Заморозки

Казалось, замерзал даже звук. Ветер скрипел ледяными иголками и нагонял и без того унылую тоску. Вылезать из убежища не хотелось: за обитой фуфайками деревянной дверью минус 60 и безмолвная мгла из снега и льда.

Михалыч толкнул храпящую кучу белья и словно выплюнул слова в сизый прогорклый туман угара, которые тотчас свернулись в клубок и застыли под чёрным от копоти потолком.

— Вставай, лежебока.

Куча белья шевельнулась, и оттуда выглянуло смуглое от въевшейся копоти лицо молодого мужчины.

Николай приоткрыл глаза, и осторожно потянув носом холодный, тошнотворный воздух, опять зарылся в копну цветастых грязных одеял.

— К чёрту, — донеслось из глубины.

— Вставай, вставай, — поднимаясь, приказал Михалыч.

Зябко передёрнувшись, стряхивая с себя остатки сна, он растёр застывшие ладони и, расцарапав в замершем окошке лёд, заглянул в него.

— Ветер утих. Надо идти.

— Господи, — простонал Николай, но стал подниматься. С отцом не поспоришь. Всё одно заставит.

Десять лет бесконечной зимы это уже не подвиг — жизнь. Каждый день приходилось делать одно и то же. Шарить по тёмным, замёрзшим домам и подвалам и выискивать пропитание. Как ни странно, но до сих пор удавалось хоть что-то найти. То намертво приваренную холодом к полу банку консервов в складских помещениях магазинов или в укромных местах рачительных хозяев, то просто остекленевшую крысу восьмилетней давности в лучистом обрамлении инея. Всё радовало глаз и годилось в хозяйстве.

Лишь один раз им крупно повезло. Михалыч всегда щурился от стыдливой улыбки вспоминая этот благодатный день. Голод делает с человеком страшные вещи.

Его тогда чуть инфаркт не хватил, когда три года назад они откопали в разрушенном складе целых 250 банок пятисотграммовой тушенки. Трясущимися руками он неистово разгребал снег, боясь поверить невиданному счастью и едва не тронулся умом, понимая, что одно неверное движение со стороны сына, и он убьёт его, не задумываясь. Звериная злоба охватила его и невыносимо хотелось выть, от безумной жадности и тяжкой мысли, что придётся что-то отдать. В это миг всё было только его, и делиться он ни с кем не хотел. Как он удержался тогда — один бог ведает. Он так терзался в мучительной жадности, что съели только одну банку. Больше он тогда не позволил. Остальное спрятали в тайник на черный день.

Нацепив шахтёрские очки и защитные маски — самодельные респираторы спасающие легкие от убийственного мороза, они, бросив в санки топоры, пару мешков и, разлохматившуюся от частого употребления, толстую верёвку, сначала сходили к реке. Наколоть льда для варки и питья, «наловить», если повезёт, мороженой рыбёшки и наковырять водорослей. В супы водоросли не бросали — жевали так, вместо хлеба. Река промёрзла до дна, и они вырубили целые туннели в поисках крупной рыбы, но кроме пузатой мелочи почти ничего не попадалось.

Снег для воды не использовали. Михалыч был против. Говорил, что во льду хоть какие-то полезные вещества остались.

Уходить из этого города давно надо было, но держала река и запасы еды почти на полгода. С этой кладью можно было идти только по ночам и по бездорожью. Раньше солдаты только еду и оружие отнимали, и отпускали с миром. А нынче совсем озверели: стреляют сразу.

Видать дают им отпор бродяги, вот и лютуют. У Михалыча двустволку солдаты отобрали ещё четыре года назад и от бандюг стало сложней отбиваться, но на дорогах их сейчас почти не видно. Видать, сидят в своих берлогах. И здесь они пару кварталов забаррикадировали. Сидят безвылазно. Что жрут — неведомо. Видимо, запасы ещё есть.

Натаскав льда, они оправились в дальний район, куда ходили всего пару раз. Не хотелось лишний раз нарваться на местных или солдат.

По непонятной причине стихия почти не нанесла городу больших разрушений и большинство многоэтажных домов лишились лишь своих верхушек, словно казненные за непомерную гордыню отрубанием головы. Это выглядело угнетающе, но зато давало повод для размышлений.

Михалыч заставлял сына чуть ли не каждый день подниматься на высотку и в бинокль просматривать этот район. Уже с месяц не видно было ни единой души и они решили, что пора действовать. Надежда на улов была невелика, но уходить из города без проверки не хотелось.

В очередной раз, заботливо поправив «намордник» на Николае, напоминая тем самым важность этой простенькой вещи, из-за которой тот чуть было не погиб, Михалыч ухватился за санки и, пропустив сына вперёд, побрёл вслед за ним. Торопиться было некуда. Время для них давно остановилось.

Солнце почти не пробивалось сквозь морозную мглу и определить, который сейчас час, было довольно сложно. Лишь изредка блеснёт тусклый лучик, и сиди, гадай, то ли это отсвет далёкой зарницы, то ли свет забытого солнца.

Первые два года у них был телефон и даже GPS-навигатор, но когда сдох последний аккумулятор, пришлось их выбросить. Впрочем, сейчас было уже всё равно, который час или какой город у них на пути. Это была просто земля по которой они шли. Они уже не знали, зачем они живут на этой застывшей планете и вгрызаются в прочный как бетон, лёд. Они просто шли к неведомой для них цели и надеялись, в общем-то на чудо. Уже не было того безумного отчаяния, когда хотелось покончить с собой и избавиться от чувства постоянного голода и дикой боли окоченевших конечностей. Была просто тупая потребность двигаться вперёд и всеми правдами и неправдами находить себе пищу.

Несколько кварталов они прошли не останавливаясь, и лишь когда не стало видно посторонних следов, заглянули в ближайший дом. Но квартиры были пусты — только голые стены и они отмахали ещё пару кварталов, чтобы не тратить попусту время.

Трудно было надеяться, что после стольких лет разорения, можно хоть что-то найти. Но намётанный глаз охотника и интуиция позволяли надеялся на чудо. Они обследовали несколько домов и пошли дальше, уверенные, что непременно что-нибудь найдут. Стали попадаться обломки домашней утвари и предметы из металла. Это позволяло думать, что этот район почему-то посещали редко. Причина, скорее всего, была одна: эти места частенько навещали солдаты.

Через пару часов пришлось остановиться. Прямо перед ними пролегала наезженная вездеходами колея.

— Вернёмся? — осматриваясь, сказал Михалыч.

Николай пожал плечами, но тут же согласно кивнул.

— Надо уходить. Опасно.

— Смотри-ка, — Михалыч указал на темный силуэт впереди. — Вроде человек.

Николай присмотрелся и неуверенно подтвердил:

— Да вроде.

— Посмотрим? — предложил Михалыч.

— Пап. Может не стоит. Я не смогу.

— Я не об этом, — попытался успокоить сына Михалыч, отгоняя от себя мучительный соблазн.

Человек — это целая гора мяса, даже если он и сильно исхудал. На этот момент перед ними уже не возникал вопрос о том чьё это мясо, а лишь на сколько его хватит. Но человечинки им пробовать ещё не доводилось и что-то смутное, тревожное, шевельнулось в груди.

«Когда-то это придётся сделать» — огорошила его гадливая мыслишка, но сказать это он не решился.

— Сам не смогу. Наверное… — Михалыч бросил взгляд по сторонам и, нервно сжав топорище, посмотрел на сына.

— Опасно, чёрт возьми. Вдруг ловушка.

Такой урок им уже однажды преподали и они насилу унесли ноги. Но тогда, они бросились помочь человеку, который, как оказалось, выполнял роль приманки, а сейчас Михалыча необъяснимо тянуло к этому несчастному, лежащему на снегу. Нет. Мысли о помощи у него не было. Но и сил понять, почему засаду устроили так близко к дороге — тоже. Мысли путались и он никак не мог сосредоточиться. Что-то здесь было не так.

— Ну что, рискнём? — подтолкнул плечом Михалыч сына.

— Зачем? — угрюмо пробурчал Николай. — Хочешь на пулю нарваться? В этот раз может не и прокатить.

— Не похоже на засаду, — не унимался Михалыч. — Дорога близко. Да и вообще… чует моё сердце, что-то там есть.

Михалыч выждал с минуту, но, так и не дождавшись ответа, в сердцах взмахнул руками.

— Ну и как хочешь. Сам пойду, — решительно заявил он.

— Да ладно, — рассердился Николай. — Тоже мне герой нашёлся. Иду я. Не гони. Один чёрт — не сегодня, так завтра окочуримся.

В метрах десяти от тела отец и сын остановились. Подходить ближе они пока не решались и с подозрением высматривали окрестности.

Несколько минут они выжидали и вдруг Николай решительно направился к телу. От неожиданности Михалыч застыл, провожая его удивлённым взглядом и не сразу поспешил вслед. Он зачем-то даже обернулся, не понимая прыти сына.

Возглас сына заставил Михалыча прибавить ходу.

— Что там? — заглядывая ему через плечо спросил он.

— Девка вроде…

Михалыч отстранил Николая и слегка расправил лежавшему капюшон. Снимать «намордник» он не решился. Если человек ещё жив, то он точно этим добьёт его.

— Дышит ещё, — прислушавшись, сказал он.

И вдруг испуганно отпрянул назад

— Точно. Женщина, — оторопело проронил он.

— Что делать будем?.. — задумался Николай.

— Что-что? — взорвался Михалыч, словно ему задали дурацкий вопрос.

— Спасать будем. Женщина же. Тащи санки сюда. Да пошевеливайся ты, — прикрикнул отец, видя, что сын никак не может взять в толк, что от него требуют.

— Не ори, — огрызнулся Николай. — Чем кормить будем? Ты же за свои банки сам глотку ей перегрызёшь.

Михалыч слегка остолбенел от такой наглости и едва не сорвал с себя маску, чтобы выпалить в лицо сына какую-нибудь гадость. Но отчаянно хватанув воздух, вдруг сник и понурясь, просипел от волнения:

— Был грех, не спорю. Теперь вот, грехи замаливаю, значит. Ты уж прости меня, сынок…

В белесых от старости глазах засквозило такое отчаяние, что ставший вдруг беспомощным и жалким Михалыч, вызывал только жалость. Николай зло посмотрел на отца, но ничего не сказав, пошёл за санками.

Обратно шли молча. Каждый думал о своём и чуть не проглядели нависшую угрозу. Проезжавшие мимо солдаты заметили их следы, и пошли за ними на вездеходе. Гул мотора всё нарастал и нарастал, пока Николай не чухнулся и толкнул задумчиво бредущего отца.

— Солдаты!

Он ринулся с санками в ближайшую подворотню, выглядывая, куда бы спрятать женщину, и свалил её в снег за первым же углом. Подобрав выпавший мешок, словно веником, стал поспешно заметать следы.

Твёрдый, слежавшийся наст следов почти не оставлял, но полозья от санок были заметны очень хорошо.

Отец понял замысел сына и, встав на четвереньки, тоже начал рукавицами затирать след.

«Хитёр, сукин сын» — довольно отметил он.

Дометя до выхода, Николай не стал больше помогать отцу и, бросив ему мешок, побежал к другому проходу — проложить обманную колею.

На их счастье начинало темнеть и была надежда, что уловку не разгадают.

Михалыч понял свою ошибку и поспешил за сыном.

«Надо было мести от поворота» — сокрушался он о потерянном времени.

С ещё большим усердием, разметая за собой снег, он затёр все следы и укрылся за углом здания. Немного отдышавшись, он стал выжидать, посматривая на дорогу.

Минут через десять, оглушая окрестности ревом своих моторов, к развилке подъехал БТР. Из него выпрыгнули трое солдат и, подсвечивая себе фонариками, пошли по следу от санок. Один из них в чём-то усомнился и, махнув рукой в сторону главной дороги, остановился, выжидая указаний. Но их так и не последовало. Солдат потоптался на месте и, подняв руки, что-то крикнул. В ответ рявкнул мегафон и солдат, в сердцах махнув рукой, бросился догонять своих товарищей.

У Михалыча отлегло от сердца: «Пронесло».

Он пошёл к женщине и, перехватив её верёвкой под мышками, потащил дворами к себе домой. Но уже через пять минут остановился.

— Терпи девочка, — бодрясь, пришёптывал он, задыхаясь, и молил бога, чтобы сын поскорей пришёл на помощь. Сам он эту ношу не донесёт.

Солдаты побродили по переулкам и, посовещавшись, решили идти обратно. Наступившая ночь отбила всякую охоту входить в пустынные дома, отсвечивающие серебристо-мертвенным светом, и рисковать своими жизнями ради пустой забавы командира.

Гулко похрустывая снежком они тревожно поглядывали по сторонам и невольно всё прибавляли и прибавляли шаг, стремясь как можно быстрее унести ноги из этой жуткой, погибельной зоны.

Затащив женщину в своё убежище, они раздели её и, растопив снега, стали поливать теплой водой. Она очнулась, но даже не шевельнулась безучастная к себе и лишь её глаза осматривали всё вокруг каким-то равнодушным взглядом.

«Молодая ещё…» — сочувственно думал Михалыч разглядывая истощенное голодом тело и тёмными следами морозных ожогов. — «Жить бы да любить бы ещё».

— Не крайний случай, однако, — удовлетворённо заметил он, оценивая худобу, и покосился на сына, который тоже с любопытством разглядывал девушку, но уже с каким-то другим интересом.

«Молодёжь» — вздохнул Михалыч и пошёл в кладовую за дровами. Не мешало бы подкинуть ещё. Но, не пройдя и пяти шагов, развернулся и пошёл к выходу.

— Ты куда, пап? — заметив намерение отца, удивленно спросил сын.

— Да я так… — смущенно пробормотал Михалыч. — Надо же чем-то попотчевать гостью.

— А-а, — повеселел Николай. — Это надо отпраздновать, — согласился он.

То, что сын поддержал его, словно придало ему сил и Михалыч озорно сверкнув глазами чуть было не выскочил на улицу.

— Ты куда?! — испуганно привстал Николай. — С ума сошёл? Намордник одень.

— Вот чёрт, — чертыхнулся Михалыч и поспешно натянул маску. — Я сейчас. Мигом.

Вернувшись, он засунул баку тушенки в костёр и, привалив её угольками, стал терпеливо ждать, когда содержимое отогреется. Наконец долгожданный миг настал.

Пьянящий запах сводил скулы от бешено выступавшей слюны, а желудок резанул так, что Михалыч едва не выронил консервный нож. Но он справился. Трясущимися руками осторожно вытряхнул содержимое банки в котелок и подвесил его над огнём. Теперь оставалось только дождаться, когда мясная жижица забурлит и добавить туда льда, чтобы супчика стало побольше.

Пока отец ходил к тайнику и кашеварил, Николай одел девушку и привёл её в сидячее положение, подперев, чем придётся. Он даже нашёл ей ложку, но так и не сумел пристроить её в несжимающиеся пальцы.

— Сам покормлю, — сказал он, заметив, что отец наблюдает за ним и, чертыхнувшись, принёс железную миску и ей.

Повозившись для приличия с девушкой ещё немного, Николай недовольно спросил:

— Скоро там?

— Да вроде как, — отозвался Михалыч, помешав ложкой в котелке и аккуратно стряхнув налипшие капельки супа. Облизать её, в такой момент, он не решился. — Давай тарелки.

Ели молча. Михалыч скрупулёзно подсчитывал ложки супа, которые вливал Николай девушке и недовольно сопел, когда тот невзначай облизывал после неё ложку. Сейчас, это в его глазах, была, чуть ли не кража. Но, слава богу, до ссоры дело не дошло и ужин прошёл спокойно.

Насытившись, они легли спать, уложив девушку между собой, чтобы ей было потеплей. Но сон не шёл и они ещё долго перешептывались под ворохом одеял.

Утром девушка встала сама. Долго сидела, отстраняясь от всех в уголке, а потом прошлась по комнатам.

Отец с сыном отправились за льдом и по пути договорились не трогать её.

— Пусть освоится, — предупредил Михалыч. — В себя придёт.

— А потом мы её сожрём, — загоготал Николай. Но встретив ледяной взгляд отца, осёкся. — Да я так… шучу.

Женщина явно приносила удачу. В реке удалось извлечь изо льда сазана почти в три килограмма весом и домой они возвращались весёлые и довольные. Давно им так не фартило.

Девушка всё также сидела, пригорюнившись в углу, но за хлопотами никто этого не заметил. Надо было ещё и дров натаскать и проверить, не пронюхал ли кто про их убежище, сделав обход. Всё это занимало немало времени и сил.

Лишь под вечер, когда всё было сделано, чинно и празднично сели за стол. Это уже вошло в привычку — обедать перед сном, чтобы спокойно заснуть. А иначе вам могла выпасть бессонная ночь полная «творческих идей» о том, что бы такое сожрать или где бы достать еду.

Но сейчас был особенно торжественный момент: как-никак новый член семьи.

Девушка тоже села за стол, но ни к чему не притронулась.

— Ну что ж, — начал Михалыч деликатно откашлявшись. — Давайте знакомиться. Это мой сын, Николай, — кивнул он на сына. — Меня зовут Геннадий. Можно просто — Гена.

— Зовите его лучше Михалыч, — усмехнулся Николай. — Он привык. А то можете не докричаться.

— Да. Можно и так, — согласился Михалыч. — А вас как зовут?

Девушка обвела их равнодушным взглядом и вдруг спросила:

— Вы меня съедите?

Михалыч на миг даже растерялся.

— М-м-м, — замычал он, а Николай заржал как конь.

— Что тут есть-то? — попытался обратить всё в шутку Михалыч и одёрнул сына:

— Чего ржешь как мерин? Видишь, девушка сомневается в наших намерениях.

— Дура, — захлёбываясь от смеха, беззлобно выдавил Николай. — Стали бы мы ещё кормить её тогда. На этих хлебах не откормишь.

— Вот видите, — урезонил девушку Михалыч. — Николай дело говорит. Так что берите ложку и вперёд. Есть мы вас не будем. Пока. Как вы там сказали вас зовут?

— Лиза, — попыталась улыбнуться девушка, щурясь недоверчивым взглядом.

— Вы, конечно, ценный продукт, — на полном серьёзе продолжил Михалыч, пытаясь таким образом разрядить обстановку, — но женщин мы едим только толстых и сварливых. У них мясо нежнее. Как только вы приблизитесь к нашему гастрономическому идеалу — мы рассмотрим вашу кандидатуру.

Не возражаете?

— Нет, — растерянно улыбнулась Лиза, так и не поняв — шутит Михалыч или говорит правду.

— Вот и прекрасно, — улыбнулся Михалыч и сердито дёрнул за рукав продолжавшего ржать Николая. — Уймись, недотёпа.

— Это я так. Для аппетита, — сдерживая смех, пробурчал Николай и уткнулся в свою тарелку.

— Ешьте, Лиза, ешьте, — Михалыч пододвинул к ней пучок травы и как бы извинился за сына. — Не обращайте на этого оболтуса внимания. Увидите: завтра он у вас ещё прощения просить будет. Это он сегодня такой герой.

Но Лиза уже не слышала его. Сосредоточенно уставившись в тарелку, она черпала ложкой суп и не чувствуя ни вкуса, ни его опьяняющего аромата, методично отправляла ложку за ложкой в рот.

На другой день Лиза повеселела и уже пыталась помогать мужикам во всём, но Михалыч решил, что ей ещё рано. Отправляясь за льдом, он сказал:

— Там спуск крутой. Ещё и тебя тащить придётся. Лучше слазь на ту высотку и посмотри — не бродит ли кто кругом. Если осилишь это дело, то мы тогда посмотрим на что тебя приспособить. И нам облегчение — лишний раз обход не делать. Только давай без фанатизма. Второй этаж — это для тебя как кубок УЕФА. Всё ясно?

Лиза обрадовано кивнула и «помчалась» покорять многоэтажку, в свирепой уверенности, что она дойдёт до неё.

Михалыч толкнул в бок засмотревшегося на девушку Николая и, скрывая улыбку, не удержался:

— Гляди, прыткая какая. Глядишь, так и до подъезда доберётся.

Но Николай лишь обреченно вздохнул и, выдернув санки из снега, побрёл к реке.

Возвращались они в полной уверенности что найдут девушку бездыханной. Но всё обошлось. Та сидела за столом и разделывала крысу.

— Ух ты! — восхищенно воскликнул Михалыч, увидев, чем занимается Лиза.

— Это что? Приз? За покорение Эвереста?

— Приз, — кокетливо подтвердила Лиза.

— И где такие призы дают?

— На втором этаже, — Лиза интригующе расширила глаза, давая понять, что их ждёт потрясающая новость и затораторила: — Я как её увидела — испугалась страшно. Прямо как живая. И глаза, смотрите, злющие какие. Я как подумала, что она на меня бросится, так внутри оборвалось всё и ноги сами подкосились. Слава богу, сил убежать не осталось, а то бы без обеда остались. Я пока лежала там, сообразила, что она замёрзла давно. Вот дура-то! Чуть было из окна не выпрыгнула со страху.

— Ты что, никогда дохлых крыс не видела? — удивился Николай.

— Да видела я, — отмахнулась Лиза и тут же набросилась с упрёками на Николая. — Я их что? Каждый день вижу? Нет, чтобы посочувствовать, пожалеть бедную женщину, так он ещё и смеётся надо мной.

— Да не смеюсь я, — стал оправдываться Николай, уже жалея, что ввязался в разговор. — Просто…

— Ну как же, — не унималась Лиза. — Я же их каждый день пачками таскаю. Чего мне их боятся? — и умолкла, обиженно засопев.

Прикинув, что молчание ещё может длиться долго, Михалыч как бы между прочим, сказал:

— Ну, вы тут поворкуйте ещё, а я пойду, прогуляюсь.

Когда он вернулся, парочка уже сидела, тесно прижавшись друг к другу, и о чём-то шепчась, похихикивала.

— Молодёжь, — проворчал Михалыч и горестно вздохнув, отправился снова дышать свежим воздухом. Не хотелось разрушать возникшую идиллию.

Через неделю Лиза уже уверенно доползала до пятого этажа и грозилась к концу месяца осилить девятый. Михалыч не ругался на это и лишь тяжело вздохнув, отправлялся за очередной банкой тушёнки. Рекорд на пустой желудок не поставишь.

Как-то Лиза спросила Михалыча почему они так далеко ходят за дровами.

— Тут есть лесополоса гораздо ближе, — пояснила она.

— Ты же вроде не местная. Откуда знаешь? — спросил Михалыч

— Не местная, — согласилась Лиза. — Мы перед самой войной сюда переехали. Вот поэтому и знаю.

— Какой войной? — удивился Михалыч. — Я что-то пропустил? Ещё и война здесь была?

— Как какой? — в свою очередь удивилась Лиза. — Ну, этой. Последней. С американцами. А с чего тогда эта зима, холода?

— Какие американцы!? О, господи. Кто тебе это сказал? — возмутился Михалыч.

— Мне мама так сказала. И люди так вокруг все говорили. А разве не так?

— Люди, — вздохнул Михалыч. — А про астероид эти люди ничего не говорили? Ударная волна аж двенадцать раз вокруг Земли оббежала.

— Нет, не говорили, — Лиза наморщила лоб, пытаясь вспомнить эти давние события, и отрицательно качнула головой. — Нет. Не помню такого.

— Не мудрено. Память многим тогда отшибло. Меня самого из-под обломков еле вытащили. Если бы не сосед — не сидел бы тут с вами. Так что никакой войны не было, девочка. А то что сейчас происходит — это борьба за выживание. Понятно?.. Вот и хорошо. Шансов у нас ноль, но жить и есть надо. Чтобы другим меньше досталось. Аксиома жизни.

Николай хохотнул, а Михалыч с серьёзным видом направился в кладовую, оставив Лизу в растерянности.

Но вдруг остановился и, вперив в Лизу сердитый взгляд, нравоучительно заявил:

— И кто вам сказал, что это зима? Заморозки, дорогуша, заморозки. Вот когда наш термометр треснет от мороза, вот тогда зима и наступит.

— И когда он… треснет? — совсем растерялась Лиза.

— Мы не доживём до этого, — недовольно пробурчал Николай, решив, что шутка слишком затянулась.

Михалыч пожал плечами, одновременно делая вид, что и сам озадачен этим вопросом.

— Точка замерзания спирта около 114 градусов. Но его подкрасили, и значит, он треснет гораздо раньше. Но не переживайте на этот счёт. Как правильно сказал Николай — мы треснем гораздо раньше.

Чопорно поклонившись, Михалыч неспешно удалился.

Теперь, когда их стало трое, Михалыч, отбросив сомнения, стал готовиться к походу. Несмотря на простецкий образ жизни, поклажи было много и пришлось мастерить большие сани. Одних одеял только было тридцать с лишним штук — не считая продукты, кухонную утварь и одежду. Отдельную заботу вызывал огромный дубовый стол, за которым они изредка обедали. Михалыч всё никак не решался пустить его на дрова, и каждый раз чесал в затылке, посматривая на него. Вот как порубить такую красоту?

Но и бросить его здесь рука не поднималась.

Работал он почти всегда один. Не то чтобы он не нуждался в помощи, но к этому его подвигли обстоятельства. Как только молодые начинали в углу сопеть, пыхтеть и героически зажимать друг другу рты, чтобы он не слышал их любовных стонов, Михалыч поднимался и шёл работать. Он не завидовал и не злился на них за это, но и не одобрял их безудержную страсть. Не дай бог родится ребёнок. Что они будут делать тогда? Его не только кормить, поить надо. Воспитать как-то надо. И кого они воспитают в этой безжалостной к жизни поре? Чудовище, которое, в конце концов, сожрёт своих родителей? Это почему-то больше всего беспокоило Михалыча.

После недолгих прений решено было идти вдоль реки на юг. Вопрос, между прочим, далеко не риторический, поскольку определить стороны света в данный период было практически невозможно. Когда-то Михалыч смастерил простейший компас, но так как сверить его по солнцу или по звёздам не получалось, поскольку небо всегда было затянуто хмурой облачностью, то пришлось его выбросить. И лишь благодаря Лизе, которая помнила, с какой стороны всегда вставало солнце, удалось решить эту проблему. Ещё жила надежда, что на юге всё-таки теплее и хоть иногда светит солнце. Его сейчас так сильно не хватало.

Когда всё было готово, посидели «на дорожку» и, простившись с домом, выступили в путь.

Сани шли легко, но для троих, ослабленных голодом человек, это была нелёгкая ноша. Привалы были долгими и частыми. Но никто не сетовал на это. Впереди была неизвестность и бесконечно длинная дорога, от которой никто не знал, что можно было ждать.

Шли только ночами, а к утру, если попадалась какая-нибудь деревня, присыпав повозку снегом, отправлялись на поиски. В деревнях всегда было можно что-то найти съедобное. Остатки зерна или крупы, картошки или даже силоса. Холод выжигал вонючий запах и хрустящая сочная травка уплеталась так, что за ушами трещало. Потом, правда, мучили рези в животе, но зато надолго исчезало неистребимое чувство голода, превращавшая жизнь в кошмар.

Однажды даже нашли окоченевший труп хозяина в одном из домов, но просидев возле него около часа, так и не решили, что с ним делать. Съесть сейчас или забрать с собой. После долгих раздумий решили оставить на потом. Настоящий голод ещё не пришел, и они пока могли себе это позволить.

Так, день за днём, они уходили всё дальше и дальше, не останавливаясь в больших городах, с неистребимым упрямством надеясь на лучшее.

Но один городок они всё же решили посетить. Причиной тому была высокая церковь. Слегка разрушенная, но призывно манящая своим уцелевшим куполом.

Нужно помолиться: решили они. Никто из них не был особо верующим, но сейчас это придавало особый смысл в их жизни.

Спрятав сани, они побрели в город, по пути даже не заходя в дома в поисках пищи. Они шли с верой обрести защиту от неминуемой голодной смерти и укрепить надежду на спасение. С каждым шагом эта вера всё росла и они так увлеклись своей целью, что не сразу заметили солдат.

Первой их заметила Лиза.

— Солдаты, — как-то равнодушно обронила она, продолжая идти, и вдруг застыла от страха. До неё только сейчас дошло значение этого слова.

Михалыч встрепенулся и мигом оценив обстановку, потащил их прочь с дороги. Солдаты были далеко и была надежда, что их не заметили. Но их заметили. Кто-то из солдат закричал, указывая на них, и они побежали навстречу.

— Быстрей, быстрей, — торопил Михалыч подталкивая Николая и Лизу. Заметив подвал, потащил их туда. Бежать было бессмысленно и глупо. Избежать смерти можно было только спрятавшись.

Подвал оказался совсем крохотным и они забились в самый тёмный угол, молясь богу, чтобы их не нашли.

Где-то на улице слышались крики. Солдаты обыскивали помещения и потихоньку уходили всё дальше. Затаив дыхание, беглецы прислушивались к звукам и чем дальше они становились, тем больше была надежда на спасение.

Но один из солдат всё же заметил след оставленный беглецами и осторожно подошёл к двери. Пинком распахнув её, он всадил в пустоту весь боезапас автомата и только потом вошел в подвал.

В углу виднелась какая-то куча белья, но подойдя ближе, он понял, что это люди. Вставив новый магазин, он дал очередь и растащил их порознь.

В подвал вошёл ещё кто-то и спросил:

— Чего стрелял? Нашёл что ли?

— Так точно. Нашёл, товарищ командир.

Командир осмотрел помещение и, кивнув на трупы, распорядился:

— Проверь. А я передам могильщикам, чтобы забрали.

Он ушёл, а солдат обшарил тела и как-то задумчиво посмотрел на женщину: «Что-то живот у ней больно топорщится. Прячет там, что ли что-что?».

Он засунул руку под куртку, и ему почудилось нечто странное — вроде как кто шевельнулся.

Солдат испуганно вздрогнул и, торопливо разодрав одежду, прильнул ухом к ещё теплому животу. Маленькие ножки толкнули его изнутри и солдат, словно пронзенный неистовой болью, глухо мыча, рванулся к выходу…

Из-за домов выполз длинный белый фургон и остановился на площади. Даже резина на колёсах грузовика была вымазана белой краской. Из него выпрыгнули трое и, сориентировавшись на месте, помогли водителю подогнать фургон задним бортом к подвалу.

Один из них остался на улице, а двое других — верзила и коротышка — пошли за трупами.

Когда закинули последнего, коротышка услышал сдавленный стон.

— Глядикось, — удивился коротышка. — Девка-то ещё жива. Чо делать будем?

— Добей, — усмехнулся верзила, поднимая борт.

— Чоит я должен добивать?! — взвизгнул коротышка подскочив к советчику. — Вот ты и добей! Умник нашёлся. Сам и добей. Я к тебе добивать не нанимался.

— И добью, — спокойно отозвался верзила, закрывая борт. — У тебя кишка тонка.

Он потянулся к висевшему за спиной автомату, но стоявший поодаль старшой, заметив движение, крикнул:

— Отставить, солдат. Без самодеятельности. Везём на базу. Там разберутся.

Коротышка с раздражением посмотрел на старшого и пошёл к кабине, бурча на ходу:

— Разберутся. Как же. Когда там с кем разбирались-то? Разве что у стенки…