Консенсус

++++++++++++++++++++++++++++++ Демократический этюд ++++++++++++++++++

Отсмеркалось.

Двое, импозантные мужчины — один в добротной голландской дублёнке, другой в отменном канадском пуховике — сидели на скользких ступенях главного подъезда драматического театра.

Теплились уличные фонари.

На площади перед огромным блеклым зданием было почти безлюдно.

Двое, примостившись на холодных, оледенелых камнях, неторопливо вели беседу.

Говорили вдумчиво, не так, как принято в наше бурное время: отчаянно жестикулируя, наскакивая, обвиняя, разоблачая, оголяя чью-то суть и в конце дебатов ударяя оппонента по голове древком транспаранта. Они не спешили, не улюлюкали, не пускались в пространные объяснения, обходясь преимущественно палитрой поскупей.

Оба были представительны, за пятьдесят с хвостиком. Оба прикрывали поседевшие волосы схожими, шитыми по давней негласной моде шапками и называли один другого одинаково: Володя.

— Володя?!

— Володя?

— Почему?!

— Почему?

— Я же понимаю, — Володя в дублёнке поёжился, — надо двигать вперёд, отбрасывать отжившее, перекраивать. Только всё время ощущение, будто нахожусь не там, где нахожусь...

Мужчины были достаточно хмельны, но желаний драться, ругаться матом, приставать к редким прохожим в них не было. Милицейский патруль, регулярно чертивший круг возле Храма возвышенной Мельпомены и лукавой Талии, своего внимания на них не задерживал. Они спокойно смотрели на истлевший небосвод, размеренно задавая вопросы.

— Почему?

— Ну-у-… — хрипло тянул второй Володя. — Могу соврать. Но тоже нахожусь там, где находиться не должен бы.

Он достал из портфеля початую бутылку, два стакана, капнул понемногу и протянул один стакан Володе-Дублёнке:

— Надо!

Тот выпил и громко рявкнул:

— Как посмотрит участковый?! Ничего, что открыто?

За кустами мелькнула серая шинель — проходил участковый. Вышел из-за сугроба, обернулся, помахал рукой, — пошёл в другом направлении.

— Что нам будет? Нас весь город знает! — Володя-Пуховик налил по второй.

— Этого и боюсь.

— Да брось! Девка на выданье. Кому до тебя?!

Дублёнка рассмеялся.

— Тогда скажи, почему?

— Ты нужен?! Не находишься там, где находишься.

— Точно. Отчего?

— Спрашивал.

— На что похоже?

— М-м. Дэ-мо-крати-я, — Пуховый Володя вытер рукавом усы. — Ёпрст!

— Точно.

— Смекнул?!

Плеснули ещё.

— Точно! — Володя Дублёный выдохнул. — Дзинь!?

— Дзинь!

— Тупая система, — тоже смахнул с губ капли горькой настойки. — Дурдом.

— Бывал?

— Имеет значение?!

— Не скажи, — ответил Пуховый, — не скажи. Модно. Десе… се… Тьфу. Деседент-де. Я был. Сейчас почётный, а по молодости шалил. Отмазывался от строевой. С топором за сержантом побегал, — забрали, как по нотам.

— Удачно?

— Почти. Дослуживал в оркестре.

— Вот!

— Но кое-что понял, — сморкнулся. — Когда находишься в структуре, которую ты не приемлешь, э-э… Или которая тебя, ну… не принимает, — ты её динамишь. Водишь за нос, изображая, чем на самом деле не являешься, из корыстной или иной цели — не важно. Делаешь элегантно, не разрывая паутины в психпорывах — плавно просачиваешься. Система выпускает или, прикрыв веки, игнорирует. Вы мирно сосуществуете. Даже если не друг, пусть чуть умней, не раздражаешь, ощутил местечко точно, — он снова сморкнулся. — Цел и живуч.

— И спокоен?.. — сплюнул.

— Не поёшь хором, находишься как бы выше.

— Ха! Пока не раскусят. А если?.. Сшибут.

— Страшно?

— А тебе?

Пуховый пожал плечами.

— Когда будет?! Страшно — уже не выше. Нигде. Ничего не чувствуешь, кроме ужаса. Потерялся. Кто я? Что я? Как ощущаешь, таким проживаешь, как покажешь, так и увидят. Тебе ли пенять?! Мир — театр… Люди в нём?

— Актёры. Учили.

— По Шекспиру. По факту — зрители. Пьеску поставят — будут смотреть. Актёры — избранные. И избранные — актёры. Публике, в массе, думать некогда, заняты ожиданием — дети на новогодней ёлке. Дедушка направит хоровод, потянуться ручейком.

— Дурни! И не боятся.

— Именно! Ты трясёшься! Они окрылены, ты сжат, с твоим-то опытом. Тянешь. Выше голову! Что вилять? Не на галёрку приглашают. Назвался, полезай!

— В деды Морозы?

— Ты кем был двадцать своих партийных лет, снегурочкой?.. Декорации меняются, суть остаётся.

— Уверенность уходит…

— Да, жди. Самолюбие бунтует: кто я? И кто? Червь, орёл? Ответь. А-а? Уходит...

— Уводят.

— Во-от, вот. Орёл!.. Ощутивший себя червяком!

— Это ты к чему? Я и побью!

— К х… — Пуховый обозначил губами ещё и два коротких слога. — Исполнитель всегда в цене. Отцвело?

— Фью! — Володя в дублёнке прикрыл ладонью глаза. — Хочется, но… Ои-й.

— Прорвёмся.

— Два сапога?

— Не-ет, нет. Ты мне, — Володя в пуховике приподнял увесистый кулак, не менее чем у первого. — Я тебе. Монтекки и Капулетти!

— По Нашим! По Вашим?! Главное ввязаться?.. — Дублёный засопел. — Начинать?

— Э-э. На три-бу-не!

— А в кулуарах? — гоготнул. — Ромео и Джульетта!!

— Не опошляй. В связке. Но в тишине, но в тайне...

Запуржило.

Голубоватым полуживым светом заморгали вдоль неширокого проспекта уродливые грязноватые светильники.

Стали выходить первые зрители. Некоторые почтительно раскланивались с двумя мужчинами в бобровых головных уборах. Те нехотя, но по привычке вежливо и радушно кивали в ответ, держа за спинами припрятанные бутылку и стаканы.

Из бокового подъезда выскочил взлохмаченный молоденький помошник режиссёра, суетливо покрутился. Отыскав цель, направился к сидевшим.

— Товарищи народные арти… Извините. Господа-кандидаты. Пожалуйста, не засидитесь: завтра в одиннадцать! Ох-х. — Усмехнулся, отряхнул шарфик, исчез.

— Зачем? — спросил Дублёный.

— Митинг, — ответил Пуховый.

— Ой-и.

— Да-c. И не забудь полистать речь, вжиться, — он ёрнически понизил голос. — Мы не-при-ми-ри-мы.

— Где уж, — Дублёный в ответ ядовито хихикнул. — Они сошлись. Волна, камень, стихи — проза…

— Фигляр!

— Лёд, пламень… Не впервой. Буквы-то с листа оживим. Главное — определили задачку.

— Вот и ладушки. Вот и консенсус, — бодро, — в единении сила!

— Однозначно! Кон… сенс… ус… Бр-р, — понимающе кивнул. — Раз-де-ляй.

Они ещё посидели молча. Потом припрятали стаканы, задвинули порожнюю бутылочку за широкую квадратную колонну, устало поднялись.

— Разделяй!

— Властвуй!

Площадь опустела.

Скоро погаснут и фонари над проспектом.

Гореть будет только прожектор под рекламными щитами ещё посещаемых спектаклей. На левом: бодрый Володя, в гриме, отдалённо напоминающем некогда великого вождя, призывал толпу вооружённых рабочих к эпохальным свершениям. На правом: понятливый Володя, в тунике древнего философа, устремил взор к небесам в минуту, охватившего его, непрошеного сомнения в справедливости грядущего.

______ ^

Зачат: 1991