Фетиш

Мне всегда нравилось следить за одним человеком. Но я делал это тайно, едва заметно, чтобы не привлечь лишнего внимания с его стороны. Я бы никогда не стал точно утверждать, что Ярослав — таково было имя юноши — сильно нравился мне: его тело стягивала болезненная худоба и, порою даже казалось, что бледная кожа натянута прямо на кости. Совсем некстати это нелепо подчеркивалось его высоким ростом, да и к тому же, я никогда не ощущал в себе какой-то особенной тяги к представителям своего пола — не привлекали меня даже глаза Ярослава, светлые, голубовато-серые, что обычно несвойственно людям с черными как сажа волосами. Быть честным, иногда я даже ненавидел этого парня. За что? Все просто. Он был обладателем идеальных рук.

Великолепные гладкие ладони, острые костяшки пальцев, прозрачная кожа на запястьях, сквозь которую виднелись синеватые пульсирующие нити и узлы вен — от этого зрелища у меня пересыхало во рту, а тело невольно покрывалось россыпью мурашек. Ярослав редко с кем-то разговаривал. Молчал, раздумывал, кусал бледные губы. Затем его рука хваталась за карандаш и бродила по неведомой никому траектории, делая восхитительный набросок сложного натюрморта.

Вместе с ним мы ходили на курсы рисования и дизайна почти два месяца. Я не сразу обратил внимание на него — первые пару недель я не знал даже имени этого тонкого как лучина парня. Но все решили золотые рыбки. Ненароком я зацепил взглядом его акварель, на которой игриво и так глупо, столь глупо и завораживающе, плескалась парочка сверкающих рыбешек. Должен похвастать, рисовал я не хуже, но Ярослав обладал восхитительным даром наполнять свои работы особенной жизнью, которая невольно заставляла остановить свой взгляд хотя бы на пару секунд. Это и захватило меня. Я стоял и смотрел на полотно, как завороженный, и в один момент мне даже показалось, что я сам плаваю в игре красок, в этом нарисованном аквариуме, вместо золотых рыбок. Тону, всплываю, прячусь меж бирюзовых водорослей, наслаждаюсь причудливыми кораллами, глотаю воду. Ярослав сидел рядом, затачивая карандаши и делая вид, что он абсолютно не замечает меня. Возможно, он и правда не замечал, слишком увлеченный своим занятием. Зато заметил я то, что всецело поглотило мое внимание: пальцы, сжимающие точилку, движение сухожилий под кожей, ухоженные широкие ногти, небольшой шрам на фаланге указательного пальца. Я разглядывал его руки так, как разглядывают полотна да Винчи. Через минуту парень все-таки поднял свой взгляд и мы стали знакомы. Говорил он так же тихо, как и двигался, улыбался едва заметно, но приятно.

Через час, зайдя за здание института культуры, мы целовались, словно обезумевшие, не обращая внимания на мороз и взгляды редких прохожих. Вечер топил нас в своей темноте, а я все хватал его озябшие ладони и лобзал их, лобзал, словно это была последняя минута моей жизни. Дыхание Ярослава было сбивчивым, хриплым, в морозном воздухе превращающимся в пар, а губы его были бледные, бескровные и тонкие, и в них была своя прелесть. Но не такая, как в мерзлых руках.

С тех пор мы стали любовниками. Нет, мы не могли звать себя влюбленными, потому что оба знали: никто из нас не любил. Я обожал его руки, он — мои стихи и прозу, яркие акварели и горячее дыхание на шее. Каждый вечер превращался в неистовство страстей, обуздать которые не могла даже мысль о нравственности — мы любили друг друга на полу, затем на столе, на белых простынях моей кровати и на узком диване Ярослава, в переполненной ванной и в темной прихожей у самой двери. Я целовал его запястья, покрывал губами каждый участок кожи, посасывал пальцы и прижимал ладони к щекам. Для меня не было иной веры, кроме веры в его благородные руки. Каждая ночь была пропитана ароматом желания и сплетением наших парфюмов. Было все равно, что завтра — учеба, работа или выходной. Каждый раз, едва тьма покрывала небо, мы оставались вдвоем.

Первая ночь, когда я спал в своей постели один, случилась почти ровно через год после нашего знакомства. Естественно, никто из нас уже не ходил на курсы, но мы все еще сохраняли на губах то предвкушение, стоя в сантиметрах друг от друга. Мое вечернее одиночество, которое я коротал, дожидаясь Ярослава в компании чашки эспрессо, нарушил телефонный звонок. Голос в трубке был холодным, железным, безучастным. Через минуту я узнал о том, что мой возлюбленный попал в ДТП. Нет, сперва я даже не поверил, но живо собрался и, накинув на плечи осеннее пальто, отправился в больницу.

Сидя возле палаты, я пытался подавить ком, который подкатывал к горлу. Он душил, давил, заставлял вновь и вновь думать о юноше. Я точно не знал, что случилось с ним, но врач, подошедший через некоторое время, уверил, что для такого случая Ярослав отделался практически ничем: в маршрутке, въехавшей в грузовое такси, случилось возгорание. Именно в ней любовник возвращался в мой дом.

Тихо, едва заметно, по зову медицинской сестры я вошел в небольшое помещение, специфически пахнущее спиртом, бинтами и обгорелым телом. От нее я узнал, что пациент не хотел видеть никого, кроме меня, и это показалось мне более чем трогательным. Мой взгляд скользнул к больничной койке, на которой, словно ребенок, спал Ярослав. Если бы мне не сказали об аварии, я бы не поверил, что с ним вообще что-то случилось: бледное лицо было чисто, никаких травм. Осторожно я присел возле кровати и кивком головы дал понять девушке, чтобы та оставила нас одних. Мои пальцы медленно скользнули по темным волосам человека, к которому я так привык, затем прошлись по щеке и спустились к шее. Внезапно меня осенило и я вспомнил про ладони — мне моментально захотелось прикоснуться к ним, почувствовать губами, ощутить горячие вены на запястьях! Я в предвкушении сдернул одеяло, которым был накрыт юноша, и ужаснулся: руки почти по самый локоть были покрыты язвами, пахнущими обгорелой кожей. Моментально я почувствовал приступ рвоты, но подавил его, отвернувшись к стене. «Ваш друг помог людям выбраться из горящего салона. Он пытался взломать дверь, объятую огнем», — произнес доктор, все это время простоявший у меня за спиной. Тогда мне даже стало все равно, что обо мне подумает этот человек: через силу я поднялся со своего места и, пошатываясь, двинулся к выходу.

В этот момент я ничего не чувствовал, будто сгорели не руки Ярослава, а мое сердце. Ком в горле был готов разорвать артерии и вылиться обидой, злостью и недоумением, но я все еще пытался подавить в себе эмоции. Все вокруг расплывалось, я медленно шагал по больничным коридорам, ища выход. Даже не накинул пальто. Я любил его руки и научился верить лишь им — благородным, бледным, желанным. Я всегда был заложником своего фетиша и однажды стал узником самого себя. Едва я перешагнул порог больницы, меня охватил мороз. Тот самый, на котором мы целовались год назад. Ярослав...

Сейчас я понял, что больше никогда не вернусь к нему.