- ЛЁХА
"Любую задачу, в любое время!"
Холодной рукой распахнув бушлат,
В пробитой тельняшке, в помятом шлеме,
Живой, молодой, при делах и в теме
Ты входишь. Ну, здравствуй, мой друг, мой брат...
***
В далёкое лето сбегает память,
набросив на мысли знакомый гранж.
От них не избавиться, не заспамить.
На сердце — тревога, как в поле заметь,
и прошлое тут же берёт реванш.
***
Я был необузданно-дерзким, юным,
во многих вопросах — максималист.
Гитару свою обожал безумно.
Менял, не жалея ничуть, на струны
кроссовки, машинки, поделки-шхуны.
Мечтатель, романтик и гитарист...
Друзей и приятелей — очень много,
а стоящий недруг — всего один.
Упрямо и долго мы бились с Лёхой,
сходясь в лобовую до слёз, до брёха,
кто первый у финиша и вершин!
— Маэстро! — презрительно сплюнув на пол,
обычно он резко в лицо кидал.
— Лох мылся? — дерзил я,
и тут же — драка.
Сопение, крики:
— Балбес!
— Салага!
— Деревня!
— Размажу, как грязь, писака!
Но — "Стоп!", если кто-то из нас упал.
***
Со временем ссоры слегка утихли,
не выяснив, кто же из нас сильней.
Взрослели… Другие азы постигли.
Любовь — не какие-то фигли-мигли.
Обиды тут горше и бьют больней.
А недруга вовсе простить непросто,
тем более, если семнадцать лет
и мнится мужчиной себе подросток,
согласно желаньям и темпу роста.
Мне помнится: лето, наш клуб, концерт.
Иду покурить, а за мною следом —
соперник, готовый сожрать живьём.
— Маэстро! Давай-ка, делись секретом:
чем баб охмуряешь. Даёшь советы?
— Конкретней, пожалуйста.
— Отойдём?
(Понятно: намечен разбор полётов.
Не вовремя очень — на сцене ждут.)
— А лохи концерт не берут в расчёты?
Часок не потерпит сведенье счётов?
— Берут и потерпят. Потом убьют.
— Ну, всё. Напугал. Через час продолжим.
— Доигрывай.
Я возвратился в зал.
А там мне солист прошептал тревожно:
— Маэстро, ты с Лёхой поосторожней.
Я видел: он с пьяной толпой стоял
и что-то твердил о тебе, о мести.
Но я улыбнулся ему в ответ:
— Потом разберёмся с ним честь по чести.
А вы ни за что в наш разбор не лезьте!
— Как скажешь. Но ты не забудь совет.
Последний аккорд доиграв едва лишь,
Я прямо с гитарой за клуб пошёл.
А там вместо Лёхи — его товарищ:
— Маэстро, ну классно же ты лабаешь!
И вот ещё… Лёха домой ушёл,
просил передать: все вопросы — завтра.
Ну завтра, так завтра. И я — домой.
Иду, как всегда, через луг. Внезапно —
три пьяные морды, и смех похабный:
— Попался, Маэстро! А ну-ка, стой!
Все скопом накинулись: мощно, дружно.
Свалили, но я поднимаюсь:
— Врёшь! Не выйдет!
( Минуту бы. Отдых, нужен.
И руку. Стянуть бы её потуже.
Воды ещё, хоть бы глоток из лужи. )
В руке главаря замечаю нож...
Заплакала громко ночная птица,
скользнув, словно призрак, поверх голов.
Пусть есть ещё порох в пороховницах,
но как от ножа мне теперь отбиться?
И тут, неожиданно — звук шагов.
Надежда на помощь тяжёлым вздохом
упала и с кровью ушла в песок.
Четвёртым к убийцам подходит Лёха.
Такого, признаюсь, не ждал подвоха.
(Эх, Лёха… А я бы вот так не смог.)
Толпа веселится::
— Ну что, Маэстро?
— Играй отходную!
— Тряхни струной!
А Лёха молчит. Изучает место?
Наверное, мыслям о мести тесно.
Пот градом. Похоже, бежал за мной.
Гитару пинают ногами в луже.
А мне одного б напоследок пнуть.
Глаз лунный от ярости в небе сужен,
и ветер тревожно над лугом кружит.
— Эй, Лёха, а может, хорош тянуть ?
По-новой их злоба тотчас взлетает.
Кровавой дорожкой течёт беда:
— Зароем!
Вдруг Лёха толпе кивает:
— Стоять! Если кто-то ещё не знает:
он — мой! Ну-ка, нож мне бегом сюда!
Ого! Сам желает. Силён. Ну, что же...
Ублюдки звереют:
— Оставь добить!
А я понимаю, что дать по роже,
Сказать, что дерьмо он, стервец ничтожный,
смогу и попробую придушить.
Притихла, набычившись, вражья стая.
Меж нами каких-нибудь три шага.
Совсем не ко времени мысль мелькает:
"Эх, Лёха… И совесть, и честь теряя,
убьёшь ты соперника, не врага.
Постой. Я сейчас. Жаль, силёнок мало.
Мне нужен, как воздух, последний шаг."
Надрывно сова в темноте кричала,
лягушка о чём-то во сне бурчала,
и выл, будто смертник, степной корсак.
Всего полпрыжка до ножа. Но взглядом,
буквально откинув меня назад,
мой враг, мой соперник сказал:
— Не надо! Теперь безоружны дегенераты.
Стой, Сашка! Я здесь. Я с тобою, брат!
Отброшенный нож протаранил воду.
Подонки свирепствуют:
— Сука, стой!
— Что? Струсил?
— Ногами расплющу морду!
— Обоим зубами порву аорту!
А Лёха смеётся:
— Козлы, отбой!
Он встал, заслоняя меня собою:
— Уйдёте спокойно, иль дать пинка?
Мозги что ли выпали с перепою?
— Нашёлся Исусик! Да, чёрт с тобою!
— Скажи, испугался!
— Кишка тонка!
Тут Лёха скривился:
— Смердит как тяжко.
Проверьте, кто больше наклал в трико!
Испачкав, прижавшись спиной, рубашку,
Он тихо спросил меня:
— Как ты, Сашка?
— Сойдёт.
— Подстрахуешь чуть-чуть?
— Легко!
Красиво кидали мы их на кочки.
Летали пьянчуги, не чуя тел.
Едва они смылись, я — к Лёхе:
— Точки, чтоб разом откинуть все заморочки,
поставить бы надо. Ведь ты хотел...
— Продолжить задумал? А драться сможешь?
— Не важно. Нашёл ведь о чём спросить!
— Подставишься, значит? Не жалко рожу?
Салага… Заметно, что ты моложе.
— Напомнишь лет в семьдесят или позже.
— Зачем?
— Я воды поднесу попить.
И Лёха хохочет, лицом светлея:
— Ну, парень, ты — язва, и это — факт,
но мыслишь отчётливей и живее.
Здесь я, хоть и старше, зато тупее.
А драться нам больше нельзя никак...
— Пошли. Мне б ещё доплестись до дома.
— Штормит? Поправимо. Могу нести.
— Ещё чего! Сам доползу!
— Знакомо. Братишка, ты — вечный Бином Ньютона.
— Скажи ещё — жертва систем генома.
— Зачем торопился тебя спасти?
И снова открыто смеётся Лёха,
а сам подставляет своё плечо:
— Примите, Маэстро, костыль от лоха.
— Прости.
— Всё. Проехали… А неплохо мы им навертели!
— Потом ещё...
— Не вздумай один! Разберёмся вместе.
Вдвоём всяко легче ту дрянь прижать.
Раз взялся, придётся беречь Маэстро,
а то от соплей изойдут невесты.
— Сочувствую: трудно меня спасать!
***
Потом мне не раз вспоминалось это,
и помниться будет, пока живу.
Как мало бывает таких рассветов,
достойною дружбой навек согретых
и слов, то ли сказанных, то ли спетых:
"Братишка, ведь я за тебя порву.."
- БЫТЬ ДОБРУ!
Дороги… Дороги… Никто не знает
какой его может найти сюрприз.
Частенько беда за углом встречает,
теряются часто, когда теряют...
А мне всё же выпал однажды приз.
***
— Маэстро! Братишка! Почти что лысый!
— О! Лёшка?! Не верю… Неужто ты?
Почти придушив меня, крепко стиснув,
сержант подмигнул и слегка присвистнул:
— Гитара с собой, чтоб играть хиты?
— Ты думаешь, будет на это время?
— Нет, брат… Это вряд ли, — вздохнул сержант
и тихо добавил, — Смотрю, ты в теме?
Тогда осторожнее будь со всеми.
А впрочем, теперь я с тобою, брат.
И Лёха был рядом, всегда готовый
на помощь в любых мелочах спешить.
Друг — это не кореш, не чел фартовый,
а тот, кто поддержит поступком, словом.
Друг — это Хранитель твоей души.
Я помню измученный пеклом вечер.
Под маской лицо разъедает пот.
Ремень автомата изрезал плечи.
Вдруг, кто-то мелькнул, избегая встречи.
Мы с Лёхой за ним, а не то уйдёт!
Зажали в дому. Не ушёл. Куда там!
Привычно прикрикнув:
— Лицом к стене! —
Мой друг угрожающе автоматом
Повёл, еле слышно ругнувшись матом,
и тут же, спокойно уже — ко мне:
— Ищи документы. Хотя навряд ли
у этих бандитов они верны.
А парень молчал, на стене распятый.
Но было заметно простому взгляду,
как скован он. Даром, что со спины.
Цепляю браслеты, стараясь туже,
лицом поворачиваю к себе...
Конечно бывали моменты хуже.
Но этот… Как будто из пекла — в стужу.
Упасть бы и биться об пол в мольбе...
Напротив, сверкая холодным взглядом,
стоял из далёкого детства друг.
Он был мне, как Лёха, скорее братом.
Теперь в этом мире войной проклятой
разрезано братство… И замкнут круг...
Не время, не место таким мыслишкам.
Мне нужно отправить его, как всех.
Забыть, зачеркнуть, задавить мальчишку,
который во мне разошёлся слишком
и рвётся наружу, как бред, как грех.
Лицо до истерики давит маска,
Зато не увидеть и не узнать.
А Лёха допрашивает:
— Отмазки,
Готовы? Давай, сочиняй нам сказки.
Рус выдохнул:
— Время на вас терять?
— Смотри! Огрызается! Марш в машину!
Где надо развяжут тебе язык.
И Лёха толкает Руслана в спину.
Понятно, что видит он в нём вражину,
а я не могу. И минут впритык.
Смолчу — не прощу себе. Ох, как тяжко...
Снял маску, Руслана рывком к себе:
— А может ответишь?
Он замер:
— Сашка?!
— Приветствую, Рус...
И его рубашка
становится влажною на спине.
Тут Лёха вздыхает:
— Поверить сложно...
Сподобиться что ли заснять кино?
Прошу:
— Мне побыть одному с ним можно?
— Отставить! И так на душе тревожно.
Кто знает: их может быть здесь полно?
А я по-другому прошу настырно:
— Как другу довериться можешь мне?
— Без разницы. Хочешь плашмя на мину?
Ведь он тебе выстрелит завтра в спину!
Маэстро, мы всё-таки на войне!
Тут слышу:
— Оставь его, Саша, лучше.
Совсем не хочу, чтобы ты попал.
Ещё пару мыслей своих озвучишь,
доложит, где следует — враз получишь,
и коль постарается-трибунал.
У Лёхи от злости играют скулы:
— Размазал бы, если б не скован был!
— А может, припомнишь, что пуля-дура?
Давай! Отпускай погулять натуру!
Чего ты менжуешься, командир?
Всё. Лёха уже разозлён до бзика.
Давненько не слышал, чтоб так орал:
— Так, Сашка, хорош пререкаться с психом!
И к Русу:
— Молчать! Не буди тут лиха!
Убью при попытке! Пошёл, сказал!
Эмоции напрочь снесли терпенье,
а боль до безумия рвёт висок.
Встаю между ними живой мишенью:
— Стреляй! Это будет твоё решенье!
Посмотрим: сумеешь нажать курок?
У Лёхи глаза, как сквозные раны,
и ствол автомата взлетает вверх:
— Ну, Сашка… Ты просто — баран упрямый.
Сумел-таки сделать из хрени драму.
— Пусть драму… А как же "один за всех"?
— Маэстро, оружие ведь на взводе,
и нервы — не лучше...
— Я знаю, брат...
(Он думает. Злость постепенно сходит.)
— Вот так незаметно облагородят.
Ну, ладно… Беседуйте! Демократ...
Наручники снимешь — пойдёшь в наряды!
И даже не смей возражать! Молчи!
Окинув Руслана холодным взглядом,
Он бросил:
— Смотри, не буксуй! Я — рядом! —
И вышел. А я достаю ключи.
Обьятием стёрты года разлуки,
где тенью присутствует боль войны.
— Цепляй, уже, —
тянет Руслан мне руки, — а то ненароком войдёт от скуки.
— Кури, брат. Пока они не нужны.
Присели мы рядышком, словно в детстве.
Отставлен в сторонку ненужный ствол.
Жгут мысли: война — для убийства средство.
Не терпит добра она по соседству.
Рус смотрит, и взгляд его так тяжёл...
— Маэстро, ты знаешь, а я в загранке
живу уже. минимум. года три. За мамой приехал.
Глаза подранка...
И вдруг, очень резко его осанка
меняется выкриком изнутри:
— Вчера схоронил! Не успел я, Сашка!
Не мне довелось ей закрыть глаза.
(Удар ниже пояса. Больно… Тяжко...
Затяжка… Спокойно… Ещё затяжка… )
— Беда… И помочь то ничем нельзя.
— Помог уже… Дал покурить, и ладно.
Повисла неловкая тишина.
Слова его искренне-беспощадны:
— Прости… Это я говорю не складно.
Война ведь, братишка, всегда — война.
Минуты уходят, а я не чую.
Как в пропасть свалился на вираже.
В душе безысходность плетьми бичует.
Сознание мысли, как пни корчует.
— Братишка, пора нам. Цепляй уже...
Я помню, как звякнула цепь браслетов,
И в тон ей с подвывертом взвыла дверь.
— Эх, Сашка, не слушаешь ты советов.
Нельзя на войну отправлять поэтов.
И к Русу:
— Ну, хватит смотреть, как зверь.
Я с вами, конечно, не благороден
и сдал бы, не думая, раз попал.
Но Сашка… Таких уже нет в природе...
Короче, друг детства… Иди… Свободен.
Мой друг за дерьмо бы под ствол не встал!
***
Вот так и расстались. А вечер падал,
Последним созвездьем наметив край.
Я словно вернулся живым из ада.
Прощаясь, сказал:
— Оставаясь братом,
коль выпадет, в спину мне не стреляй...
- СИНДРОМ ВРАГА
Жестокое эхо войны не смолкло.
Стекая густой сединой с виска,
то нервно смеётся:"Чего не сдох то?" ,
то вдруг зазвенит, словно меч Дамоклов:
Засада. Граната. Синдром врага...
***
В наушниках треск и скрипучий голос:
— Ребята, до вас полчаса лететь.
Капец… Под банданой взмок напрочь волос.
Спокойно, Маэстро. Весь страх-на тормоз!
Держаться, держаться! Иначе-смерть.
Затикало время, как старый счётчик.
Нас пятеро. Справа — большой овраг.
Но нам не дойти туда. Пулемётчик,
как Зингер по ткани, стежком прострочит.
Откуда же взялся в ущелье враг?
А нервы стыкуются на пределе.
У смерти всё шире немой оскал:
— Да сколько ж вас, суки, на самом деле?
Витёк поднимается:
— Бить по цели! — И падает.
Первый из нас упал...
И время, увы, не бежит, но тает.
— Маэстро, по рации нет вестей?
Приёмник молчит. А враги стреляют,
отходят и заново наступают.
При этом становятся злей и злей.
Бандана сырая совсем от пота.
Песок на зубах, и в глазах — песок.
Смерть снова рванула из пулемёта.
И Юрка, закашлявшись до блевоты,
свалился в траву, где лежал Витёк.
Лишь пара минут, и за ним туда же,
пробитое горло зажав рукой,
наш Геныч — художник, "король гуаши"
в испачканном красками комуфляже
упал. А для нас продолжался бой.
Когда же над Витькиным автоматом
(Патроны закончились. Дело-дрянь.)
столкнулись руками друзья-солдаты,
вмиг выхватил Димка мою гранату
и крикнул:
— Ты лучше стреляешь, Сань!
Ущелье тряхнуло повторным взрывом,
и смолк, поперхнувшись огнём, ПК.
Угрозы, проклятия, брань с надрывом.
Патронов немного. Борясь со срывом,
бью точно, пока что могу. Пока...
Щелчок… Вот и всё.
— Эй, щенок, сдавайся!
А мне так и эдак — сплошной цугцванг*.
Ну, что же, Маэстро, готов? Мужайся.
Есть нож. До последнего отбивайся,
чтоб насмерть. Иначе — живым под танк.
Откуда то затхлым болотцем тянет.
На небе кучкуются облака.
На миг мне представилось: батя встанет
и вместе с дедулей меня помянет...
Вдруг вижу — граната в руке Витька!
С оврага ползут. Вот теперь зажали.
Неважно, ещё не окончен бой.
Шепчу:
— Ну, ползите скорее, твари.
На голову струйки песка упали
и голос:
— Тут есть ещё кто живой?
Рука онемела, готовясь к взмаху.
Но сверху, как истинный акробат,
почти что бесшумно, как тень по праху,
по матери вспомнив Христа, Аллаха,
спускается Лёха: мой друг, мой брат.
А следом за ним пацаны из роты.
И шёпотом каждый:
— Привет, Санёк!
Все грязные, видно ползли болотом.
Не верю глазам своим.Тут уроды
опять оживились:
— Порвём, щенок!
В мозгу промелькнуло: судьба-ромашка.
А Лёха мой стиснутый взял кулак
и вынул гранату:
— Спокойно, Сашка!
Сейчас мы их сделаем, как милашку.
Эй, ну-ка подарок лови, ишак!
От взрыва срывает с сознанья дымку.
Хватаю протянутый автомат:
— За Витьку! За Генку! За Юрку! Димку!
Платите, убогие, недоимку!
Кивает мне Лёха:
— Я рядом, брат.
Потом вертолёт подоспел с подмогой.
Короткое время, и кончен бой.
Как жаль, не успели они немного.
А Лёха, опять поминает Бога
И треплет меня по плечу:
— Живой...
Смеюсь:
— Привиденьем явлюсь позднее.
— Типун тебе… На, покури, артист.
(Заходится сердце, рука немеет,
Потом отпускает.)
— Мы шли левее.
Случайно услышал тебя связист.
Бандана насквозь пропиталась потом.
Снимаю:
— Понятно. Магар за мной.
А Лёха вдруг замер.
— Эй, Лёха! Что там?
Замёрз что ли, ползая по болоту?
Чего ты уставился? Рот закрой!
Все взгляды на мне застывают цепко.
Сомненья закрались: я точно цел?
А Лёха подходит и крепко-крепко
к себе прижимает. Я злюсь:
— Не девка!
— Маэстро… Братишка… Ты поседел…
Уткнувшись мне в волосы, он заплакал.
Молчали притихшие пацаны.
Поднявшийся ветер песком царапал
и трупы сквозь простынь за лица лапал.
А вечность лежала в ногах войны...
***
Под утро, сознание залпом выпив,
До капли, до донышка, до глотка,
как шлюху мне память измяв и вздЫбив,
уставшее сердце из ритма выбив,
меня отпускает синдром врага...
*Цугцванг — положение в шашках и шахматах, в котором любой ход игрока ведёт к ухудшению его позиции.
- СУДЬБА — РОМАШКА
Мне часто бывает предельно сложно
накинуть на прошлое чёрный креп.
По моему, всё-таки невозможно,
а если точнее сказать — безбожно
надеяться память упрятать в склеп.
Поэтому прошлое вновь приходит.
Так в камеру смертника шлют конвой.
И снова уводит меня, уводит
туда, где никто меня не находит.
Где Лёха… Братишка… Ещё живой…
***
А вы попадали в горнило бреда,
когда непонятно, где явь, где сон?
То едешь на поезде без билета,
то, вроде, за кем-то идёшь по следу.
В истерике духи ведут беседу.
И хохот, и всхлипы… То вой, то стон…
По жаркому телу бегут мурашки.
Проносятся тени…
— Куда вы? Стой!
Как будто сквозь вату:
— Спокойно, Сашка.
И женщина плачет:
— Умрёт, бедняжка!
И Лёха:
— Нет, вылезет!
— Будет тяжко.
— Не важно!
И шёпотом:
— Я с тобой.
Наделав в палате переполоха,
в себя прихожу. За окном — рассвет.
На стуле кемарит усталый Лёха.
Но после чуть слышного стона-вздоха
Он вскинулся:
— Сашка!
— Привет.
— Привет! Какой же ты вредный мужик, бродяга!
Едва не заставил меня рыдать.
— Хотелось бы видеть. На два затяга
Найдёшь покурить?
— Обойдёшься!
— Скряга!
— Маэстро, тебе бы лишь обозвать.
Мы тихо болтаем, почти невнятно,
как-будто играем мечты на слух.
— Стихи я твои прочитал.
— Понятно.
— Не сердишься?
— Что ты! Скажи: и как там?
— Отлично. Особенно то… Про луг…
— Меня до сих пор непонятки гложут:
За что убивали?
Мой друг притих, подумал и высказал:
— Непохожесть.
И тихо добавил:
— А я ведь тоже
бежал посчитаться с тобой.
— И что же тебе помешало?
— Прозрел за миг.
Смеюсь:
— Как я здорово испугался!
Едва вспоминаю — по телу дрожь.
Уверен был: жить мне лишь миг остался,
когда ты с ножом на меня подался.
Прищурился Лёха:
— Чего ж не сдался?
Смотрел мне в глаза и плевал на нож.
— Надеялся, что придушить сумею.
— С разбитой башкою? С одной рукой?
— И что?
Улыбается Лёха:
— Верю. А я вот боялся, что не успею
Сказать, что не с ними я, брат — с тобой!
Он снова задумался:
— Знаешь, Сашка.
Я понял там, сразу и навсегда,
что жизнь то по сути — цветок-ромашка.
— Люблю — не люблю?
— Нет: попал-промашка.
— Ещё подойдёт: то легко — то тяжко.
Смеётся мой друг:
— То коньяк — то бражка!
— Да, тихо ты! Выгонят же, балда.
Как доза снотворного препарата —
прохлада ладони его на лбу:
— Спи, Сашка. Тебе поправляться надо,
ато мне вломы воевать без брата.
И помни, что я за тебя — порву.
***
Ему оставался всего то месяц
до дембеля. День уползал в закат.
Я помню, с машины наружу свесясь,
он нам приказал:
— Не торчать, развесясь!
Вдруг — выстрел, и наземь упал мой брат.
Засада. И снайпер, набивший руку,
вогнал в него пулю с пометкой "смерть".
Горячая кровь изо рта у друга.
Мой крик:
— Где он, падла?! Урою, сука!
Взрыв слева, взрыв справа. Звенит над ухом
и падает чёрной лавиной твердь.
Откуда-то сверху приходят звуки
и память: засада, нас жмут в кольцо.
Тут кто-то, пригнувшись, как близорукий,
стараясь в крови не запачкать руки,
ногой развернул на себя лицом.
Я тщетно стараюсь в него вглядеться,
но вижу нацеленный автомат.
Попался… Теперь никуда не деться…
Слова, словно нож, проникают в сердце:
— Маэстро?! Ну, надо же… Здравствуй, брат…
Вот это, пожалуй, страшнее ада.
(Его уже видел и не боюсь.)
Пытаюсь подняться — пинок:
— Не надо!
— Продажная морда!
— Кончай с бравадой!
— Какая ж ты всё-таки сволочь, Рус!
Заметно, что фраза его задела:
затвор передёрнул, на грудь — ногой,
и нервно гуляет зрачок прицела.
А я, как назло, не владею телом.
Рус цедит сквозь зубы:
— Глаза закрой.
— Облегчить задачу? Шалят нервишки?
А кто обещал мне в лицо стрелять?
Спиной мне не встать. Извиняй, "братишка".
(Осознанно, зная, что дело — крышка,
я злю его.)
— В лоб бы тебе, мальчишка!
— Какие проблемы? Добей!
— Молчать!
Негромкую речь в стороне услышав,
закончив метаться и став собой,
Рус жмёт на курок… Но немного выше
бьёт очередь. Гильзы звенят чуть слышно
и падают прямо за головой.
Руслан наклоняется:
— Тихо, Саша.
Отходим мы. Скоро придут твои.
Ты выживи. Слышишь? А дружба наша
поймёт: переполнена болью чаша.
Притихни, а я ухожу. Живи!
***
Порой мне бывает предельно тяжко
накинуть на прошлое чёрный креп.
Я слышу ночами:
— Ну, как ты, Сашка?
И очередь бьёт надо мной врастяжку.
Два брата… Два друга… Судьба-ромашка…
Оборваны листья, и мир ослеп...
- ВЫШЕ МЕСТИ
Играет со мною судьба-ромашка,
то склеит, то вывернет на излом.
Сегодня-попал, а вчера-промашка.
Пробитая пулей, лежит тельняшка,
и привкусом крови горчит затяжка.
Эх, Рус… Где ты, брат мой, что стал врагом?
Я знаю, что время, увы, не лечит,
а только слегка притупляет боль.
Что ждал я от нашей возможной встречи?
Обнять? Оттолкнуть? Словно чёт и нечет.
И пусто, и горько… И сердце — в ноль.
Фатальная фишка легла внезапно,
накрыв своей значимостью года.
— Маэстро?
— Я слушаю.
(Поэтапно инструкция встречи легла компактно.
Акцент, как презумпция силы факта.
Но место… То самое...)
— Ждать Вас?
— Да!
Добрался, как помню, уже под вечер.
Повеяло смертью, бедой, войной.
Нет силы страшнее, бесчеловечней,
чем сила душевных противоречий.
И в памяти снова последний бой.
Вот здесь, у дороги, упал мой Лёха.
Я рядом, практически в двух шагах.
Почти сотня жизней, как дань Молоху*...
Взрыв, крики, стрельба, пулемётный грохот
И ствол автомата, и смерть в глазах...
Горячий песок набираю горстью,
он Лёхиной крови в себя впитал,
и рвусь между болью своей и злостью,
как будто лечу без страховки в пропасть:
— Руслан, почему ты убийцей стал?
В ответ — свист песка. Тишина повсюду.
Жара, а по телу бежит озноб.
Пора выбираться теперь отсюда.
С попутками сложно. Вдруг ниоткуда — машина!
Рванулся навстречу:
— Стоп! Подкинешь к вокзалу?
— Могу, но позже. Мне надо в деревню
На пять минут.
— Я жду.
— Ночь ложится. Зачем Вам сложность?
Поехали вместе со мной.
— А можно?
— Садитесь. Мы быстренько. Рядом тут.
Конечно, рискованно с кем попало,
но лучше, чем в ночь одному идти.
Плюс — выбора в этом вопросе мало.
Поехал. А мысли бегут устало:
" Эх, Рус, не найти тебя… Не найти… "
Деревня знакомая. Вышла кроха
и женщина. Сонная мгла вокруг.
Глаза закрываю — смеётся Лёха:
— Маэстро, а жить ведь не так уж плохо?!
— Неплохо, братишка...
И вдруг горохом
рассыпался в стёкла негромкий стук.
— Приехали.
(Вот и попался.)
— Лихо!
Зачем только было тащить домой?
— За голову руки поднял! Без психа!
(Спокойно, Маэстро… Здесь надо тихо...)
— Обыскивать будешь?
— Само собой.
— Обыскивай.
(Первый в карманах шарит.
"Макаров" направил в висок второй,
и что-то по-своему там базарят)
— Не сметь! Я приказываю — отставить!
Ну, здравствуй, Маэстро...
— Руслан!
— Живой...
В последний момент замираю телом,
готовый руками сломать капкан.
— Седеешь, братишка… Висок весь белый...
— Спасибо, что встретили беспределом.
— Прости.
— Ты зачем меня звал, Руслан?
Уходим мы. В доме стоит прохлада.
Волнуюсь: с чего бы теперь начать?
Руслан улыбается:
— Встреча с братом...
— А с братом ли?
— Саша, прошу, не надо
врагом своим смертным меня считать.
— А кем предлагаешь?
— Хотя бы другом.
— Ты, значит, по-дружески мне наврал?
Тогда я поверил, сейчас не буду.
Развёл, как мальчишку меня, Иуда.
— Нет, Саша, клянусь тебе, я не врал!
— Неужто? А это? — И горсть песчинок,
тех самых, что с места с собой забрал,
бросаю на стол. — Здесь — не грязь с ботинок.
Здесь — кровь! Отвечай: а не ты ли в спину
Ему из засады тогда стрелял?!
Руслан опускает глаза:
— Спокойно. Не снайпер я.
Сдерживайся, прошу.
— А кто добивал нас, мясник отстойный?!
— Война есть война...
И от слов мне больно.
Срываюсь отчаянно и невольно:
— Убийца!
— Не спорю я...
— Придушу!
Давление… Стены вокруг качает.
Схватился за спинку, но стул упал.
И тут же те двое на шум вбегают.
Рус быстро собой меня закрывает
и грозно рычит им:
— Не сметь, сказал!
Ушли, про себя матерясь чуть слышно.
Махнув осуждающе головой,
Руслан мне заметил:
— Горяч, братишка.
Ну, что ты расфлёкался, как мальчишка?
(А мне хреновато...) Сань, что с тобой?
— Пройдёт… Дай мне пару минут. На отдых.
(Таблетки сглотнул и сижу, молчу.)
Рус хитро прищурился:
— После — в морду?
— Повяжут.
— Ударь уже, раз охота.
— Рискуешь… Руками же замочу.
— А выслушать?
— Есть что сказать?
— Конечно.
Иначе зачем бы тебя я звал?
— Выкладывай.
— Надо ли, друг сердечный?
К себе, как всегда, ты во всём беспечный.
— Давно ты нотаций мне не читал.
— Давненько..., — вдыхает Руслан, — Эх, время… Собачье.
— Какой ты кобель? Ты — волк!
— Братишка, послушай, ведь ты не в теме,
за что я сражался тогда со всеми.
— Со всеми ли?
— С вами.
Он чуть примолк
И глухо продолжил:
— Трясёт, как вспомню. За час до отлёта уже узнал:
Сестру и племянниц взорвали в доме..., — Рус встал
и провёл по лицу ладонью, — Не ты ли гранату в их дом кидал?
Опешил и понял: иду по краю,
к которому сам же его толкал.
— Возможно… Точнее, прости, не знаю.
И в этот момент уже догоняю,
что если сейчас меня расстреляют,
ответить мне нечего...
— Не соврал..., — Рус смотрит спокойно, —
А знаешь, Саша,
коль взять и разлить по бокалам боль,
у каждого полною будет чаша...
И ваша, братишка, и также наша.
Насытился кто-то кровавой кашей.
Но лучше давай-ка о нас с тобой.
— Давай.
Достаём сигареты.
— Сашка, накрыло по-полной меня тогда.
Как вспомню: лежит на земле племяшка,
глазёнки огромные нараспашку,
а взгляд через сердце мне… В никуда...
Бросаю окурок, беру по-новой
и, словно лекарство, глотаю дым.
Да… встреча, конечно, была рисковой,
но нужной до боли, до слёз, до слова
и, в первую очередь, нам двоим.
А Рус продолжает чеканить фразы,
ломая всех домыслов ветхий строй:
— Я так же, как ты, выполнял приказы.
Не буду скрывать: не жалел ни разу,
пока не столкнулся тогда с тобой.
Стрелял, убивал и считал: так надо,
и думал, что в прошлое сжёг мосты.
Я помню, как шёл тогда с автоматом,
увидел живого ещё солдата,
уже замахнулся добить прикладом
и… вовремя понял, что это — ты...
— Достаточно… Дальше уже не нужно.
Рус тихо кивает:
— Да, нервам — край, — он смотрит отчаянно безоружно, — теперь
между ненавистью и дружбой — твой выбор.
Подумай и выбирай...
***
Есть чувства важнее и выше мести,
сильнее и правильней во стократ.
И это ничуть не марает чести.
Пройдя через пекло, мы были вместе.
Я встал и обнял его:
— Здравствуй, БРАТ.
*Молох — языческое божество
которому, по преданию,
приносили человеческие жертвы.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.