Жувачка (часть вторая)

Часть вторая

Глава первая

Ебись конём это концерт в клубе!

Самодеятельность сраная!

Сельпо — вот центр моей культуры!

Дайте две бутылки плодово-ягодной…

(Из разговора в очереди)

Магазин «Эбонит», он же ЧП Саркисян, но же бывшее Сельпо, располагался в самой оживлённой части села, между угрюмо-серым одноэтажным зданием администрации с одной стороны и сквером памяти павшим бойцам 2-й гвардейской армии, излюбленным в летнюю погоду местом для алкогольной сиесты маргинальных обывателей.

Что сподвигло директора сего заведения выбрать это странное название, доподлинно неизвестно. Нам остаётся предположить, что предприниматель Гагик принял такое решение, исключительно руководствуясь опытом школьных знаний, надо признаться, достаточно поверхностных. А конкретно, по памятному уроку электрофизики, когда под гогот учеников, молодая физичка-практикантка, краснея, натирала поступательными движениями куском шерсти чёрную эбонитовую палочку. Вверх-вниз… Вверх-вниз… Девчонки отличницы смущённо опускали взгляд, троечницы любопытно хихикали, а вечный нарушитель дисциплины Никитин так заржал, что его выгнали из класса.

По мнению Гагика такое оригинальное название, безусловно, должно было магнетически притягивать покупателей, ведомых невидимыми статическими силами, и исправно приносить спекулятивный доход.

Пролистните любой учебник маркетинга — название успешного магазина или фирмы должно звучать, выделяться от конкурентов, но при этом, что очень важно, не вводить покупателя в заблуждение.

Вот взять название «Ассоль». Тут читателю, сразу представится магазин, торгующий чем-то легким, невесомым, нарядным, например, шторами или дамским исподнем, но, хоть убейте, никак не кирпичом.

Или рассмотрим вывеску «Стикс». И здесь всё ясно, как в божий день. Детвора за мармеладом сюда не забегает, не спешит хозяйка с авоськой за вермишелью, а только граждане в трауре — вот единственные посетители этого скорбного заведения.

Чем должен был заинтересовать покупателей «Эбонит», судя по его названию и исходя из законов логики, мне, да и вам, людям крайне образованным, никак не представляется. Не надо быть знатоком фен-шуй, чтобы понимать явное — слово материально. Как вы лодку назовёте, так она и… Правильно! Так она и поплывёт.

Данное утверждение навсегда предрешило судьбу магазина, который с мистическим постоянством начал притягивать к себе всяческие неприятности. За несколько лет работы он пережил два ограбления, пожар и смерч, причём деструктивная стихия, как нарочно, проигнорировала прочие сельские постройки, зато в аккурат снесла крышу в местечковом храме потребления.

Но самая драматичная, если можно так выразиться, часть проклятия заключалась в том, что сельчане пенсионного возраста почему-то выбрали данное место для своего финишного рывка в отмеренном каждому из нас судьбой марафоне, который оптимисты зовут жизнью, а люди религиозные, ипохондрики и страдающие геморроем — юдолью плача.

По необъяснимым причинам пожилые люди с обречённым суицидальным упорством, которое натуралист может наблюдать у леммингов и китообразных, стремились к «Эбониту». Старушки, ойкнув, так и норовили представиться, стоя в очереди, старички же предпочитали отдать богу душу, сидя на крылечке и мусоля папиросу.

Порой доходило до того, что жестокосердные домочадцы, замучившись ухаживать за тяжелобольными родственники, могли их «забыть» на лавочке возле входа. Не бросить, как на горе Нараяма поступали циничные японцы, упаси боже, а так — оставить полежать несколько часов, вдруг сработает нехорошая карма магазина. К вящему разочарованию первых, это не действовало — магазин давал вечный покой только тем, кто шкандыбал на своих.

Некоторые наблюдательные и аналитического склада ума жители пытались найти в этих смертях закономерность, но «Эбонит» всякий раз разрывал последовательность, как только она становилась очевидной.

Например, спустя полтора года после открытия магазина под угрозой оказались граждане пенсионного возраста, у которых на одежде хоть каким-то образом присутствовал цвет телячьей печени или, говоря языком художников-примитивистов, "цвет Липецкой грязи едва забрезжил рассвет", но только в их гардероб были внесены соответствующие изменения, как в группу риска попали те у кого фамилия начиналась на гласный. Потом пришла очередь для людей с грязными ногтями, а это в условиях черноземья, поверьте, достаточно широкий сегмент населения, чтобы каждый пожилой человек перестал чувствовать себя в безопасности. В последнее же время посещение магазина могло стать фатальным для тех, кто еженедельно смотрел телепередачу «Поле чудес».

Теперь иная старушка два раза подумает, идти или нет за сахарным песком для варенья. Хорошо, когда можно кого послать, а если помочь некому? — Да, гори это варенье синим пламенем, — рассудит она и будет совершенно права. Но после передумает и, соскучившись по свежим сплетням и новостям, вновь поковыляет в магазин, презрев опасность, как игрок в «русскую рулетку». Где еще поточить лясы старому человеку.

«Эбонит», как ветхозаветный Молох постоянно требовал новые жертвы, не гнушаясь ни забулдыгами и старыми склочницами, ни заслуженными доярками и комбайнёрами. Молодёжь шутила, что уже пора перенести сельское кладбище ближе к магазину, а какие-то выродки ночью вывели на стене коричневой половой краской слово «Морг».

После всех этих страстей у моего читателя может сложиться впечатление, что бывшее сельпо за несколько лет почти полностью истребило всех стариков, но спешу вас заверить, данная убыль населения, ни больше, ни меньше, не выделялась в сравнении с демографической картиной тех лет в других населённых пунктах области. Пугало и настораживало здесь то, что люди уходили из жизни не на смертном одре в кругу семьи или от апоплексического удара в огороде, как тому положено природой, а внезапно помирали в общественном месте со всеми вытекающими неприятными последствиями скоропостижной кончины.

В «Эбоните» всем заправляла Лилия Осиповна Ланда или просто Лилька, совмещавшая в себе должность продавщицы и завмага. Сухая снаружи и внутри, что совсем не типично для её профессии, женщина-невротик с практически полным отсутствием округлостей бюста была презрительна к окружающим, но подобострастна к хозяину торговой точки. Из-за худобы и крупного носа её лицо выглядело по-птичьи неприветливо, чему способствовали выпученные глаза, как у базедового больного, и вечно оттопыренная нижняя губа, демонстрирующая желтизну и разруху нижних резцов.

Её было где-то за сорок. Одинокая и, как следствие, а может быть и причина, крикливая, хамоватая женщина из сферы обслуживания, в советское время крайне распространённый, а нынче исчезающий тип продавщиц.

Лильку за её невыносимый характер ненавидело всё село, от мала до велика. Ненавидело, разумеется, за глаза, так как при встрече каждый лебезил и демонстрировал свою дружбу и расположение. Быть с ней в контрах — себе во вред: обсчитает, обвесит, накричит, а то и товар не отпустит, скажет, что закончился и, ехидно улыбаясь, при всех снимет с полки.

Глава вторая

Основная задача продавца —

осуществление розничной торговли,

обеспечение высокой культуры

обслуживания покупателей…

(Основные правила работы магазина в СССР )

— Мужчиии-нааа, алллё! Что брать будем? — громкий окрик вывел Игоря из задумчивого созерцания выцветших этикеток на трёхлитровых банках с яблочным соком, стоявших на стеллаже практически под самым потолком и, за отсутствием к ним интереса, покрытых толстым слоем пыли с экскрементами членистоногих.

Он сам не заметил, как подошла его очередь в магазине, и теперь оторопевший от неожиданности пытался собраться с мыслями, вспоминая, что Зоя просила его купить.

— Ну что вылупился, как блаженный? Говори, что надо, — Лилия Осиповна что-то усиленно жевала и, облокотившись на прилавок, недобро буравила его взглядом. — Вот сейчас возьму и на обед закроюсь. За спиной Игоря сразу заволновались люди, прекрасно понимая, что угроза не пустой звук.

Дело в том, что как только Игорь появился в Старой Могиле, на него приезжего и, так сказать, новое лицо, сразу положили глаз несколько одиноких местных дам, в том числе и Лилия Осиповна. После нескольких с её стороны неумелых попыток флирта, она расценила его холодность к ней, как личное оскорбление и теперь всячески старалась ему насолить.

— Дайте два хлеба, кило макарон и майонез, — что вспомнил, то вспомнил Игорь и в который раз зарёкся ходить один в магазин, ведь при Зое продавщица вела себя намного сдержанней.

— И майонез тот, что в стеклянной банке, — уточнил он, опережая вопрос, — пожалуйста!

Лилия Осиповна металлическим совком отвесила в пакет развесных макарон и теперь возилась со сдачей.

Глядя на неё, Игорь не смог не заметить некоторые изменения в её внешности: на щеках прежде цвета подсохшего цемента теперь проступил румянец, а костистая фигура приобрела женскую мягкость линий.

— А, если откинуть её дрянной нрав…, то не такая она уж и страхолюдина, — подумал он и сам удивился заключению, которое до этого никогда не приходило в голову.

На дворе была середина мая, десятый месяц, как Игорь бросил якорь в этой захолустной гавани, и стояла жаркая, практически летняя погода, что является обычным для этих мест, поэтому в магазине было душновато.

Лилия Осиповна при этом была одета уж точно не по погоде: поверх спортивного костюма на ней был, застёгнутый на все пуговицы, длинный овечий жилет шестью вовнутрь, засаленный и дырявый в нескольких местах.

— Я постоянно мёрзну, — так на недоумённые вопросы сельчан объясняла она свою теплолюбивость. — А всё потому, что конституция астенического типа! Она давным-давно запомнила эту формулировку доктора и теперь для веса своим словам, непременно, старалась на это указать.

Лилия Осиповна столько раз жаловалась Гагику на холод в магазине, что хозяин, непривыкший сорить деньгами, разорился на два мощных калорифера, которые даже зимой поддерживали в помещении микроклимат тропиков, отчего обитающие там тараканы вымахали до неприличных размеров. Такие перепады температуры, особенно в холода, были просто невыносимы, люди задыхались, под тёплой одеждой градом лил пот, случались и обмороки.

Вдобавок, стоит покупатель в очереди, жарко ему, дурно, дышать нечем, рассупонится он, значит, распарится, а потом выйдет на улицу на мороз — вот и простыл человек.

— Лиль, будь человеком, выключи ты эту душегубку, первое мая ведь на носу, — две недели назад взмолилась, не выдержав, Надежда Матвеевна, которая по праву соседства могла позволить себе такую вольность. Та, наконец, сдалась…

— Это на сдачу, — буркнула продавщица и положила перед Игорем на прилавок несколько небольших жевательных резинок в красной обёртке.

Для дальнейшего повествования крайне важно упомянуть, что ещё в конце февраля к Гагику, когда он был по делам на ростовском оптовом рынке, как-то подошёл один прилично одетый тип (кожаная куртка, шапка с мехом, барсетка) и предложил взять на реализацию с десяток больших коробок импортной жевательной резинки.

— Вот только документов у меня на неё нет, но ты не волнуйся — товар отличный, сам себя продаст! — увещевал незнакомец. — Говори всем, что жвачка американская, не прогадаешь. Сейчас у нас народ всё американское любит.

Ушлый Гагик уже не раз сталкивался на рынке с подобными сомнительными предложениями, когда предлагался или ворованный, или просроченный товар, а то и вовсе гуманитарная помощь, какие-нибудь войсковые пайки от вчерашних заклятых врагов, и поэтому не удивился предложению.

— Цену жвачке сам назначь, а сколько мне отдать — тебе видней, вижу, ты мужик порядочный, не обидишь — порадовал он его армянское самолюбие, хотя уж кем-кем, но порядочным себя Гагик, точно, никогда не считал. — Как продашь, звони, — сунул ему номер телефона на клочке бумаги, — сочтёмся.

В тот же день наш удачливый бизнесмен не удержался и похвастался про дармовой товар своему старшему брату Артуру, владельцу нескольких ларьков в областном центре. Прознав про такого «лоха», Артур упросил Гагика связаться с ним и заказать для него ещё такой же жевательной резинки, но телефон поставщика молчал. Молчал и на следующий день, и через неделю, и через месяц. Тот мужик, как под землю провалился.

Консервативная глубинка встретила новинку с безразличием. С деньгами на селе во второй половине девяностых было особенно туго, чтобы тратиться даже на туалетную бумагу, не говоря про всякое баловство. Что тут говорить, народ по старинке продолжал ходить оправляться с газетой, поддерживая статус самой читающей страны.

Товар продавался плохо, поэтому предприимчивый Гагик дал Лилии Осиповне указание: всучивать жевательную резинку вместо сдачи, как раньше было со спичками, если, конечно, читать помнит такое.

Покупатели вначале роптали, грозились жаловаться, но смирившись с условиями продуктового монополиста (до другого ближайшего магазина час пути по колдобинам), подчинились новым правилам и зажевали…

— Извините, но я это не покупал… и мне это не надо! — с вызовом, максимально твёрдо, чеканя каждое слово, по-прежнему не притрагиваясь к «сдаче», сказал Игорь. Он знал про эту уловку, но из принципа решил настоять на своём и потребовать деньги. Стоял, как на ринге в былые времена, полный спортивного упрямства, слегка улыбаясь, и глаза в глаза смотрел на наглую Лилию Осиповну.

Испорченное от её хамства настроение сыграло здесь роль или то, что у него всегда были плохие зубы (прежде он неоднократно оставлял в эластичном комке полимера куски зубов и пломбы, поэтому, врачи строго-настрого запретили жевать резинку) — не важно, что им двигало в этот момент. Важно то, что он не хотел играть по её правилам.

В конце концов, Игорь добился своего — Лилька, что-то прошипев под нос, бросила сдачу и с недовольным видом выдула большой розовый пузырь.

Воодушевлённый своей маленькой победой, Игорь вышел на улицу и закурил. Потом сунул скомканные купюры в боковой карман куртки. Странно, но в нём он обнаружил сложенную в несколько раз бумажку с непонятной надписью, оказавшуюся там загадочным образом.

Вероятней всего, её в тесноте подбросил в карман кто-то из очереди, когда он был занят препирательством с продавщицей, рассудил он.

Решив, что это чей-то розыгрыш, он, было уже, собрался выбросить записку, но передумал и перечитал ещё раз.

На половинке школьного листка в клетку размашисто и безобразно, с точки зрения каллиграфии, было написано следующее: «Берегитесь! Жвачка опасна»!

Глава третья

Было бы очень хорошо, если б врач

имел возможность на себе проверить

многие лекарства. Совсем иное у него

было бы понимание их действия.

(М. Булгаков «Морфий»)

Незаметно пролетел год на новом месте. В июле на селе вовсю кипела работа, поэтому Игорю часто приходилось допоздна задерживаться в мастерской. Как-то вечером Зоя, вернувшись с работы, озадачила его тем, что тому необходимо срочно сходить в фельдшерский пункт. Дескать, она повстречала возле управы местного врача Оксану Яковлевну, и та на неё сильно ругалась.

— Что это за безобразие, сколько времени прошло, а ваш Игорь N даже на учёте у меня не состоит! — передала её слова Зоя строгим голосом и для придания сходства, поджала губы.

— Понимаю, что Грибову на профосмотр работников станции наплевать, но я с новым человеком так не могу. Так и скажите вашему сожителю, чтобы не сегодня, так завтра он у меня в обязательном порядке появился, — Зоя передразнила её, поправив несуществующие очки, практически дословно повторив её претензию.

Игорь собирался с визитом несколько дней, уж очень это его тяготило. Он загодя предупредил своего начальника — главного механика «Баблахуя», что с утра задержится по причине «докторской инвентаризации». Так мужики между собой прозвали Виктора Викторовича Грибова. Это прозвище прилипло по причине того, что всякий раз при задержке зарплаты, когда его обступали рассерженные работники, тот только разводил руками и на вопрос где деньги, выдавал одну и ту же фразу — «Бабла — хуй!».

В тот день перед работой он решительно направился в сторону одноэтажного зданию на другую сторону села, где находился фельдшерский пункт. Шагал по-городскому скоро и бодро, взбивая кедами дорожную пыль, походкой дышащего жизнью человека, когда с утра ничего не болит, не ломит и не ноет, отличное, замечу вам, состояние.

Несмело переступив порог места назначения, он оказался в тёмном и прохладном коридоре, хотя снаружи утреннее солнце начало уже прилично припекать. В глубине кто-то возился и чем-то гремел. Он покашлял — ничего, затем громко потопал ногами — опять ноль реакции.

— Есть тут кто? Это на медосмотр! — по возможности громко обратился он к кому-то в глубине коридора. То ли от волнения, то ли из-за того, что с утра он не успел разговориться — голос прозвучал не достаточно мужественно, предательски сорвавшись в фальцет.

В тот момент звуки прекратились, и женский голос из темноты попросил его войти в первую дверь направо и там подождать.

Просторное помещение кабинета было поделено ширмой на две части: приёмную и смотровую — процедурную. Игорь сел на стул и, пока ждал, решил осмотреться.

От медицинской обстановки ему всегда становилось неуютно и тоскливо, к тому же навязчиво хотелось поскорей вымыть руки. Всё вокруг было предсказуемо — светло голубые стены, вытертый линолеум поверх скрипучих половиц, запах дезинфицирующего раствора. Везде порядок и чисто.

Из мебели в приёмной было не густо: основательный стол, два стула, большой шкаф, как в больничной регистратуре, с карточками и прочей бумажной документацией.

Унылость кабинета несколько оживляли цветы в горшках на облупившемся подоконнике: «тёщин язык», герань и завсегдатай всех медицинских учреждений — монструозный алоэ.

Чтобы скоротать время, он переключился на разглядывание на стенах плакатов, столь неумело нарисованных цветными фломастерами, что казалось, рисовал их ребёнок.

Среди типичных художеств, типа «Водка — яд» и «Осторожно грипп» его внимание привлекли два оригинальных творения.

На профилактическом шедевре на тему дизентерии были изображены глазастые фрукты и овощи в окружении амёбообразных зубатых, как пираньи, страшилищ-микробов. Издали он не мог прочитать содержание этого гигиенического предупреждения, но выделенные крупными красными буквами слова: «БОЛЬ», «РВОТА», «ПОНОС», не оставляли сомнений в серьёзности послания. Резюмировало всё фраза, знакомая с детства, — «Мойте руки перед едой», возле рисунка крана с пунктирами воды и почему-то четырёхпалой ладони.

Следующий плакат был очередным подтверждением того, что наглядность важна не только в дидактике. В этот раз неизвестный художник постарался максимально доходчиво достучаться до сознания пациентов, включая самых тёмных и недалёких из них.

В глаза сразу бросались, как из программы «Ералаш», пляшущие и разноцветные буквы заголовка: «СТОЛБНЯК НА СЕЛЕ», словно речь шла о чём-то весёлом, связанном с мужской репродукцией. Зато рисунок ниже с лихвой компенсировал предыдущий графический недочёт: на нём угловатый мужчина с внешностью алкоголика в луже крови наступал на гвоздь, гвоздь столь длинный, что с лёгкостью мог насквозь продырявить бедняге ногу.

Игорь даже пожалел, что оформитель, обладая такой странной фантазией, не коснулся в своём творчестве проблемы СПИДа. Было бы забавно увидеть, как он отобразит на бумаге группы риска, особенно «голубых», подумалось ему...

Шло время. О том, что он не один в фельдшерском пункте изредка напоминали звуки, раздающиеся откуда-то из коридора. Игорь откровенно скучал, и пока никого не было, решил из любопытства заглянуть за ширму. Там обстановка была куда интересней. Возле стены стояла кушетка, застеленная синей резиновой клеёнкой, знакомой с детства, такой холодной и всегда столь неприятно липнущей к голому телу, что он даже поёжился. Возле кушетки возвышалась стойка для капельницы, служившая ещё и основанием для хранения путаницы проводов с присосками от кардиографа-осьминога.

По другую сторону был эмалированный рукомойник, рябой от чёрных сколов, низенький холодильник, судя по модели, знавший времена застоя, печь для стерилизации и несколько стеклянных шкафов с лекарствами, пузырьками и блестящими инструментами на полках. На стуле лежал видавший виды потёртый чемоданчик, вероятней всего, с ним врач ходила на вызовы.

В правом дальнем углу бесстыдно раздвинулось гинекологическое кресло, частично прикрытое серой простынкой. Напротив него на треноге стоял массивный хромированный светильник — луч света в тёмном царстве женских гениталий.

От вида этих устройств Игорь, как и любой мужчина на его месте, содрогнулся и мысленно поблагодарил родителей и счастливую хитроумную хромосомную комбинацию, в результате которой он был избавлен от такого, по его мнению, унижения. Правда, тогда по неопытности, воистину, неразлучной подруге молодости, он не ведал про специфику мужских урологических обследований, поэтому наивный продолжал заблуждаться в выигрышном положении своего пола.

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! — внезапно сзади раздался строгий женский голос. Он вздрогнул и резко обернулся.

Перед ним стояла худощавая невысокая женщина лет шестидесяти, одетая в опрятный белый халат, и укоризненно, смотрела на него через выпуклые стёкла в тёмной оправе.

— Я насчёт медосмотра. Вы меня вызывали, — сказал Игорь и смущённо вернулся на стул.

Женщина отчего-то заперла дверь на ключ изнутри и со строгим видом села за стол напротив него. Фельдшер не сразу заговорила, медлила, перебирала какие-то документы, искоса поглядывая на посетителя. Потом сняла свои очки и начала вертеть ими в руках, как будто собралась сообщить что-то плохое. От этой затянувшейся паузы Игорь весь внутри съёжился и похолодел. В голову сразу полезли мысли про что-то неизлечимое.

— Меня зовут Оксана Яковлевна, и вот по какому вопросу мне хотелось бы с вами поговорить, — начала она уже более доверительным, но по-прежнему серьёзным тоном, — В последнее время в Старой Могиле происходят очень странные вещи, и это меня очень тревожит.

Раз его здоровью ничего не угрожало, у Игоря сразу отлегло от сердца, и теперь он заинтересованно слушал врача, не до конца понимая суть разговора и своё присутствие за запертой дверью.

— Вы у нас человек новый, городской, видно, что образованный, внушающий доверие, поэтому я и набралась смелости к вам обратиться, — как будто читая его недоумение, сказала она. — Я давно к вам приглядываюсь.

— Понимаете, как на селе бывает, чуть что — сразу шу-шу-шу, всем всё известно становится, кругом родственники и кумовья. Я ведь сюда по распределению еще молодой девчонкой попала, но с семьёй не сложилось. Может всё в моём воспитании, может я требовательная, а может дурой была, но корни пустить и породниться так и не вышло. Поэтому своей я для них никогда не стану, сколько не проживи. Уклад здесь такой. Село есть село.

— Потому-то к местным жителям я и не решаюсь обратиться. Были, конечно, мысли в администрацию или милицию пойти, но без веских доказательств они только у виска покрутят, да и, полагаю, не поможет это, оттого что уже поздно… метастазы уже у многих, — выделив последнее слово, печальным голосом завершила она и вздохнула.

Игорь обратил внимание, что женщина сильно волнуется, скрывая дрожь рук беспорядочной деятельностью за столом. Она, то перекладывала бумаги с места на место, то вновь принималась за очки, как будто намеревалась сломать дужки. Её нервное состояние эмпатически передалось и ему. И первым признаком этого стало чувство переполненности мочевого пузыря, хотя сегодня впопыхах он не успел выпить привычный утренний чай с бутербродом.

— Я очень надеюсь на ваше понимание, на трезвый и незашоренный взгляд со стороны на происходящее. Простите, что вас ввязываю, но, боюсь, одной мне не справиться. И да, это я имела наглость подбросить вам записку в магазине, пока вы были заняты препирательством с продавщицей.

— Извините, но я не понимаю в чём дело? От меня вам что нужно? — Игорь уже начал терять терпение от неопределённости. Было ясно, что собеседница не страдает лаконичностью, но подвержена многословию.

— А дело собственно в том, что с моими пациентами в последнее время творятся странные метаморфозы, если можно так выразиться, — понизила она заговорщицки голос. — Вначале я не придавала этому значения, думала совпадения, но когда счёт случаям пошёл на десятки…

— Вы, конечно, можете подумать, что тётка уже в возрасте, тронулась в этой глуши, навыдумывала себе небылиц, и будете совершенно правы. Обратись кто ко мне с такими бредовыми инсинуациями, я бы этому человеку сама расстройство психики диагностировала, но я опытный медработник, немало повидавшая, выводы делаю только подкреплённые фактами, — Оксана Яковлевна пошарила в нижней полке стола и извлекла общую папку с тесёмками.

— А вот и факты, — она развязала папку и разложила на столе два десятка медицинских карточек. — Вот здесь чёрным по белому подтверждения того, что у меня с головой всё в порядке, — придвинула к нему бумаги.

Если доктор и правду свихнулась, то лучше ей подыграть, мудро рассудил Игорь, взяв первую попавшуюся карточку некого Касаткина, и сделал вид, что её читает. Именно, сделал вид, так как из-за ужасного почерка разобрать что-либо он был не в силах.

— Ведь это в городе врачу необходимы истории болезни, а в сельской местности, когда пациентов не много, я за столько лет работы всё в памяти держу, у кого какая болячка выскочила, кто чем страдает, — она похлопала рукой по стопке бумаг.

— Так вот, в последнее время я наблюдаю у пациентов необъяснимые случаи выздоровления, причём в совершенно запущенных случаях. У сердечника в возрасте сердце теперь бьётся, как у двадцатилетнего, у других прошли язвы желудка, позвоночные деградации, хронические заболевания. Люди с сильной миопией от очков отказываются.

— Это, конечно, не у всех наблюдается, но со многими происходит. Чертовщина какая-то. Помните, как у Кашпировского было: «На счёт три ваши келоидные рубцы рассосутся»… Не поверите, но я обомлела, когда первый раз увидела на месте прежнего аппендицита гладкую кожу. Феноменально!

— И к вашему соседу Михаилу Аркадьевичу я, например, раньше по два раза в неделю приходила колоть папаверин. В возрасте он, давление большое у человека, тяжело ему было. Думала, что всё инсультом закончится, но вот уже больше месяца от него ни одного вызова. Я не удержалась, пришла к нему, а он в огороде лопатой машет, улыбается, а раньше не то, что работать, согнуться не мог. Теперь здоров как бык!

— Да, что тут душой кривить. Представляете, алкоголики пить прекращают, мечта, да и только!

— Ну, так вам радоваться надо. Даёшь здоровые кадры на селе! — решил пошутить Игорь, но тут же осёкся под осуждающим взглядом.

— Знаете, чудес не бывает, и там, где один креститься, я, как человек научных взглядов и некогда партийный, ищу причину.

— Конечно, признаюсь, что от таких результатов я вначале находилась в приподнятом настроение, как будто это моих рук дело. Где это видано, чтобы в такой глубинке такая хорошая статистика выходила, ведь с такими результатами не то, что в районный центр, в Москву можно ехать, — Оксана Яковлевна указала почему-то в сторону двери.

— И хорошо, что я рапортовать не поторопилась, а решила разобраться сама. Начала вызывать сельчан на осмотры, чтобы увидеть полную картину, кто внезапно поправился, а кто в прежнем состоянии, расспрашивать, выпытывать, что предшествовало выздоровлению, как питались, какие лекарства пили и тому подобное. В такой ситуации невольно поверишь изречению: «Naturasanat, medicuscurat», что значит — «Природа исцеляет — врач лечит». Я и вас сейчас для конспирации прилюдно через Зою вызвала, будто продолжаю свои обследования населения.

Игорю эта непонятная исповедь уже порядком надоела, ему давно было пора на работу, к тому же каждую минуту ему было всё сложней сдерживать позывы к мочеиспусканию, поэтому он всячески демонстрировал своё нетерпение — елозил по стулу, постукивал костяшками пальцев по столешнице, смотрел по сторонам и даже зевнул, вежливо прикрывшись рукой.

— Но мой энтузиазм в этом расследовании сыграл злую шутку, — не замечая это, увлечённо продолжала она, — выздоровевшие отчего-то решили, что я им не верю, хочу залечить или отправить для опытов в город, стали с подозрением относиться, избегать меня, сторониться. Мол, чего вам от нас нужно, когда ничего не болит. А потом, как сговорились все и перестали на вызовы приходить.

— Извините, но я не понимаю в чём проблема и зачем весь этот разговор. Ну, счастливы все, здоровы, всё хорошо складывается, чего здесь детективного? Какая-то таинственность, записочки, как в детстве, в общем, ерунда выходит!

— Оксана Яковлевна, — Игорь приподнялся со стула, — извините, но у меня дел невпроворот, я всё-таки лучше пойду.

— Голубчик, умоляю, уделите еще минутку внимания, я вам самое важное не успела рассказать, — фельдшер ухватила его за руку и просительно на него посмотрела. Он нехотя внял её словам и сел, закинув ногу на ногу — так было легче терпеть.

— Понимаете, только у пациентов помимо исцелений я наблюдаю и тревожные противоположные изменения. Что-то подобное обратной стороны медали.

— Во-первых, многие, кого я могла наблюдать, и это не обязательно бывшие больные, напомню, что я тогда выборочно вызывала к себе всех односельчан разного возраста, обращают внимание на усиленный рост волос и ногтей.

— Только за день эпидермис у них прибавляет недельную норму, — врач стала торопливо излагать, точно боялась потерять внимание Игоря. — Если с волосами это не сильно заметно, многие женщины наоборот несказанно рады такому повороту, то с ногтями выходит совсем нехорошо. Представьте себе ребёнка или мужчину с ногтями в несколько сантиметров, которые раз в день надо стричь, а если запустить, то вырастают настоящие когти! Я иначе их и назвать не могу.

— Во-вторых, некоторые пациенты отмечают у себя внезапные перепады настроения с агрессивным неконтролируемым поведением. Причём больные практически не помнят себя в таком состоянии, об этих приступах им рассказывают окружающие. Вдобавок странно именно то, что в остальное время у них, да и многих с кем я беседовала, наблюдается нетипично приподнятое настроение и беспочвенная эйфория — я первым делом про наркотики подумала, но здесь что-то другое…

Игорь призадумался над словами фельдшера, так как не мог не заметить некоторые перемены в Старой Могиле, которая в последнее время стала выглядеть, как киношный советский колхоз, утопичная зарисовка в стиле «Нам песня строить и жить помогает». Люди стали улыбчивей, возле колодцев и магазина царила оживлённость, вечерами с улицы доносилась музыка и песни.

Не было и вечера, чтобы кто-нибудь не выносил на улицу за калитку на проводе удлинителя кассетный магнитофон или массивный «бобинник», кто-то танцевал, иные — просто стояли и весело общались.

Раньше такие гулянки были нечастыми и случались на праздники и семейные торжества. Шумно, весело, пьяно и с обязательным мордобоем. Сейчас такие импровизированные дискотеки проходили на удивление часто, практически один-два раза в неделю, но обязательно мирно и без возлияний.

Тут Игорю вспомнился недавний случай…

Обычно после работы он сразу спешил домой, но в тот день припозднился. Отмечали день рождения механика Комкова. Настроение было пьяным и доброжелательным. Хотелось человеческого общения и определённого усугубления имеющегося состояния. Домой совершенно не тянуло, так как в любом случае по возвращению его ожидала выволочка от Зои под недовольным взглядом Марины Сергеевны.

Уместно будет отметить, что отношения нашего героя с будущей тёщей, а к этому всё, несомненно, шло, всегда были прямо пропорциональны его платежеспособности. Пока водились деньги, которые он привёз из города, для неё он был «Игорьком» и «Игорёшей». Но после ряда вложений в «семейный очаг»: новый холодильник, цветной импортный телевизор «GoldStar» с одноимённым видиком, музыкальный центр «Panaronic» плюс кое-какой ремонт и обновы, — заначка закончилась. Теперь он, как обычный трудяга, жил от зарплаты к зарплате, что сразу сказалось на её отношении к нему. Всё проходит, знаете ли. Увы, всё проходит...

Итак, неспешно возвращаясь после работы, Игорь заметил на улице праздную компанию односельчан. Среди них было несколько знакомых. Вернее, знакомыми были все, специфика компактного проживания, так сказать, но тех с кем он поддерживал общение, было несколько человек.

Иерихонской трубой завывал динамик из однокассетной «Электоники», захлёбывался, плевался словами и аккордами, готовый в любой момент лишиться целомудрия своей целлюлозной плевы, а пластмассовый корпус магнитофона гудел и резонировал таким дребезжанием, словно вот-вот развалится. Незнакомая песня с матюгами летела окрест.

Две малосимпатичные смуглые от загара девушки, не обращая внимания на грохочущий и быстрый аккомпанемент, что со стороны, признаться, выглядело довольно нелепо, вальсировали друг с другом, для удобства скинув обувь. Кто-то, стоявший к нему спиной, исполнял пародию на верхний брейк. Остальные просто общались друг с другом.

Уже с первого взгляда необычно было то, что никто из них по обычаю не лузгал семечки. Вместо этого породистые челюсти односельчан были заняты жевательной резинкой. Время от времени кто-то выдувал из неё пузырь, который с шумом лопался. Самые большие пузыри вызывали одобрительные реплики и смех.

Заиграла очередная песня. Сквозь хрипы с трудом улавливались слова:

Черноглазая дивчина

Коз доила во сарае,

Испивать ходила чаю

Да закусывала тортом,

Чтобы жопа потолстела —

Страсть как любит толстожопых

Председатель их колхоза,

Пожилой мужик с усами…

— Бью челом, колхознички! Ай эм сорри за вторжение! Попробую разбавить ваши поминки, — звучно обратился Игорь ко всем, ожидая реакцию на шутку. Те его коллективно проигнорировали: никто не кивнул, не протянул руку, даже не огрызнулся в ответ. Компания продолжала заниматься своими делами, не замечая его, будто он невидимка. Игоря это нисколько не смутило. Он высмотрел знакомое лицо соседа, жившего через три дома вверх по улице. Тот был большой любитель поддать, из чего следовало, что или у него уже с собой кое-что есть, или он может быстро это достать.

— Степаныч! — из-за громкой музыки ему пришлось кричать, — а не хлопнуть ли нам по рюмашке? — растеряв от неприветливой встречи былой задор, Игорь скатился в банальность.

На эти слова собравшиеся отреагировали крайне неприязненно: затихли разговоры, пропали улыбки, нелепые танцы прекратились. Все, как один, повернулись к нему спиной, отгородились. Зато на его зов отозвался невысокий мужичонка средних лет и живо подошёл.

— Ты, это…, двигай отсюда, сосед, видишь — люди отдыхают. Не мешайся!

Удивлению Игоря не было предела. Известного на всё село алкоголика, как подменили. Исчезла прежняя дерганность, суетливость. Раньше вечно сутулый, теперь он даже прибавил в росте, а одутловатая и куперозная от возлияний физиономия приобрела здоровый вид. Перегаром от него не несло.

— Степаныч, ты чего, как неродной? Да, я ж просто потрещать подошёл, думал «сообразим».

— Ты иди, иди подобру-поздорову, потрещи в другом месте. Тебя, поди, уже дома заждались, — сказал он и, не дожидаясь ответа, вернулся к своим.

Игорь немного постоял, помедлил, чувствуя, как выветриваются остатки хмеля, да и внял совету — побрёл в расстройстве домой…

— … практически полностью отсутствует болевой синдром, — Оксана Яковлевна продолжала что-то рассказывать, не заметив, что из-за воспоминания Игорь отвлёкся и слушал её невнимательно.

— Мне прежде всякого травматизма пришлось перевидать, но тут мне не по себе сделалось. Представляете, оттяпал себе два пальца, крови уйма, а он сидит с невозмутимым видом, будто робот какой. Думала, что шоковое состояние, но по всем признакам не похоже.

— Я жгут и давящую повязку сделала. Собралась обезболивающим уколоть, и только начала кожу спиртом протирать, как он заверещит от боли. Смотрю, а там где спирт с кожей контактировал всё красное и волдырями пошло, словно я там кислотой обожгла, — в первый раз такую жуткую реакция на спирт увидела.

Весь этот разговор в медицинском кабинете, вся абсурдность каких-то подозрений фельдшера начали казаться Игорю столь ненастоящими и далёкими, будто это не с ним происходит, а он смотрит фильм с собою в главной роли. То, что это не сон и не игра воображения напомнил очередной острый позыв облегчиться. Игорь решительно встал.

— И еще, совсем забыла. Есть одно очень нехорошее, — Оксана Яковлевна окончательно поняла, что собеседник собирается уходить, поэтому тоже встала. — Многие женщины жаловались, что у них вдруг, ни с того ни с сего, прекратились регулярные овуляции. Все как одна репродуктивного возраста, здоровые. Беременность отпадает. Есть девушка вообще двадцати двух лет, — врач всё говорила и говорила, торопилась, точно смертельно раненый на исповеди.

Игорь проклинал всё на свете, что согласился на такой визит, но стоял, слушал — воспитание не давало обидеть человека, плюнуть на бабские забобоны, развернуться и выйти. Он уже давно перестал встречаться с ней глазами, а только смотрел в пол.

— А теперь самое главное! — она как-то торжественно повысила голос, — Я не уверена на все сто, но мне кажется, что я знаю причину этих всех аномалий.

— Вы ни за что не догадаетесь, но оказывается всему виной обыкновенная…, — внезапно она осеклась.

Игорь поднял удивлённый взгляд на фельдшера и заметил краем глаза какое-то движение за стеклом окна. По-видимому, за их разговором наблюдали, но из-за загромождавших подоконник горшков с цветами, из его положения относительно окна рассмотреть кого-то было невозможно.

Тем временем, Оксана Яковлевна уже успела сесть за стол и теперь с наигранным видом занятого человека перебирала свои папки и бумаги.

— Ну, ладно… можете уже идти, и не забывайте на ушиб делать йодную сетку, — разделяя слова, она нарочито громко озвучила рекомендацию. От её прежней доброжелательности и след простыл.

— Если потребуется я вас еще вызову, — уже практически шёпотом закончила она разговор. В глазах фельдшера стоял испуг.

Игорь развернулся и без слов вышел на улицу, где его приспичило так, что не было мочи терпеть, поэтому он облегчился прямо за углом здания.

Глава четвёртая

Гори, гори ясно, чтобы не погасло!

(Горелки — старинная русская народная забава)

В мастерскую Игорь вернулся с опозданием и в дурном настроении. Вся эта загадочная встреча с ненормальной Оксаной Яковлевной, как он для себя охарактеризовал состояние её рассудка, оставила внутри него что-то неприятное и грязное, наподобие вымазанной в солидоле ветоши, к которой как ни прикоснись, всё одно — запачкаешься.

Но постепенно осадок от утреннего разговора пропал, растворился в новых мыслях, заботах, разговорах. А в обеденный перерыв, когда все сели вокруг импровизированного стола из двух тракторных покрышек накрытых фанерой, настроение окончательно улучшилось.

Тому виной был Егорыч, который забавы ради решил в который раз поиздеваться над Колей «Зайцем», сидящим напротив и хрустящим свойскими огурцами.

Здесь необходимо небольшое отступление, дабы объяснить читателю интерес таких приставаний.

Дело в том, что Николай Зайцев в свои двадцать девять лет обладал отменной физической формой, был рослым и крепким круглолицым сельским парнем с русыми волосами. Слегка лопоухий с приплюснутым носом — крайне распространённый мужской фенотип, девушки на таких особей ой как заглядываются. Но природа, как часто бывает в таких случаях (на радость всем коротышкам и худосочным), с лихвой компенсировала его физический дар убытком в голове. Коля был глуповат, наивен и прост, как фабричный валенок.

При этом, что совсем не вязалось с его богатырской внешностью, он имел необъяснимую склонность к стихотворчеству. Стихи, положа руку на сердце, были откровенно дрянные, в основном или про величие родной природы, или про сельскую жизнь — восторг, патетика, но уж больно рифма бедна, что, однако, не мешало ему часто выступать в местном клубе на вечерах самодеятельности.

Колю обычно выпускали в начале концерта, когда у одной половины зрителей еще было сфокусировано внимание, а у другой не наступило окончательное опьянение. Попытки выпустить пиита-самородка в середине или в конце программы всегда заканчивались фиаско. Народ категорически не хотел впитывать «высокое», предпочитая ржать, громко разговаривать и переругиваться друг с другом.

Николай Зайцев всегда декламировал монотонно, без жестикуляции, чуть склонив голову и устремив васильковый взгляд в дальний правый угол зала:

Небо голубое,

Золото полей,

Весело щебечет

Где-то соловей.

Урожай под солнцем

Зреет не спеша,

Гордость наполняет

Душу…

— Алкаша! — нет-нет, а кто-нибудь обязательно выкрикнет из зала.

— Наполняет душу у меня! — закончит строку сконфузившийся Коля и продолжит читать…

Итак, пока все обедали, Егорыч с видом человека, затеявшего что-то недоброе, обвёл взглядом коллег-ремонтников, подмигнул Игорю и как бы между делом обратился к Коле.

— Слышь, «Заяц», объясни-ка мне тёмному, как у тебя получается так заебато вирши складывать? Это ж надо уметь… это ж надо де-то черпать… эту самую… ну, блядь, как её там… музу!? — для большего эффекта Егорыч поднял вверх заскорузлую корягу своего указательного пальца с янтарно-мутной ногтевой пластиной и так застыл.

Николай, не почувствовав в вопросе никакого подвоха, прекратил поглощать многосемянной пупырчатый овощ и с самым серьёзным видом ответил:

— Тебе, Егорыч, человеку трухлявому, злому и лишённому чувства прекрасного это объяснить, что свинье кроссворд дать, — не поймёшь ты, но я всё же попробую.

— Понимаешь, это матерные частушки сочинять каждый может, а для настоящей поэзии нужно душу иметь, — на Николая в тот момент было любо-дорого смотреть. Он с важным видом расправил свои широкие, но по-женски покатые плечи, выпятил мощную грудь в майке, а в бесцветных глазах полыхнул огонёк страсти.

— У меня, по чесноку, сочинять раз плюнуть получается, например, выйду на крыльцо спозаранку, гляну вокруг — красота. Внутри что-то засвербит, типа мысль пришла. Я её сразу на бумажку под карандаш, вот стих и готов.

— Я, знаешь, не понимаю этих классиков из учебника литературы, — Николая начало откровенно заносить. — Раньше голову ломали, сочиняли, потом перечёркивали, это самое… даже сжигали. Муть. Страдания одни.

— Лично я не парюсь по пустякам, у меня всегда чётко по жизни, поэтому и легко выдумываю. Надо проще быть и стихи потянутся! — Николая прямо распирало от чувства собственной значимости.

— Я тебе на это, вот что, «Заяц», отвечу, — на сморщенной, как курага, физиономии Егорыча заиграла улыбка. — Когда папка с мамкой, тебя полудурка из-за рваного гондона еще не заделали, чалился я, значит, на северах, и был у нас в отряде один рифмоплёт политический, то бишь, он при советах на статью допизделся.

(Примечание автора: документальные свидетельства, способные подтвердить факт того, что гражданин Сверчков Виктор Егорыч отбывал наказание в местах лишения свободы, не обнаружены. Зато по запрашиваемым годам данная фамилия неоднократно встречается в ведомостях экспедиций геологоразведки Охотско-Колымского края. Из чего следует вывод, что большинство историй про тюремное прошлое «Егорыча» являются его выдумкой или пересказом услышанного.)

— Из Ленинграда он был. Умный, блядь, шо тот академик. Даже блатные его уважали, пайку не трогали. Я с такими учёными завсегда любил погутарить, глядишь, культуры наберёшься, — Егорыч чрезвычайно резво для своего возраста смахнул со стола назойливую муху и, поднеся кулак к уху, начал с закрытыми глазами слушать её жужжание.

В разговоре наметилась некоторая пауза. Мужики за столом только решили, что на этом всё кончено, и было принялись за еду, как Егорыч поднёс кулак с мухой ко рту, что-то в него прошептал и медленно, театрально разжал пальцы. Муха побегала по ладони, привела в порядок крылышки и улетела восвояси.

— Велел ей насрать в еду главному зоотехнику, — видя недоумённые взгляды, совершенно серьёзно сказал старик, — я как-никак — заклинатель мух, от одного шамана научился. Эта выходка вызвала бурю смеха, громче всех хохотал сам затейник, пока приступы кашля не согнули его в три погибели.

— Так вот, «Заяц», мне тот учёный мужик вот что поведал про ваше стихоплётство, — Егорыч прокашлялся, наплевав себе под ноги лужицу жёлтой студенистой гадости, и вернулся к теме разговора.

— Он грит, что мысль поэта она навроде отхода жопного. Чтоб всё ладно сочинялось и складывалось время нужно. Природу не обманешь. Такая творческая фекалия по кишкам через всё нутро должна пройти, через все закоулочки и потайные места, где-то задержаться, где-то проскользнуть, объём нагулять, фактуру, пропитаться идеей, вобрать дух сочинителя.

Услышать такую оригинальную трактовку поэтического действа для Игоря было впервые, поэтому он заинтересованно обратился в слух и перестал лопать из пол-литровой банки Зоину жареную картошку со шкварками, тем более что тема никак не способствовала аппетиту.

— Правильная рифма не должна быть слишком рыхлой — такая не цепляет читателя, как и твёрдой — эта, наоборот, туго идёт.

Егорыч достал гнутую папиросу, размял по всей длине табак и со второй спички прикурил. Прошла минута. Все ждали продолжения, пока рассказчик, затягиваясь трескучей папиросой и прищурившись от солнца, окидывал на небе взглядом белые мазки облаков руки неизвестного тропосферного художника.

— Поэзия, говорил он, обязана иметь форму, это еще грек Эсхил наказал, — с самой серьёзной миной на которую он был способен и менторским тоном продолжил он, растягивая слова.

— Добро, когда стих цельной колбасиной выходит, это поэмой зовётся. Чем длинше тянется, тем ценнее и весомей точь-в-точь, как у Лермонтова. Беда, если жидким — один извод бумаги. Но бывают еще, когда козьими орешками, это зовётся на букву «х»… Блядь, запамятовал как это…

— Может хуйня? — сострил один из механиков.

— Сам ты хуйня, Стрыгин! — Егорыч парировал и произвёл выпад, — Хайло закрой, а то за щёку прилетит.

— Во, вспомнил! Когда орешками это — хуйку или хайку, один хер — стихи нерусские, — Егорыч задымил второй папиросой.

— Еще тот мужик говорил, что ежели наблюдается светлого цвета творческий высер, значится это про радость, любовь и хорошее по жизни, тёмный — про грустное и недоброе, а когда с кровью — читай, трагедия нарисовалась.

— И запомни, «Заяц», мудрые слова литературного зэка, сгноённого на зоне. Мысля человечья должна свой путь пройти, её, как дитя, в себе выносить надо.

— Иной поэт и грамотен, и духовно богат, и верлибром владеет, и с Мельпоменой вась-вась, а никак. Тужится, пыхтит страдалец, очко трещит, а никак.

— А есть, навроде тебя, пиздюка, которые по три раза на дню дрищут рифмой. Жиденько всё у них, ни о чём. Таким стих написать, как два пальца…

— Так это, что выходит? — до Коли Зайцева наконец стало доходить, — получается, что мои стихи говно?

— А ты смышлёный малый, как я погляжу, сам всё допетрил, — лукаво улыбнулся Егорыч и поднялся из-за стола, — чего сидим, филонщики, железные коняки сами себя не отремонтуют.

Плотина, сдерживающая эмоции, наконец, была прорвана и мужики еще долго гоготали над пунцовым и обиженным Колей.

Эта история быстро разлетелась по селу, надолго приклеив к нему одну гадкую и унизительную кличку. Был Коля «Заяц», а стал Коля «Сруль»…

…

Следующей ночью Игорь проснулся от того, что кто-то настойчиво толкал его в бок. Зоя не спала. Она в полутьме сидела на кровати, уставившись в окно.

— Давай уже, просыпайся, не спи-иии! — голос у неё дрожал от испуга. — Игорь, слышь, кажись, чё-то горит. Ой, мамочка, как страшно! — Зоя обвила руками колени.

Через окно самого пожара было не видно, только сквозь кроны деревьев что-то отсвечивало, слышались встревоженные голоса людей.

Игорь натянул штаны и выскочил на улицу. Было людно. Разбуженные происшествием и от того чересчур возбуждённые, соседи, кто с вёдрами, кто с топорами, кто с лопатами спешили в сторону оранжевого зарева.

Когда он подошёл, фельдшерский пункт был весь объят пламенем. Огонь выдавил стёкла и уже лизал снаружи кирпичную кладку, с хлопками разрывалась раскалённая шиферная крыша. Из-за безветрия едкий дым разносило во все стороны, так что у него сразу запершило в горле.

Так уж вышло, что Игорю до этого не довелось видеть пожар вблизи. Происходящее вокруг, по его мнению, выглядело довольно странно, совсем не так, как он себе это представлял, когда все должны бегать, суетиться, кричать, а потом, дружно выстроившись в цепочку, передавать вёдра с водой, засыпать огонь песком, орудовать баграми.

Напротив, встревоженные сельчане стояли группами в метрах тридцати от горящего строения, заворожено смотрели на бушующую стихию и негромко переговаривались. Только потом до него дошла причина такой безучастности, ведь без спецтехники вёдрами такое пламя не сбить, к тому же, раз до ближайших домов было достаточно далеко, никто не геройствовал и не прикладывал усилия, чтобы обезопасить свою собственность. Всем было ясно, что фельдшерский пункт не спасти.

За это время кто-то инициативный уже успел проверить на месте ли Оксана Яковлевна, но её у себя дома не оказалось. Соседи также не видали, чтобы она возвращалась после дежурства. Совместные усилия по её розыску результатов не дали, а это могло означать, что она по какой-то трагической причине могла оказаться в горящем здании.

Хотя Игорь и стоял в сторонке от всех, краем уха ему было слышно, о чём рядом переговаривались сельчане: все обсуждали вероятную причину пожара. В результате многие сошлись на версии, что всё дело в плохой проводке, тем более, врач неоднократно жаловалась на проблемы с электричеством в старом здании пункта.

Он еще постоял немного и, рассудив, что раз пользы от него никакой, а с зеваками таким образом можно всю ночь проторчать, хотя завтра с утра на работу, собрался было пойти домой, как увидел фигуру, неторопливо направляющуюся в его сторону. В метрах десяти от себя Игорь разглядел в ней участкового инспектора. Тот кивком поздоровался и встал рядом с ним. В течение пяти минут они молча стояли и смотрели на пожар.

С милиционером Игорь был знаком шапочно. Первый раз он с ним пересёкся в прошлом году, когда только устроился в ремонтную мастерскую. Лазаренко или Лазаренков, его фамилию он точно не помнил, оказался немногословным худощавым мужчиной лет за сорок с аккуратными усами, как у советских подводников с фотографий восьмидесятых годов. Тогда участковый представился, спросил надолго ли Игорь у них задержится, и, получив от того неопределённый ответ, больше с вопросами не допытывался, даже паспорт не проверил. Без сомнения, от излишнего внимания со стороны блюстителя порядка его уберегла протекция Виктора Викторовича Грибова. Главному механику требовались умелые руки в связке с толковой головой нового, хотя и пришлого, работника.

«Нормальный мужик, хотя и мент», — сказал тогда про себя Игорь. От знакомства с представителем органов правопорядка он ничего хорошего не ожидал, мысленно готовясь к проблемам, но всё на удивление вышло гладко.

Сейчас милиционер был одет не по форме: в необъятную футболку неопределённого цвета с растянутым горлом и широченные полосатые шорты, из которых торчали тощие и кривые ноги, с неразвитыми, как у подростка, икрами. Еще большей внешней комичности ему придавали казённые ботинки приличного размера, обутые на босу ногу.

Вдруг внутри здания что-то с шумом треснуло и, взметнув в ночное небо сноп искр, рухнула одна из балок перекрытия крыши.

— А больничка-то наша знатно полыхает, — внезапно прервал молчание участковый. — Ничего, сейчас прогорит, стены крепкие, заново отстроим.

Игоря поразило то, каким спокойным и невозмутимым тоном произнёс он эти слова, будто его это мало касалось. Без тревоги за пропавшего фельдшера, буднично, будто пожар — пустяковое дело, происходящее чуть ли не каждую неделю, и единственное, о чём стоит беспокоиться, выдержат ли такой жар стены, не пойдут ли трещинами.

— Это же надо, как всё не к месту вышло, — он широко зевнул и потянулся. — Теперь акт служебного расследования надо составлять: причины, виновные, вещдоки, — он вновь зевнул, — канитель всегда с этими документами, пока всё заполнишь — рука отвалиться, а я на выходные думал на рыбалку. Тебя, кажется, Игорем зовут?

— Ага, — Игоря совершенно не устраивала перспектива общения, как оказалось, со словоохотливым участковым, поэтому он решил помалкивать и односложными ответами отбить у того желание продолжать разговор.

— А меня — Петром Яковлевичем. Можно просто Пётр. Будем, как говорится, знакомы, — сказал и протянул руку. Рукопожатие было слабым и влажным.

— Если какие проблемы, говори, что Петра Лазаренко знаешь. Я тут местный шериф. Жаль только — шляпы нет, зато вместо лошади мотоцикл, — хохотнул он, довольный удачной аналогией.

— Ну как, нравится у нас?

— Нравится.

— Когда с Зойкой свадьбу гулять думаете? Смотри, нехорошо девушку томить, — милиционер повернулся к нему лицом и многозначительно подмигнул. — Давай, действуй. Баба твоя огонь, мягкая, как перинка — это тебе каждый хлопец у нас скажет… Да, не сатаней ты, я это ради смеха. Шутка юмора такая. Нормальная твоя Зоя, не гулящая.

Игорь был порядком обескуражен от столь стремительного знакомства, переходящего в панибратство. Хотя то, что сельчане отличаются в общении от городских, он почувствовал уже в первые несколько недель пребывания в Старой Могиле. Люди быстрее и охотней шли на контакт, были открыты и просты в разговоре, хотя, порой до бесцеремонности.

— Ладно, остынь. Жвачку будешь?

— Не, спасибо, зубы больные.

— Ну, как хочешь, — он зашуршал обёрткой и принялся двигать челюстью.

— Игорь, слышь, как думаешь, чего дом загорелся?

— Сложно так сказать… Люди говорили, что могла быть искра от короткого замыкания и…

— Да, много они понимают, — перебил его участковый. — Тут и дураку ясно, что это врачиха виновата. Все знают, что у неё уже давно крыша поехала. Плюс она каждый день синяя была.

— В каком смысле?

— А в таком, что пила она крепко. Сам знаешь, что у медиков всегда спирт есть, ну там, чтобы протирать всякое от заразы, вот она каждый день свой спирт и синячила.

Игоря неприятно задело, что в разговоре милиционер упоминал Оксану Яковлевну только в прошедшем времени.

— Видно сегодня тётка опять набралась, — продолжал Пётр, — заснула бухая, а приборы врачебные не выключила. Всё и загорелось.

Игорь прокрутил в голове свой разговор с фельдшером прошлым утром. То, что она со странностями не вызывало сомнений, но обвинение в пьянстве не шло ни в какие ворота.

— А вот мне не показалось, что она пьющая… Такая вежливая, порядочная женщина… Правда, навыдумывала себе всякого. Я тут к ней на приём ходил…

— О чём конкретно она рассказывала? — вдруг, ни с того ни с сего в голосе Лазаренко прозвучали металлические нотки.

— Да, ерунду какую-то про пациентов. Она считает…

— Игорь, ты парень вроде толковый, — участковый вновь перебил его. — Вот мой тебе совет: выбрось из башки всю ту херь, что тебе эта ёбнутая старая карга наплела, помалкивай, никому не трезвонь. Она больная на всю голову, бухала, заснула и запалила фельдшерскую — всё просто… Ещё раз для закрепления: бухала…, заснула…, запалила! Хорошенько запомни это и всё у тебя будет нормалёк...

Внимательный читатель, безусловно, для себя уже отметил, что среди черт характера, наполняющих образ героя моего повествования, значится упрямство. Упрямство не в крайней бараньей форме своего проявления, но вполне достаточное, чтобы иногда портить тому жизнь. Иными словами, Игорь очень не любил, когда белым называют чёрное, или, что еще хуже — указывают, как ему поступать.

— Нонконформизм? — спросите вы. — Возможно! Важно то, что всякое давление и принуждение к неправильным и несправедливым, по его мнению, действиям всегда вызывали в нём желание сделать всё противоположным образом.

Я, вы, да, что греха таить, любой другой среднестатистический человек в данном случае обязательно внял бы убедительной рекомендации милиционера. Поступи так Игорь — историю на этом можно было бы закончить, но...

— Во-первых, мне не нравится, что вы, Лазаренко, оскорбляете человека.

— Во-вторых, она точно не пила и к пожару не имеет никакого отношения.

— В-третьих, такие наезды…

— Ну, сука, раз по-хорошему не понимаешь, будет по-плохому, — процедил сквозь зубы мент. Во время разговора он переместился и теперь стоял напротив Игоря спиной к огню, из-за чего лицо его было скрыто в тени.

— Ой, не с тем ты связался… Я тебе, сука, устрою…, как ссаного кота вышвырну отсюда, а пока справочки наведу: кто ты такой и с хера к нам затесался.

Участковый резко развернулся и ушёл прочь.

…

Пожарная машина из районного центра приехала только под утро, когда тушить было нечего. Среди обугленных объедков пламени, среди зловонного нагромождения пожарища, извлекли тело Оксаны Яковлевны. Посмертную экспертизу никто не проводил, и дело быстро закрыли.