Ормус. Мистерии Возвращения. Глава 7.

Его имя пришло из глубины веков. Из зороастрийской мысли и гностических текстов, где это слово является синонимом понятия Света. В масонской традиции Ормус был египетским мистиком, гностическим последователем из Александрии, где, как считается, он жил в первые годы христианской эры.

Глава 7. Море.

Море было милостиво к ним. Не было причин, с точки зрения Иисуса, которые бы можно было привести в оправдание их плавания. Это было бессмысленное со всех точек зрения путешествие. Ибо вряд ли можно было бы назвать смыслом то, что приводил Ормус в качестве объяснения. Повторить путешествие кораблей Хатшепсут в страну Пунт[1]? Это причина? В этом смысл?

Он уже многое знал о Хатшепсут. Кажется, мог повторить на языке Египта похвалу, к ней обращенную: «Семя бога полезное, вышедшее из него, Хатшепсут, первая из благородных! Носовой канат Юга, причальный кол южан, кормовой канат этой превосходной земли Северной. Владычица приказаний, превосходная замыслами своими: та, согласно речи которой постоянно пребывают довольными оба Берега». Так говорил Инени[2], великий зодчий…

Предположим, мнение Инени, которого он не знал, ничего не значило для Иисуса. Но при имени Хатшепсут загорались глаза Ормуса, обычно холодные и безжизненные глаза. И это он пел вдохновенную песнь женщине, которую любил. Не существовало никакого другого возможного мнения: Ормус любил Хатшепсут, которая пребывала в этом мире до него, и которая ушла до него задолго. То, что говорил когда-то Инени и его соотечественники о Хатшепсут, передавалось Ормусом с придыханием и восторгом. Иногда Иисус заражался восторгом этим, переполнялся им.

В остальное время он недоумевал. Хорошо лишь одно: что море было милостиво к ним. Днем оно было зеркально гладким, а вечерами морщила его поверхность незначащими складками легкая рябь. Без пены на гребнях, без раскачивания на волнах. Ночами радовал лунный свет, проглянувший сквозь разорванные в клочья небольшие тучки; днем, правда, было жарко и солнце палило, но на воде это было легче переносить, нежели на суше с её раскаленными песками. Однажды они видели цветение моря, и это цветение было красным, но в остальное время вода была прозрачной до самых глубин, даже в крайнем отдалении от берега. Иисус узнал о существовании рыб-бабочек, рыб-игл, рыб-ежей…

Он рыбачил, и бил рыбу острогой. Любимое занятие египетских фараонов, как отметил как-то Ормус. Они отплывали на лодке к вечеру, когда становилось темно, выплывали на мелководье, привлекали рыбу светом на носу лодки. Абу, отнюдь не потомок фараонов, как зеницу ока берег свое орудие, и поначалу не доверял его Иисусу. Это был шест вкупе с железным наконечником, крепко-накрепко прикрученным к шесту на конце жилами.

Иисус хорошо знал, как ловят рыбу сетью. Но про острогу, или, скорее, гарпун, который применял Абу, знал мало. Старик нубиец[3], высокий и чернокожий, молчаливый, как и положено меджаи[4], бывшему стражнику, с Иисусом говорить мог и хотел. Правда, только по делу, которым они занимались.

— Целься пониже, — говорил он, — вода ломает свет. Рыба будет казаться немного дальше, чем на самом деле. Попадешь точно, если ударишь пониже.

Кроме того, он учил Иисуса танцевать. Это был странный танец. Они прижимались друг к другу локтями, и делали шаги, припадая на ногу, словно приседая. Они двигались в такт, линией. Руки были скрещены, работали лишь локти. Старик наращивал ритм танца, поначалу мягкие шаги переходили в прыжки и вращения. На этом этапе Иисус отступал, наблюдая. Абу вертелся, Абу взлетал[5]…

Обычно происходило это после обильного возлияния. Абу любил пиво, считая его лекарством ото всех болезней. Он уверял, что можно лечить пивом[6] любую хворь.

Ормус кривился, всем своим видом выражая недоверие старику. Тот горячился:

— А вот и да! Уж не знаю, что там есть в закваске пивной, только той пленкой, что покрывает пиво, когда оно зреет, можно лечить раны. И больной живот, когда выпил гнилой воды, и гниющую кость[7]…

Иисус понимал, что недоверие Ормуса наигранное. Жрец хотел выведать все, что знал нубиец о лечении. Лишь это его вдохновляло. Жрец был спокоен, наблюдая старика, любившего рядиться в звериные шкуры. И косички его из курчавых волос, и его черное, словно обожженное, лицо, Ормуса не раздражали. Просто он любил дразнить старика, и когда тот расходился, узнавать его секреты.

Более всего не любил Абу рассказов Ормуса о том, что когда-то Тутмос Первый[8] проделал с его страной. У его войска были колесницы, рубящие, не только колющие, как прежде, мечи, были слоеные луки огромной пробивной силы, и из них летели в нубийцев стрелы с медными наконечниками…

— Его величество, — насмешливо отмечал Ормус, — повесил того подлого кушита[9]— кочевника, вашего царя, вниз головой на носу своего фараонского судна. То же проделаю я с тобою, дай только доплыть до места, черный…

Абу ненавидел Ормуса. Да ведь и никто другой Ормуса не любил, что тут поделаешь?

Тот не был владыкой вселенной, не был грозным фараоном былого Египта, но кажется, старик верил в то, что Ормус способен выполнить угрозу…

Узкий прямоугольный парус, прикрепленный к двуногой съемной мачте, трепетал на ветру. Шесть пар весел на корме дружно вспенивали воду.

Абу не был беден. Абу не был кому-то подчинен, если не считать ветров и волн. Он жил на покое так, как представляла себе волю и покой его душа. Он отслужил, и он не был никому обязан. Он принял плату от Ормуса за проезд маленькой семьи из людей и животных на своей небольшой, непрочной, но милой хозяину лодке. И с того самого момента, как нога Ормуса ступила на судно, на акациевые плошки, скрепленные канатом, Абу потерял покой…

Он мог не заниматься извозом. Он мог пропустить мимо ушей все то, что сказано было в порту важными бритоголовыми людьми в белых одеяниях. Он мог уже не покоряться негласным приказам римлян, будучи только торговцем. Но так было всегда: чужое оружие целилось в нубийцев; чужие боги стояли над ними; чужие наместники ими помыкали. Кровь твоя, о Нубия; сила твоя, Египет! Даже и теперь, когда ты покорён и покорен властителям римским своим…

Он этого не сделал, не отказал. И теперь был раздираем сожалением.

Утешался лишь общением с Иисусом. И разговорами…с Альмой!

Он её понимал, он знал язык этой чернокожей женщины, родом из самого сердца огромной земли, которая их обоих породила…

Каким-то непостижимым чутьем Абу почуял, что Ормусу его общение с Альмой просто поперёк горла. И норовил задеть жреца сильней.

Заметив, как распухло колено у женщины, видимо, утомленное поначалу ходьбой, а теперь еще и стесненное отсутствием подвижности, почти постоянным на корабле, он усердно занялся ее лечением.

Притащил какую-то жидкость, по запаху которой и по виду установил Ормус, что это масло коричника. Применяемое и при бальзамировании, в частности.

Светло-желтые или розоватые продолговатые куски чего-то, подобные каплям, с восковым блеском, покрытые пылью, обозвал Ормус «росным ладаном». Вид знатока, принятый им, и та смесь снисходительного презрения и волнения, относящаяся ко всему, что Абу творил возле Альмы, стали откровением для Иисуса. Он вдруг понял, что не так уж равнодушен Ормус к тем, кого терзает. Любит ли он их, это, конечно, вопрос сомнительный. Но люди, которыми он себя окружает, это его игрушки. Только его, и ничьи больше. И всякое постороннее вмешательство в жизнь этих игрушек Ормус не выносит.

Абу согрел ладан, заставив его размягчиться. Ормус заметил, наблюдая:

— Расплавить ладан нельзя. Смотри, будешь нагревать дальше, он загорится.

Абу не удостоил жреца и словом в ответ.

— Да хватит уже, — поднял голос жрец. — Не чувствуешь, как пахнет? Когда бы не были мы на воле, на открытом пространстве, так уж кружилась бы голова.

Абу не отвечал.

— Невежда, — констатировал Ормус. — А ты, ученик, ты-то знаешь, как получают ладан?

Иисус не знал.

И Ормус рассказал, что из трещин или насечек на деревьях, растущих в стране Пунт, смола вытекает долго, покрывая ствол дерева. Это жизненный сок, тот самый, что идет от корня к верхушке у многих деревьев, но у этих, из Пунта, он застывает в смолу. Когда рана на стволе дерева затянется, тогда собирают засохшую смолу с дерева или с земли, разделяя на два вида: отборный, «росный», и обыкновенный.

Абу в это время уже получил густую смесь из коричного масла и ладана, и пропитал ею тряпицу. Обмотал колено Альмы этой тряпицей…

Женщина, обычно сторонящаяся чужих, позволила старику сделать это, и без малейшего стеснения.

Это вывело Ормуса из себя.

— Поди-ка сюда, — сказал он ей.

В глазах Альмы была вся тоска мира, но она пошла. Кажется, за себя она уже не боялась. Привыкла жить под страхом смерти, и даже ждала ее как облегчения. Но старик Абу, с которым она по нескольку раз в день успевала перемолвиться словом, ежась при этом от неприязненных взглядов повелителя, старик Абу, который ее лечил, был мил ей и даже уже дорог. Альма не хотела неприятностей хозяину судна.

Ормус с озабоченным видом исследовал колено Альмы, заставил согнуть и разогнуть его, несмотря на то, что ей было больно, несмотря на то, что тряпка, которой перевязал сустав Абу, мешала ей.

— Неплохо, — отметил жрец. — Совсем неплохо. Даже и лечить не обязательно, в покое само бы прошло. А так вот мешает движению крови. Надо бы ослабить…

Он достал свой нож, и это никого не насторожило. Не хочет хозяин, чтоб лечили рабыню, так не хочет. Абу только вздохнул. Старый служака слишком хорошо знал, какова она на вкус, служба. А рабство того хуже. Хотелось помочь, не вышло. Как бы хуже не сделать, если начнешь настаивать…

Нож мелькнул в воздухе, и опустился в области бедра женщины над коленом; Альма закричала.

Вмиг окрасилась в красное тряпица, а потом и акациевые плошки палубы, из раны на бедре лилась, хлестала кровь.

Шли мгновения оцепенения, ошеломления одно за другим.

— Да, — сказал Ормус задумчиво, — плохой из меня лекарь, не то, что другие… Как же так, я был совсем неосторожен. Не поможешь, Абу?

Глаза Абу налились кровью, он двинулся к жрецу (Иисус слышал тот скрежет зубовный, что издавал старик). Но, не пройдя и полдороги, остановился, замер, опустил руки.

Присели вновь на свои скамьи гребцы, поднявшиеся при виде хозяина.

Беззвучно, давясь слезами, рыдала Альма.

Иисус поднялся и пошел к рабыне.

— Стой, — услышал он приказ. — Не смей! Я сам все решаю. Я лечу, когда хочу, а когда хочу, убиваю…

Иисус только плечами пожал.

Взглянул Ормусу в глаза. Он был спокоен, был уверен в том, что на сей раз — неуязвим. Ничего такого, чтоб его испугать, не было у Ормуса в запасе. За себя Иисус не боялся, а близких рядом не было. То мастерство, которое оттачивал Ормус на корабельщиках, что их везли, было и его, Иисуса, мастерством. Он погрузил свой взор в самую глубину даже не глаз, а души Ормуса.

Это продолжалось долго. И — чудо! — сдался Учитель, победил ученик. Ормус отвел глаза, сжал кулаки…

Оторвав от той тряпки, что принес Абу, изрядный кусок, Иисус перевязал рану Альмы. Подержал руку над раной, что-то бормоча, заговаривая кровь. Ласково похлопал потом по плечу женщины, призывая ее успокоиться.

Альма затихла, но временами по членам ее пробегала дрожь, сотрясая крупное тело.

— Поди сюда, старик, — презрительно произнес Ормус.

Абу, едва передвигая члены, потухший, поникший весь, приблизился к Ормусу.

— Я хотел проверить здешний ладан. Он ведь заживляет раны, как говорят? А мирра, которую тоже добывают в этой стране, куда мы плывем, еще и рубцы рассасывает, как скажешь, лекарь? Неси свой раствор, его остатков хватит на то, чтоб пропитать ткань. Вот и посмотрим, вот и поглядим. Очень удачно, что у меня дрогнула рука…

Справедливости ради следует сказать, что ладан и мирра, добываемые в стране Пунт, и впрямь оказались вне всяких похвал. Может, помогло и то пиво, которое расхваливал Абу. Стараясь остаться незамеченным Ормусом, старик совал молча в руки Иисусу бутыль с пивом. Иисус поил Альму. Рана на ноге затягивалась. О душевных ранах чернокожую рабыню не спрашивали. Их не пытались лечить.

Хотя, наверное, то участие, которое принимали в ней Абу и Иисус, тоже было своего рода лекарством, предназначенным для душевных ран. Альма, несмотря на боль в бедре, как-то вдруг распрямила плечи. Она улыбалась, ковыляя по палубе. Она улыбалась, принимая из рук Иисуса простую еду. Она ласкала Ромула, совсем скучного, утомившегося от тесноты и жары, — и улыбалась…

Быть может, пример Иисуса, сумевшего взять вверх над жрецом, окрылил ее. Она увидела человека, который и хотел, и мог противостоять Ормусу. Это была и ее победа. Альма уже знала, предугадывала, что день, когда она избавится от своего мучителя, не за горами.

Всё кончается когда-либо, и морское путешествие Ормуса, Иисуса, Альмы, Ромула и пары ослов закончилось тоже.

Абу и его небольшая команда простились с путешественниками не без облегчения, которое даже не пытались скрыть.

Прямо на берегу, там, где похожие на ульи хижины темно-кирпичных туземцев на высоких сваях, с двускатной крышей, где тростниковые лестницы перед входом, пальмы и птицы, вылетающие из крон, где рядом с хижинами в тени деревьев отдыхает скот, развернулась меновая торговля. Абу забирал ладан и мирру, черное дерево, слоновую кость, шкуры животных. Взамен отдавал цветные ожерелья, кинжалы и топоры, ткани, — то, что было значительно дешевле, но зато очень нужно туземцам. Брал Абу и живность: совершенно очаровательных обезьянок — анубисов (так называли их в Египте; верно, памятуя участие узконосой обезьяны в мистериях Анубиса). Они были ручными, можно было подойти к клетке с прутьями из бамбука с каким-либо лакомством, и обезьяна садилась на руку, брала с ладони еду, сидела на щедрой руке так долго, как ей хотелось. Последняя картина, связанная с Абу, оставшаяся у Иисуса в памяти: старик почесал головку анубису. Анубис, не долго думая, в благодарность взобрался на плечо Абу, и занялся тем, что стал перебирать колечки, уложенные в косички…

[1] Земля Пунт(егип. pwn.t, такжеt3-nṯr, т. е.«Земля богов») — известнаядревним египтянам территория в ВосточнойАфрике. Некоторые древнеегипетские источники прямо указывают на то, что Пунт был прародиной египтян и колыбелью египетских богов. Тем не менее, споры по поводу расположения Пунта продолжаются до нашего времени, так как египетские источники со всей точностью сообщают только тот факт, что Пунт находился на южном побережьеКрасного моря.

При фараонеV династии (около 2490 г. до н.э.), Сахуре, была отправлена первая известная широкомасштабная экспедиция в Пунт (хотя упоминание о золоте из страны Пунт в Египте датируется временами фараонаIV династии Хеопса (до 2550 г. до н.э.).

Крупнейшая экспедиция в Пунт была снаряжена по прямому приказу царицыХатшепсут под руководством темнокожего военачальника Нехси в 1482/1481 до н.э. Она состояла из 5 кораблей и была призвана восстановить контакты с Пунтом, прерванные в эпоху Среднего царства и доставитьмирровые деревья для храма вДейр эль-Бахри. Рельефы храма в Дейр эль-Бахри представляют все подробности этой кампании. Художники детально изобразили флот Хатшепсут, особенности ландшафта Пунта с лесами благовонных деревьев, экзотическими животными и домами насваях.

[2] Инени — гениальный зодчий, с именем которого связан новый этап в храмовом строительстве Нового царства. Одно из первых его творений — молельня для празднования хебседа в Карнаке. Творческая деятельность зодчего Инени, продолжавшаяся при пяти фараонах, началась при Аменхотепе I (1525 — 1504гг. до н.э., изXVIII династии). Расцвет творчества Инени приходится на время правления Тутмоса I (отец Хатшепсут), когда зрелый и признанный мастер был назначен начальником строительства в Карнаке.

[3] Ну́бия — историческая область в долине Нила, между первым и шестым порогами, то есть севернее суданской столицы Хартума и южнее Асуана в Египте. Название, возможно, происходит от древнеегипетского слова nub — золото. В древности на территории Нубии последовательно существовали различные культуры и государства. Нубия, известная также какКуш, стала вторым послеЕгипта очагом цивилизации в Африке.

Граница земель Куш с Египтом изначально была напряженной. После объединения Верхнего и Нижнего Египта египетская культура стремительно развивалась, оставив нубийскую далеко позади. Могущество фараонов первых династий (3050-2163 гг. до н.э.) неуклонно возрастало, и вскоре они распространили свою власть на богатейшие минеральные ресурсы Нубии. Таким образом, Нубия вобрала в себя значительную часть египетской культуры.

[4] Со времен Нового царства название одного нубийского племени — меджаи — закрепилось за отрядами, занимавшимися охраной общественного порядка в стране, независимо от происхождения стражников.

[5] Древнейший прообраз тануры.

[6] Несмотря на то что первый антибиотик, пенициллин, был открыт только в 1928 году, анализ костей древних нубийцев показал, что они регулярно потребляли… тетрациклин. «Мы привыкли связывать лекарства с современной медициной, — говорит соавтор соответствующего исследования Джордж Армелагос из Университета Эмори (США), — но со временем становится очевидно, что древние народы опытным путём доходили до использования терапевтических агентов. У меня нет никаких сомнений, что они делали это сознательно». Г-н Армелагос нашёл следы тетрациклина в останках нубийцев, живших в 350-550 гг., ещё в 1980 году. Позднее он и его коллеги связали антибиотик с местным пивом, а точнее — с закваской, в которой содержались почвенные бактерии стрептомицеты. Оставалось выяснить, как они туда попадали — случайно или с помощью пивоваров. Марк Нельсон, химик из компании Paratek Pharmaceuticals, тоже заинтересовавшийся этим вопросом, раздобыл образцы мумий и растворил их во фтороводороде. Результат — ошеломительный. Оказалось, что кости нубийцев переполнены тетрациклином. Иными словами, они потребляли его регулярно в течение длительного времени. Даже большая берцовая кость и череп четырёхлетнего ребёнка были насыщены антибиотиком. Едва ли он пил пиво для удовольствия. Скорее всего, этим напитком его сознательно пытались лечить.

[7] Ауреомицин (один из тетрациклинов), вырабатываемый стрептомицетами, покрывал поверхность напитка золотистой плёнкой, что, должно быть, заставляло древних людей видеть в этом знак свыше. Они преклонялись перед золотом. Точно установлено, что египтянами разрабатывались месторождения золота в Нубии, а само древнеегипетское слово «нуб» означает «золото».

[8] Тутмос I — фараон Древнего Египта, правивший приблизительно в1504 — 1492гг. до н.э., из XVIII династии. Муж сестры Аменхотепа I Яхмес и, возможно, сын Яхмоса I от второстепенной (не главной) жены Сенисенеб. Имя Тутмос в древнеегипетской транскрипции звучало, предположительно, как Джехутимесу (Дхаути-маси, букв.«Рождённый Тотом»).

[9] Воспользовавшись сменой фараонов, северная частьНубии восстала. В начале 2-го года царствования Тутмос I во главе армии отплыл на юг для подавления этого восстания. В апреле он достиг Тангу-ра, где произошла битва с восставшими. Тутмос лично поразил нубийского вождя копьём, и, несмотря на поддержку кочевников, вторгшихся из пустыни, враг был полностью разгромлен. Затем Тутмос I продолжил поход вверх поНилу, а труп побежденного нубийского вождя был повешен на носу лодки вниз головой для устрашения всех непокорных племенНубии. Возле3-го порога Тутмос установил 5 триумфальных стен, а египетское господство над завоеванными землями было закреплено закладкой крепости на островеТомбос. После этого Тутмос I продвинулся ещё южнее и захватил большую и плодородную область Донгола «вплоть до страны Караи». Надпись на острове Арко ясно указывает, что во время своего похода на юг Тутмос подверг Нубию полному разорению. Целые племена были обращены в рабство.