Воспоминание

скарлатинный свет изнанки; сумеречно-акватический, бликующе-льдисто-ртутный март; склон девяностых годов, горящая искусственным фосфором свобода; надругательство; ветер

взглядопроницаемая бесцветная глина морозной водки, ее конфлюэнция с разномастными матерчатыми квадратами контрабандных вин: палевый, зеленый милитарный (пахнущий, однако, серым) и урановый багровый; плывет, плывет, уплывает — пятно огнистого ацетона на внешней коже глаза; то есть, обоих глаз; шатает; была плохая новость, пил мрачно, свинцово; играло тяжкое что-то, симфо-рок, кубический мотив возвращения; вибрации такого колорита, будто бесконечные поля морской капусты, гибкие тентакулы каких-то тварей

сначала сон был исчерна-синим, индиговым; его содержание арабской каллиграфией испещряло лоснящийся цилиндрический бок сновидения; но смысл раскрошился, словно старый табак, и улетел (возгонка); далее, все вливалось в продолжение той истории, которую, оказывается, он всегда знал, потому что это — та история, История, где она, с ее лампочными, гранитными пылающими яблоками глаз; где граница меж пространствами, умопостигаемыми, прошита жесткой металлической сеткой, грубой капроновой паутиной; тенета вертикальны, или горизонтальны, притом закручены в невозможные, эшеровские спирали — как бутыль Клейна

вопль во сне; если же спросить после, спустя пылинку времени от истаявшего пробуждения, тончайшей волосяной пучиной отрезавшего щуплое бодрствование от немыслимо нечеловеческой истины — что вызвало такой дикий, гомерический страх? нет, не знаю

потом был закатный кубок