Весточка

1. В начале сотворил Бог небо и землю.

2. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.

3. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.

Книга Бытие 1:1-3)

Глава 1

Всякое в жизни случается, и плохое и хорошее, как бы это пошло не звучало. Иногда больше плохого, иногда хорошего, но примерно поровну. Просто бывают моменты когда кажется, что плохого уж явно чересчур много и это несправедливо. Вообще, справедливость — это главное слово, остальные слова лишь производные от него. Но самое парадоксальное как раз то, что без таких моментов в жизни нельзя обойтись, как ни крути. А иначе как расти? Любой, даже самый захудалый, спортсмен вам скажет, что мастерство растет не от колличества часов, проведенных в спортзале, а от уровня мастерства побежденных соперников. Так что без этого никак, будь ты хоть трижды самый хороший человек на свете, а свою порцию подзатыльников тебе усвоить все же придется. Существование зла оправдано не менее, чем существование так называемого добра, не случайно в древних религиях к Темным богам относились с особым уважением, почитая их за учителей человечества. Не то что нынешние. Тут главное вовремя переключится от жалости к самому себе на созидательную волну, так сказать сподвигнуть себя на нечто конструктивное и желательно общественно-полезное.

Я к тому это все говорю, что не надо впадать в панику в такие жизненные моменты. У меня, например, такое состояние почти постоянно, можно даже сказать хроническое. Примерно раз в два-три месяца, что называется, накатывает и тут уж только держись. И то не так, и это не то, смысл жизни и все такое прочее. Заканчивается все как правило жгучим желанием поменять работу и место жительства. Тут ритуал простой и всем известный — берешь газету с объявлениями и обзваниваешь предполагаемые места, где по твоему разумению жизнь прекрасна и удивительна, потом едешь в эти самые места, в общем, где-то во время третьей-четвертой поездки становится уже почти очевидной простая истина — хорошо там, где нас нет. На этом все как правило заканчивается и откладывается до следующего раза.

Вот и в тот раз я тоже поехал, очень уж объявление заинтриговало — коммерческий директор в историко-краеведческий музей. Нет, правда, в самом деле — это как? Я сам-то по образованию экономист, но работу свою особенно никогда не любил, да и работал что называется "по профилю" не так уж и много и, если бы можно было время повернуть вспять, выучился бы в юности на кого-нибудь другого, не знаю, может быть и на историка. Тут главное в школе не работать, ибо школа — это настоящая "жесть".

Есть что-то в самой старине такое, что придает ей самоценность: старинные украшения и костюмы, старые дома и величественные развалины некогда грозных сторожевых башен, древние книги, написанные уже давно умершими авторами и, конечно же, музеи, хотя конечно же, музей музею рознь. Наш-то создали где-то в конце шестидесятых годов прошлого века согласно распоряжению "сверху", поэтому рассчитывать на нечто неординарное особо не приходится. Да и что вообще есть в таких провинциальных музеях? Один-два народных костюма в стиле а-ля рюс из серии водка-балалайка-матрешка, швейная машинка да колесо от телеги, вот в принципе и все, что нам надо знать о своей истории по мнению власти. Затем идет "красный" период, появляются "буденновки", сабли, так называемые "трехлинейки", какие-то награды и первые фотографии комиссаров, приносящих нам избавление от самих себя. Хотя меня больше порадовали бы фотографии офицеров Добровольческой армии на фоне виселиц, где болтались бы эти самые чернявые и горбоносые комиссары, к тому же сильно картавившие при жизни. Потом, конечно, идет период Великой отечественной войны, это тема особая и всегда представленна до мельчайших подробностей, потому как основана на информации тех местных жителей, кто знает о ней не понаслышке. Об этом времени надо или говорить только правду, отвечая за каждое свое слово, или просто молчать. Вечная память тем, кого уже нет с нами. Экспозиции в таких музеях как правило заканчиваются советским периодом, который представлен наиболее обширно, что в общем понятно — кто платит, тот и заказывает музыку. Строительство заводов, колхозов, передовики производства, местные знаменитости и, если повезло, визиты ненароком первых лиц государства. Вот в принципе и все.

Но все равно, несмотря на всю эту однобокость и примитивизм, все-же витает в таких музеях что-то неуловимое, едва заметное и почти неосязаемое, то ли память людская, материализующаяся в этом пространстве, а то ли сам Дух времени, сквозниками гуляющий из комнаты в комнату. И всегда эти музеи как бы немного "не от мира сего", и стоят они как-то обособленно, как например наш музей, вроде бы и почти в центре города, а все же в неприметном переулке, глубоко в небольшом дворике, утопающем в зелени высоких тополей. Большой кирпичный дом, как говорят, еще дореволюционной постройки, огромные окна с наличниками, высокая резная крыша и небольшая лестница в пять ступеней перед входом под навесом. Сразу за дверью маленький коридор, справа еще две двери, а прямо впереди большой зал, уставленный слеллажами со всевозможными фотографиями, книгами и журналами, плакатами, различными флагами и другими экспонатами. В самом начале экспозиции на стуле всегда сидит пожилая грузная женщина в большом теплом платке, накинутом поверх плеч и что-то читает. В то день она, обернувшись на звуки шагов, вопросительно посмотрела на меня.

— Здравствуйте, мне к директору, — сказал я.

— Вторая дверь направо, — высоким, громким голосом, чеканя каждое слово ответила она, глядя на меня пристально и совершенно не мигая, совсем как змея.

Я сделал несколько шагов вперед, повернулся вправо и открыл дверь. В маленьком кабинете с пожелтевшими обоями прямо напротив входа стоял обычный стол еще советских времен, слева от него такой же шкаф, весь заставленный книгами. Из полуоткрытого окна с улицы тянуло предгрозовой свежестью и прохладой, что немного заглушало запах сырости, стоявший в кабинете, который бывает обычно на складах со всякой макулатурой. Старик, лет далеко за семьдесят, в поношенном сером костюме, с редкими полуседыми волосами, зализанными вокруг лысой макушки, сидел за столом посреди кипы каких-то бумаг и что-то сосредоточенно высчитывал на калькуляторе. — Здравствуйте, я по объявлению.

Он глянул на меня поверх очков и на секунду задумался, словно бы не понимая о чем идет речь, потом, очевидно вспомнив, как-то виновато опустил глаза и пробормотал про себя:

— Да, да, по объявлению.

Старик лихорадочно стал что-то искать на столе, наконец нашел пачку папирос и длинный мундштук, вставил папиросу и закурил. Было видно что предстоящий разговор явно не вызывает в нем радостных чувств и, видимо, я не первый, с кем он уже говорил на эту тему.

— Понимаете, молодой человек, — начал он неожиданно низким, бархатистым голосом, на первый взгляд столь не свойственным его тщедушному организму, — я наверное поторопился с этим объявлением.

— В каком смысле? — спросил я скорее для приличия, хотя все было уже ясно, что это объявление в газете можно смело вычеркивать. Дед скорее всего решил что называется "раскрутить" свой музей как некое коммерческое предприятие, а потом уже потратить вырученные средства на музей, но не учел одного, что без денег это сделать невозможно, будь ты хоть семи пядей во лбу. Очевидно, что именно внезапное осознание этой простой истины заставляло его сейчас чувствовать себя не в своей тарелке.

— Яков Емельянович! — раздалось вдруг из коридора, — Вы опять курите у себя в кабинете? Инспектор противопожарной охраны нам что говорил?

Старик в спешке стал тушить папиросу в пепельнице и размахивать руками, словно бы пытаясь таким образом помочь дыму побыстрее выветриться из кабинета.

— Что вы, Ольга Александровна, я все помню! — крикнул он как можно более уверенным голосом, — Это видимо под окнами кто-то проходил с сигаретой.

Он закашлялся, согнулся почти пополам, опираясь рукой о стол и на его глазах выступили слезы, наконец пришел в себя:

— Вы уж извините.

— Да ладно, с кем не бывает.

Стало почему-то нестерпимо жаль его, пожилого человека, по всей видимости прожившего долгую и трудную жизнь, наверняка заставшего войну и разруху, но в то же время бывшего свидетелем первого полета в космос и возвращения страны в свое привычное состояние — империю, какой ей суждено быть, и теперь курящего тайком у себя в маленьком кабинетике с полуоткрытым окном и отвратительным запахом плесени. Я встал и вышел в коридор. Грузная пожилая женщина в платке, очевидно та самая Ольга Александровна снова подозрительно посмотрела в мою сторону:

— На улице дождь, — отчеканила она и снова стала читать свою книгу.

— Спасибо, — машинально пробормотал я и открыл дверь. Там и вправду шел дождь. Апрельские дожди это вам не летние ливни, когда промокнуть не страшно, дожди ранней весной довольно неприятная вещь. Крупные, холодные капли, бьющие наотмашь прямо в лицо, промокшие ноги и мелкая отвратительная дрожь по спине — вот что такое дождь в начале апреля. Я в нерешительности остановился под навесом, вернее это была скорее небольшая открытая веранда с деревянными стенами высотой примерно по пояс и со скамейками по бокам. Здесь и пережду, решил я, через некоторое время дождь утихнет и можно будет ехать домой. Сел на скамейку и, чтобы хоть как-то скоротать время, достал газету, в которой кроме объявлений наверняка было много чего интересного, прогноз погоды, программа телепередач на неделю и конечно же гороскопы.

Глава 2

Гороскопы. Вот уж истинное доказательство существования дьявола. Ведь на самом деле никто в них не верит, но все равно все их читают, хотя бы просто из обычного интереса. Читают самозабвенно, истово, от корки до корки, причем не только свои, но и гороскопы жен, детей, знакомых, знаменитостей и еще черт знает чьи. Просто какое-то наваждение. Их читают даже от обратного — мол, что там сочинили на этот раз эти аферисты-астрологи? А ну-ка дай и я почитаю. Тем более, что журналы, в которых печатают эти гороскопы, всегда цветные, красочные, просто глаз не оторвать. Руки сами тянутся открыть нужную страницу и прочитать все то, что там написано. Человечество тихо сходит с ума. Хотя это уже давно не новость.

— Зря вы их читаете, молодой человек, — низкий бархатистый голос раздался вслед за звуком открываемой двери, старик, опираясь на трость, сильно хромая, вышел на веранду и тяжело опустился рядом со мной на скамейку. Отдышавшись, он опять достал папиросы, мундштук и закурил, поглядывая на газету у меня в руках.

— Гороскопы? — переспросил я.

— Да, гороскопы, — старик выпустил облако сизого дыма вверх и ткнул своим кривым пальцем с желтым ногтем, что обычно бывает от курения папирос или сигарет без фильтра, в газету, — Это все неправда.

— Да знаю, что неправда, — я даже рассмеялся от такой категоричности, столь свойственной пожилым людям в любых вопросах, начиная от глобальной политики и заканчивая обязательно вредыми привычками соседа по лестничной площадке.

— Нет, вы меня не так поняли, — он внимательно посмотрел на меня, — Дело все в том, что это совсем неправда. Понимаете? Время течет не так, вернее не только так, как мы привыкли думать.

Старик вдруг перешел на шепот, слегка наклонился ко мне, обдав резким запахом коньяка, и продолжил:

— Я вам даже больше скажу, у Сансары два колеса!

Он победоносно, с нескрываемым торжеством посмотрел на меня:

— Понимаете? Два!

— Как на велосипеде? — как можно более серьезно спросил я.

— Зря иронизируете, молодой человек, — он казалось ничуть не обиделся, — Велосипед тут не при чем, у велосипеда все колеса вертятся в одну сторону, а у Сансары они вертятся в разные стороны — одно колесо вперед, а второе назад. Одно колесо называется Бытие, а второе Время.

— Получается, что Время и Бытие движутся в разные стороны? — мало-помалу меня самого начинала раззадоривать эта веселая полупьяная болтовня.

— Вот именно! То, что мы привыкли именовать Бытием движется вперед, от своего начала к концу, то есть все, что когда-либо было создано обязательно, рано или поздно, будет разрушено. Империи образуются на обломках былых империй и тоже в конце концов превращаются в развалины, целые цивилизации уходят в небытие, так же и отдельный индивидуум, рождается взрослеет, живет свой положенный срок и затем умирает. Но вот время течет не так, Время есть сам дух Бытия. Оно течет вспять, от конца к своему первоистоку. Древние делили Время на четыре века — Золотой век, когда боги рождают мир, Серебрянный век, когда сила их постепенно начинает угасать и миром правят люди — волшебники и маги, Бронзовый век — век войн, пока еще справедливых, воинов и героев и, наконец, время, когда боги уходят окончательно из этого мира, время разрушений и страданий — Железный век, в котором мы все и живем в настоящее время. То есть мир движется от сотворения к своему апокалипсису, какая уж тут диалектика! — Старик снова пыхнул папиросой и уставился на меня поверх очков. Посверлив взглядом, он достал из кармана своего пиджака блестящую фляжку, открутил крышку и отхлебнул из нее. Надо было что-то ответить, но я честно говоря растерялся. Не каждый день пьяный директор музея рассказывает тебе об устройстве вселенной.

— Так вот, — продолжил он тем временем, — Дальше самое интересное. Душа человеческая впервые рождается в веке Железном, в последнем из времен, она молода и неопытна, грубо говоря в ней больше животного начала, чем человеческого. "Рождена во грехе" — это как раз про нее сказано блаженным Августином, здесь уже надо обязательно спасать душу, какой бы бессмертной она не была. Отступать, как говориться, некуда, позади лишь "тьма и скрежет зубов". Заметьте, наш мир постоянно пребывает в истерии ожидания очередного конца света, что явно неспроста. Затем путем долгих перерождений душа начинает двигаться вверх по пути духовного восхождения, рождается в Железном веке воином, потом мудрецом в веке Серебрянном и, наконец, становится богом в веке Золотом. Понимаю, что звучит это более чем странно, но вот парадокс — сколько человек могут предсказывать прошлое? Очень многие, история знает великое множество предсказателей, и что самое интересное — их прогнозы сбывались! И это не удивительно, ведь так называемое будущее есть лишь наше духовное прошлое. В то же время сколько известно людей, которые знают настоящую историю нашей цивилизации? Единицы!

Палец с желтым ногтем снова взметнулся в небо и воткнулся в него как штык. Старик, воодушевленный произведенным впечатлением, еще раз отхлебнул из своей фляжки. Его глаза за стеклами очков лихорадочно блестели, щетина на впалых скулах встала дыбом и пальцы рук плясали какой-то неведомый танец в честь жертвоприношения неизвестным богам.

— Это как же — единицы? — не утерпел я, — а как же история? Это же целая наука!

— Да какая она наука? — старик брезгливо поморщился, — Полно-те вам! За то время, что я живу, ее уже раза три-четыре переписывали, а сколько раз перекраивали за последнюю тысячу лет? Вот то-то же! А все почему? А потому что прошлое — это духовное будущее, а сколько вы знаете людей, живущих подлинной духовной жизнью, способных заглянуть в мир, более совершенный чем наш? А? Вот поэтому настоящих историков раз-два и обчелся, да и то, они способны заглянуть на одну, максимум на две эпохи вперед, так их сразу же за умалишенных принимают, приходится им скрывать свои знания под всякими сказками да небылицами. А вот о тех, кто видел мир при его создании в Золотом веке, никто и не слыхал.

Старик дрожащими руками вынул из нагрудного кармана пиджака носовой платок, снял очки, протер платком глаза и подслеповато щурясь посмотрел куда-то далеко-далеко:

— А хотелось бы взглянуть хоть одним глазком.

Он снова открыл фляжку и глотнул из горлышка. Только теперь я заметил, насколько дед пьян. Его развозило буквально на глазах и, видимо, он уже мало что соображал.

— Знаете что, молодой человек, вы оставьте мне свои данные, я, если возникнет какая надобность, обязательно с вами свяжусь.

— Хорошо, — я наскоро написал ему на листке свои координаты и поспешил откланяться. Дождь закончился и надо было поскорее идти восвояси, пока появилась возможность добраться домой сухим.

— Яков Емельянович! К телефону! — раздалось зычное из коридора.

Он тяжело поднялся со скамейки и, опираясь на свою трость, открыл дверь и скрылся в музее. Тогда мне казалось, что история эта на том и закончится, оставшись в памяти просто как забавный эпизод из жизни маленького провинциального города. Работу я тогда так и не поменял и продолжал благополучно трудиться на прежнем своем месте. В конце концов, что не делается — все к лучшему.

Глава 3

Прошел год. Однажды, совершенно случайно, я проходил мимо нашего музея и вдруг на глаза мне попалась табличка. В траурной рамке была напечатана фотография моего старого знакомого — того самого старика, директора музея. Ниже был расположен текст, который рассказывал о том, что Яков Емельянович Гладких, так звали директора, работал в нашем музее с самого его основания в одна тысяча девятьсот шестьдесят девятом году. Вот так. Ощущение нелепости всего происходящего внезапно нахлынуло как ливень ранней весной, совсем как тогда, год назад, когда я сидел на веранде музея и слушал этого пьяного старика. Стало вдруг невыносимо грустно и почему-то очень одиноко, хотя, строго говоря, я совсем не знал его.

В отвратительном настроении я вернулся домой и в почтовом ящике обнаружил письмо, адресованное мне, а отправителем был как раз ныне покойный директор. Он видимо вспомнил мои личные данные, которые я оставил ему год назад, где был и мой адрес, и отправил письмо незадолго перед самой своей смертью. Я открыл конверт, в который был вложен двойной тетрадный лист, исписанный на удивление красивым размашистым почерком. Странно было читать на эти строчки, было ощущение какой-то нереальности происходящего, наваждения, морока, ведь писал их еще живой человек, я же читал письмо мертвого, того, из фотографии в траурной рамке. Но как бы то ни было, письмо я это храню у себя до сих пор и очень часто его перечитываю. Есть в нем какая-то загадка, ребус, который я никак не могу разгадать:

"Здравствуйте, Роман!

Вы наверное уже не помните нашу встречу примерно год назад в нашем музее, а если и помните, то наверняка в Вашей памяти остались не самые приятные воспоминания, в лучшем случае Вы отнеслись к ней с юмором и здоровым чувством доброй иронии. Не судите строго пьяного старика! Почему-то мне кажется, что я тогда не ошибся и Вы отнеслись к моей болтовне снисходительно. Поэтому осмелюсь попросить еще несколько минут Вашего внимания — это совсем короткий рассказ, который я никак не могу закончить, а уж если совсем честно, то это только начало рассказа. Я думаю, Вы сможете закончить его вместо меня. Заранее благодарю. С уважением Яков Емельянович Гладких.

— Теплый ласковый ветер дул в лицо, теребил длинные волосы, и в Ее памяти смутно всплывала какая-то мелодия, а может быть песня, услышанная когда-то давно в детстве и теперь уже почти совсем забытая. Да и само детство казалось просто обрывком воспоминания, отрывком из чужого сна, словно отражение в водяной глади пробегающей мимо реки, вечно новой, на ходу забывающей самое себя. Солнце уже начинало клониться к горизонту, наступал вечер, и длинный летний день подходил к концу. Она сидела на пороге избы и смотрела на кузню, в которой Он трудился с самого утра, выковывая новый меч для их еще не рожденного сына. Тяжелый молот с силой опускался на наковальню, яркие брызги огненных искр летели во все стороны словно новорожденные звезды небес. Двое старших сыновей помогали Отцу в кузне, один раздувал кожанные меха, а второй следил за огнем.

— Третий сын будет Воином, — улыбался в бороду Отец, и молот гулко откликался ему в ответ. Сжимая клещами заготовку, опустил ее в воду, которая яростно зашипела и обдала воздух горячим паром. Он поднял будущий меч высоко и с удовольствие посмотрел на него, одобрительно улыбнулся и снова принялся за дело. Сыновья были рядом и на душе Его было спокойно и торжественно, так бывает только тогда, когда делаешь именно то, что нужно.

Все постепенно возвращалось на круги своя. За три года Они поставили избу и большой амбар, сарай и кузницу, Их дети росли и постепенно превращались в юношей, помогали Отцу с Матерью, ходили на охоту, пасли лошадей и сеяли хлеб. Оба высокие, стройные, с буйным нравом, словно и вправду Огонь и Ветер. Они родились уже после Взрыва, который навсегда изменил мир. Она плохо помнила те времена, ведь тогда сама была еще ребенком, помнила только длинную-длинную ночь, холод и мрак, а еще постоянное чувство голода, слезы матери и нестерпимое желание спать. А потом Она осталась одна.

Время лечит все. Теперь Они есть друг у друга, теперь у них есть свой Род, своя Земля и своя маленькая история. Когда-нибудь у них родится Сын, который станет первым летописцем нового мира, чтобы ярко-красный солнечный диск, медленно клонившийся к горизонту, снова поднимался над землей каждое утро. Может быть их потомки, которые будут жить много веков позже, станут считать их Богами? Она тихо засмеялась. Плод под Ее сердцем шевельнулся, казалось Он тоже учился улыбаться.

Удары молота в кузнице стихли и Он вышел из нее, держа в руках только что выкованный меч. Крупные капли пота стекали по заросшими щетиной щекам, и Его рубаха была вся мокрая, будто бы после дождя. Он обмотал рукоять куском ткани и взмахнул мечом, описав окружность по замысловатой траектории вокруг себя. Снова одобрительно улыбнулся, поднял его над головой и клинок сверкнул в лучах заходящего солнца..."