрывает чресла и с перекошенным от боли лицом. Но я не заплатил за него и крупицы серебра. Кровь — цена его! Кровь моих воинов и эринских монахов…

— Слава о твоих подвигах идёт впереди тебя, Торвалд.

— Провались в Хель эта слава, если наше дело выгорит! Когда Олав предло¬жит нам на выбор «прогулку» или «кровавого орла», слава не защитит. Ты что предпочтёшь, Сигмунд, лично намотать кишки на камень или чтобы палач конунга распрямил тебе рёбра?

— Таким не шутят, хёльд, — поморщился хёвдинг. — Твои слова не принесут нам удачи.

— Плевать я хотел на удачу! Вот чем делается удача, — Торвалд протянул ла¬дони к самому носу Сигмунда, — а не пустой болтовнёй! Впрочем, ты прав, по¬говорим о чём-нибудь повеселее…, — хёльд схватился за ковш.

— Гм… хёльд…гм, — хёвдинг смотрел на дёргающийся кадык товарища, — ты упоминал об идоле… Том самом… Белого Христа… гм… много о нём рассказывают…

— Что ты хочешь знать? — хёльд то ли во хмелю, то ли от избытка чувств грохнул пустым ковшом о поверхность стола. Посуда треснула. — Локи и его от¬родья! — выругался Торвалд. В тоже мгновение Ядгерд подал ему другой ковш. — Молодец, — глаза хёльда оттаяли, губы тронула улыбка, мозолистая ладонь легла на русые кудри мальчика. — Но не привыкай к этому! — цепкие пальцы больно дёр¬нули за волосы. — Пусть рабы прислуживают за столом! Ты сын хёльда!

— Я запомню, отец, — Ядгерд едва сдерживал крик и слёзы.

— Молодец, — Торвалд отпустил волосы и почти ласково потрепал сына по щеке. — Спать хочешь?

Ядгерд замотал головой.

— Вот и хорошо… Посиди с нами… Я же её помню… Росу…, — хёльд говорил как-то странно, словно собирался заплакать. Ядгерд поёжился. Он уже привык хриплому голосу Торвалда и его лающему смеху. — Тогда на Ржавой Сопке…. Ты же мой сын…

— Гм… друг мой, — напомнил о себе Сигмунд. — Ты обещал кое-что расска¬зать.

— А? — хёльд выглядел, как только что проснувшийся.

— Об идоле Белого Христа, друг мой… Как ты его добыл? Зачем подарил рабу? Отчего тот раб у тебя в таком почёте? Он же управляющий на Ржавой Сопке? Говорят, он достаёт тебе железо?

— Железо?! Что железо?! — губа Торвалда дёрнулась, обнажая левый клык. Хёльд стал похож на волка обороняющего добычу. — Мы разве говорили о железе?

— Нет, друг мой! — Сигмунд понял, что влез туда, куда не следовало. — Меня не интересует железо. Мы говорили о Белом Христе.

— Нет, ты выспрашивал о железе и Ржавой Сопке! Изволь! Железо я скупаю у финнов и венедов. Ржавая Сопка захолустье. Гарм — мой раб. Хочу — по¬ставлю управляющим, хочу — подарю идола, а пожелаю — кожу сдеру! Что тебе не нравится?! Я должен спрашивать у тебя совета, как распорядиться собственным имуществом?! Или рассказать тебе торговые секреты?!

— Ты ошибаешься, хёльд, — Сигмунд старался не показать испуга. Один в усадьбе полоумного, в окружении его хирдманнов. — Я только хотел узнать исто¬рию того идола… Говорят, ты совершил тогда великий подвиг.

— Ты старый проныра, Сигмунд, — голубые льдинки ещё минуту сверлили хёв¬динга, потом Торвалд рассмеялся. — Но это хорошо. Раз ты ввязался в бунт, значит, дело не безнадёжное. Будем считать — ты ничего не выспрашивал. Рас¬сказать о Белом Христе? Хорошо. Тем более, здесь мой сын.

Ядгерд вздрогнул. Со дня смерти матери (а её он почти не помнил) его никто так не называл, по крайней мере — так часто…

***

— То был мой первый дальний поход в качестве хёльда, — рассказывал Торвалд. — Я ещё пытался тогда что-то доказать родичам Сигню. Она в то время как раз ждала Эльсе… Где ещё искать славы и богатства молодому хёльду как не в Эрине. Так повелось ещё со времён Эйрика Кожаные Штаны…

— Он плохо кончил…

— Трусливые эринцы кинули старика в яму с гадюками… Но я не собирался становиться тамошним конунгом, Сигмунд. На двух драккарах мы по¬дошли к западному побережью. Мои хирдманны хотели напасть на рыбацкую деревню. Пять жалких хибар приткнулись к прибрежным скалам. Ты знаешь меня, Сигмунд, я не размениваюсь по мелочам. Я не польщусь на припрятанные в закопчённых горшках гроши и на пропахших рыбой чумазых девчонок, если есть возможность добраться до набитых золотом подвалов. Я не приемлю драки ради драки. Ты помнишь Эйгерда Углекопа?

— Чернокожий раб Хельге?

— Точно. Старый дурак заплатил за него кучу серебра в Миклагарде. За него и за пёструю крикливую птицу. Вестгам прав — у греков хорошему не научишься. Знаешь, для чего Лошадиная Грива купил его. Спятивший от тщеславия хёльд ве¬лел здоровому парню махать у себя над головой дурацкими перьями. Ему было мало морского ветра!

— Хельге много торговал в Миклагарде и ценил обычаи греков.

— Вот и сдох в постели, как не разродившаяся баба. Викингу не пристало кривляться, подражая изнеженным южанам. Или их драккары приходят к нашим берегам? Или они разоряют наши усадьбы? Уводят в рабство детей и женщин? Наша сила в нашей суровости, Сигмунд! Я дал Эйгерду секиру и сказал: «Отвоюй себе свободу, парень!» С тех пор у меня не было более преданного хирдманна. Мы ушли в море, Сигмунд. Побережье превратилось в едва заметную полоску у горизонта. Три дня Вестгам — он и тогда был дряхлым стар¬цем — просил помощи у Эгира и Ньорда. Он скинул в море почти всех наших овец и кур. Хочешь не хочешь, но налёт на деревню стал неизбежным. Морские асы требовали человеческой жертвы. Не резать же глотки самим себе! Ох, как я этого не хотел, Сигмунд! Набег не обойдётся без шума и пожара. Суматоху ус¬лышат в монастыре, и прощайте подвалы с золотом. С двумя драккарами крепостей не осаждают. Но то ли заклинания колдуна дошли до ушей властите¬лей мягкой земли, то ли кого-то из них шибануло по макушке жертвенным животным — так или иначе, но на четвёртый день небо затянуло тучами. Волны пле¬вались пеной ярости. Из котла Эгира вырвался туман. Мы двинулись к берегу. Подобно теням мы скользнули через спящую деревню. Подступились вплотную к стенам монастыря. Эйгерд, который был на голову выше любого хирдманна, а секира его соперничала с Мёёльниром, принялся за ворота. Дубовые доски в четыре пальца толщиной превращались в щепу под его ударами. Моя осторожность не стала излишней — пустоголовые монахи не опустили решётку. Они метались в панике, словно мы были не по ту сторону каменных стен, а уже резали их заплывшие жиром глотки. Тот, кто испугался — уже проиграл, Сигмунд. Хотя, стража на стенах ещё пыталась сопротивляться, но что их жалкие попытки для двух сотен почуявших добычу и кровь викингов? Я ненавижу луки, Сигмунд! Когда Эйгерд Углекоп снёс ворота, он был похож на ежа. Между стрел, изрешетивших его тело, и младенец не уместил бы пальца. Раб Хельге Лошадиной Гривы оказался берсерком. Парень ворвался в монастырь первым и ещё успел зарубить двух стражников, прежде чем девы битвы унесли его в Валгаллу. Он выкупил свободу. Испуганные стражники бросали оружие, но мы не знали пощады. Эйгерду нужна была добрая тризна. Мы ворвались в дальнюю башню. Святилище христиан. Меня чуть не вывернуло, Сигмунд. Сотня здоровых мужчин упали на колени и о чём-то просили распятого идола, плачущего от боли. Отвратительное зрелище! Мы резали их, как свиней! Нет, даже свиньи цепляются за жизнь! Они же склоняли голову! Что за чудная Валгалла у христиан, Сигмунд?! Зачем их богу нужны души тех, кто не умер сражаясь?! Я сорвал Белого Христа со стены. Сначала хотел разбить, потом решил отвезти Сигню. Она любит заморские безделушки… Хирдманны наткнулись на толстяка, который пытался затушить костёр из пергаментов и книг. Вообще-то, мы хотели отправить его к остальным, но вступился Вестгам. Что-то увидел в нём. Сам знаешь, старик за рунные дощечки глотку перегрызёт. Видать почуял родича. Толстяка звали Гарм. Он потом мне достался. А Белого Христа я ему подарил, чтобы помнил — даже боги не спасут от хорошо заточенной секиры.

***

Ядгерд уснул прямо за столом. Сквозь сон почувствовал, как сильные руки хёльда подхватывают его, относят на лавку, укрывают шкурой. Мальчик попытался открыть глаза, но сила, подобная той, что держит в равновесии все девять Миров, не позволила разомкнуть веки.

Утром его кто-то настойчиво тряс за плечо. Ядгерд вылез из-под шкуры и упёрся в припухшее лицо Вёлмунда.

— Вставай же, наконец, — сердился сын хёвдинга. — Сколько спать можно, — вдруг он сморщился и потёр висок. — Пасть Фенрира! Пиво — вещь коварная, — простонал Вёлмунд. — Не зря Один предупреждал. Только не вздумай своему отцу рассказывать. Он, правда, в море кинет…

— Что случилось? — потянулся Ядгерд и до мельчайших подробностей вспомнил вчерашний разговор. Какой стыд! Уснул за столом в присутствие хёльда! Торвалд несколько раз назвал его сыном. Что теперь подумает хёльд?

— Мы уезжаем, — Вёлмунд едва не лопался от важности.

— Уезжаем?

— Ты остаёшься. У хёльда к тебе какое-то поручение… Мы отправляемся в Воронье Гнездо, через Каменный Лес. Торвалд соберёт тамошних бондов. А у нашей усадьбы ждёт основное войско. Будет битва, Ядгерд. Наружу вывернусь, но выпрошу у отца хоть десяток хирдманнов. Вестгам пришёл ещё затемно. Говорит, что Хрольв Чёрный Бык нас поддержит, если его признают ярлом, а его людям объявят прощение на тинге… Представляешь! Эйвинд Болото ведёт с севера полсотни драккаров. Он, — сын хёвдинга перешёл на шёпот, — призвал финских колдунов. Чуешь, чем всё пахнет? Да, Ядгерд, — он снова встал в позу бывалого викинга, — грядёт пир мечей!

— А я?

— Не знаю. Хёльд упёрся, чтобы ты оставался здесь. Хочешь, я поговорю с отцом?

— Не надо, я сам, — мальчик направился к выходу.

— Ядгерд, — позвал Вёлмунд.

Сын Торвалда обернулся.

— Я буду скучать, Ядгерд, — взгляд приятеля ползал по земляному полу. — Спасибо тебе.

— За что?

— Ты был другом… Я, действительно… порой чересчур, — с белёсой ресницы сорвалась слезинка, сын хёвдинга шмыгнул носом. — Ты терпел. Не… смеялся… как….все…

— Ну, мы же с тобой в одной дружине, — Ядгерд обнял приятеля за плечи. — Два героя.

— На самом деле я ужасно боюсь.

— Только дураки ничего не боятся.

— Правда? — Вёлмунд родился на год раньше и при случае не забывал напомнить об этом, сейчас он смотрел на сына хёльда, как на старшего брата.

— Конечно.

— Нет времени на полный ритуал, — сын хёвдинга смахнул слёзы, — хотя бы это, — он вынул нож и полоснул себя по запястью. — Ты станешь моим побратимом?

— Сочту за честь, — Ядгерд взял из рук приятеля нож, сделал аккуратный надрез и прижался раной к ране Вёлмунда.

***

У подошедшего у берегу драккара суетились люди. Ядгерд ещё никогда не видел такой пёстрой кампании. Хирдманны Торвалда выделялись доспехами — похожие на рыбью чешую кольчуги у бывалых викингов и плотные кожаные куртки с металлическими бляхами у тех, кого хёльд нанял недавно. Чуть поодаль теснились люди в одежде из некрашеной шерсти поверх коей были одеты безрукавки из дублёной бычьей кожи. Мальчик узнал Гнуди Кнута и Снорри Овсянку — двух бондов — соседей Спящего Ключа. Отряд вооружённых чем попало людей, по-видимому, состоял из их домочадцев. Они первыми откликнулись на призыв хёльда.

Чёрные борта драккара, голова рогатого чудовища на носу, суетящиеся вокруг диковатого вида люди в побелевших от морской соли кожаных штанах и вывернутых наружу мехом безрукавках не оставляли сомнения в том, кто пожаловал в Спящий Ключ. Хрольв Чёрный Бык! Ядгерд и представить не мог, что знаменитый оринг прячется недалеко от усадьбы. Неужто это тот самый неуловимый «Дракон Фьордов», наводящий ужас на купцов-виков, заставляющий ярлов скрипеть зубами в бессильной ярости. А где же сам Хрольв? Правду ли говорят, что у хёвдинга пиратов клеймо на лбу?

— Ядгерд!

Какой стыд! Он забыл зачем вышел из усадьбы! Стоит и глазеет, словно безмозглый раб, забросивший работу, когда его ищет отец! Что подумает Торвалд, возлагающий на него столько надежд! Решит — от сына рабыни толку не много!

— Стой там!

Мальчик увидел хёльда, скачущего со стороны драккара. Надо же, голос отца перекрыл суету и шум занимающихся погрузкой людей, гул ополченцев, глазеющих на происходящее с не меньшим интересом, чем и сам Ядгерд. А ещё говорят, Торвалд ослаб после болезни. Каким же он был раньше?!

— Ты мне нужен, сын мой.

Один Великий! Ядгерду показалось, что головы всех на побережье повернулись в его сторону. Все: хирдманны, бонды, оринги — все они смотрят то на застывшего в седле, подобно морскому орлу на утёсе, Торвалда, то на него — растерянного, непричёсанного мальчишку в душегрейке из полинявшей овчины. Знать бы, что здесь столько народу! Хотя бы непослушные вихры разодрал! Что они теперь подумают?

Ядгерд распрямил плечи и задрал подбородок. А какое ему дело? Он сын хёльда! Того самого, под чьим началом они пришли сражаться. Того самого, перед чьим жеребцом сейчас расступаются и люди и коренастые северные лошадки. Того самого, кто ворвался в святилище чужого бога, перебил трусливых колдунов и порушил идола. Того самого…

— Ты ещё не проснулся? — Торвалд натянул поводья. Копыта жеребца, чей норов повторял хозяйский, боднули воздух над головой мальчика. Ядгерд даже и не думал пригибаться. Он — сын хёльда! Зверь, захваченный в одном из походов, выгнул шею и глянул на него огромным, налитым кровью глазом. Мальчику почудилась ненависть во взгляде лося битв.

«Да, — подумал он, — я сын Торвалда, и не мне, а тебе склонять голову, родич Слейпнира».

— В каком бы из Девяти Миров ты сейчас не был, вернись и послушай, что я тебе скажу, — на худых щеках Торвалда играл румянец, заплетённые на висках косицы выбились из-за ушей.

— Я слушаю, отец, — вместо слов, достойных сына хёльда, получился какой-то жалкий лепет.

— Слава Эйр! Я думал на тебя напал ступор. Отойдём, сын мой, — Торвалд выскочил из седла.

***

— В сложное дело мы ввязались, — говорил хёльд, стоя на открытой площадке за усадьбой. Ветер с фьорда уносил его слова к стене леса, где их могли подслушать разве только тролли, если конечно очнутся от зимней спячки. Или тролли не спят зимой?

— Ты будешь меня слушать, в конце концов?! — Торвалд тряхнул Ядгерда за плечи. Мальчик вдруг снова ощутил себя не сыном хёльда, а рабом-пастушонком.

— Я слушаю, отец…

— Сомневаюсь! Или ты, подобно пустоголовому сыну Сигмунда, вообразил себя Сигурдом Убийцей Дракона? Сопляк с утра похваляется в одиночку разогнать войско конунга. Уже пытался возглавить бондов. Ха-ха! Гнуди Кнут чуть не плакал, упрашивая меня держать подальше Убийцу Овец. Вестгам говорил, что у тебя мозгов побольше. Тоже бредишь битвами?

— Нет…

— Правильно! А если и бредишь, немедленно выброси из головы! Эта война не принесёт никому славы! Ты слышал вчерашний разговор. Я не назвал главной причины, почему я выступаю против Олава Трюггвасона. Христиане подобны крысам, сын мой. Когда их мало, они безобидны и даже забавны. Но если они нагрянут в усадьбу… Вепрь и волк — опасные противники, но их можно вызвать на открытый бой. Крысы не будут сражаться. Они неприметны. Ты их не видишь до тех пор, пока не заходишь в амбар и не находишь пограбленные запасы. А уж когда они почуют силу… Помнишь Пекку Безносого.

Ядгерд вздрогнул. Ему было от силы зим пять, когда старый раб, попав под дождь на летнем пастбище, захворал и остался в землянке. Когда его помощники через два дня пригнали стадо, они нашли на полу временного жилища кости старика и брызнувшую по щелям при их приближении серую массу.

— Вижу, что помнишь… Я слышал о случаях, когда приходилось сжигать усадьбу, чтобы избавиться от серого наваждения. Этим-то мы сейчас и занимаемся. Боюсь только, что поздно… Мы уже не хозяева в этой усадьбе. Почему-то хёльдам и ярлам, чьи предки кичились родством с асами, нравится называть себя рабами Белого Христа и слугами Трюгвасона! Меня считают полоумным… Да, после встречи с Хель мне порой тяжело себя сдерживать. Но я кое-что понимаю. Вестгам не видит дальше рунных дощечек. Пасть Фенрира, о строительстве Асгарда он знает больше, чем о том, что сейчас творится во фьордах! Сигмунд ослеплён выгодой, которую принесёт не одержанная ещё победа. Он уже видит в своих сундуках золото южных хёльдов и их земли под своей рукой. Эйвинд Болото? Будем надеяться, что ведомые им колдуны действительно настолько могучи, а северные ярлы, захватив первую добычу, не захотят укрыться в своих фьордах, куда Олав доберётся ещё нескоро…

— А Хрольв Чёрный Бык? — прошептал Ядгерд.

— Разбойник с тремя драккарами? Не смеши! Непобедимым его сделала трусость виков, а не воинское умение. Хотя его любят бонды и беглые рабы. Посмотрим… Моя главная надежда на Сигрид и Свейна. Если бы Вестгам не рассказал о нанесённых кюне свеев и конунгу данов оскорблениях, я бы и пальцем не двинул. Они, сын мой, тот самый очищающий пожар в усадьбе. Забери меня Хель, если я не постараюсь раздуть его! А что делают хозяева, когда горит усадьба?

— Тушат?

— А если они сами её зажгли?

— Выносят оружие, имущество… Что успеют.

— Молодец! Мы начнём выносить ценности, пока угольки ещё тлеют. Потому, ты и едешь на Ржавую Сопку.

— На Ржавую Сопку?

— Да, клянусь Локи! Это единственное, что досталось мне не в наследство от Хельге. Свеи и даны потребуют плату за помощь. Немалую плату. Многие из зачинщиков бунта останутся нищими. Возможно, придётся продавать усадьбы. Усадьбы твоей мачехи. А кто позарится на лесное захолустье? Рядом с Троллиным болотом… Старая лиса Сигмунд о чём-то разнюхал… Ничего, он считает меня полоумным, я легко смогу водить его за нос. Ты возьмёшь десять хирдманнов. Я подберу самых молодых, чтобы относились к тебе с уважением. Сию же минуту отправляйтесь на Ржавую Сопку. Гарм введёт тебя в курс дела. Доверься ему во всём, кроме разговоров о Белом Христе. Помни, что я говорил о христианах. Он такой же, как они все. Можешь перерезать ему глотку, когда он тебе всё расскажет. Так даже спокойнее. А если… Нет, думаю, до этого не дойдёт!

— Отец…, — Ядгерд чувствовал себя, как после хорошего удара в висок: мыслей не больше, чем дреков в замёрзшем фьорде, в ушах звон.

— Нет времени, Ядгерд. Не дело хёльду пускать погрузку на самотёк. Соберись как можно быстрее. Из усадьбы уйди незаметно. Мои люди и лошадь ждут тебя на опушке леса, — пальцы Торвалда сжали плечо мальчика, через минуту хёльд скакал в сторону драккара.

***

В тот день Ядгерду казалось, что мир перевернулся. Он ехал во главе отряда хирдманнов, чтобы вступить во владение Ржавой Сопкой. Молодые воины из Говорящих Камней не смотрели на него, как на внебрачного сына хёльда, не считали его мишенью для оттачивания воинского искусства. Они (Ядгерд долго не мог привыкнуть) спрашивали его мнения, ожидали распоряжений. Разве, что ярлом не называли.

Три дня пути пролетели как во сне. Когда один из хирдманнов принялся колотить рукоятью меча в ворота Ржавой Сопки, и на вопрос раба — кого там носит, закричал, что приехал молодой хозяин, сердце мальчика остановилось. Он боялся проснуться.

Кланяющийся толстяк Гарм, любопытные взгляды рабов, перешёптывающиеся рабыни — всё слилось в волшебное, нереальное видение. Кресло меж двух столбов во главе стола. Место хозяина. Его не осмеливался занимать даже Гарм. Викинги, поднимающие здравицы в честь хёльда и его сына. Управляющий, бывший эринский монах, интересующийся — всем ли доволен молодой господин и когда он соизволит принять отчёт о состоянии дел в усадьбе. У Ядгерда кружилась голова — не столько от выпитого мёда, сколько от внезапно нахлынувшей новой жизни. Он не был так оглушён даже в тот день, когда Торвалд признал его сыном….

***

Чудной зверь — человек, страшное дело — привычка. Раб мечтает обрести свободу. Ему кажется — лишись он ошейника, получи право носить волосы, распоряжайся сам собой — и всё, больше ему от Норн ничего не нужно. После года вольной жизни вольноотпущенник жалуется на свою долю не меньше бывшего раба, по-прежнему клянёт жестокий мир, упрекает богов. Вот если бы стать ему бондом. Бонд, в свою очередь, завидует купцу-вику. Вик поглядывает на ярлов. Ярлы — на хёльдов. И так до самого конунга. А уж тот, выше которого лишь боги, желая уподобиться им, начинает ломать привычный уклад, строить свой Асгард. Подобно Олаву Трюггвасону. Довольны ли своей долей боги? Вряд ли…. Они тоже когда-то были людьми. Иначе откуда бы взялся коварный ас Локи? Из-за чего бы разразился Рагнарек? Так уж устроены двуногие существа: от раба до Отца Ратей — все мечтают о большем и быстро пресыщаются достигнутым.

***

Неделю Ядгерд ходил по Ржавой Сопке словно во сне. Месяц охал и разводил руками, слушая Гарма. Бывший пастух и подумать не мог, что усадьба приносит столько серебра. Да, он и раньше ужинал за одним столом с рудокопами и рудожогами. Знал, что каждое утро худые рабы отправляются на болота выкапывать и обжигать коричнево-красные камни. Усадьба и название получила из-за них. Задыхался вместе с другими, когда ветер дул со стороны ям для обжога. Провожал каждые полгода в Говорящие Камни подводы с тёмными в красных оспинах блинами сырого железа. Но то, что на всём этом держится богатство Торвалда хёльда…. Об этом он никогда не думал. Воистину, отец пытался вынести из разгорающегося пожара самое ценное.

Кроме Торвалда и толстого раба, а теперь ещё и Ядгерда об истинном назначении Ржавой Сопки не знал никто. О том, как Гарм умеет хранить хозяйские тайны, могли бы рассказать два старых раба-пастуха. Если бы имели языки. В давние времена, когда рудники на болотах только начинали работать, они, пригнав скот на дальнее пастбище, проболтались работникам Гнуди Кнута о том, что новый управляющий всё чего-то копает, копает и копает. С тех пор они больше не говорили, зато один их вид и неразборчивое мычание предупреждали остальных о вреде болтливости. Не зря Торвалд дал эринскому рабу имя стража Хель.

Локи и отродья его! Слушая Гарма, Ядгерд вспомнил, как пытался рассказать Вёлмунду о жизни в усадьбе. Например, о молодых рудокопах, выглядящих древними стариками. Слава Одину — сына хёвдинга не интересовало ничего, кроме битв. Он, скорее всего, пропустил слова приятеля мимо ушей.

Волна восхищения схлынула. Потом отступил прилив удивления. Ядгерд свыкся с ролью хозяина в Ржавой Сопке. Нет, ему не стало скучно. Он не мечтал покинуть лесную глушь, чтобы тратить приносимое ей серебро где-нибудь в более весёлом месте. Сперва он примерил усадьбу на себя. Гарм, как и полагается верному слуге, помог попасть в рукава обновки. Ядгерд застегнул одну пуговицу, другую… Усадьба пришлась впору.

Летом, входящий во вкус сын хёльда, велел копать руду на новом месте. На острове, в сердце трясины. Снятые с пастбищ рабы проложили гать всего за неделю. Один из хирдманнов оказался сыном кузнеца. Ядгерд велел заложить кузницу. Подводы с Говорящих Камней не приходили. Сырое железо скапливалось в амбарах. Почему бы ни попробовать? Конечно, никто не собирается делать кольчуги. Не каждому кузнецу под силу такое. Но оружие… Отцу понравится эта затея.

Зима на крыльях вьюг ворвалась в Ржавую Сопку. Подвод из центральной усадьбы всё ещё не было. Ядгерд не волновался. Идёт война. Зачем отцу показывать свеям, данам, ярлам и хёльдам свои тылы? Ржавая Сопка лесное захолустье. Место для прижитого с рабыней сына. Никто не должен догадываться, что Торвалд там, а Ядгерд здесь готовят возвышение рода Торвалдсонов. В конце концов, и Эйрик Кровавая Секира не родился конунгом. А повелитель Гренландии? Кто не знает, что Эрика Рыжего дважды объявляли вне закона. Главное изгнать из фьордов христиан.

Христиане… Вот что заботило Ядгерда и мешало спокойно жить. Пока отец и хирдманны сражаются с Олавом, решившим стать Святым, Белый Христос вечер за вечером появляется у очага Ржавой Сопки. Не сам конечно — в сагах Гарма. Управляющий и раньше любил рассказывать о своём боге. Ядгерд, тогда ещё пастух, слушал их с не меньшим вниманием, чем саги слепого Ганглери, хирдманна ставшего скальдом после потери зрения. Интересно послушать о подвигах богов и своих, и чужих. Ганглери умер, когда Ядгерда ещё даже не забирали в Спящий Ключ. Некому стало повторять речи Высокого, описывать подвиги Тора, пугать Рагнареком. Белый Христос Гарма одержал бескровную победу.

Управляющий не упускал момента поведать рабам о деяниях своего бога и учеников его. Естественно, ни хирдманны, ни Ядгерд, помнящий, что он сын того, кто разграбил святилище и поверг идола чужого бога, не слушали Гарма. Но рабы… На шеях у некоторых сын хёльда заметил грубые крестики, вырезанные из рябинового корня. Всё чаще и чаще вспоминались слова Торвалда о крысах. Может действительно перерезать глотку управляющему? Ядгерд бросал взгляд на Гарма. Окружённый рабами, он учил их прощать обиды и благословлять гонителей. Нет, вряд ли хватит духу. Вот если бы эринец сделал что-нибудь такое… Ядгерд проклинал себя за малодушие. Это всё оттого, что он сын рабыни. Вёлмунд тут вряд ли стал колебаться.

***

В один из дней сын хёльда посетил часовню. Хотелось увидеть идола, о котором услышал в памятную ночь. Гарм за год до приезда молодого хозяина перестроил святилище Белого Христа. Аромат сосновой стружки всё ещё пытался пробиться сквозь плотную стену чужеземных благовоний. У дальней стены Ядгерд разглядел обтянутый бархатом алтарь. Над ним возвышался крест с распятым человеком. Сын хёльда вздрогнул. В дрожащем пламени свеч Белый Христос показался ему живым. Капли крови из пробитых ладоней и с ободранного лба вот-вот сорвутся на дорогую ткань. Рёбра готовы прорвать бледную кожу. Рот застыл в беззвучном крике. Глаза с мольбой воззрились на Ядгерда, словно в силах того было прекратить вечную муку. Юноша зажмурился. Неужто есть мастера, коим под силу, почти под силу, оживить дерево, поселить в нём боль.

— Он принял смерть, спасая нас.

Ядгерд развернулся. Гарм! Кто же ещё.

— Сын Божий, принял на себя грехи наши — прошлые и будущие. Он защищает нас перед своим Отцом Небесным….

— Я пришёл не для того, чтобы поклониться твоему богу, — юноша походил на помощницу Фрейи, разве что не шипел и не размахивал когтистой лапой.

— Наш Господь не ждёт, когда неразумные чада придут к нему. Он сам является к грешникам. Нам остаётся только распахнуть сердце для Слова Истины….

— Рассказывай эти глупости рабам….

— Для Спасителя нет рабов и хозяев, все мы рождённые во грехе…

Рука Ядгерда метнулась к левому бедру. Ладонь легла на рукоять короткого меча.

— Не смей так говорить о моей матери, раб!

Хищное лезвие упёрлось в шар живота. С толстых щёк Гарма исчез румянец.

— Я не хотел обидеть тебя, сын хёльда, — лепетал управляющий. — В Священном Писании сказано, что плоть человеческая — есть вместилище греха… Потому и…

— Хватит, — Ядгерд понял, что и в этот раз у него не хватило духу. — Белый Христос побеждал великанов?

— Нет, — Гарм с опаской поглядывал на меч.

— Он сражался с Мировым Змеем? Усмирял Фенрира? Спускался в Хель?

— Нет.

— Так что же он делал?

— Нёс Слово Божие и принял муку за род людской

— Всего-то!

— Это очень много, хозяин. Он научил людей милосердию. «Возлюби ненавидящего тебя, — призывал Господь, — благослови обидевшего. Не причини боли ближнему»…

Ядгерд глянул на идола. Нет, простая деревяшка. Бьярмы из моржовой кости и не такие фигурки вырезают.

— Мой отец утопил в крови ваше святилище. Поверг вашего бога. Его хирдманны перебили жрецов. Ты живёшь, потому что ему так захотелось. Ты говоришь, твой бог тебя любит? Где он был в тот день? Или он привык переносить оскорбления?

— Ты изменился, Ядгерд…

— Отвечай!

— Неисповедимы пути Господни. Ему было угодно призвать братьев моих…

— Братьев?

— В обители, разграбленной Торвалдом, мы называли друг друга братьями. Братьями во Христе.

— И ты не отомстил за братьев?

— Господь определил мне другое назначение.

— Какое?

— То известно лишь Господу…

— А сам ты не знаешь?

— Я выполняю Волю Его.

— Какую?

— Неисповедимы Помыслы Божьи…

Ядгерд снова посмотрел на Белого Христа. Нет, замечательная работа. Уж не сам ли Вёлунд, повелитель светлых альвов, создал эринского идола. Ветки терновника на челе, словно только что сорваны, ткань на чреслах легла складками, дорожки слёз на щеках. Огромные, выплёскивающие страдание глаза… Страдание? Волосы на макушке Ядгерда зашевелились. Белый Хритстос улыбался! Да, то, что казалось гримасой боли, на самом деле, было… Было… Было ехидной ухмылкой. Белый Хритсос лишь притворялся слабым. Кто бы ни были его палачи — они просчитались! Они не казнили его! Они выполнили его волю! Он сам хотел этого! А хирдманн-предатель… Иуда, кажется… Он ещё покончил с собой… Он не предал на самом деле… Он выполнил желание Белого Христа. И сейчас, умирая на кресте, коварный бог смеялся над ними. И над палачами, и над Иудой, и над Ядгердом. Один Всемогущий! Он хуже Локи!

— Твой бог когда-нибудь бывал в Асгарде?

— Так вы называете прибежище своих демонов? — Гарм видел произошедшую с юношей перемену. Управляющий осмелел. — Ты можешь убить меня, сын хёльда, но я скажу правду — Сыну Божьему там нечего делать!

— А если бы он сразился с Тором.

— Иисус не сражался с бесами, он изгонял их. Одного слова Сына Божьего было достаточно, чтобы создания Преисподней….

— Он трус, Гарм, — Ядгерд направился к выходу. — Всего лишь трус…

— Ты возвысился лишь благодаря Воле Его! Вспомни, что было до того, когда Торвалд…

— Тогда я был рабом, Гарм. Всего лишь рабом, искавшим утешения. А теперь, — голос Ядгерда звенел, — я сын хёльда. Сын человека перебившего твоих братьев. Сын человека, которому ты не отомстил. Мне не нужен бог рабов! Мой отец воюет с христианами, Гарм! Если ты не прекратишь смущать умы рабов, я убью тебя! Нет, сначала я сожгу твоё святилище, а потом прикончу тебя! Посмотрим, будет ли на это воля его!

Ядгерд вышел из часовни.

***

Дороги ещё не просохли после весенней распутицы, когда к воротам Ржавой Сопки вышел отряд в два десятка хирдманнов. Исхудавшие и потрёпанные, они выглядели так, словно болотные тролли выставили на их пути огромное войско. Ядгерд смотрел на обессиленных викингов, входящих в ворота усадьбы и понимал — вместе с ними пришли несчастья. Юноша чувствовал, как они по-хозяйски располагаются в Ржавой Сопке, изгоняя прочь покой и благополучие.

Двое воинов втащили носилки. Ядгерд с трудом узнал Вестгама. Старик напоминал выходца из Хель. Он жестом подозвал сына хёльда.

— Наш разговор не для чужих ушей, — голос, от которого бежали мурашки по спине, когда колдун пел заклятия, куда-то исчез, Ядгерду пришлось склониться к самым губам старика.

— Ты ранен, Вестгам.

— Самым беспощадным из врагов. Имя ему старость, — колдун заметил маячащего неподалёку Гарма. — Пусть бывший жрец Белого Христа придёт к нам. Он может дать совет…

***

Ядгерд велел отнести старика в главный зал, поближе к очагу. Как отец его год назад, он запретил рабам входить в дом до особого распоряжения. У пылающего очага собрались сын хёльда, управляющий, Вестгам и двое хирдманнов. Их тоже велел позвать колдун.

Старик кутался в медвежью шкуру и жался к огню, но его тело, в коем, похоже, остались только кости и кожа, то и дело сотрясала крупная дрожь.

— Не думал, что на веку моём сбудутся пророчества вельвы, — и треснувший в огне сучок, и порыв ветра за стеной заглушали голос Вестгама. Собравшимся с трудом удавалось различать слова старика. — Сумерки Богов…. Рагнарек… Не коварный ас губит Мидгард… Конунг Олав, — колдун старался говорить быстро, словно боясь, что Хель не позволит закончить. Правая сторона его лица стала неподвижной, отчего речь Вестгама то и дело переходила в невнятное шамканье. Старик раздражался, разминал здоровой рукой непослушную щёку, на глазах его выступали слёзы бессильной злобы.

— Успокойся, Говорящий с Богами, — вмешался один из хирдманнов — Гуннар Олень. — Битва ещё не проиграна. Торвалд хёльд ведёт дружину. Усадьба укреплена. Мы выстоим. Тебе станет лучше после отдыха.

— Я не увижу вашей победы, Гуннар. Хель держит меня за правую руку. Сын хёльда — ваш командир… Воля Торвалда… До его прихода…. Я спас когда-то тебя, Гарм… Не предай Ядгерда… Там — твои братья… По вере… Здесь…

— Клянусь Святым Патриком и Пречистой Девой, — управляющий перекрестился. — Я не брошу молодого хозяина.

— Хорошо… Такие клятвы вы не нарушаете… Я жил в Миклаграде… у франков… Подобные тебе клятв не нарушают… Олав… не христианин… не такой… Убийца… С Торвалдом беда… Он не просто берсерк… Сломавшийся берсерк… Ещё один приступ…., — Вестгам впал в забытьё.

— Что случилось? — сын хёльда попытался дать колдуну целебного отвара. Вестгам что-то пробормотал, так и не приходя в сознание.

— А ты не видишь сам, Ядгерд ярл? Тебя, наверное, теперь стоит называть именно так? — Гуннар запрокинул голову, разглядывая что-то на потолке. — Нас разбили! — он втянул воздух сквозь сжатые зубы. — Оставь старика, Ядгерд ярл, ему действительно уже не поможешь. Я удивляюсь, что он вообще пришёл в себя… Впервые за три дня…

— Что с отцом?

— Торвалд хёльд поклялся, что на его земле Олав захлебнётся в крови. Мы расстались перед битвой у Говорящих Камней.

— У центральной усадьбы?

— У пепелища усадьбы. Отступая, Торвалд сжигает всё. Местные бонды ненавидят его — хёльд уничтожает не только своё имущество. Он приходит в ярость, если Олаву остаётся хотя бы треснувшая миска.

— Сигмунд хёвдинг?

— Пирует в Валгалле. Если туда берут после «кровавого орла».

— Не может быть!

— Может, ярл, может. Ещё прошлой весной я удивился бы не меньше тебя. А теперь… Мы загнанные волки, парень. Мы бежим и огрызаемся, а Олав не даёт нам ни дня на отдых.

— Королю, познавшему свет Истинной Веры присуще милосердие. Покаяние…, — начал Гарм.

Гуннар несколько мгновений смотрел на управляющего, потом расхохотался.

— Милосердие?! Олав не знает таких слов!

— Где войско хёльда? — Гарм поднялся со скамьи. — Я отправлюсь туда. Я вразумлю хозяина. Пусть не принимает Слов Господних, но пусть покается и смирится. Потом я отправлюсь к королю. Я буду взывать к его терпимости. Я напомню ему подвиг того, чьё слово спасло его. Я укажу места в Священном Писании. Победа веры в Христовой не в пролитии крови язычников, а в милосердие к заблудшим. Промысел Божий не в уничтожении язычников, а в обращении их к Свету. Пусть проявит милосердие к падшим. Кто знает, может хозяина, тронутого великодушием врага своего, коснётся Длань Его?!

— Что мелет этот болтун? — Гуннар с интересом смотрел на раскрасневшегося толстяка.

— Хочет пойти в войско отца.

— Что он там забыл, Фенрир меня сожри!

— Думает, уговорить Торвалда отступить, а Олаву передать слова Белого Христа.

— Локи и Хель! Интересно, кто его первым повесит? Торвалду нужна сотня воинов, а не болтливый раб. Что Олаву слова какого-то Белого Христа, когда есть возможность наложить лапу на земли хёльда? Он полоумный?

Гарм хотел что-то ответить, но Ядгерд жестом приказал молчать.

— Неужели всё так плохо? — обратился он к Гуннару.

— Плохо? Не то слово, ярл! Хуже бывало, когда в одном их походов нас обложила дружина франкского конунга. Но и в тот раз у нас была надежда пробиться к драккарам. Теперь нам некуда отступать. А Олав, почувствовав кровь, не позволит зализать нам раны. К тому же…. Хёльд. С ним что-то происходит. Его боятся даже собственные хирдманны. Он либо молчит и точит оружие, либо с отрядом уцелевших орингов нападает на авангард Олава и разоряет бондов… После гибели Хрольва пираты слушаются только его…

— Чёрный Бык мёртв?

— Лучше спроси, кто выжил из воинов, год назад ушедших на юг? Сперва всё было замечательно. Мы заняли с десяток усадеб. Серьёзных стычек почти не происходило. Отряды Олава отступали, едва обнажив мечи. Мы ещё смеялись над трусостью конунга. Сигмунд пророчил, что к следующей весне каждый хирдманн станет если не хёвдингом, то уж, наверняка, хёльдом. Драккары Хрольва и Эйвинда Болото не пропускали к землям Олава купцов. Хёльд орингов хвастался, что осенью Олаву придётся подобно Белому Христу кормить своё войско одним караваем… Лазутчики донесли о желании Олава посетить весенний тинг. Нам указали хутор, где он собирался остановиться с малой дружиной. Замечательная возможность! Особенно много кричал Эйвинд Болото. Он предлагал напасть с моря, лишить конунга судов, загнать в глубь побережья, а там дело закончат дружины Торвалда и Сигмунда. Мы попали в ловушку, Ядгерд. Олав умеет воевать. Едва дарккары Эйвинда и Хрольва пошли во фьорд, едва воины собрались покончить с отрядом конунга, со стороны моря путь к отступлению перекрыла огромная флотитлия. Выжившие в той битве говорят, что никогда не видели столько дреков, драккаров и ладей в одном фьорде. Дружины Торвалда и Сигмунда подошли, когда от наших судов оставались обломки, а спасшиеся оринги и люди Эйвинда выбирались на берег, чтобы попасть под мечи и секиры отряда конунга. Он оказался не таким уж малочисленным. Ещё и дружины с судов Олава. Торвалд всё равно полез в драку, но уже и младенцу было понятно — эта битва проиграна. Олав сделал то, что собирался Эйвинд Болото — оттеснил нас в глубь побережья. К разорённым нами усадьбам. К обозлённым бондам. Мы пришли сюда победителями, победителями надеялись и уйти….

В тот день мы ещё не думали, что вместе с битвой проиграна и война. Несколько смельчаков пробрались в лагерь конунга, чтобы сжечь их суда. Они принесли страшные вести. Эйвинд Болото и трое его помощников попали в плен. Эйвинд называл себя могучим колдуном, Олав и казнил его соответствующе. Его с помощниками связанными оставили на крошечном островке, обнажившимся во время отлива. Эйвинд держался, как и подобает викингу. Лазутчики говорят, что когда над головами колдунов сомкнулся прилив, вода в том месте ещё долго бурлила, и слышались проклятия Эйвида. Олав настолько уверен в силе Белого Христа, что даже не завязал глаз и не заткнул ртов Говорящим с Богами. Хрольва Чёрного Быка захватили без сознания. Он не молил о пощаде, не покупал жизни ценой предательства. Он хотел умереть как настоящий хёльд.

— Ты выступил на стороне Одина? — рассмеялся Олав. — Кажется, его называют асом висельников. Так и умри, как подобает беглому рабу и язычнику.

Хрольв лишь заскрипел зубами в ответ. Он сам накинул петлю, сам сделал шаг с камня. И когда его тело забилось в петле, когда хрустнули позвонки, когда лицо побагровело, а глаза вылезли на лоб, у хёльда орингов хватило сил плюнуть в сторону Олава Трюггвасона.

Торвалд был в ярости. Он чуть не зарубил лазутчиков принесших дурные вести, но не сжёгших ни одного вражеского драккара. Потом он начал требовать немедленного сражения. Вестгам и Сигмунд приложили немало сил, удерживая твоего отца. Может, и зря его тогда не послушали. На следующий день к Олаву пришло ещё полсотни драккаров. Мы сражались уже не против конунга, против страны….

Не знаю, что задумал Сигмунд хёвдинг… Не зря его прозывали Двуязыким. Через неделю отступления, он исчез с десятком хирдманнов. Не думаю, что он хотел предать. Сын его оставался в лагере. Наверное, хёвдинг хотел устроить сражение слов, там, где мечам пришлось отступить. Из отряда его вернулся только один человек. Олав отрезал ему язык и уши, в руках он держал человеческое сердце… Сердце Сигмунда. Мы поняли — конунгу не нужна победа, ему нужны наши жизни. Потому он и позволил нам пройти в глубь своих земель.

— Что с Вёлмундом?

— Сын хёвдинга в Валгалле. После смерти Сигмунда он изменился. Никто не слышал от него бахвальства. Он о чём-то долго разговаривал с хёльдом. Торвалд дал ему два десятка хирманнов. Я не видел более отчаянных бойцов. Из молодого ясеня меча вышел бы замечательный воин. Во всех наших стычках он не думал об отступлении. Все понимали — Вёлмунд мстит за отца. Но слишком много ведьм битв хранят жизнь конунга. А такие бойцы, как сын Сигмунда надолго не задерживаются в Мидгарде. Их место рядом с Отцом Ратей…

С боями мы отступили на земли Торвалда. Твой отец сжигал за собой всё. Имей он возможность уничтожить саму землю, по коей нас преследовал Олав, он не раздумывал бы ни секунды. Битва разгорелась у Говорящих Камней. Сигню хозяйка и твои сёстры ещё в начале войны на ладьях Рагнара Прекрасного отправились в Исландию. Родич Торвалда обещал просить помощи у тамошних хёльдов. Но, ярл, своя рубашка ближе к телу. Никто не пришёл к нам на помощь. Даже Свейн и Сидгирд, проклинающие Олава на каждом тинге, до сих пор не соберутся отомстить ему…

В ночь перед битвой Вестгам закрылся в святилище. Не знаю, к каким богам он обращался, каких духов вызывал, какие отвары пил, но утром мы его нашли таким, каким ты его сейчас видишь. Даже Торвалд на время пришёл в себя… Он велел привезти колдуна на Ржавую Сопку и готовить усадьбу к обороне. Я думаю, ярл, скоро в эти ворота войдут остатки нашей дружины….

— То не есть утверждение милосерднейшего учения, — пролепетал Гарм. — То есть злодеяния достойные Ирода. Если бы наместник Христа знал о беззакониях…

— Ты всё ещё взываешь к тому, с чьим именем идёт Олав? — Вестгам с трудом поднял веки.

— С именем Сатаны идёт он! Филистимлянин! Да не сотворится злодеяния с именем Сына Божьего на устах!

— Не слово я вам принёс, но меч…, — Вестгам улыбнулся половиной лица. — Я изучал слова твоего бога… Имя его заботит больше, чем вершимое с ним на устах… Тому, кто его примет… Белый Христос простит любые злодеяния… Ты…. Слишком много читал… мало жил…

Тело Вестгама выгнулось, из груди вырвался хрип.

— Наставник! — Ядгерд смотрел в остекленевшие глаза старика, на стекающую из уголка губ слюну. Колдун, столько раз, изгонявший Хель от ложа других, не смог победить дочь Локи, когда она явилась к нему.

***

Торвалд появился через неделю. Тех, кто пришёл с ним, уже никто бы не осмелился назвать хирдманнами. Объявленные вне закона беглецы, у которых горит под ногами земля. Осунувшиеся лица, погасшие глаза, порубленные доспехи — так, наверное, будет выглядеть войско, высаживающееся с корабля из ногтей мертвецов в день Рагнарека.

— Отец! — Ядгерд поймал поводья гнедого жеребца.

Жёлтое лицо хёльда осталось неподвижным. Налитые кровью глаза смотрели сквозь сына.

— Мои распоряжения? — Торвалд тяжело вылез из седла. Несмотря на худобу и усталость, его тело излучало какую-то особую силу. Силу губительную для обычного человека. Хирдманны старались держаться подальше от хозяина, словно страшились обморозиться в этой древней мощи, что под стать инеистому великану, но губительна для смертных.

— Мы укрепили усадьбу, насколько возможно, — сообщил Гуннар.

— Битвы, две проигранных битвы… Две усадьбы, четыре фермы бондов, — Торвалд шёл по двору, глядя себе под ноги. Люди расступались перед ним, даже Гуннар и Ядгерд держались на расстоянии. — Они называют себя овцами… Овцами Белого Христа… Я — волк… Затравленный волк… Но у Фенрира ещё остались зубы… Сколько людей?

Гуннар не сразу понял, что хёльд обращается к нему.

— Сколько людей в усадьбе, я спрашиваю?! — взревел Торвалд. Гнедой жеребец, почуяв гнев хозяина, встал на дыбы.

— Тридцать хирдманнов и полсотни рабов.

— Рабов в жертву. Одину, Тору, Локи, валькириям, альвам… всем! Пусть напьются крови в своём Асгарде! Во всех девяти мирах! Пусть о щедрости Торвалда хёльда складывают саги! Пусть Вестгам приготовит жертвенник.

— Вестгам мёртв…

— И он?! — на губах Торвалда выступила пена. — И он меня предал! Предательство! Сплошное предательство!

— Хозяин, — Гуннар схватил хёльда за рукав, тут же отдёрнул руку. — Дело твоё, но, по-моему, рабов стоит оставить. В случае осады их можно вооружить. Я приказал вырыть колодец. Твоя лесная усадьба — замечательное место. Пока не высохнут болота, она неприступна. А летом… Может, всё-таки, даны и свеи выйдут в поход…

Торвалд глянул на своего хирдманна. Губы его тронула улыбка.

— Знаешь, что Гуннар? — хёльд шептал почти, касаясь, уха воина. — Нет никаких данов и свеев. Морок! Колдовство! Нет Эрин! Нет франков! Нет Каменного Леса! Нет Говорящих Камней! Нет Спящего Ключа! Есть мы — здесь! Олав — там! — он перешёл на крик. Перепуганные рабы жались к стене амбара. Воины хмуро смотрели на предводителя.

— Тебе требуется отдых, хёльд, — Гуннар, стиснув зубы, взял Торвалда за локоть. — Пройди в дом. Сон пойдёт тебе на пользу.

— Сон, — неожиданно согласился хозяин Ржавой Сопки. — Мне нужен сон, — он направился к усадьбе. Остановился на полдороги. — Что-то ещё… — он тёр виски. — Что-то важное…, — покрасневшие глаза Торвалда блуждали по двору. С минуту он смотрел на Ядгерда. Лицо хёльда расцвело. Таким его уже давно не видели. — Сын мой! — он шагнул в сторону юноши. Ядгерду хотелось, плюнув на всё, броситься на шею отцу. Успокоить его, постаревшего и лишившегося всего. Но… Перед глазами стоял безумец, каким Торвалд был мгновение назад. Ядгерд застыл на месте.

— Сын мой! — пальцы хёльда легли на плечи юноши. — Ты вырос! — Ядгерд только что заметил — ему не приходится задирать голову, заглядывая в глаза отцу. — Прости меня, сын мой! — лицо хёльда скривилось, словно, поселившийся внутри Фенрир ухватил зубами сердце. — Помнишь, год назад… Пожар не удался, сын мой… Прости…

— Отец всё будет, как ты хотел…, — Ядгерду искренне в это верил. — Вот увидишь.

— Да! — лицо Торвалда обратилось в камень. — Я знаю, что делать. Никто не назовёт моего сына рабом!

***

С Торвалдом произошло чудо. Так говорили все, кто был в походе. Ушли приступы священной ярости, достойные берсерка, но вредящие человеку, который стоит во главе дружины. Хёльд больше не призывал жечь и разорять. Он собрал совет из хирдманнов и разрабатывал план обороны. Торвалд велел избавиться от выплавленного железа. Амбары полные продовольствия сейчас гораздо важнее. Рабов, избежавших жертвоприношения отправили на охоту. Лишь иногда, при упоминании имени Олава, в глазах хёльда вспыхивал огонёк безумия. Но Торвалд сразу же брал себя в руки.

— Ты приносишь удачу, сын хёльда, — ни раз повторял Гуннар. — Эх, быть бы тебе в походе с самого начала.

Торвалд приказал разрушить все гати. Теперь в усадьбу вёл только земляной вал, насыпанный в незапамятные времена. На нём поставили двойной частокол. Летом хирдманны переселились поближе к укреплению в наспех срубленный дом. Действительно, затравленный волк ещё мог кусаться.

***

Первые отряды Олава появились к середине лета. Несколько раз воинов конунга скидывали в трясину. Однажды им почти удался штурм частокола. Олав не собирался прощать последнего из мятежников.

Рабы сутками пропадали в лесах к северу от усадьбы. Здешнее зверьё уходило всё дальше и дальше от мест, наводнённых жадными охотниками. Торвалд ночевал у частокола. Ядгерд, если не считать четырёх старых рабынь остался в усадьбе один. Как бы хотелось быть рядом с отцом и хирдманнами. Кровь побратима взывала об отмщении.

— Имей терпение, сын мой, — повторял Торвалд. — Твоя битва ещё впереди. Крысы! — срывался он на крик. — Жадные крысы!

Приступы ярости вернулись, но к радости Ядгерда, они хотя бы не укрывали рассудок ярла багровой пеленой. Хёльд стал часто бывать в святилище. И что странно, в часовне Гарма. В такие дни управляющий, если не руководил заготовкой мяса, не отваживался войти туда.

***

Ядгерд проснулся от треска. Не дожидаясь, пока ему откроют (да и кто бы это сделал? Усадьба пуста) Торвалд выломал дверь.

— Что…, — Ядгерд приподнялся на лежанке.

— Они прорвались! — в одной руке Торвалд держал факел, в другой окровавленную секиру. — Олав как-то перешёл топь… Они скоро будут здесь… Бери меч.

— Отец!

— Меч! — зарычал Торвалд. С перепачканным копотью и кровью лицом он походил на тролля. — Во двор! — приказал он, увидев клинок в руках сына.

Хёльд сильно припадал на левую ногу. Из раны на плече хлестала кровь. Ядгерд подивился, как только отец держится на ногах.

— Тебя надо перевязать, — предложил он.

— Не говори глупостей! — хёльд пересёк двор, воткнул факел в стену святилища, встал в боевую стойку. — Нападай!

— Что?! — Ядгерд попятился.

— Нападай на меня!

— Юноша отступал до тех пор, пока не упёрся спиной в угол сарая.

— Нападай, тролли тебя забери! — зубы хёльда сверкнули в пламени факела. — У нас нет времени!

— Отец…

Да я твой отец! Я приказываю тебе! Нападай!

— Я не могу…, — ладонь Ядгерда выпустила рукоять.

Торвалд бросил оружие. В два шага оказался рядом с перепуганным сыном.

— Пойми, — он обнял юношу. — Эти крысы будут здесь с минуты на минуту. Я был плохим отцом… Но ты — единственное, что у меня осталось… Ты моя кровь! Торвалдсон! Я не отдам тебя Олаву. Я хочу встретиться с тобой в Валгалле, — хёльд вернулся к секире, поднял оружие. — Нападай!

Ядгерд чувствовал, как по щекам его бегут слёзы. Умирать не страшно. Страшно…. Он не знал, что страшно, но едва сдерживал крик ужаса.

— Нападай или будь проклят!

Юноша поднял меч. Так и не пришлось поучаствовать в настоящей битве. Вот Вёлмунд… Его мечта сбылась… И отец…

— Докажи, что ты сын хёльда, а не раб!

Да, он не раб! Он сын хёльда!

— Нападай!

— Ааааааа! — Ядгерд зажмурился и, выставив клинок перед собой, бросился на отца.

***

Торвалд отбросил секиру. Глаза словно наполнились раскалённым железом. Оно жгло веки, срывалось с ресниц, бежало по щекам, почему-то оказывалось солоноватым на вкус. Стены усадьбы расплывались и шли волнами. Наверное, из-за потери крови и ещё из-за этой жгучей гадости, что всё льётся и льётся из глаз. Он поднял тело Ядгерда. Валькирии уже вводят юношу в чертоги Одноглазого.

— Я скоро, сын мой, — прошептал хёльд. — Совсем скоро.

Торвалд внёс тело в усадьбу. Усадил на почётное место.

— Ты лишил меня всего, кроме сына, Олав Трюггвасон, — он смотрел в бледное лицо юноши. — Мы скоро встретимся.

Хёльд подбросил дров в очаг. Взял масляный светильник. Швырнул в огонь. Пламя взметнулось. Торвалду показалось, что на синих губах Ядгерда мелькнула улыбка. Он улыбнулся в ответ.

— Скоро, сын мой, скоро.

Следующий светильник разлетелся о бревенчатую стену, оставив масляные потёки. Не чувствуя боли, Торвалд зачерпнул из очага горсть углей и бросил в натекающую лужицу. Пламя сначала робко, потом увереннее и увереннее побежало по стене, жадно облизывая брёвна и хватая ковры.

— Не каждый конунг удостаивается такой тризны, — он в последний раз посмотрел на сына и вышел из дома.

Торвалд поднял секиру. Посмотрел на часовню.

— Ты пришёл на мою землю, Белый Христос. Ты разжёг войну. Может и почётно назваться твоим рабом. Но не Торвалду хёльду и не его сыну. Мы отправляемся в Валгаллу! Слава Одину!

Торвалд шагнул навстречу, вбегающим в ворота усадьбы хирдманнам Олава…

2003.г.