В городе Н ничего не происходит

"в лето ХХХ ходили с города Энска люди служивые, казаки и дети боярские по вестям татарским..."

С десяток всадников выскочили на гребень пологого холма. Бородатые, кряжистые мужики, загоревшие на степном ветру лица, взмыленные, порядком уставшие кони. Короткие ездовые пищали и луками у седел. Ездоки атамана Михаила Крашенниникова, глаза и уши царства Московского — десяток лихих, не боящихся ни бога, ни черта головушек, ежегодно выезжавших из города смотреть дикое поле. Смотреть, искать в диком степном разнотравье битые дочерна следы идущих на Русь татарских отрядов.

Атаман, привстав в стременах, огляделся — с холма была ясно видна узкая синяя речка, глубокий, змеей извивающийся овраг, зеленые островки ельника. Хорошего такого ельника, густого. Но между людьми и спасительным лесом растянулись неровной цепью татарские всадники. Станичникам не повезло — на третий день объезда ездоки напоролись лоб в лоб на идущий по добычу отряд. Небольшой отряд, всего пара сотен то ли татар, то ли ногаев. Но для десяти человек — атамана, проводника и восьмерки ездоков станичной стражи — в самый раз.

— Чуть, чуть не успели, — выдохнул кто-то сзади. Другой длинно, заковыристо выругался, выбрасывая в небо зло и усталость. Высокому небу было все равно, только белые облака парили, лениво глядя вниз, на людские дела. Умирать не хотелось. Брести связанным в Крым, ворочать веслом на султанских галерах — ещё меньше. Лес совсем рядом — уйти в него, заградится ружейным огнем и наскоро срубленными колючими стволами — в осаду татары не сядут, уйдут. Они не любят перестрелок. Атаман огляделся еще раз и прохрипел своим сбитым на степном ветру голосом:

— Не робей, прорвемся, — и с места послал солового конька в галоп, в атаку. Станичники слитно выстрели из ружей, потом схватились за луки, татары тоже — кони и люди промчались сквозь свистящий смертью дождь. Кто-то с криком вылетел из седла, пара стрел завязла в потрепанном атаманском тегиляе * — прорвались. Почти. Лес был так близко, Татары шарахнулись в стороны — сегодня они пришли за добычей, а не за славой и вставать на пути безумцев, бросившихся на них вдесятером, не хотели. Но в лоб станичникам шел ещё отряд — всего с десяток, но на высоких тонконогих конях, с длинными копьями, в блестящих на солнце кольчугах. Уже не простые, сдернутые голодухой в набег, степняки, а настоящие бойцы. Кто-то из станичников выстрелил и выстрелил точно. Один из татар кулем упал с седла, остальные с гиканьем полетели навстречу. Атаман взмахнул саблей, пытаясь перебить нацеленное ему в грудь копье, но оно, как живое, дернулось назад, потом вперед, обошло подставленный клинок и вонзилось, пробив тегиляй, под ключицу. Лес был так близко. Но дойти до него никто не сумел.

Татары ловили коней, обыскивали тела, вполголоса ругая мирзу, не сумевшего взять бешеных русских живьем. Потом делили добычу. Не взяли только ружья — огненный бой степнякам не к чему. Тела свалили в овраг, где их, по весне, завалило осыпавшейся землей. Приведший отряд татарский мирза был смел и удачлив — в этот год ему удалось уйти живым и с добычей. И на следующий год тоже, потом удача изменила ему — попал в стрелецкую засаду на донском перелазе и пленным уехал в Москву. Туда же уехала и выписка из бумаг съезжей избы города Энска с отчетом о пропавшей безвестно станице. У атамана была жена и трое детей — поместье и службу переписали на старшего, в отца место. На места прочих кликнули охотников.

А потом граница шагнула на юг и на запад. Город Энск как-то разом стал из буйного рубежного города мирным захолустьем, в котором ничего не происходит. Шли годы, менялись цари и императоры, Столица переехала из Москвы в Петербург, в Энске, за ненадобностью, разобрали старинные стены, съезжую избу выложили камнем и переименовали в управу. Потом столица переехала обратно в Москву, на управе повесили красный флаг, а на окраинах задымили трубами заводы. Потом флаг сменили еще раз, бывшую управу переименовали еще раз — в мэрию, а жизнь так и текла своим чередом. А однажды, пасмурным осенним днем две тысячи… на редкость стабильного года ковш экскаватора вытащил на белый свет изломанные человеческие кости.

******

Илья Ильич, Директор Энского городского музея разбирал бумаги у себя в кабинете — каменной, метр на два клетушке с полукруглым сводчатым потолком, выделенным ему в старинном, ныне работающем городским музеем здании. Старенькая настольная лампа бросала круг желтого света на аккуратно разложенные бумаги — недавний набег на московские архивы был не особо удачным, но кое-что интересное увезти удалось. Как раз на статью. Основательную такую. Хороший кирпич в фундамент будущей диссертации. "Интересно, кто-нибудь ее прочитает", — подумал директор, методично стуча по клавишам древнего компа и периодически косясь на лежащую перед глазами пожелтевшую бумагу.

— "Мерин солов, добр, — на очередном столбце он споткнулся и от души помянул незлым тихим словом писавшего бумагу дьяка.

— Это вот "добр" как понимать, интересно? Пацифист? — спросил он сам себя задумчиво. Бумага молчала — ей было понятно и так. Директор вздохнул и перешел к следующей строчке

— Самопал винтован, замок колесцов, ложе навожено золотом, — тут директор снял очки и крепко протер глаза — и заодно лоб, полный недоумения. Документ был важный, можно сказать краеугольный камень будущей статьи — опись имущества ездовой станицы, выезжавшей во времена оны из Энска по татарским вестям — но вот содержание порой ставило в тупик. Вот откуда, скажите, у безвестного пограничника такой редкий и дорогой по тем временам экземпляр огнестрела? «Загадка, однако», — пробормотал директор еще раз, протер еще раз слезящиеся от дьяковой скорописи глаза и выпрямился, размять затекшее от долгого сидения тело — Илья Ильич, директор музея был высок, широкоплеч, гладко выбрит и музейного червя напоминал в последнюю очередь. Тут дверь хлопнула, директор обернулся и увидел черную, взъерошенную и очень мокрую тень на пороге.

Вошел Лешка его старый, со школьной скамьи, приятель и бессменный городской сыскарь. Сейчас он был сильно похож на сбежавшую под проливной дождь кавказскую овчарку — большой, жизнерадостный, лохматый, дружелюбный. И опасно-непредсказуемый вдобавок. Вошел, с шумом стряхнул темную воду с фуражки и черного дождевика, уселся на стоящий в углу диван и по-хозяйски щелкнул электрочайником.

— Здорово, наука. Я тут у тебя чайку попью.

— А то так есть хочется, что и переночевать негде, — отшутился директор в тон гостю, — как жизнь, какими судьбами?

— Жизнь — прекрасна. Местами. И всегда удивительна, — улыбнулся Алексей, кидая пару пакетов чая в огромную пожелтевшую чашку. Он часто заваливался так к школьному приятелю — попить чайку, позубоскалить и весело пожаловаться на жизнь, "клиентов" и начальство, что никак не хочет его, такого умного и красивого в звании повышать. Старый друг прошел две Чечни и десять реорганизаций, сумев не потерять жизнелюбия и чувства юмора. Илья про себя думал, что Лешку не повысят никогда — должен же быть "в поле" хоть один человек, умеющий работать.

— Оборотничаем помаленьку, права человека нарушаем. Как всегда, в рамках законности. Как дела на научном фронте?

— Все также, тихо. Откуда ты такой, весь мокрый?

— С поля вестимо. На покойничков ездил. Лежат тут в поле, под городом. Тихо лежат, не скандалят, не жалуются — люблю таких. —

Лешка сумел пройти две войны, не растеряв чувства юмора. Вот только юмор у него чернел год от года.

— И что самое приятное — лежат в земле больше, чем мы по ней ходим. Это наш эксперт однозначно сказал. Неофициально, конечно, на глаз. Но глаз у него наметанный.

— А где нашли то?

— На южной окраине, там стройка как раз идет. Вот и отрыли. Кости, вещи какие-то непонятные. Дело то я все равно завести обязан, так что привлеку я тебя, мил друг, как эксперта.

— Захоронение? могилу откопали?

— Не похоже. Ты историк, ты и разберись.

Алексей отставил кружку, встал, вопросительно посмотрел на хозяина кабинета.

— Ладно, пошли посмотрим. Все равно рабочий день заканчивается — Илья тоже допил чай, выключил компьютер и встал из-за стола. Двое вышли из кабинета, потом и из здания. Дождь, слава богу, перестал, но холодный октябрьский ветер дул с севера, стряхивал воду с ветвей старинных, высаженных столетия назад лип. Илья привычно окинул глазом свое хозяйство — массивный, строгих барочных линий, пятиглавый собор елисаветинских времен. На площади перед собором стайка туристов крутилась, щелкала фотоаппаратами, подчиненные Илье экскурсоводы, привычно бормоча заученные слова, сгоняли их на протоптанный за десятилетия маршрут. Илья и Алексей прошли, переговариваясь, по заросшей аллее в город. Холодный ветер налетал с реки, гнал сырость, шуршал листьями. День шел к закату, тяжелые, черные от дождя тучи медленно катились куда-то на юг. Над головой шелестели могучие липы, махали ветками, разгоняя облака. Сквозь их кроны была ясно видна деревянная обзорная башня бывшего острога — ее реконструировали давно, еще при коммунистах и потом забросили. Впереди, на площади, отдыхали поджидавшие туристов автобусы. Их водители стояли рядом, кучкой, курили, лениво спорили о чем-то своем.

У края аллеи стояли и оживленно беседовали два очень непохожих друг на друга человека. Один молодой, в светлой, не по сезону, курточке с поднятым воротом и очень пожилой человек в зеленой, еще помнящей взятие Берлина армейской плащ-накидке. Юноша мялся, переступал с ноги на ногу, ежился на холодном ветру. Старик стоял неподвижно, опершись на палку, и что-то обстоятельно втолковывал, поминутно тыкая крепким узловатым пальцем в грудь своему нетерпеливому собеседнику. Илья с Алексеем прошли было мимо, как вдруг старик обернулся и окрикнул их

— Молодой человек. Проконсультируйте любопытного юношу, пожалуйста, — назвать Илью молодым человеком можно было только с большим трудом, но деду это всегда удавалось.

— Да, конечно, что Вас интересует? — ответил Илья машинально.

— Времена не столь отдаленные, — морщинки вокруг серых стариковских глаз вдруг собрались в холодный, внимательный прищур.

Лешка быстро исчез, пробормотав напоследок что-то типа 'давай до завтра, мне еще дело открывать'. Светлого юношу, числившегося в городской газете репортером, следак откровенно недолюбливал — за дурную привычку принимать его шутки всерьез. Старик тоже вдруг куда-то делся, оставив Илью одного прессе на растерзание.

"Светлый" поискал замучившего его деда взглядом, не нашел и сказал шутливо:

— А говорят, динозавры вымерли, — и улыбнулся, как бы предлагая посмеяться вместе.

— Что вас интересует? — спросил Илья холодно, как мог. Деда в плащ-накидке звали Петром Андреичем, после войны он попал в органы МГБ Западной Украины, откуда привез прокурорские погоны, красавицу-жену и крайнюю степень мизантропии. Смеяться над таким было, как минимум, глупо.

Настырная пресса забросала Илью вопросами про лагеря. Сталинские. Таких в окрестностях города было целых два — и еще куча безымянных могил, но они журналиста не интересовали. Объяснять пришлось долго, светлый юноша мялся на ветру, пряча руки в карманы. В конце концов, директор сжалился и повел юношу обратно в тепло кабинета. За их спиной прошелестел шинами автобус, увозящий размявшихся, накормленных и вволю нащелкавших аппаратами туристов дальше — к святым местам древнего Савва-Стороженского монастыря и тихой усадьбе одного великого поэта. Просвещение затянулось надолго — день сменился вечером, а неугомонная пресса все не унималась. Наконец журналист понял, что пора бы и честь знать и попрощался.

— А зачем вам все это? — спросил Илья Ильич напоследок, собираясь домой.

— Так ведь тихий у нас город, ничего не происходит, — ответил "светлый" невпопад и ушел. Его, похоже, это немало огорчало.

Илья Ильич тоже пошел домой. Он шел — через площадь, мимо строгого, трехэтажного здания городской управы — "николаевского" канареечного цвета, с белеными колоннами, по главной улице, заросшей липами и заставленной двухэтажными купеческими домами, потом свернул на набережную — ветер к ночи чуть унялся, тяжелые черно-серые облака неторопливо плыли по небу на юг. Быстрая река гнала свои воды туда же, к далекому теплому морю. Директор шел неторопливо, мысли лениво скользили по событиям сегодняшнего дня — непонятная находка на южной стороне города, разговоры, люди, с которыми разговаривал сегодня и люди, с которыми уже не поговоришь, потому что их кости на днях откопал экскаватор.

— Кто вы такие, ребята? — прошептал Илья. Находка все никак не шла у него из головы. Вдали мелькнули красные огоньки одинокой машины. На другом берегу высился заросший густыми деревьями покатый холм, сквозь черные кроны проглядывала луна. Чуть дальше играли с тучами огни завода. Директор прошел еще немного, мимо унылых краснокирпичных корпусов бывшего ж.д. депо к своему дому. Позвонил Лешке, договорился на завтра, поужинал наскоро и завалился спать.

А назавтра городская газета выдала заголовок на всю первую полосу: На окраине города обнаружены останки жертв массовых репрессий.

С этого момента события понеслись как самосвал, потерявший тормоза на уклоне. Мэр распорядился оцепить все, что можно и приостановить стройку до выяснения. Лешка аж дар речи на мгновение потерял, а случайно проходивший рядом дед Андреич проговорил в пространство что-то типа ": Cui prodest"? Вопрос был риторический. Приостановленную стройку вели москвичи и с мэром они не делились.

Илья Ильич отловил в городе юное дарование и спросил прямо

— Что ты там понаписал? Какие массовые?

— Сталинские, — уверенно заявило дарование.

— С чего Вы так решили?

— А чьи же еще? — директор так и не смог понять искренне пресса недоумевает или издевается, поэтому просто перечислил десяток вероятных причин, но дарование не вняло.

— Я внимание к проблеме привлек, дело свое сделал, а вы уж разбирайтесь, — сказало юное дарование кратко. Оно, похоже, было просто счастливо, набирая десяток телефонов разом — наконец-то в городе что-то произошло. Директор попробовал было ругаться, потом плюнул и направился к двери. В спину ему полетело ехидное:

— У нас, в конце концов, страна с непредсказуемой историей.

— А читать её не пробовали? — махнул Илья рукой и вышел. Надо попытаться узнать, что можно пока ветер не переменился. Раскопали силами добровольцев, мобилизованных не ухватившим хватки дедом Андреичем не так уж и мало — из земли вытащили десяток скелетов, несколько нечитаемых мелких монет, истлевшую, чудной формы, костяную пуговицу. Не мало, но и не настолько много, чтобы делать выводы. Даже век трагедии пока определить не удавалось. Именно трагедии — тела и вещи в беспорядке, кости переломаны. Судмедэксперт говорил о насильственной смерти и следах холодного оружия. В город тем временем зачастили какие-то столичные хмыри, бродили по раскопам, фотографировали ямы, кости и себя, на фоне. Один такой завалился в морг, ткнул в один из черепов холеным пальцем и выдал в центральные газеты еще одну статью, очень эмоциональную и прочувствованную про то, что на костях найдены следы расстрела и, следовательно… Даже бывалый судмедэксперт, читая, выразительно крутил пальцем у виска. Кончалась статья неумело замаскированным призывом голосовать за его партию.

Тут Илья Ильич помянул "умиротворяющий раздиратель", а старый Андреич вспомнил про свою легендарную мизантропию и выдал миру длинную и, несомненно, поучительную историю из боевого прошлого. От его историй судмедэксперт бледнел, Лешка вспоминал войну и ругался матерно, а Илья с грустью думал, что человечество не так уж и изменилось за подведомственное ему тысячелетие. Где-то за пределами их компании, в лентах новостей и газетных страницах разворачивалась буйным цветом шумиха. А потом — как снег на голову. Мэр подписал распоряжение о строительстве мемориального комплекса на месте раскопок.

— Мемориала кому? Мы же еще ничего толком не узнали, — выругался Илья и пошел в мэрию ругаться. Не получилось. Мэр города его в конце-концов принял, проговорил с важным видом какую-то чушь типа:

"Изучение истории в нашей отчизне несла и несет несколько важных функций. И если с описательной функцией вы, господа, еще справляетесь ..." —

"Он что, речь репетирует?" — думал Илья, глядя на безукоризненный галстук, поднятые к небу глаза и мерно шевелящийся подбородок городского начальства.

"… то с воспитательной и мировоззренческой функцией все обстоит гораздо хуже. В этой части работу нашей науки еще необходимо усилить и… Особенно в части воспитательной… ". И так полчаса высокопарной ахинеи. В конце-концов Илье Ильичу прозрачно намекнули, что он государственный служащий и зарплату от города получает.

Воздух кабинета показался вдруг Илье душным и тяжелым, как мягкая подушка, кем-то аккуратно положенная на лицо. Зазвенело в ушах. Он кое-как вышел на улицу — удар ветра в лицо слегка разогнал туман в голове. С севера все также плыли тяжелые тучи — низко, цепляясь брюхом золотой крест на куполах елисаветинского собора.

"Исправится, говорите… это хорошо..." — услышал он под ухом тихий шепот. Обернулся — и увидел рядом деда Андреича в его неизменной плащ-накидке. Старик стоял, улыбаясь куда-то в серое небо. Губы его шевелились. На мгновение Илье показалось, что железный дед таки поддался времени.

"Нет, не надо, он еще мемуаров не написал".

Но тут Илью Ильича заметили, и лицо деда сменило непривычно-метательное выражение на собранное. У директора немного отлегло от сердца.

— Ну что, отшили тебя? — теперь дед говорил своим обычным ехидным голосом.

— Ага.

— Неудивительно. Такая подстава для москвичей и их стройки. А тут ты со своим мнением… Но ты не переживай, все хорошо будет.

Дед исчез. Старый волк умел исчезать незаметно. Илья посмотрел еще раз на серое холодное небо, парк с его музеем напротив, пустынную площадь — в уголках глаз плясали, переливались невнятные тени. Протер глаза — не помогло. Тени потеряли яркость, ушли на периферию, но пляски своей не прекращали.

« Совсем зрение убил, с бумагами в темноте возится», — подумал он, развернулся и пошел. Через площадь, потом опять по набережной, под шелест лип — их черные ветки раскачивались над головой, скреблись за низкие облака. Мысли директора лениво крутились вокруг сегодняшних событий. "Воспитательная функция… красиво завернул, господин начальство. Кого он на таком примере воспитывать собрался?". Одинокий человек навстречу — неровной, шатающейся походкой. Похоже, пьяный. И, похоже, ищет подвигов. "Передать ему, что ли, привет от Лешки, пока не натворил?" — подумал директор. Обычно это помогало. Но, в этот раз, передавать ничего и не понадобилось — пьяный увидел Илью Ильича, застыл на мгновение, моргая большими светлыми глазами, развернулся и кинулся бежать в подворотню.

"Что это с ним" — проводил его глазами Илья. На периферии взгляда упрямо плясали невнятные тени — посмотришь на них прямо — исчезнут, затаятся, отведешь в сторону — вот они. "Надо будет к окулисту зайти", — впрочем, вот уже и дом. И тени, похоже, отстали.

А на следующий день, привычную дорогу на работу перегородила полосатая ленточка. У башни возилась люди в милицейской форме. Постовой в черной форменной куртке заворачивал немногих прохожих в обход. "Что за?… " — подумал Илья и пошел разбираться — через час должен был подойти очередной туристский автобус. Алексей нашелся почти сразу — в полной милицейской форме, хмурый и сосредоточенный сыскарь крутился у башни со всеми своими орлами.

— Что случилось?

— А это я у тебя хочу спросить, наука. Мэра нашего убили. Ночью. В твоем хозяйстве. Так что колись… — и не поймешь, серьезно он или, как всегда, шутит… на всякий случай лучше испугаться.

— Как?

— Как. Просто, как все гениальное. Собрался наш мэр полетать, на ночь глядя. С башни музейной. Ударился о мостовую и помер. Вот с этой башни, между прочим. Так что колись, наука — у кого ключи? Кто да них доступ имел и кому из вас, наука, вашу мать, наш мэр мертвым понадобился?

— Ключи, говоришь? Тут проблема одна есть, пошли покажу. — Илья, потащил Лешку в свой кабинет — еще одна ложка бреда во всеобщее безумие последних дней директора уже не удивляла.

Кабинет был закрыт, ключ от башни спокойно лежал в ящике хранения. Замок на башне был родной, средневековый, массивный, вороненый ключ в пол-руки длинной с нелепо выглядевшей инвентарной биркой.

— Как видишь, на месте, — кивнул Илья.

Алексей уважительно посмотрел на кованого монстра.

— Бери и пойдем, одну вещь покажу.

Замок висел на двери башни — неповрежденный и, согласно акту осмотра, без следов взлома. Лешкины орлы пытались его открыть вначале вдвоем, потом и втроем. Наконец это им удалось, и люди осторожно заглянули внутрь деревянной башни.

— Твою же мать, — глянув внутрь, Лешка выразился несколько более витиевато и прочувствовано.

— И я о том же, — в тон ему сказал Илья Ильич, — никак руки не дойдут починить.

Лестница наверх сгнила и обвалилась еще при коммунистах. Господина мэра она бы точно не выдержала.

Лешка осторожно потрогал руками торчащие из стены обломки — прогнившее дерево крошилось в руках, чихнул и выразился еще раз — о горе-музейщиках, доведших вверенный им объект до такого непотребного состояния.

— И как покойник наверх попал, спрашивается?

— Загадка.

— Кому загадка, а кому висяк, — буркнул Алексей, неловко пытаясь приладить замок на место.

******

Остаток дня Илья с подчиненными провел, гоняя стайки туристов по новым маршрутам — в обход закрытой на милицейские танцы башни. Очень хотелось сбежать куда-нибудь подальше, но дела не ждали. Наконец служивые убралась, заграждение сняли. Туристы с грехом пополам вернулись на привычные тропы. Еще пара дней прошла более-менее спокойно. Директор разрывался между работой и раскопками, Лешка изображал на людях бурную деятельность, а, втихую, искал способы спихнуть неприятное дело кому-нибудь. Шумиха утихала, как все подобные бури в стакане воды. Светлый юноша пропал было, но потом вдруг выдал ещё одну статью про найденные на стройке остатки.

— Удивительно, — пробормотал про себя Илья, читая на редкость адекватные строки.

На этот раз текст соответствовал фактам. Почти. Директор от души порадовался за пришедшее в разум дарование.

Журналист попался ему на набережной, когда Илья шел на работу. Увидев директора, светлый юноша переменился в лице и поспешно перешел на другую сторону улицы.

— Что это с ним?

— Исправился, — Дед Андреич умел подкрадываться незаметно. Правда, раньше он никогда загадками не говорил. Не было у него такой привычки.

— Твоих рук дело, дедушка? — пошутил Илья, пытаясь скрыть неловкость и беспокойство.

— Нет, без меня нашлось кому, — теперь директор опешил вконец. Полил дождь, быстрые капли простучали по крышам, деревьям, вспенил пузырями лужи на асфальте. Дед скупым жестом накинул капюшон на голову, Илья торопливо сделал шаг вбок, под крышу. Гнулись, шелестели последними листьями черные липы. Назойливые тени опять завели хоровод — Илья машинально прикрыл лицо руками.

— Совсем глаза ни к черту...

— Глаза, говоришь, — со смешком проговорил дед. И, после паузы, продолжил.

— Я вот молодой человек привык глазам верить. Очень полезная привычка, раньше пару раз жизнь спасла. Так что… — он оборвал фразу на полуслове, усмехнулся и пошел под дождем прочь, оставив директора в полном недоумении.

Рабочий день прервался вызовом в мэрию. Там Илью Ильича принял зам. мэра — то есть теперь уже почти мэр — очень вежливый человек в хорошем костюме с галстуком. Принял сразу, даже ждать не пришлось. Много спрашивал о ходе раскопок, о планируемом мемориале и вообще был очень любезен. В итоге затею с мемориалом решили приостановить до выяснения — кому именно его ставить.

— А все-таки немного жалко, — сказал зам под конец, — город у нас с древней историей, но на события беден. Илья только усмехнулся на эти слова. Как же, беден. Но не читать же лекцию сейчас.

Что-то было очень не так, но что именно — директор понял только когда вышел из мэрии на свежий воздух. Господин зам. весь разговор провел на ногах. Стоя. Очень странно для высокого начальства. Впрочем, загадок за эти дни набралось и так выше крыши. Крыши обзорной башни, упрямо маячившей на глазах. На площади остановились украшенные лентами и шарами машины — свадьба приехала фотографироваться. Невеста шла торжественно, будто плыла над мостовой с очень серьезным женихом под руку. Из чьей-то руки вырвался и улетел в небо яркий воздушный шарик. Черные, беременные дождем, тучи разошлись на мгновение, как бы приветствуя его.

Мимо проехал потрепанный лиазик, отвозя ночную смену на завод. В кармане прозвенел телефон — звонил Алексей, попросил заехать на раскоп после работы. Нашли что-то, что требовало внимания. Чем-то оказалась пара насквозь проржавевших ружейных стволов. Илья Ильич осторожно повертел в руках находку. Дульнозарядное, широкий ствол, остатки замка — за ржавчиной не поймешь какого. Века семнадцатого-восемнадцатого ствол, не позже. Такое уже три века как с вооружения снято. Больше ничего интересного не было и Илья с Алексеем, упаковав находку, поехали обратно в город, по дороге обмениваясь новостями.

— ну как дело с мэром? — спросил Илья, когда машина выехала на ровную дорогу.

— Никак. Никто ничего не видел. Ни люди, ни камеры. Висяк, одним словом.

— Сложно не заметить. Чтобы наверх попасть — лестница немаленькая нужна. Не взлетел же он как птица...

— Однако же не заметили. Упал с башни воевода наш, а как — никто не видел.

— Кстати, уже второй, — буркнул Илья машинально.

— Что-то я такого не припомню? — мимоходом сказал следак, не отрывая глаз от дороги

— Конечно, не помнишь. В семнадцатом веке еще… кстати, предок поэта нашего, великого. И с той-же башни, то есть почти с той.

— А виновных нашли? — Алексей перевел глаза на Илью, отвлекся, пропустил выбоину — машину ощутимо тряхнуло.

— Тогда и не прятался никто. Собрались люди миром и кинули. Чтобы не воровал. Вредный у нас город для начальства.

— Да уж, — поддакнул следак, закладывая очередной вираж. На этот раз машину не тряхнуло. Почти. Илья смотрел в исчерченное дождем окно. Огненно-желтый осенний лес монотонно плыл у него перед глазами. Потом мокрые деревья сменились домами — они въехали в город. Алексей заехал к себе в хозяйство — оформить текущие дела. Илья на правах старого приятеля зашел вместе. После холодного дождя, ветра и осенней сырости хотелось тепла, горячего чая и не о чем не думать.

Теперь Алексей разбирал дела, а Илья сидел на диване, пил чай и мешал приятелю работать.

Пока их не было, Москва прислала результаты экспертизы. Найденные кости относились к семнадцатому веку. К семнадцатому. Точнее они не сказали. Впрочем, и так понятно.

— Вот прикинь, — Илья негромко размышлял вслух, загибая пальцы.

— Семнадцатый век. Десять человек. Раны холодным оружием. В раскопе старые ружья — короткие, как раз русского, как их тогда называли, образца. Нам с тобой, Лешка, как раз погранцы попались. Не повезло ребятам.

— Путаешь, что-то наука. У нас полгода скачи, ни до какой...

— Это сейчас. А раньше… здесь наша застава была — на перекопе — крымская, а посредине — no man`s lend сплошной. Контрольно-следовая полоса размером с пол-Европы.

— Ого, — присвистнул Леха уважительно.

— Вот именно, что ого… Надо будет покопаться в документах — кто из служивых пропадал, когда, где. Может быть, имена найдем. Пойду-ка я… Внезапная резкая мысль стукнула в голову, застучала в висках. Илья, отставив недопитую чашку, вскочил и засобирался.

— Эй, ты куда, — окликнул его Алексей встревожено, — подожди, домой подвезу. Но директор уже не слышал. В одном из стволов были следы нарезов. Вроде. Надо уточнить. Но тогда получается что… тут мысль в голове рывком перескочила на другое, не связанное. Безумие последних дней — после падения мэра, оно не исчезло, но, как бы, сменило полярность. В нужную сторону, но также необъяснимо. Вспомнился дед и его "исправились...". А потом "глазам надо верить, молодой человек". В голове, как детали при сборке — с сухим коротким щелчком — события последних дней встали на свое место. Илья улыбнулся и пошел по ночному городу. Он шел неторопливо, прокачивая холодный влажный воздух сквозь легкие. Мимо старого депо. В гражданскую местные рабочие угнали отсюда бронепоезд, прямо из-под носа белого генерала. Потом вышел на подсвеченную по ночному времени набережную с ее желтыми, трехэтажными купеческими домами, старыми липами, плеском воды и ночной сыростью. Напротив высился поросший редколесьем холм — когда-то, когда на Москве еще не было царей, а в Сарае еще сидели ханы на вершине жил отшельник, замаливавший человеческие грехи, а у подножия собирались на разбой лихие люди. Потом пришли царевы стрельцы, разбойников выбили и на противоположном берегу заложили город. Илья прошел мимо управы, через площадь — когда то на ней съезжались ездоки с вестями, а теперь автобусы с туристами. Прошел под липами, высаженными на месте древней стены к башне. Пелена туч разорвалась, одинокая холодная звезда взглянула на Илью Ильича с неба. А он взглянул на нее, улыбнулся и спросил у пляшущих перед глазами теней.

— Бунтуем, атаман?

Сердце в груди дрогнуло, пропуская удар. Мир вокруг посерел, выцвел. Вселенная схлопнулась, перед глазами, отсекая ненужное, оставляя главное — ясный холодный свет и серые, уставшие быть бесформенными, тени. Тени, шагнувшие Илье навстречу. Десяток фигур на глазах обрел форму. Человеческих фигур. Невысокие, бородатые — впрочем, не все, в серой призрачной одежде. Страха почему-то не было, только упрямая злость и предчувствие...

— Ты зачем начальство с башни кинул? — выдохнул Илья вопрос в лицо одному из призраков. Невысокому, кряжистому на вид с широкой бородой надвое

— А за дело, — почему то говорящий призрак Илью Ильича совсем не удивил. А тень говорила — размеренно, обстоятельно, как при жизни.

— Мы ему никаких "функций" нести не подряжались. Тоже мне выдумал, жертвы мы ему...

— Сам он… — показалось, или призраки вправду смеются? — Прежний умнее был, рынок с соломой у башни завел загодя...

Атаман меж тем так же неторопливо продолжил...

— Мы ему подряжались границу эту охранять. И охраняли, пока живы были. Как тут сейчас в городе?

— Тихо. Ничего не происходит, — пожал плечами Илья.

— Значит, хорошо поработали. И нечего про нас писать невесть что, а то еще кого править придется...

Тут Илья вспомнил дедово "исправились", вспомнил, откуда в русском языке взялось это слово и ему стало смешно. Очень. Бедный журналист, бедное начальство. Впрочем, за дело. А дед молодец оказался — все сразу понял, похоже. Неудивительно — они с атаманом коллеги, почти.

— Так что… не поминай лихом… А город береги. Ишь, как вырос… — показалось, или атаман улыбнулся? Тени слитно сделали шаг назад, гулко бухнуло в груди беспокойное сердце, серая пелена прорвалась, яркий, многоцветный мир распахнулся вновь перед глазами.

Илья Ильич Крашенинников, директор энского городского музея повернулся и пошел назад, думая как ему теперь договариваться со священником.

Мемориал так никакой и не построили. Станичникам досталась общая могила на городском кладбище, деревянный крест, и простая, без прикрас, надпись:

— Михаил Крашенинников, атаман станичной службы, вечная память...

— Иван Новокрещен, сын боярский, вечная память...

— Устин Зарубин, станичный ездок, вечная память...

Остальные имена старая грамота не сохранила. Илья Ильич подумал о том, сколько осталось в архивах никем не читаных бумаг и, на всякий случай, оставил много свободного места.