ТАСЬКА

Я почти дома. «Жигулёнок» чихает и рычит. Всякая неосторожно возникающая на его пути живность, типа тушканчиков, в страхе разбегается от дребезжащей колымаги. Водитель этой «тачки» — единственный таксист, согласившийся меня подвезти. Я, конечно рад, но всё сильнее хочу добраться до места, вылезти из этого раритетного убожества и проверить, а не осыпался там случайно мой позвоночник в труселя? Правильно говорят, что в России есть две «достопримечательности» — дураки и дороги. Сегодня мне привалило «щастье» столкнуться с обоими. Водитель фонтанирует советами и пошлыми анекдотами, а дорога выворачивается не хуже американских горок и, словно специально, подсовывает под колёса ямины и кочки. Через десять минут российского экстрима я уже мечтаю выкинуть водителя, а ещё через десять — выйти сам. Солидный, пожилой дядька почему-то на все сто уверен, что вернувшись из армии, ты просто обязан первым делом, не снимая камуфляжа, кинуться по бабам. Это умозаключение сильно будоражит его самого и подкидывает такие экзотические картинки, что у меня мелькает мысль: « Мужик, ты — импотент». На сто второй или сто третьей по счёту колдоёбине спина требует вытянуться в струну и зажать мышцами побаливающий после неудачного прыжка с парашютом позвоночник. Я выполняю её требование, но она продолжает возмущаться неподобающим отношением до тех пор, пока на дороге не попадается «нужная» кочка. « Жигуль» подпрыгивает на ней, как сайгак, я едва не тараню головой крышу, позвоночник хрустит где-то в самой болевой точке, но острая боль мгновенно стихает. Таксист всё это время увлечённо слушает сам себя. Одной рукой он уверенно крутит руль, а второй успевает красноречиво жестикулировать и то и дело хлопать себя по ляжке, приговаривая:

— Как Наполеон это надо делать, сынок! Как Наполеон!

Пересказ «Камасутры» и великий император, фигурирующий, как пример для мужиков всея Руси, меня не впечатляют. И фиг с ней, с дорогой, не привыкать. Я сильно соскучился по дому и всему, что с ним связано. А за окном — поля с подсолнушками, лесопосадки с дикой смородиной и берёзками. А запах… Впрочем, запах в машине отвратительный. Вспотевший от жары и собственных сексуальных фантазий водитель закуривает «Приму», а «Жигуль» вбрасывает в салон «аромат» подгорающего сцепления. Весь этот парфюм никак не улучшает мне настроение, и я недовольно переспрашиваю:

— Простите, а «как Наполеон» — это как?

Водитель прерывает на полуслове очередной бородатый «шедевр», перехватывает руль и для важности момента тычет мне в плечо указательным пальцем:

— Император это делал, не снимая шпаги!

Спина немного успокаивается, я — тоже, и потому позволяю себе искреннее соболезнование:

— Сочувствую.

Водитель недоумевающе морщит лоб:

— Кому? Бабам?

— Нет, — усмехаюсь я, — императору.

Оставшиеся десять минут пути мой «консультант» обиженно сопит, но молчит, слава Богу. Наконец машина останавливается возле указателя «Весёлкино». Таксист суёт в нагрудный карман заработанный трояк, с трудом разворачивается на своём тарантасе и сваливает. Сначала я делаю несколько упражнений и ощущаю, как позвоночник принимает нужное положение, а потом почти бегу по еле заметной тропинке на ромашковом поле прямо к огромным ивам, за которыми прячется пруд. Ив много — целая роща. Пруд — большой и чистый. Чуть выше, на пригорке — два первых дома. В одном из них живу я, в другом живёт Таська — моё рыжеволосое чудо. Два года ждёт. Нет… Больше немного. Обстоятельства задержали меня на два месяца. Эти два месяца мы не переписывались, не до того было. Но я успел и её предупредить, и сам писем не ждал. Ничего, скоро встретимся, но сначала-купаться. На пруду — никого нет. Меня это не удивляет. В русальную неделю местные не ходят сюда. Русалок боятся, чудаки. Здоровенная чёрная лягушка возмущённо квакает своим лягушачьим басом и звучно плюхается в воду совсем рядом. Стайка стрекоз с точностью истребителей последнего поколения гоняет овода. А жук-водомер в метре от меня быстро-быстро перебирает лапками и скользит по воде, демонстрируя способности Спасителя. Благодать… Нанырявшись до одури, я направляюсь от середины пруда к берегу. Когда ноги уже касаются дна и по самую щиколотку погружаются в мягкий ил, меня озаряет идея. Я возвращаюсь на середину и плыву к самой дальней иве. Там прячутся заросли белых кувшинок и жёлтых кубышек. Когда до дерева остаётся совсем немного, вода становится ледяной. Кожу на груди и животе, а потом и ноги начинает покалывать. Внизу, подо мной — омут, а сразу за ним — старое, мощное дерево, стоящее в воде по треть своего ствола. Я делаю несколько рывков сажёнками и достигаю нужного места. Ветки ивы свисают до самой воды. Они — словно занавес, который я осторожно раздвигаю руками, и вот она — водяная поляна. «Всего три цветочка, — мысленно извиняюсь я перед девственным великолепием, — два белых, и один — жёлтый. » Выбрать и сорвать самые красивые цветы, мне мешает тихий смешок над головой. Я поднимаю глаза и замираю, успевая выдохнуть:

— Таська …

Да… Это — мой маленький «Рыжик». Там, где она сидит, три толстых седлообразных сучка крепко переплелись между собой. Мы с Таськой давным — давно облюбовали это место. Я притащил туда два мотка толстой проволоки, несколько досок, кусок брезента и соорудил что-то похожее на лежак. На нём я и поцеловал её первый раз, и … Так! Стоп! А то и прохладная вода не поможет, потому что я — нормальный, здоровый мужик, и никакая «Камасутра» мне не нужна. Наверное, у меня очень глупый вид. Таська снова смеётся и озорно показывает язык:

— Привет!

В густой зелёной листве мелькают её голые плечи и грудь. Я опускаю глаза. Не хватало ещё, чтобы любимая женщина на первой встрече после длительной разлуки увидела в них не радость или, что там ещё полагается, а самый настоящий голодный и хищный блеск самца, возбуждённого одним видом её сливочно-молочных, упругих мячиков. Старательно отгоняя крамольные мысли, я недовольно высказываю:

— Я сколько раз просил тебя не плавать через омут одной?!

Таська звонко хохочет:

— Ой, какой грозный!

Возмущённый, я поднимаю голову и снова замираю. Она по пояс высунулась из ветвей и хитро поглядывает на меня своими зелёными глазищами, которые стремительно темнеют и тянут, тянут в себя почище омута. Вот так и стою, как дундук, и пялюсь, и даже пошевелиться боюсь, чтобы ненароком не погасить знакомые искорки желания, вспыхнувшие на самой глубине изумрудной бездны. Рыжик тянет ко мне руки:

— Иди сюда…

— Таська… — предупреждающе покачиваю я головой, давая понять, что если воспользуюсь приглашением, то уж точно не для того, чтобы плести там с ней венки из кувшинок, но глаз не отвожу.

— Иди..., — рыжик улыбается, и я вижу, как искорки вспыхивают всё ярче и, наконец, превращаются в ослепительный огонь. Дальше — дело давно отработанной техники и приобретённых навыков. Я почти на полтуловища выпрыгиваю из воды, цепляюсь руками за сук, забрасываю себя на лежак и жадно прижимаю Таську к себе.

— Ух, ты какой..., — шепчет она и гладит холодными ладошками моё лицо, руки, грудь.

— Какой? — спрашиваю я, но сам же и не даю ответить, закрывая ей рот поцелуем.

— Любимый… — шепчет мой рыжик немного погодя, затем сама тянет меня на ложе и доверчиво распахивается навстречу. Над сомлевшим подо мной желанным телом получена полная власть. Но я не спешу овладеть им немедленно. Я узнаю и одновременно познаю его заново: знакомое выражение полной отрешённости в полузакрытых глазах, терпкий и солоноватый вкус, протяжный, хриплый стон, похожий на рык… Таська моя… Моя Таська… Солнце уже не подглядывает за нами сквозь листву, лягушки внизу вяло переругиваются между собой. Незаметно наступает вечер. Рыжик поднимает голову с моего плеча и предлагает:

— Поплаваем?

Я ничего не имею против того, чтобы освежиться, и мы одновременно опускаемся в воду. Она настолько ласковая, что я иногда не сразу понимаю: волна или Таська целует мои плечи? Рыжик кружится вокруг меня, как Ундина, подныривает, опутывает своими волосами и тянет к омуту. Когда холодок со дна начинает настойчиво покусывать кожу, я неожиданно вспоминаю, что сегодня — четверг, «Русальичин велик день» и хохочу:

— К русалкам отправить хочешь? Они сегодня, как раз женихов искать выйдут.

Рыжик строит обиженную гримаску, показывает мне язык и быстро уплывает к песчаной отмели. Я догоняю её уже на берегу, обнимаю и спрашиваю:

— Я тебя чем-то обидел, малыш?

Она отрицательно покачивает головой, целует меня и опускается на колени. Мне абсолютно незнакома, но чертовски приятна неожиданная и очень смелая раскованность её ласк. Я зарываюсь руками в рыжие мокрые волосы, чуть наклоняюсь и шепчу:

— Ты выросла, девочка моя…

Волосы пахнут водой и жёлтыми кубышками. Машинально я отмечаю про себя, что на белых мраморных плечах совершенно отсутствуют привычные трогательные веснушки, но тут же забываю об этом, отдаваясь обезоруживающе-приятным ощущениям и новой волне желания. На небе загорается первая звезда. И странное дело: её неяркий свет, проникая в капельки воды на коже, обжигает. С почти растерянным видом, я растираю ладонью капли на лице и чувствую, как оно не болезненно, но ощутимо «загорается». Таська тихонько посмеивается, наблюдая за мной, а потом идёт в воду и уплывает к нашей иве. Её лукавая мордашка сначала мелькает среди поникших ветвей, а потом исчезает. Я с разбега прыгаю в воду, ныряю до дна и достаю огромную ракушку.

— Тасёныш, смотри какая!

Белое тело мелькает около ивы. Я плыву туда. Но это — не Таська… Это — совсем незнакомая девушка. Она приветливо улыбается и манит меня пальцем. Тихий всплеск воды справа, и слева, и сзади… Ещё одна девушка, ещё, ещё… Они тихо пересмеиваются и кружатся вокруг меня всё быстрее и быстрее, создавая коварный в своей силе водоворот. Уже не одна, а тысячи звёзд вспыхивают на небе, и я чувствую, как всё моё тело начинает «гореть» и стремительно терять силу. Я ещё держусь на воде в самом центре водоворота, но вырваться уже не получается. А девушки всё кружат и кружат, а водоворот всё тянет и тянет меня на глубину. Волна запечатывает мой рот смертельно-тягучим поцелуем и давит на шею и грудь, понуждая опрокинуться и погрузиться под воду полностью. Она качает меня, словно колыбель, и я перестаю сопротивляться. Звёзды — всё дальше, но всё ярче. Внизу, там, куда я опускаюсь, женский голос поёт нежно и грустно. Я не слышу слов, но понимаю, что они о любви. Песня обрывается неожиданным и резким криком:

— Стойте!

Невидимая сила выбрасывает меня на поверхность. Я хватаю ртом воздух, и оглядываюсь по сторонам. Рядом со мной — Таська. Она по самые плечи находится в воде, но почему-то видна мне вся, от макушки до пят. На ней одето белое платье, расшитое голубыми бусинками-незабудками. Эти бусы мне знакомы. Я дарил их Рыжику на восьмое марта. Той же весной я ушёл в армию. Девушки в таких же белых платьях, но без вышивки. Они недовольно перешёптываются. Таська кланяется им в пояс и тихо просит:

— Пожалуйста…

Они переглядываются между собой и расплываются в разные стороны. Водоворот останавливается. Гладь пруда успокаивается настолько, что лунная дорожка на ней становится похожей на серебристую плотную ленту. Таська берёт в ладони моё лицо:

— Смотри в глаза, любимый мой. Смотри в мои глаза.

Я подчиняюсь и словно растворяюсь в изумрудном омуте, среди золотистых искр под тихий ласковый шёпот:

— Я всегда знала, что люблю тебя больше жизни, но теперь знаю, что гораздо сильнее. Я люблю тебя больше смерти, мой родной. Не забывай меня… Не забывай…

Ночная бабочка щекочет мои губы и нос своими мохнатыми лапками. Я чихаю, просыпаюсь и вижу, что лежу в форме, в зарослях борщевика, положив голову на крепко сжатый кулак. Надо же: вырубился прямо на берегу пруда. «Это всё — таксист, со своими эротическими фантазиями» — усмехаюсь я про себя, поднимаю голову и разжимаю кулак… На моей ладони лежит голубая бусинка-незабудка…

***

Когда мне сообщили, что Таська утонула в пруду за месяц до моего возвращения из армии, я уже знал это…