Ветка мимозы

— А помнишь? — простой вопрос. Жаль, что я не могу задать его тебе.

Весна нынче ранняя. Настолько, что даже обогнала календарь. Последняя декада февраля порадовала метеорологов очередной аномалией. Как они умудряются забывать: погода — женского рода?

Ранняя весна, тепло, охапка солнца и тоска.

Все мы будто пьяные этой погодной аномалией. И молчим. Как будто мы пошиты хрустальными нитками: тронь — и зазвенит. Заговор молчания. Поэтому весна может делать из нас всё, что пожелает. А мы будем трусливо ждать, когда солнце сгонит снег и покажется… Ничего не покажется! Ведь мы никогда не признаемся, что одиноки.

Я стала такая же, как и все. А когда-то мы верили, что будем… нет, мы знали, кем мы будем, но надеялись, что солнце будет с нами?

Помню солнце в твоих глазах. Помню, как ты щурился и улыбался. С тобой было тепло. Даже на морозе.

А помнишь наши эксперименты с бутылкой? Взорвётся или нет? Взорвалась как миленькая. Мы всего лишь налили воды и оставили её в мартовской ночи. Бабушка ворчала на нас за стекло.

Помнишь снежки? Как мы красили их разноцветной водой? Перевели все мои краски, но, затаившись во льду, они были так чисты и прекрасны.

Ты так и остался для меня цветом, навечно замороженным в глубинах...

Почему я ною? Не люблю нытиков! Но сегодня восьмое, и племянник подарил мне зачем-то веточку мимозы. Мой собственный племянник! Он уже выше меня. Ровно настолько, насколько был выше ты, когда дарил мне первые цветы...

«И треснул мир напополам...» — строчка из глупой песни. Но ведь разлом, он через меня идёт. Нет, не сердце. Сердце ерунда. Его залечить можно. А вот склеивать людей ещё не научились.

Я убежала спасаться. Сказала, что курить. Здорово, что остальные в нашем семействе — зачем мне понадобилось ехать с роднёй смотреть на нерп, тайна — правильные, и не травят себя. В одной руке ветка мимозы, в папиросной бумаге, повязанная жёлтым бантом, как будто на концерт. Другая держит сигарету, но вместо того, чтобы поднести её к губам, что надо — выписывает кривые зигзаги перед лицом. Пытается затереть мокрые следы преступления и никак не попадёт куда надо.

— Эля, ты где? — слышу я. И понимаю, это капут! Сейчас меня увидят, а всё, что было надёжно спрятано, оно, вот оно...

Остаётся только одно — бежать! Без оглядки. Да и не на что мне оглядываться.

Дороги, похожие на ледяные реки, ведут за собой. Неосторожно доверившись им, я забываю, как коварен лёд...

Больно! Больно так, что небо на несколько бесконечных мгновений становится тошнотно-лиловым. Я отчётливо слышу крик, но не свой. Горланят вороны. Огромная стая. Кружат вокруг и орут. Оглушительно громко. Откуда они взялись?

И потом эта девчонка. Будто сбежала из немого кино. Дедушка любил такое смотреть. Наверное, потому что врать без слов сложнее. В ней всё было выразительно. Шапочка-таблетка из каракуля, коса пышная, а уж глаза… выразительнее двустволки, направленной в лицо.

— Вам помочь? — спросила она.

— Мне никто уже не поможет, — наконец-то, призналась я. И закрыла глаза, потому что мир вокруг поплыл, как нагретый пламенем воздух. А вороний грай достиг совсем уж невиданных высот.

Эля открыла глаза и испугалась. Она лежала на кровати в маленькой комнатушке, заставленной аппаратурой. Остро пахло дезинфекцией и чем-то ещё типично больничным. Тревожно запищало справа. Она повернула голову и увидела монитор, по которому плыли кривые волны и мелькали цифры. Красная показывала сто тридцать и навязчиво мигала.

До сих пор такое она видела только в кино.

Дверь открылась, в комнату вплыла высокая и при этом совершенно не хлипкая, а можно сказать здоровая женщина в форме медсестры с лотком в руках.

— Вы уже пришли в себя? — зачем-то спросила она, фальшиво улыбаясь. — Успокойтесь. Вам не надо волноваться. Вы в больнице. Мы сообщим вашему мужу. Он приедет и заберёт вас домой.

Всё так же улыбаясь, хотя глаза у неё были совершенно равнодушные, медичка откинула одеяло и вонзила иглу ей в бедро.

Эля не успела возразить. Мельком разглядела гипс на собственной руке.

— Я не замужем, — попыталась возразить она, но заснула.

Я спала и понимала, что сплю. Видимо, умудрилась стукнуться головой, когда упала. Но это было даже хорошо, потому что тоска, змеёй обвившая сердце, затаилась. Там, в груди, ещё ныло, но уже терпимо. А значит, я могла вернуться и не портить родне праздник.

Потом дверь открылась… и я поняла, что стукнулась очень сильно, гораздо сильнее, чем показалось вначале.

Помнишь, такое уже было? Как и в тот день, когда ты подарил мне ту самую веточку, усыпанную мелкими пупырышками цветов. Будто цветку холодно, но солнце расцеловало его.

Отец купил мне ролики. Такие же я видела в мультике, с четырьмя колёсиками, чтобы можно было стоять и не падать. Естественно, мне не терпелось попробовать. А без тебя этого никак нельзя было сделать.

Сначала ты держал меня за руку, постепенно стало получаться лучше и лучше, и так до тех пор, пока мне не пришлось тормозить о стену. Кирпичную стену старого коровника, что стоял заброшенный, именно поэтому мы проводили там немало времени. Хруст стоял такой, словно сломалась сухая деревянная палка. Всю дорогу до больницы ты тащил меня на руках, а я ревела, не потому, что было больно — боялась наказания.

Потом ты принёс цветок в больницу. А ведь стояла ранняя весна, и снег только начал протаивать в солнечных местах, и не было даже подснежников. О таких излишествах, как цветы весной, никто в посёлке и не слышал.

— Какая прелесть! За такую милоту можно что угодно отдать! — скоропалительно заявила я.

— Поцелуй, — тут же потребовал ты.

— Дурак!

Что ещё скажешь в ответ? Ведь я думала — это глупая шутка. Но цветок спрятала. В учебник биологии. Чтобы соврать, если вдруг спросят, что это гербарий.

Потом во снах, в горьких и обжигающих, как водка, снах, ты наклонялся, твои губы касались моих… и я просыпалась. Просыпалась, корчилась от судорог, начинающихся там, где прячется сердце, и проклинала тех, кто придумал сказки.

Сегодня ты явился в этом не-сне после удара головой. Не таким как всегда — юным, сияющим мальчиком-мечтой, а небритым мужиком, от которого терпко пахло полынью и миндалём. Выше, шире в плечах и сердитей. Много сердитей.

Таких хмурых взглядов я не припомню. Точнее, могу, но на меня ты никогда так не смотрел. Только на тех, кто смел, задержаться возле меня больше чем на пять минут. Это было даже смешно.

Почему же в мечте ты смотришь на меня, как на Петьку из десятого «б», с которым мы постоянно играли в шашки? Бросил мои вещи на край кровати, уселся, нахохолился и не сказал ни единого слова. А мне так хочется прикоснуться губами к сердитым морщинкам между сведённых бровей...

Элька несколько минут молча разглядывала его, не делая ни малейшей попытки переодеться. Молча. Макс понял: опять что-то придумала. Вздохнул.

— Оденься, пожалуйста, — попросил он, — нам пора идти.

— Куда? — спросила жена, продолжая неизвестную игру.

— Домой, куда же ещё! — ответил он. Но она не шевельнулась, только смотрела, будто впервые увидела.

Сейчас её трудно было узнать. Привычная уже, колючая самоуверенность жены исчезла, словно это был панцирь. Перелом руки. И её не стало. Даже глаза её казались больше, чем обычно, из-за лиловых кругов. Она сильно осунулась, и будто бы похудела. А ещё остригла волосы.

Внутренне готовясь к какой-нибудь выходке, Макс не сразу обратил на это внимание. Вместо привычных локонов ниже лопаток — удлинённое ассиметричное каре. И он не мог не признать, что ей шло. Много раз она твердила, что ей будет хорошо со стрижкой, но он не позволял. Не потому что хотел притеснять жену, просто боялся нарушить гармонию в отношениях.

Но отношения всё равно рассыпались. Сейчас он был рад, что вместо того, чтобы выполнить утреннюю угрозу, она просто постриглась.

— Тебе идёт, — одобрил он, хоть и с сожалением. Провёл рукой по волосам. А Элька закрыла глаза и прижалась щекой к его руке, её лицо сделалось настолько умиротворённым, что у него сердце покатилось вниз.

Он готов был сидеть так бесконечно, но дверь открылась, и в палату заглянул доктор.

— Здравствуйте. Всего лишь пару вопросов, чтобы убедиться, что с вами всё в порядке! — преувеличенно бодро объявил эскулап, разрушив волшебство. Элька, его Элька, отшатнулась и забилась под одеяло. Словно они были подростками, и их застукали на «клубничке».

Вопреки обычаю не стала строить доктору глазки, а держалась непривычно скованно, и постоянно на него оглядывалась.

Это было даже приятно, до тех пор, пока она не попросила его выйти вслед за доктором, чтобы она могла переодеться.

Странным! Всё было странным. Самым странным было то, что доктор, который меня осматривал, не заметил ничего подозрительного. Правда, я ничего не сказала. А, наверное, надо было. Просто не нашла слов, чтобы объяснить, что мне мерещится первая любовь. Да ещё и невыносимо чётко.

А ты… Ты снова был рядом, так же как и раньше, когда мы были неразлучны. Мы снова стали словно два колеса одного велосипеда. Так бабушка нас называла, после того как ты учил меня кататься. Только помимо второго колеса, для меня ты был ещё и мотором, и навигатором. Когда тебя не стало, я прекратила понимать, куда двигаться, а главное зачем.

И вот мне повезло стукнуться головой, и ты вернулся — самой прекрасной на свете галлюцинацией.

Доктор потребовал, чтобы мы вернулись через неделю. Я подмахнула какую-то бумажку, и мне было приказано, как можно больше отдыхать. А ты ждал меня, снова ждал… Совсем как в школе, когда из-за танцев я заканчивала учиться позже.

Голова шла кругом. Всё казалось удивительно правдоподобным. Пришлось выставить тебя из палаты, чтобы переодеться. И смотрел ты так же, как тогда, когда тёть Женя случайно закрыла нас в раздевалке.

Близился конец года, а с ним и контрольные. Мне нужно было сделать задание по математике, а я никак не могла решить два дурацких примера, каждый занимал полстранички в тетради. Ты взялся объяснять, и очнулись мы только, когда услышали скрежет ключа в замочной скважине.

Мы не беспокоились, потому что до закрытия уборщица должна была вымыть пол, а значит выставить нас. Но та, видимо, решила немного облегчить себе жизнь в тот вечер. Просто закрыла замок, вырубила свет и утопала. Несколько долгих минут мы смотрели друг на друга в темноте, а потом ты ринулся стучать в дверь. Но никто не услышал.

Мой телефон, как специально, разрядился, а твой остался в рюкзаке, и висел он в гардеробе на первом этаже, а мы застряли на третьем в спортзале.

— Придётся спать здесь, — подвёл итог ты, когда стало ясно, что стучать и кричать бесполезно, — завтра нас выпустят.

И глаза у тебя были такие… тогда я ещё не знала, что значит этот взгляд… А сейчас мне стало жарко.

— Бабушка с ума сойдёт, — промямлила я. Невозможность попасть домой не пугала — нет, но вдруг стало совсем грустно. Мне показалось, что и в твоих глазах промелькнула тоска. Но ненадолго.

— Платок есть? — спросил ты.

По вспыхнувшим в глубине зрачков искрам поняла: что-то придумал.

Получила я тогда по полной программе. Скандал с приездом пожарных машин в школу получился грандиозный. Месяц домашнего ареста и мозговыносительный разговор с мамой на тему секса. Спасибо маме, если бы не та беседа, я бы, наверное, ещё долго не догадалась...

Элька продолжала вести себя странно. Отмалчивалась, цеплялась за руку, пока они шли к машине, позволила усадить себя. Макс, с одной стороны, радовался. Иногда ему очень сильно не хватало милой и нежной подружки, какой Элька была когда-то. Потом она закончила универ, нашла работу, где очень быстро превратилась в деловую женщину. И весьма своенравную. Но всё это было на неё непохоже. Очень.

Последнее время жена усиленно боролась за права и свободу женщин да так, что их жизнь превратилась в короткие, но хлёсткие стычки. Всё чаще Макс ощущал себя скорее классовым врагом, чем мужем.

А когда она замялась на пороге дома, понял, что травма у Эльки более серьёзная, чем сказал доктор. Провожая её в гостиную, думал о том, стоит ли вызывать врача, но решил отложить. Правда, засомневался снова, глядя на то, как жена бродит по комнате, будто ничего не узнавая.

Потом она наткнулась на фотографии, что стояли на комоде, те самые, что недавно назвала сентиментальной пошлостью и предложила убрать в чулан, и долго их изучала.

Больше всего её заинтересовала свадебная фотография. Она смотрела на неё так долго и недоверчиво, как будто не могла поверить в произошедшее.

Макс не знал, что делать.

Сегодня, когда все отмечали день Матери, его ещё называли днём семейного согласия, их семейная жизнь закончилась. Это было утром.

Элька хотела поехать смотреть на нерп. Но он не мог. Из-за магазина. Там ждали большого наплыва покупателей, ведь в день Матери все дарят друг другу цветы, девчонки никак не могли обойтись без него.

— Тогда я еду в Рощу. Одна! — заявила она, намазывая арахисовую пасту на тост, и глаза её светились злым бесшабашным весельем.

Он как раз проверял список того, что в первую очередь нужно проверить в магазине, и решил, что ослышался. Но натолкнувшись на этот взгляд, понял, что она давно уже всё решила, возможно, даже специально придумала эту поездку в день, когда он никак не мог вырваться, чтобы найти повод, а значит, говорить что-то бесполезно.

Хлеб она не доела. Выскочила из-за стола, словно он гнался за ней, собираясь привязать к батарее, и хлопнула дверью, так что посуда на столе жалобно звякнула. А он сидел, глядя на её любимую чашку из фарфора золотистого цвета, и пытался придумать… Найти слова, не остановить, нет! Хотя бы быть услышанным.

Подходящих не находилось. Впрочем, уже давно… Теперь она решила начать жизнь заново — без него. В день семьи в Рощу в одиночку отправлялись те, кто ищет новых отношений. Мать всегда отвечала жаждущим.

А он… Он теперь был свободен. Рёв Элькиного мотоцикла подтвердил этот факт, а затем фыркнул на прощание и удалился.

«Нужно сообщить в муниципалитет», — вяло подумал Макс. Но сил не было даже встать с табуретки, а уж оповещать мир о разводе… Он знал, что жрецы в любом случае сделают это.

Он так и сидел, пока не позвонили девчонки из магазина. Выставленные праздничные свечи заканчивались, а распаковать новые не хватало времени. И хотя единственное, чего ему хотелось, лечь и забыть обо всём, пришлось подниматься. Угробить свой любовно обустроенный магазин из-за развода он не мог… хотя уже и не знал почему. Так и бродил, словно заводной манекен, делая то, что не успевали продавщицы, пока не позвонили из больницы. На минуту его охватило ликование, ведь если ему, то она не исполнила угрозу. И про утренний разговор она не вспоминала...

Но сейчас внутри снова стало холодать, будто сердце его превратилось в консервную банку для чувств, которую за ненадобностью запихнули в холодильник, подальше.

— У тебя чай есть? — спросила Элька, дёргая тоненькую цепочку на шее так, словно хотела оборвать.

— Конечно, есть! — обрадовался Максим возможности немного побыть одному и подумать. — Ты пока присядь. Отдохни. Я принесу, — засуетился он.

Элька позволила себя усадить, обложить подушками, закутать в плед. И он, уже чувствуя, что будет хуже, чем предполагал, помчался на кухню — готовить чай. Зная, что чашка чая со сливками для жены лучше любого допинга.

Но в этот раз не помогло.

— Я не твоя жена, — очень спокойно и очень уверенно заявила Элька, после того как он налил третью чашку. — Меня подменили.

Тут его рука с чайником дрогнула, и Макс пролил кипяток мимо чашки.

— Что?! Что ты несёшь?! — единственное, что он смог выдумать в ответ на абсурдное заявление. Отодвинул чайный столик подальше от дивана и откинулся на спинку, пытаясь сообразить, что делать. Жена явно была не в себе, дрожала вся, несмотря на тёплое одеяло и горячий чай, и глаза такие, как будто вот-вот заплачет. Нужно было звать врача, но он знал, что она не простит ему, когда успокоится и придёт в себя. Особенно, если это вдруг отразится на её карьере.

Не придумал ничего лучше, притянул жену к себе и принялся целовать. Обычно это помогало. Особенно когда Элька злилась. Но сегодня всё было не так. Когда ей удалось вырваться, тяжело дышали оба, а глаза у неё стали, как у голодного пса при виде колбасы. Но сдаваться она явно не собиралась.

— Ты умер! Разбился! — закричала она. — Десять лет назад. Когда мы...

Тут Элька затряслась всем телом и отвернулась, спрятав лицо в согнутых коленях. Предоставила ему любоваться дрожащей спиной.

— Эля! — попытался он достучаться до жены и попробовал обнять. Но она не позволила. Передёрнула плечами и сжалась ещё больше, так, что позвонки проступили сквозь тонкую ткань водолазки.

Макс подумал, что никогда не видел у неё такой. И волосы… И тонкие полосы шрамов на запястье, что не было спрятано гипсом.

Он знал, откуда такие появляются.

— Ты всё-таки была в Роще?! — хотел спросить спокойно, но не получилось, вслед за ней сорвался на крик. — Зачем?!

Максим разозлился так, что перестал соображать, что делает. Схватил жену за изуродованное запястье, и, видимо, сделал больно, потому что Элька сильно побледнела. Но зато перестала плакать.

— Понравилось тебе?! — рявкнул он, отбрасывая её руку.

— Ты о чём? — спросила она, и он не узнал голоса. Как будто перед ним сейчас действительно сидел совсем другой человек. — Это… — тут она покраснела. — Это было давно. Мне было совсем невмоготу...

Несколько минут он просто метался по комнате, пытаясь осознать и принять мысль, что жена была с ним настолько несчастлива, что всё-таки решилась попробовать с кем-то другим? Хотя...

Наткнулся взглядом на фотографии. Среди них была и та, которую он возненавидел с самого появления в доме. Элька привезла её из командировки. Чёрно-белое фото, на котором перетянутое множеством узлов обнажённое тело. Он не узнал бы её, если бы не родинка на внутренней поверхности бедра, та самая, из-за которой у него крышу сносило… до появления фотографии. Ему очень хотелось узнать, кто её фотографировал… такой, но не решался. Ведь для этого надо было признать, что его Элька, давно уже не его.

— Хоть уже и поздно, но, может, мы всё-таки попробуем разобраться? — уже почти смирился он.

Всё-таки пугающий сон оказался сказкой. Немыслимой, волшебной, чудесной… Правда, вначале было жутко. Это пока я ещё думала, что вокруг реальность.

Когда вдруг приходишь в себя в больнице — думаешь, что в таком прозаическом месте сказкам не место. Но если вспомнить, что ты упал и стукнулся достаточно сильно, чтобы сломать руку, то надо понимать, что и с головой может быть не всё в порядке.

Я забыла об этом. Поэтому появление Максима меня так расстроило. Думала, это галлюцинация. А когда поняла, что это всё сон, стало легче.

Во сне не было той дурацкой попытки побега, которая закончилась так печально. Что с нами тогда было? Я до сих пор не знаю. Как могли мы быть такими безответственными? Помутнение, не иначе.

Снег только-только убрался на обочины, заполнив канавы мутной, но очень шумной водой — она пела на все голоса. Мы слышали эти мелодии и постепенно сходили с ума. А может, это было виновато солнце — тёплое, рыжее, плутовское. А может — гормоны...

Эффект непередаваемый. Мы почти перестали разговаривать. И некоторые думали, что мы поссорились. А нам не было нужно. Мы чувствовали друг друга кожей. На расстоянии...

А когда просохли дороги, мальчишки выгнали мотоциклы, мы поехали кататься. Куда же ты без меня? Тем более домашний арест уже закончился. Я сидела за твоей спиной, прижимаясь точно так же, как осенью, но всё было совсем не так, как тогда. Ветер будто пытался нас образумить. Но разве это хоть кому-то удавалось?

Особенно после того, когда я не выдержала и незаметно поцеловала маленькую родинку на твоей шее. Всю дорогу, пока мы катили в лес, я мечтала об этом. А когда ты снял шлем, глаза у тебя были пьяные. Но пока мы любовались водопадом, ты не позволил себе ничего такого, просто обнял за плечи и прижал, хотя некоторые из наших товарищей совсем не стеснялись, и я слушала стук твоего сердца, и глаза у меня, наверное, были такие же, как у тебя.

Найти через интернет номер на несколько часов в гостинице, где не требовали документов, оказалось несложно. Соврать друзьям, что нам нужно домой — ещё проще. Им было не до нас.

То, что было потом, иначе, как идиотизмом назвать нельзя. Мы решили ехать туда на мотоцикле. Что мешало вызвать такси? До заправки добрались благополучно и целовались там как очумевшие, пока ты заправлял мотоцикл...

Мы видели только друг друга. Но шансов заметить вылетевший из-за поворота бензовоз у тебя не было. И не потому, что ты не смотрел… Небо, тянущееся над дорогой сине-голубой лентой, вдруг распахнулось для нас. Такое бесконечное и прекрасное...

Зачем было возвращаться? Но я выжила. Наверное, в наказание за глупость. А вот ты… Ты остался в моём сердце. Светом навсегда замороженным внутри. До сегодняшнего дня. Дня, когда сказка обрушилась на меня.

В сказке ты остался жив. Ты показал мне шрамы. Четырнадцать штук. Вся правая сторона — сплошной шрам. Я не могла не плакать, пока рассматривала их. От счастья.

В сказке мы жили вместе, и ты был моим мужем. Но счастливы мы не были. И ты не знал почему.

В сказке всё было почти как у нас, но странно. Дико странно. В сказке всё ещё жили сущности, которым поклонялись с древности. Что-то вроде наших богов. Но если у нас от них остались лишь мифы, то здесь они вполне себе существовали, и иногда помогали людям.

Я рассказала тебе о девице, что предлагала мне помощь, когда я упала. Ты назвал её Сестрой. Её спутники были вороны. В сказке она приходила на помощь незамужним. А та, кто в сказке была твоей женой, чтобы начать жизнь заново, должна была пойти к Матери, в Рощу мимозы. Оказалось, что в сказке они есть в каждом городе или посёлке.

Мы сидели возле камина в твоём доме. Горел огонь, и ты рассказывал обо всём. Я тоже… только мне и рассказывать-то было не о чем. Десять лет после аварии я не жила. Мне повезло, что эта самая Сестра из твоего мира нашла меня и подарила немного счастья. Хотя это не правда, счастья было много. Так много, что не нужен был глинтвейн, чтобы опьянеть.

Но ты настоял. Хорошо, что я согласилась. От него так вкусно пахло яблоками, апельсинами, мёдом, корицей. Ты сказал, что если я хочу вернуться домой, мне нужно просить об этом Матерь, потому что не знал, как найти Сестру. и никто не знал.

Возвращаться я не хотела. Я хотела сидеть рядом с тобой и слушать — вечно. Но кому как не мне знать, что в полночь сказки всегда заканчиваются? Десять лет я теряла тебя просыпаясь. Только по правилам сказки, — оказывается, и у сказок бывают правила — к Матери я пока не могла обратиться.

Наверное, если бы не глинтвейн, я бы не сказала об этом. Не решилась бы. Но вино помогло разговориться. И я не пожалела о своей болтливости. У тебя было такое лицо… Смешное. Я так смеялась, что пролила вино. Красное вино, не лучшее украшение для белой водолазки, да и для белья тоже. Пришлось всё снять. И снова у тебя был тот самый взгляд. Пугающий и зовущий, одновременно.

Мне хотелось сбежать, но… второй раз упустить шанс узнать, что бывает, когда тебя буквально трясёт от присутствия другого человека, было бы, наверное, очень глупо.

Честно говоря, так страшно мне не было давно. Но ты нашёл слова для моих опасений, смог уболтать всех демонов и заговорить все печали. Было здорово. Даже лучше, чем я представляла. Мы были маленькие рыбки, и весь мир был для нас. И было радостно и звёздно.

Так радостно, что мне даже не стало грустно, когда полночь приблизилась, и пришло время ехать в Рощу, к Матери. К той, что раз в году, в день своего праздника, исполняла желания обратившихся к ней женщин. Ты поцеловал меня крепко-крепко и отпустил. Ноги у меня подкашивались, не от боязни, конечно, но я добралась.

Роща оказалась кольцом из деревьев вокруг идеально круглой площадки, выложенной серебристым мрамором. Там было очень тихо. И почему-то светло. Я сняла ботинки: мне показалось, что так надо, а потом легла на спину и стала смотреть в небо. Золотые пушистые цветочки на фоне начавшего синеть небосвода, казались оправой волшебного зеркала. Я смотрела в него, а оно — в меня.

И я думала о тебе. О солнце в твоих глазах. О радости быть рядом с тобой. О сердце, что, пусть и недолго, но билось только для меня.

Давным-давно я потерялась, и очень долго не знала, куда мне идти. Но ты рассказал, что мне надо к дому. Любить и беречь то, что есть. Поэтому когда небо позвало меня, я была готова проститься.

Главное — знать, что ты есть. Где-то в сказке, но есть.

Я снова открыла глаза. Снова в палате. Но теперь было темно. Светились только экраны приборов. На тумбочке в стеклянной банке из-под детского пюре меня ждала ветка мимозы.

Не стоит спешить и ругать покрытые льдом улицы. Ведь иногда они могут быть дорогой. Дорогой в сказку. Когда, спустя положенный срок после мартовских приключений, Эльку забирали из роддома, не было в целом мире никого счастливей.