На завалинке

Баба Еня. Как у нее гостил внучок

Баба Еня без зубов

Сильно шепелявит.

Половину ее слов

Никто не понимает.

Баба Еня, как скелет,

Что обтянут кожей.

Ну, а сколько бабе лет,

Никто сказать не может.

Помнит бабушка страну

Из эпохи царской

И далекую войну,

Что зовут гражданской.

И по-прежнему встает

Баба с петухами.

Если лето, в лес идет

За ягодой-грибами.

А зимой кидает снег

С крестьянской благородностью,

Удивляя снова всех

Своей трудоспособностью.

Ну, устанет иногда,

Сядет на завалинке

И устроит от труда

Перекурчик маленький.

И спросила бабу Света:

— Что-то вы одни сейчас.

А ведь каждое же лето

Кто-нибудь гостит у вас.

И вздохнула:

— Ох, не знаю!

Может быть, обиделись.

Я сама уже скучаю.

Так давно не виделись.

— Ну, а что произошло?

И она сказала:

— Ох! Самой себе на зло

Себя я наказала.

Привезли мне в прошлый год

С плюшками и тортом.

Внука.

— Пусть, мол, поживет

Под твоим присмотром.

Я его со всем знакомлю.

— Вот хозяйство! Огород!

Ест не всё, что приготовлю.

Городской же обормот!

И вставал он очень поздно.

И не пробуй поднимать.

Не пойму я, как же можно,

Чтобы солнце не встречать.

Как-то утром я собралась.

За клубникою пошла.

Крупной мне не попадалось.

Далеко я забрела.

Возвращалась я домой

Долго, еле-еле.

Так устала, Боже мой!

Плечи заболели.

Только что-то мне тогда,

Словно шепчет в ухо:

«Ох, произошла беда.

Торопись, старуха!»

К дому я почти бегом.

Может, всё сгорело?

Нет! Стоит на месте дом.

И тут остолбенела.

В огород калитка настежь,

Ящик, что с зерном, вверх дном.

А его в сарай затащишь

Разве только что вдвоем.

Боров же по огороду

Носится повсюду.

Это кто же на свободу

Выпустил паскуду?

И свинья лежит на грядке

Греет свое сало.

Навела свои порядки,

Всё перекопала.

Всё пропало, что садила.

Столько вложено труда!

Опустилась и завыла.

Но еще не вся беда.

Прибежала Луша, плачет.

«Паша мой едва живой.

Проезжал он мимо, значит.

И напал пчелиный рой.

Чуть не налетел на столбик.

Век не видел он таких.

В дом врывается и в погреб,

Чтобы спрятаться от них.

Весь опухший он и стонет,

И не может даже встать.

Ложку дашь ему, уронит.

«Не могу, — кричит, — держать!»

У меня стояли улья.

Их еще мой дед завел.

Пчелы, словно бы в безумье

Впали. Мы бегом от пчел.

В дом вбежали. А внучок

На койке неразобранной

Раскидал, как паучок,

Лапки во все стороны.

Ах, проказник! Негодяй!

Как тебя воспитывать?

Ну, а вечером давай

Я его допытывать.

Встал, поел, пошел гулять,

Съел малину спелую.

Дымокур решил он взять.

Видел, как я делаю.

И давай дымить на пчел,

Вроде он пожарник.

А потом в пригон пошел

И открыл свинарник.

«Мол, открыл я им тюрьму.

Чести удостоил».

И всю эту кутерьму

Во дворе устроил.

Приезжает сын с женою.

«Забирайте, — говорю.

— Всё закончится бедою.

С ним когда-нибудь сгорю».

Третий год не приезжают.

Можно всё в сердцах сказать.

Что ж они не понимают?

Так обиделись на мать.

И всплакнула баба Еня.

— Вот сижу, кумекаю.

Скоро будет день рожденья,

А поздравить некому.

— Ну, и сколько ж в этот год

Лет вам исполняется?

— Много, девушки. Да вот

Как-то не считается.

Вечер. Что же ты сидишь?

Всех не переслушаешь.

Телевизор поглядишь

Дома и покушаешь.

Сон как лучшая аптека.

И больница не нужна.

И считай, почти полвека

Баба Еня спит одна.

Сколько женщин одиноких!

Сколько в них душевных сил!

Доживают тихо сроки,

Что им Господь отпустил.