Заветное слово

Я пришел в аудиторию задолго до начала пары. Пара была не моя. Сегодня здесь должен был читать лекцию мой старший коллега доктор наук, профессор, Олег Леонидович Клисфенов. Я напросился к нему на занятие в порядке обмена опытом. Пройдя через пустую аудиторию, я уселся в последнем ряду, на самой верхотуре амфитеатра. Знакомые стены навевали воспоминания. Когда-то зеленым первокурсником я впервые услышал Олега Леонидовича именно в этом помещении. Клисфенов читал лекции первоклассно. По крайней мере, так мне казалось тогда. Хотя что я понимал? Мне не было еще и восемнадцати. Я просто слушал, и удивлялся, когда раздавался звонок с лекции, не веря, что пролетела целая пара. Сегодня я здесь, чтобы понять, как ему это удается. А, может быть, нет никакого секрета и годы аспирантуры и защищенная мной кандидатская сделают его лекцию пресной и скучной?

Пока я размышлял, послышалась мелодия "Гаудеамуса", которую с недавних пор определили на роль звонка в нашем университете. Амфитеатр стал стремительно заполняться: Клисфенов никогда не опаздывал. Он всегда точно выбирал момент, когда последний студент займет свое место, но еще не успеет задремать. Студиозы гудели в ожидании. Но, вот, все разом стихло — Олег Леонидович Клисфенов притворил за собой дверь, неторопливо прошествовал за кафедру и окинул аудиторию внимательным взглядом. Я обратил внимание, что все, даже мои соседи по последнему ряду, замерли, потом, как по команде, встали. Клисфенов поздоровался и жестом предложил аудитории садиться. Я всматривался в хорошо знакомые черты, ловя каждое движение.

Он не был хорош собой в привычном понимании — крючковатый нос, непослушная копна волос, тронутая сединой, прихотливый изгиб губ. Несмотря на это и на его уже немолодой возраст, я знал, что половина девчонок на моем курсе была от него без ума. Возможно, все дело во взгляде — он буквально притягивал, гипнотизировал и уже не отпускал. Возможно, возможно...

Тут Клисфенов начал. Он никогда не читал по бумажке. Вот и сегодня он вышел из-за кафедры на авансцену и его баритон, казалось, заполнил все пространство аудитории. Я отчетливо слышал каждое слово, улавливал все интонации, жесты, но одновременно я находился на римском форуме, где сегодня заговорщики убили Цезаря. Вот он упал, заливаясь кровью, энергично замелькал Антоний, страшным видением пронеслась мертвая голова Цицерона с проткнутым шпильками языком. На горизонте уже маячила тень Октавиана, когда вновь зазвучал "Гаудеамус".

Клисфенов развел руками, как бы говоря: ничего не поделаешь, продолжение следует; кивнул на прощание и вышел из аудитории. Я не усидел. Пока студенты приходили в себя, я ринулся вслед за Клисфеновым и догнал его на пороге кафедры.

— Олег Леонидович!

— А, тезка! Видел тебя, — Олег Леонидович протянул мне руку. — Что ж ты на галерку забрался? Помнится, раньше ты предпочитал партер.

Он отпер дверь кафедры и мы вошли внутрь.

— Да уж так. Хотел понять, почему вас студенты, раскрыв рот, слушают. Со стороны посмотреть.

— Ну и как? Посмотрел? — Клисфенов хитро прищурился.

— Как вам сказать… — я замялся, — честно говоря, заслушался, а как это у вас получается, так и не понял.

Он усмехнулся.

— Ну-ну. Походи, присмотрись. Авось, что и поймешь, — он похлопал меня по плечу.

— Нет, Олег Леонидович, мне это не дано. На моих занятиях студенты всегда будут спать. Представьте, вчера один прямо на первом ряду захрапел, — я почувствовал, как при этом воспоминании мои щеки заливает румянец. От понимания, что краснею, я, видимо, стал совсем пунцовым, потому что Клисфенов тактично отвел взгляд.

— Было время и на моих лекциях творилось то же самое.

— Не может быть! — не поверил я.

— Нда… но нашлись добрые люди, научили дурака уму-разуму, подсказали тайное словечко, — Клисфенов замолчал.

— И что же это за словечко? — затаив дыхание, спросил я.

— Э, батенька! Чего захотел! Да ладно уж, — вздохнул он, — раз сам о нем речь завел, надо все до конца говорить. Но сначала слово дай, что никому о нем не расскажешь до тех пор, пока тебе не исполнится столько лет, сколько мне сейчас.

Я вспомнил, что Олег Леонидович в прошлом месяце отметил шестидесятилетие.

— Даю, даю слово, — поспешно сказал я.

— Только имей в виду: не сдержишь слова — дар пропадет.

— Я никому не скажу, — заверил я совершенно искренне.

— Ну, хорошо.

Тут Олег Леонидович наклонился к моему уху — он был на полголовы выше меня — и прошептал заветное слово.

— И все? — удивился я.

— И все.

— И будет работать?

— Увидишь.

На следующий день я шел на работу окрыленный. Час моего триумфа был близок. Выждав положенное время, я отправился в аудиторию. Перед тем, как войти, я прошептал положенные слова, вздохнул поглубже и распахнул дверь. Студенты шумели, как обычно. Я встал за кафедру, разложил листы с лекциями, откашлялся. Аудитория упорно делала вид, что не замечает меня. Более того, эти хамы даже не подумали поздороваться, пока я сам не напомнил им об этом. Я запаниковал. Мысли неслись галопом: "Не действует! Что делать? Боже мой, я что-то не так сделал!" Я совсем растерялся. Лоб покрылся холодной испариной, которую я все отирал и отирал платком. Если бы Клисфенов не пользовался репутацией абсолютно серьезного человека, я заподозрил бы недобрую шутку с его стороны. Кое-как я начал читать. Пара показалась мне вечностью.

После лекции я бросился к Клисфенову.

— Олег Леонидович! Олег Леонидович, не действует! — горячо зашептал я ему на ухо, ловя удивленные взгляды коллег.

— Давай-ка, Олег, перекурим пока перемена, — ответил он, поднялся и мы отправились в кафедральную "курилку". На самом деле это была обычная подсобка, где хранились палатки, лопаты, теодолиты и прочее археологическое снаряжение, но вся курящая братия на кафедре дружно использовала ее в других целях. Что ж, если бы он хотел поднять меня на смех, гораздо удобнее это было сделать на кафедре.

Едва переступив порог "курилки", я уже не шепотом, а в полный голос воскликнул:

— Олег Леонидович, оно не действует!

— Да постой ты, расскажи все толком.

Я выложил все, как на духу. Выслушав, Олег Леонидович хлопнул себя по лбу:

— Совсем забыл предупредить. Говорить надо уже в самой аудитории.

У меня полегчало на сердце. Что ж, скоро у меня будет возможность взять реванш.

Утренняя лекция была в самом разгаре. Если, конечно, это можно было так назвать. С дальних рядов доносилось мирное посапывание, существенная часть аудитории странствовала по просторам интернета при посредстве телефонов, единицы на первых рядах крепились, из последних сил борясь со сном. Я уже ничему не удивлялся. Я понял: все-таки Олег Леонидович зло подшутил надо мной. После пары я даже не стал подходить к нему. Он подошел сам.

— Ну, что, Федул, губы надул? Опять не сработало?

— Все бы вам шутки шутить, Олег Леонидович. А ведь я вам поверил.

— Какие шутки? — удивился Клисфенов. — Я тебе все, как на исповеди… Неужели не пошло? Мда… — протянул он, потирая подбородок. — Что же я еще не сказал? Я-то много лет все это проделываю машинально… Может быть, тебя просто плохо слышно?.. Ах, да! Я не предупредил, что эффект полностью пропадает, если читать с листа. Ты же знаешь, что я никогда не читаю. Вот, поэтому.

Это было тяжело. Я битых два часа штудировал текст своей лекции, пока не зазубрил чуть ли не наизусть. Пожалуй, студентам такое нелегко воспринимать. Попутно кое-что переделал в структуре материала. Так самому показалось понятнее и логичнее.

Тем не менее, и на этот раз меня ожидало разочарование.

— Послушай, а сам ли ты написал текст лекции? — уперев руки в боки, вопросил меня после раздумий Олег Леонидович. — Если текст чужой, не взыщи — на чужое слово это не действует.

Я ощущал себя полным идиотом. Целыми днями я сидел за компьютером, обложился пухлыми томами, вгрызаясь в гранит науки. Дни складывались в недели, недели — в месяцы. Наконец, угробив свой отпуск, вдоль и поперек пройдя весь интернет и став своим человеком в городских библиотеках, к началу нового учебного года я почувствовал, что сделал все возможное.

Холодея, как студент на экзамене, я вошел в аудиторию, пробормотал нужные слова и… Я не поверил своим глазам: аудитория замерла, взгляд всех глаз был устремлен на меня. Ни шепотка, ни приглушенного жужжания музыки в наушниках. К горлу подкатил комок, я растерялся, задохнулся от радости, но тут же справился с собой. Поздоровался. Аудитория поднялась стеной и, послушная моему небрежному жесту, осела. В полной тишине я начал читать лекцию.

Это был успех! Никто не заснул, не попросился выйти, не слушал музыку, не сгинул в интернете, не писал эсэмэски, не резался в карты под партой (а равно и в морской бой), не прихорашивался перед зеркалом, не готовился к следующему семинару, не приставал к симпатичной соседке, не рисовал абстрактные фигуры в тетради, не сидел, тупо уставившись в пространство без единой мысли в голове, не смотрел в окно, не спрашивал у соседа, сколько осталось до конца пары, не красил ногти лаком. Словом, никто не делал ничего из того, что я привык созерцать из занятия в занятие. Почти сотня человек смотрела на меня и слушала только меня, затаив дыхание, и время от времени записывая услышанное в тетради.

С тех пор прошло немало лет. У меня репутация блестящего лектора. Олега Леонидовича давно уже нет в живых. Никто не догадывается, с чего все начиналось. Я уже и сам начал подзабывать всю эту чертовщину — не люблю я мистику. Но недавно подошел ко мне один молодой коллега и говорит: "Олег Александрович, вы так хорошо лекции читаете, вам все студенты в рот смотрят, а меня вообще никто не слушает..." Так и напросился ко мне на занятие. Чувствую, будет выпытывать секреты ораторского мастерства. И я даже знаю, что я ему скажу, когда он будет жаловаться на заснувшего за первой партой студента. Я скажу ему: "Сейчас я вряд ли чем смогу тебе помочь, но если ты зайдешь месяца через два-три..." Дело в том, что через два месяца мне стукнет шестьдесят.